Утром, едва рассвело, охранники распахнули двери шаграна, и сорок высоких, широкоплечих мужчин, облаченных в доспехи танов, вышли наружу. Подчиняясь команде главного смотрителя Арены, они стали в шеренгу на желтом песке. Сверху, из сотен роскошных лож и трибун, на них смотрели глаза амаррской аристократии. Все, затаив дыхание, ждали, когда императрица Ауфелерия даст сигнал к началу Тан-Траши – главному событию года.
Утреннее солнце поблескивало на доспехах аскаров, играло на золоте и драгоценностях аристократок. Женщины переговаривались вполголоса, разглядывая будущих соперников и делая ставки. Сегодня любая из них могла выиграть сумму, равную годовому бюджету страны, надо было только правильно угадать победителя. Единственного, кто через несколько часов останется в живых.
Для танов их голоса слились в один сплошной гул. Каждый из тех, кто стоял на Арене, думал о том, что попросит в награду, когда победит. «Когда», а не «если». Здесь осталось сорок лучших из лучших, привезенных с разных концов страны, из разных провинций. И у каждого из них был шанс уйти отсюда с победой. Но все знали: в живых останется только один.
Расслабленные позы, чуть склоненные головы, свободно опущенные плечи. Они исподлобья рассматривали друг друга, изучали, оценивали. Вспоминали, кто как вел себя во время тренировочных поединков, кто каким оружием владеет слабее, а кто в чем виртуоз. Сейчас любая мелочь была важна.
Со стороны они казались воплощением невозмутимости и безразличия. Хищники, загнанные в клеть, но так и не покоренные.
Эйхард стоял третьим в этой шеренге. На будущих соперников не смотрел, незачем. Он хоть и не поверил ни единому слову мальчишки, что его победа предрешена, но вот мысли о девушке, которую он так жаждал назвать своей, не давали ему уснуть до утра. И сейчас он продолжал думать о ней.
Что выбрать, если он все-таки не погибнет в очередном поединке, а дойдет до финала и предстанет перед императрицей Амарры? Что попросить в награду?
Свободу? Или смерть ради любви?
Ради того, чтобы женщина, которую он так страстно желает, смогла жить дальше в неге и роскоши.
Без него.
– Эй, – тан, стоявший слева, ткнул его в плечо, – заснул что ли? Приказано возвращаться. Все, на нас уже насмотрелись, теперь будут вызывать по одному.
– Идем, – отозвался другой. – Нам еще полагается жареная цесарка на завтрак. С императорского стола.
Таны хрипло рассмеялись, но в их смехе не было ни грамма веселья. Все они понимали: этот завтрак для них будет последним.
Эйхард тоже усмехнулся, следуя за товарищами обратно в шагран. О завтраке он думал меньше всего. Идущим на смерть ни к чему набивать желудок.
Он уже собирался шагнуть в распахнутые ворота, как его внимание привлек знакомый силуэт, прижавшийся к стене амфитеатра, отделявшей ложи аристократии от Арены. В этом месте позволялось сидеть только рабам, которых хозяйки милостиво отпустили на игры.
Мужчина нагнул голову, незаметно приглядываясь. Потом тихо выругался сквозь зубы. Интуиция не обманула. Это был Лирт.
Лицо и волосы мальчишки покрывал толстый слой сажи, видимо в целях маскировки, а на худом теле болтался балахон из мешковины. Но его глаза – ярко-голубые, осененные длинными белокурыми ресницами – невозможно было не узнать. Он смотрел на Эйхарда с таким упорством, словно хотел просверлить в нем дырку или что-то сказать. И когда их взгляды на мгновение встретились, Эйхард увидел, как губы подростка шевельнулись, беззвучно произнеся:
– Она здесь.
***
– Ты видел его? Как он?
– Да, госпожа. Я сказал ему, что вы пришли.
– А он?
– Он кивнул. Госпожа, это хороший знак.
– Надеюсь…
Стиснув руки под шелковой мантией, Лирин упала на деревянное сиденье. Роскошная ложа Дома Маренкеш с бархатными креслами и гирляндами пахучих орхидей была для нее недоступна. Но отсюда, со скромной трибуны, предназначенной для простых мещанок, девушка прекрасно могла ее разглядеть.
Ложа не пустовала. Лирин видела и Аини, радостно подпрыгивавшую и хлопавшую в ладоши по поводу и без, и Мелек, как всегда закутанную в пурпурное покрывало. Они появились там чуть позже, чем беглецы заняли пустующую трибуну напротив. Лирин не боялась, что Мелек узнает ее, разве что та умеет смотреть сквозь ткань. Не мудрствуя лукаво, девушка одела единственное, в чем ее никто бы не смог узнать. Единственное одеяние, являвшееся пропуском в любой Дом, в любое жилище. Мантию жрицы Бенгет.
Одежда жрицы представляла собой кусок пурпурного шелка, украшенного золотой бахромой, десять локтей в длину и четыре в ширину. Достать его было непросто, но не труднее, чем украсть из дворцовой кухни немного вина. Лирт справился с этим в два счета, заодно прихватив и себе подходящую одежонку: бесформенную тунику из мешковины. С помощью мальчика, Лирин завернулась в мантию так, что остались видны только глаза. Лицо, волосы, кончики пальцев и ступни ног – все было надежно скрыто под жреческим покрывалом, превращавшим его обладательницу в одну из безликих кукол, перед которыми склоняли головы даже Матери Высших Домов.
И вот теперь она была здесь. Все еще в смятении. Все еще не приняв окончательного решения. Все еще полагаясь на чудо.
Прозвучал гонг. Он был подобен удару грома.
Вздрогнув, Лирин обернулась в сторону императорской ложи. Сейчас все смотрели туда, встав со своих мест в дань уважения царственной особе. Все ожидали появления императрицы, которая по обычаю должна была сказать пару слов. Но девушка была настолько взволнована, что, когда императрица все-таки появилась, она вместо голоса Ауфелерии услышала только бессвязный гул, заполнивший сознание.
Она видела, как шевелятся ярко-красные губы на выбеленном лице императрицы, как сверкают бриллианты в ее головном уборе, напоминавшем часть солнечного диска с причудливо изогнутыми лучами. Она видела, как та с царственным величием махнула рукой, подавая сигнал к началу, как два раба в шелках и с золотыми цепями на откормленных шеях подхватили ее под локти и усадили на трон…
Но все это прошло мимо нее, словно во сне.
– Госпожа, вы должны сесть! – нервный шепот Лирта заставил ее очнуться. – Вы привлекаете внимание.
Лирин моргнула, словно сбрасывая наваждение, и рухнула на сиденье.
– Что… Что она говорила?
– Напутствие всем Домам. «Мы приветствуем лучших из лучших, и пусть победит сильнейший». И еще объявила, что все пройдет по традиции, – мальчик пожал плечами. – Дом, который победит, получит освобождение от налогов сроком на четыре года и какие-то привилегии. А самому победителю будет дано право выбрать одно желание. Обычно все таны желают свободы, никто не ждет, что в этот раз будет иначе.
– Никто не ждет… – повторила Лирин, пожирая глазами вход в шагран, который был хорошо виден с ее места.
Вот, сейчас, с минуты на минуту будет объявлен первый бой. Глашатай уже сообщил, что на этих играх предусмотрено семь кругов, и в первом круге таны будут сражаться группой по десять человек против диких животных. Кто выживет – перейдет в следующий круг и встретится с новым противником. И так до конца, пока не останутся двое, но только один из них увидит новый рассвет.
Опять прозвучал гонг. И все внимание зрителей обратилось к Арене, где уже выстраивались в линию первые десять избранников. Каждый из них был вооружен щитом и мечом, каждый был защищен кожаными доспехами. Лирин тоже смотрела на них, ища взглядом знакомое лицо.
Эйхард. Она думала только о нем. Только он имел значение в этот момент. Он был всем, чего она хотела сейчас.
И когда ее глаза отыскали его, она затаила дыхание, одновременно страшась и желая, чтобы он увидел ее и узнал. Чтобы подал ей знак, что она не ошиблась, что их страсть не была случайной, что те несколько часов, проведенных в шагране, оставили в его сердце такой же след, как и в ее.
Он словно почувствовал ее зов. Обернулся. Обшарил трибуны ищущим взглядом. Прищурился, глядя на алую мантию жрицы.
Лирин, почти не дыша, безмолвно молила, чтобы он понял, что это она.
Понял. Она увидела это по тому, как его губы чуть дрогнули, складываясь в усмешку, а между бровей появилась тонкая складка. Так и не посмотрев ей в глаза, он отвернулся.
Девушка сжала руки. Он даже не взглянул на нее… Ему все равно…
Под глухой рокот барабанов заскрипел механизм, спрятанный под трибунами. По песку, точно змеи, поползли железные цепи, медленно потянулись, виток за витком ложась поперек деревянных катушек. Натянулись, всего на одно мгновение, словно раздумывая, и тут же рывком выдернули из-под песка решетки, прикрывавшие ямы.
Толпа выдохнула в едином порыве, когда из ям на песок Арены легко и грациозно выпрыгнули мернейские львы. Огромные, косматые кошки иссиня-черного цвета, чьи глаза горели голодным огнем, а клыки выпирали из-под верхней губы. И тут же раздался звон мечей – таны готовились к обороне.
– Он же с ними справится? – Лирин вцепилась в руку Лирта с такой силой, что мальчик поморщился.
– Будем надеяться, госпожа.
– Эйхард… Эйхард… – она понизила голос до шепота, повторяя его имя, словно молитву. – Если бы я только знала…
***
Он выигрывал бой один за другим. Легко, будто заговоренный, играл со смертью. Каждый раз, когда меч противника замирал у его шеи, он с показной небрежностью раскрывался – и весь амфитеатр замирал, ожидая смертельный удар. Но некая сила, неподвластная разуму, каждый раз помогала ему ускользнуть. И зрители выдыхали, кто с восхищением, кто с недовольством. Все зависело от сделанных ставок.
Первый круг… Второй… Третий…
К тому времени, как удар гонга огласил перерыв, Эйхард мог по пальцам пересчитать царапины, полученные в поединках. И соперников, которых убил.
Убивал он быстро и жестко, без малейшего сожаления. Мгновенная смерть – одна из немногих милостей, которую он мог подарить своим товарищам по Арене.
И за все это время он ни разу не взглянул на Лирин. Хотя каждый раз, когда поднимал клинок, чтобы нанести последний удар поверженному противнику, чувствовал на себе ее взгляд, полный веры, надежды, веры, страха и ожидания. Но ни разу не обернулся.
Лирин измучилась. Она устала замирать от страха каждый раз, когда Эйхард оказывался на волосинке от смерти. Она искусала губы в кровь, ее глаза покраснели и опухли от напряжения, с которым она следила за каждым поединком. Каждый раз, когда ей казалось, что он проиграл, она хватала Лирта за руку так, что ее ногти впивались в кожу мальчишки. Подросток чуть морщился, но молчал. Его глаза, не отрываясь, следили за Эйхардом, а на чумазом лице было написано восхищение, смешанное с благоговением. Словно перед ним на Арене сражался не мужчина, не взятый в плен воин враждебной державы, а сам бог войны, явившийся в облике человека.
Четвертый круг… Пятый… Шестой…
Солнце клонилось к закату, когда объявили главное событие дня. Седьмой круг. Достойное завершение кровавых игр.
По приказу императрицы рабы подожгли заполненный нефтью ров, окружавший Арену. Вспыхнуло оранжевое пламя, огненной змеей побежало по черной глади, освещая песок. Стало светло, как днем.
На Арене остались двое. Эйхард и еще один – огромный, широкоплечий теоффиец, чье мускулистое тело, поросшее короткими рыжими волосами, прикрывала шкура мернейского льва – одного из тех, что он убил в первом круге. Со шкуры на песок все еще капала кровь хищника.
– Люмкас! – прошептала Лирин, хватая Лирта за руку. – Я знаю его! Это один из тех ублюдков в шагране…
Удар гонга, давший начало к главной схватке дня, оборвал ее на полуслове.
По обычаю соперники, не теряя бдительности, поклонились друг другу. Люмкас, презрительно усмехнувшись, сплюнул под ноги и пророкотал, объявляя на весь амфитеатр:
– Молись, левантиец, своим богам, если они есть у тебя. Это последние пять минут твоей жизни.
– Слишком пафосно, – голос Эйхарда прозвучал ровно, без тени улыбки. И только чуть прищуренный взгляд выдавал напряжение. Последняя схватка. Решающая. А удача такая капризная вещь, в любой момент может повернуться спиной.
– Может и пафосно, – Люмкас понизил голос, чтобы его услышал только соперник. – Но сегодня я уйду отсюда, нанизав твою голову на свой меч. И знаешь, что попрошу в награду? Ту шейту, которую ты трахал у себя в камере. Эти амаррки страстные сучки, не так ли?..
Звон скрестившихся клинков заглушил конец фразы.
Оскалившись, соперники обменялись пробными ударами и отступили. Медленно закружили по Арене, следя друг за другом, выжидая, ища брешь в обороне, просчитывая все варианты. Здесь не было место случайности. Не было места везению и удаче. Только опыт, сила и ловкость.
И цель, ради которой каждый из них сражался.
Зрители бушевали. Амаррки хотели крови. Они кричали, перегнувшись через ограждения своих лож, подбадривая бойцов. Лирин видела, как, визжа и брызжая слюной, в своей ложе бесновалась Аини. Как мраморным изваянием рядом с ней застыла Мелек, пронзая бойцов на Арене холодным и ненавидящим взглядом. Но те, словно в насмешку, продолжали кружить, то изводя друг друга молниеносными атаками, то отступая.
– Я не хочу на это смотреть…
Лирин закрыла глаза. Она слишком устала. Устала бояться. Устала ждать. Ее нервы были натянуты до предела. Все это время она, не отрываясь, следила за Эйхардом, пытаясь поймать его взгляд. Пытаясь увидеть в его глазах правду. Ту самую, ради которой она сегодня пришла сюда.
Но он намеренно не смотрел на нее.
И это было жестоко.
Она не могла понять, почему он так упрямо ее игнорирует. Неужели считает их связь ошибкой? Неужели жалеет о том, что было между ними? Или та ночь в шагране для него вообще ничего не значит?
Сердце Лирин сжималось от подозрений, которые ядовитой змеей свернулись внутри и душили, не давая вдохнуть. Больно. Слишком больно осознавать, что твоя любовь не нужна.
Под алой мантией ее руки сжались в молитвенном жесте. Губы беззвучно зашевелились. На щеках заблестели дорожки слез.
Если она ему не нужна…
Если она ему не нужна…
Над Ареной повисла звенящая тишина. И шепот Лирта прозвучал в ней оглушающе громко:
– Госпожа!
Она открыла глаза, пытаясь сквозь слезы рассмотреть, что происходит.
На Арене, раскинув руки и ноги, лицом вверх лежал Люмкас. Его бороду заливала кровь из разбитого носа. Несколько колотых ран украшали могучую грудь. А над ним стоял левантиец, занеся меч для решающего удара.
Еще мгновение – и клинок вошел в плоть, с отвратительным хрустом ломая ребра.
Амфитеатр взорвался оглушительным воплем. Лирин вздрогнула, возвращаясь к действительности.
– Он выиграл! – выдохнула она, судорожно сжимая руки. Бенгет не обманула, сдержала слово, даровала ему победу.
– Приветствую тебя, победитель, – со своего трона поднялась императрица и поманила левантийца холеной рукой.
Тот, пошатываясь от усталости, отбросил в сторону меч и приблизился к императорской ложе. С легкой усмешкой расправил плечи и обвел взглядом ряды амфитеатра с притихшей публикой. По его груди, блестевшей от пота, стекала кровь.
– Ты был ранен, но устоял. Наша богиня даровала тебе победу. Этот венец твой по праву.
Ауфелерия кивнула, и на Арену спустились две женщины в доспехах императорской гвардии. Одна из них несла в руках бархатную подушку, на которой покоился венок из золотой пальмовой ветви. Вторая держала хрустальный кубок, наполненный самым дорогим вином. Под тихий гул толпы венок водрузили на голову победителя.
– Это кубок с императорского стола, – продолжала Ауфелерия. – Ты заслужил честь испить из него. Пей.
Эйхард большими глотками осушил кубок. Он почти не почувствовал вкус напитка, только пульс участился, да сердце в груди стало громыхать так, что, казалось, этот грохот слышат даже на верхних трибунах. Струйки вина, насыщенно-красные, точно свежая кровь, побежали по его подбородку, смешиваясь с потом и кровью.
– Теперь назови, чего хочешь. В моей власти исполнить любое твое желание. Но только одно.
Амфитеатр затих, словно перед бурей. Все ждали, услышать слово «свобода». Чего еще желать тану, у которого только одна судьба – погибнуть в бою или сдохнуть в шагране.
Лирин ждала, затаив дыхание. Глазами сверля его спину.
И он обернулся.
Не потому что почувствовал ее взгляд. А потому что сам захотел увидеть ее. Заглянуть ей в глаза, прочитать ее мысли и чувства. Убедиться, что он все делает правильно…
Их взгляды встретились. Столкнулись, словно клинки смертельных врагов, высекая искры ненависти и любви, страсти и равнодушия. Отчаяния и надежды. Это было как удар молнии. Как спуск снежной лавины. Как выброс магмы из жерла вулкана.
Сквозь туман, затмивший сознание Лирин, раздался его хриплый голос:
– Мое желание… отдать жизнь в храме Бенгет…
Девушка вздрогнула, сжимая руки сильнее.
– Похвальное рвение, – тонко улыбнулась императрица. – Но ради чего такая жертва?
Эйхард прищурился, глядя, как глаза Лирин становятся еще шире. И она услышала свой приговор:
– Ради моей госпожи Эсмиль ди Маренкеш. Ради моей любви.
Императрица ответила благосклонным кивком:
– Что ж, это желание достойно мужчины. Высшая мера любви к своей госпоже – это смерть ради нее.