Аллард знал только один способ помочь. Перераспределить энергию так, чтобы оттянуть на себя ее большую часть. А это можно было сделать только одним путем.

Прижимая к себе безвольное тело Инги, он раз за разом пытался вдохнуть жизнь в ее помертвевшие губы. Глоток за глотком вталкивал в них воздух, мысленно умоляя Мироздание услышать его и дать еще один шанс.

Казалось, все было так просто! Похитить землянку, подменив ее клоном. Изменить ее тело, чтобы она могла выносить ему детей. Приручить, окружив заботой и научив новым правилам. Разве женщина не должна быть счастлива в окружении красивых вещей и вкусной пищи? Разве она не должна забыть прошлое, если в будущем ее ждет только покой и довольство?

Но где, в какой момент все пошло под откос? Где он допустил ошибку в своих расчетах?

Аллард не знал.

Он привык анализировать поступки и действия только с точки зрения логики, и вот теперь, впервые, его логика дала сбой. Впервые он не мог понять ни собственного поведения, ни собственных чувств. Не мог объяснить, чем руководствовался, принимая решения, и не мог предугадать их последствия.

Если бы Аллард знал наперед, что случится, как бы он поступил?

Он не знал ответа на этот вопрос.

Рассудок подсказывал: надо было остановиться еще в тот момент, когда он впервые увидел землянку. Ее похищение стало первой ступенькой к падению. Но что-то внутри него буквально кричало: «Моя! Не пущу! Не отдам!»

Он снова и снова сжимал ее тело с неистовой силой, делясь с ней дыханием.

Наконец, веки Инги затрепетали. Она чуть заметно шевельнула губами, но Аллард это движение почувствовал сразу, уловил на каком-то подсознательном уровне. И его сердце едва не остановилось от облегчения, охватившего все его существо.

Впервые в жизни ноги тарианского адмирала подкосились. Чувствуя в руках мелкую дрожь, он с силой прижал девушку к своему телу, не давая разомкнуть поцелуй.

Только теперь, когда ее губы ожили и сделали первый вдох, он осознал, чего едва не лишился.

Инга слабо шевельнулась в его руках. Ей казалось, что она висит в невесомости, окруженная тьмой. Эта тьма была теплой и плотной, она гасила все звуки, все мысли. В ней было спокойно и хорошо, и возвращаться из нее не хотелось.

Зачем? Что ждет там, снаружи, кроме бесконечной и бессмысленной борьбы с обстоятельствами и с самой собой? Не проще ли остаться навсегда в этой тьме, ни о чем не думая, ни к чему не стремясь?

Ей казалось, что так будет лучше. Для нее. Для него. Для всех.

Но тьма была недовольна.

Что-то мешало ей.

Какая-то назойливая искра, которая никак не хотела гаснуть. Наоборот, чем больше Инга пыталась укрыться от нее, тем настойчивее она становилась.

И в какой-то момент девушка нее выдержала, дернулась, чтобы ее отогнать. Но вместо того, чтобы исчезнуть, эта искра вспыхнула ослепительно ярким светом, разгоняя тьму в клочья.

Первое, что почувствовала Инга — поцелуй.

Жадный, неистовый, полный отчаяния.

Кто-то целовал ее так, будто хотел вернуть с того света. Чужие губы терзали ее собственные в безумном исступлении, ни на секунду не отпуская, не давая сделать глоток воздуха. Чьи-то руки сжимали так крепко, что девушка ощутила боль в ребрах. Но эта боль показалась ей сладкой. Она была ей нужна.

Аллард. Это был Аллард. Инга не сомневалась.

Только он мог целовать ее так, будто от этого зависела его жизнь. Только он мог заставить ее вернуться из небытия. Он же сам ей сказал, что не даст умереть. Что вернет с того света и будет воскрешать столько раз, сколько это потребуется.

Он исполнил свое обещание.

Словно просыпаясь от долгого сна, Инга расслабила губы и впустила настойчивый язык тарианца. Их языки переплелись, заново узнавая и лаская друг друга. Она ощутила горечь его поцелуя, раскаяние и беспросветное чувство потери, которое охватило его в те секунды, когда она лежала бездыханная в его руках. И то чувство собственности, болезненное по своей природе, которое он испытывал к ней.

Аллард заново клеймил ее своим поцелуем, выжигал на ней собственное тавро, с болью, с отчаянием и надеждой.

Эти чувства застали ее врасплох, они разрушили шаткое равновесие, которое она сама себе внушила, разрушили ее мнимый покой. И, поддаваясь его желанию, Инга со стоном ответила на поцелуй, хотя ее сердце разрывалось от боли.

Она помнила, как они, будто в угаре, срывали друг с друга одежду. Как потом он нес ее, обнаженную и дрожащую, в кокон, который раскрылся перед ними, точно цветок. Помнила его обнаженные плечи, пронизанные яркими всполохами амуэ, и как вела ладошками по его мощной груди, по плоскому, рельефному животу. Как ласкала сама, позабыв про стыд и стеснение.

Прикосновения его рук горели на ней, будто клейма. Его поцелуи жалили и обжигали. Его безумные ласки заразили ее этим безумием, и она отвечала на них с неистовой страстью. Ей все было мало. Мало его рук, его губ, его языка. Ей хотелось все больше и больше. И Аллард давал ей еще и еще.

Воздух был наполнен лишь стонами, звуками поцелуев и ласк.

Инга помнила, как он вошел в нее. На этот раз боль уже не пугала. Она была чем-то жизненно важным, как воздух. Она очищала и отрезвляла. Она была платой за новую жизнь.

Вцепившись в плечи Алларда, влажные от выступивших капелек жемчужного пота, она прогнулась, с протяжным стоном принимая его в себя. Обхватила ногами за бедра, желая стать еще ближе, и ее тело покорно подхватило его движения.

Они задвигались в едином ритме, дополняя и отвечая друг другу.

И в тот момент, когда она уже готова была сорваться с вершины, он сжал ее виски, вынуждая открыть глаза.

Подчинившись, Инга увидела над собой искаженное страстью лицо тарианца. Амуэ превратилась в раскаленные добела нити, которые двигались, переплетались и жили собственной жизнью на его теле. А в глазах, похожих на два прозрачных осколка льда, полыхало безумное пламя. И, казалось, это пламя разрушит каждого, кто посмеет встать у него на пути.

— Арайя, — его хриплый голос врезался в ее сознание, — посмотри мне в глаза. Я хочу знать, что ты чувствуешь.

— Зачем? — шепнула она припухшими губами.

— Чтобы чувствовать это вместе с тобой.

— Тогда назови мое имя.

Это было ее условие. Она согласна капитулировать только так.

Ему пришлось сделать усилие над собой, чтобы пойти на уступку.

У ливарри нет имени. Она никто — тень жены, сидящая по левую руку от мужа. Ее единственное предназначение — дарить наследников благородной чете.

Но в этот раз все было не так. Что-то сломалось в четко отлаженном механизме, действовавшем уже тысячи лет. И эта девушка оказалась той самой песчинкой, которая стала всему виной.

— Ин… га, — прохрипел он, с трудом удерживая себя на краю. Земное имя давалось ему с трудом. — Ин-га…

Это была ее маленькая победа.

Их накрыло одновременно. Яркая вспышка ослепляющего света прошила тела, заставляя закричать от боли и острого удовольствия. И в этот момент они чувствовали друг друга, как самого себя.

А потом, измученные и ослабевшие, они лежали, не разжимая объятий. И запоздалое раскаяние было последним, что почувствовала Инга перед тем, как провалиться в глубокий сон.

Аллард еще долго не мог уснуть, думая о завтрашнем дне. Точнее, если верить часам, это было уже сегодня. И сегодня им обои предстояло новое испытание. Оно его беспокоило. Но это было беспокойство не за собственную жизнь, а за девушку, которую он сделал своей.

Он думал, что такого уже не бывает.

То, что произошло между ним и Ингой, было не ново. Его каста давно утратила эту способность — полное единение со своей половинкой. Но сегодня, соединившись телами, они на мгновение стали едины и чувствами. Такого не случалось среди амонов уже тысячи лет.

Это могло означать только одно: землянки идеально подходят им в качестве половинок. После адаптации они становятся полностью совместимы и физически, и ментально. Но открыть правду, значит подставить всех под удар: себя, Ингу, Лертиса и даже принца Онезиса, который прикрыл его авантюру с похищением.

Онезис был прав, говоря, что разразится скандал, если кто-то узнает, что тарианцы обманом вывезли землянку. Ее просто отберут у него. А он, как выяснилось, не готов ее отдавать.

Инга лежала у него на плече, хрупкая и очень женственная в облаке разметавшихся рыжих волос. Их цвет напоминал ему родное светило. Запустив пальцы в прохладные пряди, Аллард поднес их к лицу и вдохнул едва уловимый чувственный аромат, принимая решение.

Что бы ни случилось на приеме, он сделает все, чтобы ее защитить.