Чтобы понять, как «докатился я до жизни такой», неизбежно придется основательно «погрузиться» в специфику жизни среднестатистического студента медицинского ВУЗа семидесятых прошлого века.

Не открою никаких «америк», если «неожиданно» сообщу, что на успеваемости студента — неофита сказывается буквально все: и трудности перехода от наивного школярства к институтской образовательной системе, и проблемы и особенности студенческого бытия, быта, и специфика учебного заведения и многое, многое другое.

Обозначим некоторые важные проблемы этого переходного периода, применительно к жизни студента — медика.

Вот, по моему мнению, наикратчайший их перечень:

Синдром «белки в колесе»;

Хочу — посещаю, не желаю — пропускаю!;

Синдром тонущего «Титаника»;

Все пропущенное — отрабатывается!;

Ее Величество — Нормальная Анатомия Человека;

Синдром страха мертвого;

Синдром нигилизма, цинизма и «воинствующего атеизма»;

Синдром «застрявшей в горле» латыни.

 

Синдром «белки в колесе»

Так уж впечаталось, вцементировалось в память: занятия в «моем» мединституте всегда начинались и заканчивались затемно.

«Благодарить» за это следует наши, разбросанные по всему городу, учебные корпуса и базы.

Обучение проходило на разных, весьма удаленных друг от друга территориях. Учебное расписание составлялось с учетом всевозможных временнЫх «допусков» и «зазоров», то есть, времени на необходимые переезды. Часто приходилось добираться из одного конца города — в другой.

Биология, история КПСС, гистология, анатомия, лекции — преподавались в главном корпусе; физика, общая химия, количественный и качественный анализ, биохимия — в теоретическом. А это, как говорят в Одессе, две большие разницы!

Допустим, что у вас сегодня три учебные «пары». На круг это, вроде бы, немного: в чистом временном выражении, всего лишь 4,5 часа (1,5 X 3), плюс перерывы еще 40—50 минут, плюс 30—40 минут на обеденный перерыв. Итого: часов шесть. То есть, с 9.00 до 15.00! И все! Но не спешите спешить! Потому что переезды с одной базы на другую увеличат суммарную продолжительность студенческого трудового дня вдвое! Минимум!

Ведь, первая «пара» — это лекция, которая читается в Главном корпусе, а две оставшиеся — практические занятия, на которые надо переезжать в Мотовилиху.

Значит, надо добавить к расчетному времени еще минут тридцать (на переезд, раздевалки, транспортные катаклизмы — «трамвай пришел вовремя», «трамвай не пришел вовремя»).

А бывало так, что одна из двух оставшихся «пар» проходила в Теоркорпусе, но потом снова надо было возвращаться в Главный!

Плюс — какое — нибудь собрание, вызов в деканат, читальный зал, библиотека, профком, репетиция, да мало ли что…

Плюс — надо еще добраться к себе на самую окраину города.

В итоге, ты каждый день возвращаешься домой не раньше 19—20 часов вечера. Возвращаешься, чтобы с утра все повторилось сначала…

Иногда современные, нынешние студенты начинают сетовать на трудности «жития — бытия».

Мол, ездить «приходится издалека», транспорт «ходит плохо», на дорогах часто случаются «автомобильные пробки, заторы».

Я вполне понимаю этих студентов: им и впрямь, бывает нелегко. Достается. Некоторые, действительно, живут у черта на куличках, иногда в самом глубоком Подмосковье. Транспортная система в Москве сильно перегружена, порой, «сбоит», работает ненадежно. Все так.

И «все же, все же, все же», у меня всегда есть, что на это сказать. Мой ответ состоит из всего лишь одного слова. Но — какого!

— ШЕСТИДНЕВКА!

Когда я его произношу, озвучиваю — наступает тишина. Мертвая. Тут же. В любой студенческой аудитории… Потому, что это, действительно, шок!

Студентам двадцать первого века трудно поверить в то, что студенты двадцатого XX учились по …шестидневной рабочей неделе. Со всеми вытекающими… Для современных студиозусов «шестидневка» — буквально, за гранью восприятия, понимания, полнейшая «жесть»! Жесть жести, даже!

А мы тогда, кстати, даже и не роптали. Потому что так жила вся страна. И мы, просто не представляли себе, как это можно учиться по какой — то иной еще «дневке», кроме той, по которой мы уже столь доблестно учились…

 

Хочу — посещаю, не желаю — пропускаю! («Однова живем, бурсаки, однова!»)

Не секрет также, что система институтского обучения (лекции — практические занятия, семинары, коллоквиумы) во многом и принципиально отличается от школьной (классной).

Например, в вузах не принято вызывать в деканат родителей проштрафившихся студиозусов или писать замечания в их дневниках, потому что в институтах вообще нет принятого в школах «дневникового» института.

Априори считается, что студент сам по себе уже настолько взрослый и сознательный, что в родительской опеке боле не нуждается.

(Поэтому, не заморачиваясь и, не мудрствуя лукаво, деканаты времен моего студенчества просто — напросто отчисляли, вышибали вон по мере надобности и необходимости проштрафившихся подопечных своих и вся тебе недолга!).

С другой же стороны, студент в течение нескольких месяцев (именуемых учебным семестром) во многом оказывается, как бы, предоставленным самому себе. Будучи настроенным, как некая рация только на фиксированный «прием», то есть, пребывая в лекционном процессе почти исключительно в режиме одностороннего набора информации, сбора, аккумулирования знаний.

Вот так и жили и живут по сей день студенты — постепенно «наполняясь» знаниями, как наполняется, к примеру, чайник, водой — до самого верху, до самых краев!

Но «лафа» эта — оказывается на поверку обманчивой и отнюдь не вечной! Ведь продолжается она лишь до некоего часа «Х», знаменующего собой начало «предэкзаменационной недели», и последующей за ней собственно «экзаменационной сессии», когда студент, напротив, должен начать возвращать взятое «в долг», когда его основной, главной обязанностью становится отчет «о проделанной работе», открытая и гласная демонстрация приобретенных за время «приема» знаний для «обмена» их на красивые зачеты и экзаменационные оценки в зачетной книжке.

Методика эта («стулья — сейчас, а денежки за них — когда — нибудь потом»), при всех своих достоинствах и «оригинальности», очень и очень коварна. Ведь, вкупе с отсутствием родительского и иного контроля за процессом усвоения полученных знаний, применение ее, вполне способно вызвать катастрофу.

Окончательно атрофировав у части не слишком — то ответственных студентов и без того, несформировавшуюся, слабую еще «познавательную мускулатуру», разрушая у данного контингента шаткую еще «иммунную систему» самодисциплины…

Иными словами, иногда эта пресловутая студенческая вольница («хочу — посещаю лекции, не желаю — пропускаю!») оказывает недисциплинированным, нерадивым студиозусам медвежью услугу, подводя, этих недальновидных горемык, под реальный монастырь отчисления.

Конечно, силами деканатов и курсовых старостатов с завидной регулярностью устраиваются массовые проверки посещаемости, но, согласитесь, что при определенном везении, фарте, всякий прогульщик может существовать (хотя бы — некоторое время) вполне себе безбедно.

Впрочем, несмотря ни на что, всегда существовала, существует и, думаю, вечно будет существовать категория, квота этаких «лихих» студентов, которым ощущение этой самой студенческой свободы, межсессионной «вольницы» сносило, сносит и всегда будет сносить напрочь «крышу», пьянить больше вина. Или спиртных напитков иной крепости, к которым, кстати, во все времена и эпохи студенчество в целом относились более чем благосклонно — вспомните — ка, в этой связи, ту же знаменитую, скажем, «Песенку бедного студента» из Вагантов, вошедшую в легендарный альбом Давида Тухманова «По волне моей памяти»! А ведь это — средние века!

А с нынешних — то — что уж об этом спрашивать? Ведь, однова живем, бурсаки, однова!

 

Синдром тонущего «Титаника»

Коварство системы заключается еще и в том, что тайное в ней становится явным не тут же, не сразу, а — опосредовано, «проявляется» как бы, исподволь, постепенно, спустя некое время! Когда исправить что — либо практически уже невозможно!

Реализовалась эта системная особенность очень и очень просто: отработки те же, к примеру, — ну, «капают» и «капают» себе, ну, «копятся» и «копятся», и что с того? Ничего, вроде, как и не происходит.

Равно, как и пропущенные лекции — те, опять же, «отмечаются» и «отмечаются», но, какое — то время — без последствий, жизнь вокруг все также прекрасна, спокойна и размерена. Никто же не заставляет отрабатывать немедленно, тут же, сразу же. Стало быть, все пока нормально. Можно продолжать в том же духе.

А на самом деле — дела уже так плохи, что дальше некуда! Отработать в предэкзаменационную неделю более трех — четырех занятий по одной учебной дисциплине чисто физически почти невозможно, нереально, а если таких проблемных предметов у студента не один, а несколько? А в итоге: готовьтесь с вещами на выход, товарищ нерадивый студент!

Образно говоря, лайнер «Титаник» уже смертельно ранен, но сам он об этом пока еще ничего не знает. Это чудо инженерной мысли уже вовсю черпает и черпает своим распластанным ледяной бритвой айсберга правым бортом стылую атлантическую воду, этот незадачливый красавец корабль потихоньку уходит ко дну, но внешне все выглядит так, словно бы, ничего не случилось: на палубах еще вовсю играют оркестры, танцуют красивые пары, официанты разносят шампанское в высоких бокалах, и очередей к спасательным шлюпкам, равно как и палубного крена, пока почти что не заметно. Ни стюарды, ни радист, ни матросы, ни пассажиры даже и не догадываются, не осознают всей гибельности своего положения!

 

Все пропущенное — отрабатывается!

Главный же парадокс заключается в том, что при всех вышеозвученных позициях, в мединститутах ВСЕ ПРОПУЩЕННОЕ — ОТРАБАТЫВАЕТСЯ!

Все! Всегда!! Независимо от причин!!! Без каких — либо исключений (болезнь, там, сдача донорской крови, участие в межвузовских конференциях и спортивных соревнованиях и так далее и тому подобное)!

Аргументация при этом предельно проста:

«Да, известно, что ты пропустил занятие по болезни. Что у тебя имеется официальное уважительное освобождение. Но ты же не предъявишь этот самый бюллетень свой потом, в качестве оправдательного документа, тем из своих пациентов, которым ты так и не сможешь поставить правильный диагноз?

Значит, будь любезен — пропустил — отработай! Восполни пробел! Чтоб не краснеть потом, у постели больного!»

Считаю, что на этом принципе стоит, неколебимо зиждется вся система медицинского образования! Как земля на трех китах!

Ибо, все мы люди грешные, слабые.

Нам всем бывает нелегко по утрам вставать, отрывая себя от теплых постелей, чтобы затем к сроку добираться часами до места учебы, работы! Нам себя очень жалко. Всегда.

И это нормально.

Потому, что мы, действительно, единственные, неповторимые, уникальные. В силу этого наш изощренный мозг все время ищет выхода из создавшейся ситуации, придумывает отговорки, оправдания, для того, чтобы не сделать того, чего ему не очень хочется делать.

Как жаждем мы поблажек, снисхождения к себе, как любим негу! Как мы желаем жить в тепле и холе!

А тут вставай, ни свет ни заря, тащись из дому в стужу, в дождь, в снег. За тридевять земель, в тридевятое царство, в тридесятое государство! Иногда за десятки километров.

День за днем, неделя за неделей, год за годом!

А вокруг — соблазны соблазнительные! А погоды стоят майские, офигительные! Зелень, сирени всякие… И все это цветет, благоухает! А дьявол за левым плечом нашептывает, нашептывает всякому слабовольному студенту на ушко. Дает советы, студиозусу бесхарактерному. Советы — примитивнейшие! Типа, «сачкани! прогуляй! пропусти! отдохни! расслабься! выпей вина! а фиг с ними, с занятиями этими! работа не волк — в лес не убежит! от работы кони дохнут! пускай, работает ишак!».

Это деморализует обучающихся, делая их особенного слабыми, беззащитными, безвольными.

— Фигня, — утешает себя такой, вот, «студень» — прогульщик, — Потом, когда — нибудь, отработаю!

Вот для того, чтобы таким вот, легкомысленным будущим врачам, не повадно было, для того, чтобы выпускались специалисты знающие, образованные, система медицинского образования должна иметь и имеет механизм, который призван сделать невыгодным что — либо пропускать, прогуливать. И этот механизм существует и реально работает.

Суть «метода» предельно проста: надо сделать так, чтобы отрабатывать занятие было, по определению, всегда тяжелее, нежели штатно, по расписанию …присутствовать на нем. То есть, надо сделать так, чтобы все четко осознавали: лучше присутствовать, нежели прогулять. Ибо себе же дороже встанет, дороже! Потом. Вот и весь секрет!

Во исполнении принципа этого система отработок в мединститутах предполагает (помимо стандартной процедуры проверки знаний пропущенного занятия) еще и дополнительное «утяжеление» в виде предоставления прогульщиками рефератов. Объемных, многостраничных. По сути, целых научных трудов, трактатов. С оглавлениями, введениями, основными разделами, частями, заключениями и списками литературы! Как положено, в общем.

Зная о неизбежности этого тяжелого, «рефератного наказания» за прогул, колеблющемуся «студню» куда легче сделать правильный выбор в пользу добросовестного присутствия на коллоквиуме, семинаре, занятии.

Вы скажете: жестко? Отвечу — нормально! А по — другому в медицинских ВУЗах просто не должно быть! В противном случае, скоро на занятия вообще перестанут ходить!

 

Ее Величество — Нормальная Анатомия Человека

На первом курсе мединститута студенты — медики изучают, по большей части, так называемые общеобразовательные науки, «общеразвивающие», гуманитарные дисциплины. Казалось бы, ничего не только врачебного, но и даже отдаленно медицинского! Лишь со II курса в программе появляются курсы и практики, так или иначе, хотя бы и косвенно, но относящиеся к медицине: биологическая физика и химия, общая физиология и другие.

Но, все — таки, нет правил без исключений: с самого первого дня обучения в каждом медицинском институте преподается предмет, не только имеющий отношение к человеку, но и напрямую относящийся к самой медицине, к проблемам здоровья и болезни, жизни и смерти, диагностике и врачеванию заболеваний человека.

Речь, конечно же, о нормальной анатомии человека. Из всех преподававшихся на первых двух курсах учебных дисциплин эта — всегда занимала, занимает, и будет вечно занимать свое особое место, важность которого никем и никогда не может быть оспорена!

Поскольку постольку именно нормальная анатомия человека и является почти всей возможной на самых ранних этапах обучения в медицинских вузах медициной, в понимании и объеме термина этого, символом, знаменем и синонимом ее.

Ввиду особой важности, попытаюсь обосновать эту принципиальную позицию.

— Именно на анатомии мы, первокурсники, едва сдерживая волнение и сердечный трепет, впервые облачились, примерили самые первые свои белые и «настоящие», самые «всамделишные» медицинские халаты и шапочки, почти наяву ощутили себя настоящими медиками, будущими врачами!

— Именно на анатомии человека мы, будущие врачи, знакомясь с тайнами человеческого тела, становились (хотя и условно, авансом!) но — членами некоего пусть и не «элитарного», но уж, как минимум, «высшего» привилегированного клуба, делались соучастниками профессионального анатомического сообщества, навсегда с тех самых пор оставаясь для всего остального человечества «своими», соратниками и единомышленниками;

— Членов этого профессионального «объединения» анатомов отличает от прочих, обычных людей, именно ПОСВЯЩЕННОСТЬ в некую тайну, недоступную, по определению, всем остальным смертным — тайну жизни и смерти, здоровья и болезни, нормы и патологии;

— Практические занятия анатомией являются и являлись для нас, первокурсников, ярким свидетельством доверия — еще и потому, что им доверяли человеческое тело! Как настоящим врачам! Как — равным! Мы ежедневно могли соприкасаться (и — соприкасались!) с этой неживой, пусть, но — человеческой плотью, материей, с тканями, имея полную возможность изучать все эти субстанции, препарировать мышцы, связки, иные анатомические образования, расчленяя, разъединяя и соединяя их! Вот что было крайне важно!

— Имело большое значение также то, что у нас был свой язык, особый, особенный, язык — официальный язык анатомии и медицины — ЕЕ ВЕЛИЧЕСТВО ЛАТЫНЬ! Назвать которую «мертвой» ни у одного из нас не поворачивался язык.

Как может быть «мертвым» язык, которым так активно пользуются, на котором столь успешно общаются! Если есть на латыни обозначения всего что есть в человеческом теле: названия всех костей и мышц, связок и фасций, ямок и бугорков, отверстий и бугристостей, позвонков и суставов и иных анатомических объектов, тел, всех внутренних органов!

Даже дома, по возвращении из института, первое, чем делились мы с родителями, знакомыми, товарищами, так это информацией о том, что делали мы сегодня, именно, в «анатомичке»: что, конкретно, видели, с какими анатомическими препаратами познакомились.

 

Синдром страха мертвого…

Следующей проблемой младшекурсников в белых халатах является страх мертвого, страх перед мертвецами… Это еще одна вечная студенческая «страшилка», еще один камень преткновения для начинающих медиков.

Еще древние мыслители указывали: «Смерть — это то, что настолько пугает людей, что они согласны верить во что угодно — царствие небесное, загробную жизнь, реинкарнацию, лишь бы уберечь свой разум от осознания своей конечности. Страх смерти — один из факторов, породивших все религии и все заблуждения человека»

Понятно, что все это напрямую имеет отношение и к Фрейду, с его психоанализом, и — к языческому еще поклонению мертвому, мертвецам, и — к религиозным сакральным обычаям, и — также просто бытовым приметам, привычкам и так далее… Ведь страх перед мертвецами имеет многотысячелетние корни. В основе обычая еще неандертальских погребений — страх перед мертвецами (не оставлять же их среди живых людей!).

В работе «Тотем и табу» З. Фрейд отмечает:

«Если покойник носит имя, похожее на название животного и т.д., то упомянутым народам кажется необходимым дать новое название этим животным или предметам, чтобы при употреблении данного слова не возникло воспоминание о покойнике, благодаря этому получилось беспрестанное изменение сокровищницы языка, доставлявшее много затруднений миссионерам.

За семь лет, проведенных миссионером Добрицхоффером в Парагвае, название ягуара менялось три раза; такая же участь постигла крокодила, терновник и звериную охоту. Боязнь произнести имя, принадлежавшее покойнику, переходит в стремление избегать упоминания всего, в чем этот покойник играл роль и важным следствием этого процесса подавления является то, что у этих народов нет традиций, нет исторических воспоминаний и исследование их прошлой истории встречает величайшие трудности.»

Один из самых известных примеров — Николай Васильевич Гоголь, как известно, опасавшийся быть заживо похороненным в состоянии «беспробудного» (летаргического) сна…

Иными словами, всякий вступающий на путь медицины должен либо преодолеть в себе этот страх «мертвого тела», либо — не заниматься «мертвой жизнью». Прекратить занятия анатомией. И следовательно, …медициной. Ибо они не могут существовать друг без друга.

Студенту, не сумевшему преодолеть в себе комплекс страха мертвого остается лишь одно — уйти из мединститута. Увы, ежегодно пусть, небольшое, но относительно постоянное число студентов — медиков навсегда покидает стены медицинских учебных заведений из — за невозможности преодолеть в себе проблемы тесного взаимодействия с мертвецами…

 

Синдром нигилизма, цинизма и «воинствующего атеизма»

Другой стороной анатомической «медали», иной крайностью, является обратная ситуация, то есть, демонстративное, нарочитое неуважение к мертвому, к мертвым.

Речь о так называемом медицинском или — врачебном, или — анатомическом (как угодно назовите!) цинизме, мифы о котором столь распространены и живучи среди определенных категорий населения.

Один из примеров того — фотографирование (позирование) медиков — студентов с анатомическими препаратами. Не секрет, что почти все любят фотографироваться. И медики в этом отношении — не исключение. Но иногда случается: студенты в анатомках позируют перед объективами фотоаппаратов, пронесенных с собой, на занятия или отработки. С человеческими черепами, костями в руках! Или вообще, увековечивают себя, едва ли, не в обнимку с трупами!

Что это, откуда? Из области какого бреда?

Может быть, это мальчишеская демонстрация «бесстрашия» перед мертвой плотью? Попытка «заглушить» в себе страх перед грядущей неизбежностью? Нигилистическое пренебрежение перед сакральной стороной жизни, языческими верованиями, религиозными догмами, догматами и постулатами?

Или же простое производное от советского еще, воинствующего, атеизма повсеместно тогда распространенного (да только ли «советского» — а давайте — ка вспомним и тургеневский классический персонаж — «выдающегося физиолога» Базарова?).

А может, все еще проще и это просто банальное отсутствие воспитания, проявление затяжной инфантильности, последствие и симптом духовной глухоты?

Случались вещи и покруче. Хотя и реже.

Некоторые будущие «пироговы» и «боткины» из моих студенческих лет обедали в расположенной неподалеку от Третьего корпуса знаменитой столовой с «оригинальным» названием «Три пескаря» (кто знает, может и нынешние студенты — медики до сих пор ходят в нее же!).

Проблема же заключалась в том, временами эти юные анатомы ходили в эту обычную, повторюсь, городскую столовую в тех же халатах, в которых занимались в «анатомке». Из карманов которых, бывало, торчали не сданные на время обеденного перерыва сами анатомические препараты (речь о человеческих костях)!

Конечно, такие случаи были немногочисленными. Но были. Конечно, с циниками проводилась серьезная воспитательная работа. С целью недопущения подобного впредь. К виновным применялись различные формы взысканий и наказания, вплоть до лишения стипендий.

А вот совсем уже запредельный случай. Уверен, что многие из тех, кто учился в ПГМИ в 1973—74 гг., наверняка помнят, не забыли о нем.

Как — то зимним вечером двое студентов после занятий в анатомке совершили нечто ужасное, из ряда вон. Они зачем — то похитили анатомический препарат (человеческий череп с препарированными лицевыми мышцами). Не сдали в препараторскую а, спрятав в портфеле, вынесли в город.

Была суббота. Да еще — день получения стипендии. По доброй студенческой «традиции» друзья решили обмыть, отметить эти важные события.

Для начала отправились они в пивбар, потом, потом добавили еще и еще. Закончилось тем, что ближе к ночи, будучи уже «в дым и вдрызг», собутыльники прикопали похищенный препарат, повторюсь, человеческую голову с препарированными мышцами, в ближайшем …сугробе. Присыпав снежком. Это случилось в самом центре миллионного города!

А всю субботнюю ночь дул сильный, порывистый ветер. Который полностью обнажил прикопанное, присыпанное… Представляете себе, что испытали воскресным утром несчастные прохожие, обнаружившие столь страшную находку?!

К чести милиции, разыскали негодяев быстро…

По моему, их не судили и не посадили, хотя и продержали «там, где надо» еще некоторое время. Покуда разбирались. Впрочем, думаю, с них вполне хватило и справедливого суда Евгения Антоновича Вагнера который, как и всегда в таких случаях, был краток, суров, но — предельно объективен: «Гнать взашей! Немедленно и без разговоров!»

Виновные были отчислены из ПГМИ…

Редкая фотография из серии: «Евгений Антонович — смеется!» И таким вот — улыбающимся, расслабленным он тоже бывал. Но только не слишком часто — больно уж много проблем наваливалось ежедневно. (Ректор ПГМИ Е.А.Вагнер на чествовании победителей студенческой эстафеты газеты ПГМИ «Медик Урала». 1974 — 1975 г.). Из архива О. И. Нечаева

Хочу подчеркнуть, что, хотя, проблема эта существовала (да и сейчас, думаю, существует), подавляющее большинство поколений и поколений студентов ПГМИ относились к человеческим телам, ставшим анатомическими препаратами, ответственно, с уважением.

 

Синдром «застрявшей в горле» латыни («Вот возьму я фибулю!»)

«Нормальная анатомия человека» — уникальная дисциплина еще и потому, что это единственный из институтских предметов, продолжительность обучения которому официально составляет более одного года (если быть точным, то — целых три учебных семестра)!

Начинают изучение ее в сентябре на первом, а завершают — в зимнюю сессию на втором курсе. Связано сие, естественно, с полнотой изучаемого, с гигантским объемом информации, которую необходимо как — то усвоить, «переварить» будущим врачам.

Иными словами, нормальная анатомия человека — это почти что неприступная крепость. Успешное взятие которой, последовательное овладение всеми деталями и узлами ее, невозможно без знания специального языка и основательной памяти.

Основной метод постижения, запоминания совершенно астрономического числа сложнейших анатомических образований — неприятие любой штурмовщины, кавалерийских «наскоков», «налетов», набегов!

Это не для анатомии, друзья!

Спасти в данном случае может только неспешная, но упорная, целеустремленная планомерная осада высоченных крепостных стен главной твердыни медицины! Только так! Речь о ней, о родимой зубрежке, зубрежке и еще раз зубрежке!

Не верьте тому, кто будет говорить вам о том, можно без труда вынуть рыбку из пруда. Что, мол, современная наука поможет что — то выучить «во сне, под гипнозом, под наркозом», там, или еще черт знает под чем!

Врут — с!

Никакими новомодными «прибабашками», никакими электронными «примочками», ассоциативными рядами, иными известными современными технологиями, анатомию человека, глыбу эту, абсолютно неподъемную, не одолеть.

Ее, голубушку мою, можно лишь ВЫСИДЕТЬ СОБСТВЕННОЙ, извините, ЗАДНИЦЕЙ!

А чтобы делать это было не так тоскливо, в помощь начинающим анатомам поколениями и поколениями студентов — предшественников и создана была целая наивная квази — литература, состоящая из разнообразных мнемонических «запоминалок» — коротких и не очень стишков о костях, мышцах, органах человека.

Несколько примеров:

Пример I.

Пример II.

А вот «запоминалка» для всех двенадцати пар черепномозговых нервов:

А вот, кстати, еще один вариант самой первой мнемонической считалки:

Или «научно звучащие, но смешные подлинные благоглупости, типа:

Пример IV.

И так далее

Но, конечно же, основными, подлинными инструментами изучения анатомии были не вышеприведенные «мнемонические» вирши, а вещи посерьезнее.

Речь о хороших, качественных лекциях, полноценных практических занятиях и практикумах, посещениях анатомических музеев, а также — об изучении специальной литературы: добротных анатомических атласов и качественных учебников, в ряду которых особенно выделялись «Атлас анатомии человека» (4 тома) Р. Д. Синельникова, «Учебники нормальной анатомии человека» В. Н. Тонкова или В. М. Привеса.

 

Слово о доценте М. Н. Шваревой

Под стать великому предмету была и преподававшая его кафедра нормальной анатомии человека. Не буду останавливаться подробно на всей кафедральной истории, отсылая интересующихся к соответствующим интернет — ссылкам.

Кафедра нормальной анатомии человека ПГМИ: в верхнем ряду слева — асс. Варгин Владимир Сергеевич, во втором ряду вторая справа — доц. Шварева М. Н., в нижнем ряду по центру проф. Оленева Елизавета Николаевна, по левую руку от нее доц. Батуев Констанитин Михайлович и доц. Ривкус Игорь Анатольевич. Из архива О. И. Нечаева

Юбилей проф. Е.Н.Оленевой. Цветы юбиляру вручает доцент кафедры анатомии И.А.Ривкус, сидят: справа ректор ПГМИ, проф. Е.А.Вагнер, слева — муж Елизаветы Николаевны, В.А.Оленев, фронтовик, доцент Политехнического института. Из архива О. И. Нечаева

А вот из числа кафедральных доцентов наибольшей, «популярностью» пользовалась именно М. Н. Шварева. Более известная среди студиозусов под своим легендарным прозвищем, оглашать которое я здесь и сейчас принципиально не намерен.

Всё и обо всех знающий интернет сохранил единственное упоминание об этом специалисте: «В 1932—1951г. кафедрой руководил профессор Соколов Б. М. (из г. Воронеж). В 1943 г. он издал монографию „Общая ганглиология“. Было защищено 10 кандидатских диссертаций по морфологии вегетативной нервной системы (Шварева М. Н., Лядова Н. Д., Иванова Е. И. и др.)».

При этом, даже имени — отчества Шваревой я, к стыду своему, уже не помню. То ли Марья, то ли Мария Николаевна… Неизвестны мне и даты ее жизни. Можно лишь попытаться хотя бы приблизительно прикинуть ее возраст (по состоянию на начало 1974 года), наивно полагая, что кандидатские диссертации тогда защищали в тридцать, примерно, лет. Стало быть, было этому анатомическому доценту в 1974 году примерно лет около …шестидесяти!

Всего — навсего!? Почти столько же, сколько и мне сейчас!? Быть того не может!

А ведь казалась тогда нам, тогдашним восемнадцатилетним мальчишкам и девчонкам, легендарный доцент Шварева едва ли не такой же древностью, как Древний Рим, там, или же Египет времен фараона Тутанхамона!

Педфаковцы — младшекурсники. Слева направо: Андрей Углицких, Сергей Копылов, Владимир Машковцев (крайний справа). У входа в главный корпус ПГМИ. Предположительно, конец зимы — начало весны 1973 г. Из архива А. Углицких

Но почему же это так важно — не забыть именно об этом анатоме и педагоге?

Да потому, хотя бы, что была М. Н. Шварева действительно одним из самых лучших знатоков человеческого тела. Профессионалом высочайшей пробы.

Не вина этого строгого преподавателя, сталинской еще школы, «закваски», этого истинного рыцаря анатомии, что она не только сама хорошо знала свой предмет, свою научную дисциплину, но еще требовала от студентов, почти такого же, как и у нее самой, уровня и качества анатомических знаний.

Это, как вы понимаете, у подавляющего числа обучающихся особой радости не вызывало. Не могло ее вызывать! По определению. По одной простой причине: знать анатомию, как доцент М. Н. Шварева, конечно же, могла только сама доцент М. Н. Шварева, да, еще Господь Бог!

При этом, упорствуя в своем анатомическом «максимализме», Шварева совершенно не учитывала того очевидного обстоятельства, что студенты, в массе своей, вовсе не собирались становиться ни анатомами, ни патологоанатомами! Они просто хотели быть практикующими врачами. Резонно полагая что анатомия для лечебной практики, несмотря на всю важность ее, все — таки, имеет, больше, именно прикладной характер.

Доцент же настаивала именно на фундаментальной «исключительности», торжестве анатомии человека над всем и вся. Вот это вот, идеологическое «противоречие», расхождение и превращало порой тогдашние сдачи экзамена по анатомии в настоящие «мамаевы побоища», в поля сражений Да, да, было так…

Сказать, что студенты боялись Шваревой — не сказать ничего! Как черти ладана! Панически! Ведь для подавляющего большинства из них встреча на экзамене с прославленным доцентом по своим последствиям зачастую была сопоставима со столкновением несчастного «Титаника» со своим айсбергом!

Сколько, сколько было отчислено обучающихся из медицинского института, благодаря принципиальному «перфекционизму» великой Шваревой не знает никто.

Лично я полагаю, что очень и очень много!

Пользуясь случаем, хочу внести пять своих «воспоминательных» «копеек» в копилку рассказов об этой легенде кафедры анатомии человека.

…Сессия. Экзамен идет уже несколько часов. Полный коридор «сдающихся» студентов. Они густо облепили подоконники и лестницы, они торчат у дверей в аудиторию, ожидая своей очереди на вход.

Студенты уже знают, что для многих из них сегодняшний экзамен станет сущим, огромным разочарованием. Именно потому, что сегодня принимает Шварева. И еще потому, что сегодня Шварева, как говорится, в «ударе».

Знают, потому, что сегодняшнее «истязание младенцев» продолжается уже третий или четвертый час. Потому, что «двойки» поставленные мэтром анатомии, сыплются и сыплются сегодня, как из рога изобилия.

Но долгу время, а потехе — час: наступает, таки, обеденный перерыв и у самих экзаменаторов. Они, ведь, тоже устают, им также надо подкрепиться, набраться сил.

Вот дверь в экзаменационную аудиторию неожиданно распахивается, и в дверном проеме показывается М. Н. Шварева. Это производит настоящий фурор.

Грозный доцент молча обводит медленным, ничего не выражающим взглядом, плотную толпу застывших, парализованных от ужаса, студентов.

Которая под этим взглядом начинает растворяться, редеть. Таять, на глазах, буквально. Как тает почти мгновенно кусочек сахара — рафинада, брошенный в крутой кипяток. И вот, по прошествии всего нескольких секунд, перед прославленным преподавателем уже образуется свободное пространство, достаточное для начала движения.

Шварева начинает неспешное шествие.

А студенческая масса продолжает и продолжает «убывать», таять, освобождая и освобождая все новые и новые территории. Активно вжимаясь в стены, подоконники, в лестничные марши…

Доцент идет, внешне чем — то напоминая тот самый айсберг, погубившей некогда «Титаник»: невысокая, тучноватая, идет — с одышкой, идет медленно, по — утиному, вперевалку, с видимым трудом…

Первая! Вечная! Единственная!

И — тишина вокруг! Абсолютная! Невероятная. В этой немыслимой тишине слышно лишь шарканье ног Шваревой, сопровождаемое ее задышливым дыханием.

Разговоры, шушуканье, смешки, возгласы — все закончилось! Все осталось там, в той, еще «мирной», «дошваревской» жизни. Словно бы кто — то взял и вывернул ручку «громкость звука» у работающего радиоприемника, перевел ее в самое крайнее левое положение! Словно ты сейчас находишься на просмотре какого — то немого фильма: «изображение» имеется, а звук — отсутствует. (О таких мгновениях в компаниях нынче стало принято говорить: «Ну, вот, кажется, еще один милиционер родился!»).

Такой вот эффект!

И лишь тогда, когда за доцентом, скрипя, закрывается, наконец, массивная дверь с косо прикрепленной табличкой «Ассистентская», «студенческий» коридор начинал понемногу «оттаивать», оживать.

Снова на грешную землю возвращалась жизнь, «появляясь» из небытия…

Заново, как бы из ниоткуда. Поначалу появлялись, возникали единичные, робкие человеческие голоса, потом «образовывался», возрождался шелест перелистываемых страниц конспектов и учебников, и лишь следом за этим — как бы в итоге уже окончательной «отморозки», вновь становились слышны смешки, чьи — то шутки…

Неспроста же в ПГМИ была столь популярной легенда о том, что каждый раз, в преддверии Нового года, «благодарные» студенты посылали Шваревой на дом …гроб с вложенным в него учебником анатомии человека…

С другой стороны, не могу не отметить, что мне неизвестно ни одного случая, когда Шварева поставила кому — то заведомо несправедливую, явно незаслуженную оценку.

Нет, безусловно, доцент Шварева была человеком абсолютной, неподкупной честности, реальной бессребреницей! И для нее всем на свете: семьей, домом, отдыхом, личной жизнью — была ее любимая наука анатомия… И это тоже правда!

Рассказ мой был бы все же однобоким, неполным, если бы не сообщил я о той, крайне немногочисленной, но — имевшей место группе студентов, которые на экзаменах, наоборот, из кожи вон лезли, чтобы попасть на анатомии только, именно к …М.Н.Шваревой! И ни к кому иному!

Да, да, были, были и такие! Горжусь тем, что существовали и в те времена такие студенты, ребята, сознательно и принципиально идущие на «вы» с самым сильным из возможных экзаменаторов!

О нет, друзья, не подумайте, что говорю я о каких — то не вполне психически адекватных коллегах своих! Отнюдь! Напротив, на «Швареву» шли, выходили именно самые лучшие, отборные, наиболее знающие, самые сильные…

Природа этого психологического феномена еще нуждается в уточнении. Я лично наивно полагаю, что двигало этими храбрецами вполне привычное и даже характерное для некоторых российских граждан, то есть людей, испокон веков живущих в стране, основной религией которой всегда был фатализм, неодолимое желание испытать себя и судьбу, проверить прочность своих, действительно, недюжинных знаний по анатомии, абсолютная уверенность в последних!

Ох, уж эта знаменитая русская рулетка! До чего же живуча ты, до чего же сильна, владычица ты наша! Да, оглянитесь вокруг, вся российская история изобилует подобными сюжетами!

Сколько, сколько же было их у нас, этих чудо — богатырей, хаживавших с рогатиной одной, да, что там с рогатиной, иногда и просто — с ножом, каким — нибудь, в одиночку, да на поднятого из берлоги разъяренного, вставшего на дыбы дикого, огромного зверя!

И к слову сказать, некоторым из них удавалось, таки, заставить «капитулировать» саму М. Н. Швареву! Во всяком случае, мне лично известны несколько таких студентов — уникумов.

Вот уж, воистину, «безумству храбрых поем мы песню…»