За всеми этими подготовками и приготовлениями, как — то незаметно наступил день очередного вступительного испытания.

Явка на экзамен назначена была на полдень.

Добираться до Главного Корпуса ПГМИ удобнее всего было мне …железной дорогой, электропоездом.

Почему, неужели же в Перми не было автобусов и трамваев?

Да, нет, автобусов и трамваев хватало. Просто жил я далеко от исторического центра города. Километрах в двадцати, примерно. В отдаленном пригороде, на самой городской окраине — в Орджоникидзиевском районе города.

Взгляните на карту города. Чтобы убедиться в том, что Пермь реально напоминает собой некое длинное — длинное, протянувшееся с севера на юг, «коромысло», «веретено», «веретёшко», километров под семьдесят в длину от одного его окончания до другого, ну никак не меньше!

«Виной» тому — моя любимица, красавица река Кама. Именно она «растянула» своей великостью и протяженностью город вдоль своих бесконечных берегов, подобно атлету, растягивающему тугой пружинный эспандер.

Так вот, на самом северном «полюсе» этого «коромысла», «веретёшка», на уровне Камской ГЭС, я и имел честь жить — поживать.

В нашей стране, кстати, несколько таких вот, городов, условно говоря, «эспандеров». Пермь успешно входит в их призовую «тройку» (наряду с Н. Новгородом и Волгоградом).

Опишу вкратце маршрут, которым в студенчестве добирался я с моей периферии до «сердца» нашего института — Главного корпуса ПГМИ.

Из «двери в дверь», что называется.

Первая часть этого путешествия — это пеший переход от моей кирпичной пятиэтажки, располагавшейся в самом конце улицы Веденеева до о.п. «Молодежная».

Появлением своим на свет поселок наш, «КБМаш» («Конструкторское Бюро Машиностроения») обязан был секретному и значительному «среднемашевскому» предприятию, работавшему на сугубые нужды «оборонки» (как, впрочем, и почти вся промышленная Пермь в те времена).

Вот такие «игрушки» выпускались на «почтовом ящике» «Конструкторское бюро Машиностроения» — Научно — производственное объединение «Истра». А в правом нижнем углу кадра здание пермской школы №16, в которой заканчивал я восьмой класс. Фотограф А. Углицких, 2011

Дистанция перехода небольшая — километра полтора — два. Дорога «легкая», все время под уклон, словно бы, «скатываясь» с горочки. Ноги сами себя, что называется, несли…

Наконец, с пристанционного холма, радуя глаз и волнуя сердце, открывался совершенно изумительный вид: темно — синее искусственное Камское море — водохранилище, с примыкающей к нему железной дорогой, и виднеющимися поодаль высокой «Спасской башней» главного управления шлюзами Камской ГЭС, любимой моей «бетонкой» и лодочной станцией… И над всем этим благолепием шатром невиданной красы раскинулась необъятная, бездонная глубина небесного купола!

Помните: «Цвет небесный, синий цвет полюбил я с малых лет…» Так вот, иногда кажется мне, что Николоз Бараташвили написал строки эти — и я вовсе не шучу! — именно об этом небе! О пермских небесах моих!

Тем более, что Б. Л. Пастернак, который перевел на русский язык это гениальное стихотворения классика грузинской литературы, был вполне себе «нашенским», «уральским» человеком. Частенько бывал в Перми, подолгу жил в Пермской губернии (в первой четверти двадцатого века) и, следовательно, имел полную возможность наблюдать дивную природу Урала собственными глазами.

Красота, и впрямь, какая — то просто невероятная!

Наша пермская «Спасская» башня» — Здание Главного управления шлюзами. 1949—1958 гг. Архитекторы: Б. К. Александров, Е. М. Попов, С. В. Кринский. Пермский край, г. Пермь, Комплекс КамГЭС. Фотограф А. Углицких, 2011

Далее следовало железнодорожное путешествие от «Молодежной» до станции «Пермь — I», занимавшее обычно минут двадцать — двадцать пять.

Движение электропоездов осуществлялось согласно расписанию, изобиловавшему, кстати, большими «ремонтными» разрывами, «перерывами». Поэтому всем «орджоникидзиевцам», коим выпало трудное счастье работать или учиться, как это называлось и называется до сих пор: «в центре», «в городе», приходилось под него постоянно приноравливаться, подгадывать…

Перечислю названия станций и остановочных площадок: «Кислотный», «Балмошная», «Юбилейная», «Язовая», «Мотовилиха».

От красивейший, дореволюционной еще постройки, станции «Пермь — I», следовало опять идти пешком.

Только теперь — все время «в горку», в «подъемчик»: по улице Орджоникидзе (нынешней Монастырской) минуя здание бывшего Камского речного пароходства (теперь в нем располагается областной краеведческий музей), затем — Комсомольским сквером мимо знаменитого на весь мир Пермского театра оперы и балета и вот он, как на ладошке перед тобой — Главный корпус ПГМИ!

К чему это я так «разошелся», с чего бы так все так подробно описал?

Да чтобы показать, что все студенчество мое, по сути, вполне можно полагать одним сплошным, хотя и, «разорванным» на тысячи и тысячи «отрезков», и, одновременно, растянутым на немалое лет, железнодорожным переездом. Осложненным хроническим вокзальным ожиданием.

Множество лет, по шесть дней в неделю, дважды в день — было так! Не потому ли расписание пригородного сообщения как «туда» (о.п. «Молодежная» — «Пермь — I»), так и «обратно» (ст. «Пермь I» — о.п. «Молодежная») так прочно «вшито» в память мою? Впечаталось навсегда! Настолько, что я и сейчас, спустя почти полвека, могу воспроизвести его на память!

Подобно демобилизованному солдату — отставнику, который до конца дней своих без запинки и в любое время суток может на память назвать табельный номер когда — то давным давно закрепленного за ним автомата или винтовки!

 

Краткая экскурсия по главному «мединститутскому кварталу» Перми

Главный корпус института располагался в самом историческом сердце Перми, на пересечении улиц Карла Маркса и Коммунистической. (Он и сейчас, несмотря на изменившийся почтовый адрес, находится там же. Просто поменялись названия улиц, вернувших себе дореволюционные поименования: улица Карла Маркса опять стала Сибирской, а Коммунистическая — Петропавловской).

Напомню, что ПГМИ был в 1972 году одним из шести имеющихся в городе — миллионере ВУЗов (Университет, Политехнический, Сельскохозяйственный, Педагогический, Фармацевтический институты, а также — Пермское высшее военное училище).

Комплекс мединститутских зданий на улице Коммунистической, занимая всю четную сторону прилегающего квартала, состоял из трех больших корпусов (Главного или Первого, Второго и Третьего).

Первый и Второй корпуса ПГМИ на Петропавловской (бывшей Коммунистической). Фотограф А. Углицких, 2011.

Экзамен по химии проводился в Главном (Первом) корпусе ПГМИ.

Думается, что неспроста: ведь именно в этом основательном, еще дореволюционной постройки, здании базировались все идеологические кафедры (истории КПСС, марксистско — ленинской философии, научного атеизма), кафедры биологии, гистологии, гигиены, а также деканаты большинства факультетов. А совсем неподалеку, со двора, располагался вход в «святыя святых» — ректорат.

В общем, Главный корпус можно считать, одновременно, и руководящим штабом и идеологическим «сердцем» ПГМИ.

Во Втором корпусе осуществлялось преподавание иностранных языков, включая, латинский, здесь же находились профсоюзный и комсомольские комитеты института.

Наконец, последним в ряду, самым угловым квартальным зданием являлся Третий корпус. Он всегда пользовался у студентов репутацией зоны «повышенного риска». Ведь в нем находились грозные кафедры нормальной и топографической анатомий, оперативной и военно — полевой хирургий! Помимо этого, на территории «Трешки» нашли пристанище прославленный анатомический музей ПГМИ и виварий.

Кстати, благодаря именно этим обстоятельствам, Третий корпус был еще и самым «озвученным» из числа остальных зданий квартала моей «альма — матер».

«Повинны» в том были круглосуточный собачий вой и лай, доносившийся из вивария, а также — «завывания» электрогитар и грохот барабанов. Ибо именно в «Трешке» — буквально наискосок от гардероба — размещалась небольшая по площади, но очень «громкая» репетиционная комната, в которой до поздней ночи увлеченно музицировали тогдашние факультетские вокально — инструментальные ансамбли…

«Анатомка» Третьего корпуса ПГМИ. Фотограф А. Углицких, 2011.

Завершив краткий «вояж» по заповедным для каждого студента ПГМИ местам, вернемся в Главный корпус на экзамен по химии.

 

Чужой «неуд.»

Конечно, невозможно было не обратить внимания на то, что многих из абитуриентов сопровождали целые «группы поддержки». Включавших в себя всех неравнодушных к судьбе конкретного кандидата в студенты и пришедших «поболеть» за него (родственников, знакомых, знакомых знакомых и так далее).

С одной стороны, это было понятно и по — человечески вполне объяснимо: если абитуриент приехал, к примеру, из другого города, кто — то же должен сопровождать его, помогать в обустройстве, хлопотать за неофита в общежитии, переживать, за несчастного? Должен! Ведь, тому достается, ой, как несладко!

А с другой — необходимо отметить, что многие из этих добровольных помощников зря времени на экзамене не теряли. Создав, развернув на прилегающих территориях настоящую систему сбора «разведывательной» информации. Действуя методом «экзит — пулов», то есть, опрашивая на выходе из экзаменационного зала всех доступных им участников вступительного испытания.

Назойливых «интервьюеров» этих интересовало буквально все: номера и вопросные составы экзаменационных билетов, условия и варианты решений экзаменационных задач.

Кроме того, эти люди активно занимались сбором оперативной информации о том, кто и как сегодня «принимает», в каком расположении духа находятся те или иные экзаменаторы, какие они любят задавать «дополнительные вопросы».

Думаю, по результатам этой работы в «личных штабах» некоторых тогдашних кандидатов на студенческие билеты активно принимались те или иные решения, выдавались рекомендации относительно правильности тактики «вступительной» компании. Возможно, этим, «обласканным» вниманием, дружеской, родительской заботой, абитуриентам было чуть полегче «сдаваться».

Я же был один. Как перст. А кто мог, собственно, мог со мной поехать? Некому было. Все — работали. Бабушек — дедушек уже, увы, не было. Одноклассники — так же, как и я, сами сдавали вступительные… В это же самое время… В свои высшие…

…Не прошло и двух томительных, «канительных» часов, как я, честно выстояв положенную в таких случаях очередь, не оказался, наконец, в просторной экзаменационной аудитории. «Вошел» в экзамен я тогда, как я это сейчас понимаю, уже слегка обезвоженным. (Жарко было в тот день в Перми, ой, жарко! В прямом и в переносном… Впрочем, кураж какой — то был).

Вытянул билет. Получил чистый лист бумаги со штемпелем в правом верхнем углу и, усевшись на ближайшее же свободное место, начал готовится к ответу. С головой погрузившись в мир химических формул и законов.

На первый взгляд, жребий не был слишком суровым ко мне: мой билет не производил впечатления чрезвычайно сложного, абсолютно «неподъемного». В ходе подготовки, я, так или иначе, «проходил», касался всех включенных в него вопросов. Мало того, когда я понял, что еще и задачу, похоже, решил, успокоился я окончательно, почему — то почти утвердившись в успехе задуманного…

Но, как известно, человек предполагает, а Бог располагает: первый тревожный «звоночек» прозвучал минут тридцать — сорок спустя, когда сердце невольно вздрогнуло от резкого, громкого, не терпящего возражений, голоса, исходящего от экзаменаторши, принимавшей за столом совсем неподалеку от меня:

— Углицких! Товарищи, а кто у нас тут: «Углицких»? Вы… Нет? Вы? Тоже — нет? Извините… А это вы? Вот и хорошо! Будем знакомы и как только будем готовы, вы слышите меня, Углицких, сразу же выходим… Сюда…

«Это же доцент Л — а!», — оборвавшимся сердцем догадался я. Как же мог я о ней забыть? Словно, кипятком меня тогда ошпарили! Это же почти крах получался, ребята… Иду к самой Л — ой! Не поминайте лихом!

Сердце отказывалось верить в неотвратимое! Это за что же, спрашивается, такая немилость?! А еще было немного обидно. Оказывается, все время, пока шла подготовка к ответу, мой экзаменационный лист уже преспокойненько лежал на столе перед самой знаменитой экзаменаторшей, терпеливо дожидаясь лишь моего личного появления…

Удар был неожиданным и потому — сильным, ничего не скажешь. В замешательстве, на секунду, возник вопрос: и что теперь делать? Вскинуть лапки, сдаться без боя, и, сдав билет, уйти? Нет, это не выход. И не выходить — тоже не выход. Отказаться от Л — ой, попросив другого экзаменатора? Но какие для этого имеются основания? Никаких.

Потом — почти успокоился: «все, что ни делается, делается к лучшему». Если вызывают и избежать этого никак нельзя, невозможно — надо идти, смирившись с неизбежным. Ведь, «любой, даже самый ужасный конец, все равно лучше бесконечного ужаса»!

Что и сделал некоторое время спустя. Честно собрал «пожитки» (и себя, заодно) и, как в омут головой — шасть! — двинулся к экзаменационному столу, сел подле Л — ой, разложился с со своими листочками — бумагами, приготовившись к ответу.

Но, как выяснилось, подняла меня Л — а из «берлоги» моей явно рановато — поспешила, неугомонная, не завершив, не оформив окончательно дела свои с предыдущей своей «крестницей».

Стара история, как мир: доцент Л — а поставила «двойку» абитуриентке. Очередную — очередной. Это нормально. Поставила и поставила. Но, представьте себе, неудачница наотрез отказалась покинуть аудиторию. Плачущая девушка сидела перед доцентом Л — ой и назойливо тянула:

— Пожалуйста, поставьте «тройку». Я же ответила на два вопроса из трех…

— «Тройка» вас не спасет. Задача не решена. Вы не пройдете…

— Пройду! Сдам остальные предметы на «пятерки» — пройду. Поставьте «тройку», что Вам стоит!

— Даже если сдадите на «шестерки», девушка, все равно не пройдете! Так что, давайте, не будем задерживать остальных!

Как несчастная ни пыталась, как ни умоляла о снисхождении, ей так и не удалось растопить лед непреклонного сердца железного химического доцента. Ушла в слезах…

Не знаю, так ли это было, на самом ли деле, или только показалось мне это, но когда дверь за горемыкой закрылась, Л — а как — то странно вздохнула. С еле уловимым, но — сожалением, сочувствием. Так мне показалось в самый первый момент.

Сердце мое тут же взыграло, отреагировав на событие это стремительным возрастанием надежды на благополучный исход собственного моего испытания:

«Ага, стало быть, даже им, самым твердокаменным и безжалостным, тоже, тоже временами приходится не слишком сладко»!? Почему — не знаю, но было такое ощущение! Да, по всему выходило, что даже эти «железные монстры», вершители судеб людских, судьи строгие и беспощадные, даже они способны со — чувствовать , со — переживать и  со — страдать !?

Впрочем, тут же выяснилось, что радоваться было особенно нечему, что «слезы» доцентские были не настоящими, «крокодильими». Ибо, экзаменаторша тут же активно принялась и за меня:

— Ну, что у вас, молодой человек? Готовы? Нет, нет, не надо пока отвечать по билету! Не спешите, я вам говорю! Первым делом — покажите задачу! Где ваше решение? Предъявите! Если нет — тогда и говорить не о чем… Так… так……Кажется, правильно… …Вы — пермяк? …Я вас русским, кажется, спрашиваю языком: вы — пермяк? Хорошо, а в школе какой учились? …Я номер, номер спрашиваю, вы что номера своей школы не помните? …Понятно… А где — это? Понятно… Да, все, похоже, правильно… Ну, что же, Углицких, теперь переходим к другим вопросам билета…

Это было похоже на чудо, на редкостную удачу — Я РЕШИЛ ЗАДАЧУ! Радость охватила, накрыла всего, с головой. Знай наших! Ковать, ковать железо, пока горячо! Развивать, развивать успех!

Но не успел я, как говорится, рта открыть и слова молвить, как дверь в аудиторию открылась, и на пороге вновь возникла та самая абитуриентка — неудачница. Моя предшественница. Оказывается, девушка вернулась, чтобы возвратить ненавистной Л — ой экзаменационный лист:

— А это — не мой! Это какого — то «Углицких»!

Всесильная Л — а пробежала глазами протянутый документ и погрузилась в тяжкое молчание. Лицо ее, словно бы, «осело», вены на лбу и шее обозначились еще резче. Видимо, лихорадочно соображала, что делать дальше, как выйти теперь из сложившегося положения…

Замолчал, осекшись на полуслове, и я… Вот тебе бабушка и Юрьев день! Еще бы, ведь теперь даже самый поверхностный анализ ситуации свидетельствовал если не о полном крахе всех моих надежд, то уж во всяком случае — о крайней шаткости моего и без того более чем скромного положения…

Батюшки — святы, нет, это же надо было вот так вот вляпаться! Нет, повезло так повезло — мало никому не покажется: оказывается «двойку», поставленную этой самой абитуриентке, Л — а умудрилась вписать не в ее, а в мой экзаменационный лист! Не к добру они, листы эти экзаменационные, так долго лежали рядышком на столе ее. «Воркуя», как голубки! В мой!

Да, да, именно так и случилось! По ошибке ли, по невнимательности ли, из — за жары ли, обрушившейся на город, из — за того ли, что все экзаменационные листы на свете похожи один на другой, как похожи друг на друга все близнецы — не знаю по какой из этих причин, конкретно, но — ВНЕСЛА! Не мою, чужую «двойку» в мой экзаменационный… Попутала, бестия! И теперь выходило, что я, не еще начиная ответа, уже был за него отрицательно аттестован!

Да, теперь дело мое принимало совсем уже интересный оборот! Чем — то всё это закончится, что предпримет, не ведающая жалости и сострадания, изворотливая и многоопытная Л — а? Как поведет себя, какую изберет тактику?

За несколько мгновений живое воображение мое уже нарисовало целую гамму версий, вариантов возможного дальнейшего развития событий. Спектр их был «широк», как никогда: от самого пессимистического до — почти безнадежного. Согласно первому и главному из них, Л — ой сейчас вообще нет никаких резонов ничего исправлять в моем листе.

А зачем?

А вдруг эта, неудовлетворительная, оценка и окажется впоследствии самой верной, самой истинной мерой всех моих знаний по химии, кто знает, ведь, я же еще не завершил ответа на вопросы билета?

Вся логика развития сюжета и недюжинный инстинкт самосохранения активно диктовали, предписывали бывалой, опытной экзаменаторше, что сейчас ей проще, выгоднее «добить» меня, нежели потом нехотя, сквозь зубы признаваться, в том, что она публично «облажалась».

Ибо, если кто — то предположит, что для Л — ой была важна хоть как — то некая абстрактная, абсолютная справедливость — тот рискует глубоко ошибиться… Ведь, давно и хорошо известно, что черного кобеля невозможно отмыть добела!

Репутация у доцента была уже настолько испорчена, что попытайся она изменить ее в лучшую сторону, прояви сейчас слабость, начав растекаться слезной лужей — «виновата, мол, сейчас исправлюсь» — да, никто бы ей все равно не поверил.

Отсюда и вывод, он же — прогноз: самое лучшее для Л — ой сейчас, это …просто сделать вид, что ничего не случилось.

Ровным счетом!

И продолжать строго придерживаться прежней, непоколебимой никакими привнесенными извне обстоятельствами, линии!

Конечно, идеальный вариант — это, если бы, Углицких этот, или как его там, действительно, получил бы, таки, в итоге уже проставленную ему «двойку», косвенно подтвердив «дальновидность и прозорливость» самой Л — ой. («Я, мол, всех этих „двоечников“ насквозь, знаете ли, вижу, заранее, по выражениям лиц их, загодя, когда они еще только готовятся завалить мне экзамен!»).

Этот момент и был самым тяжелым. И «прошел», «проскочил» я его, если уж быть честным до конца, неважно. Раскис, банально… Расклеился… Впрочем, бывает на экзаменах и не такое! Сплошь и рядом…

Может, усугубило, плеснуло дополнительно керосинчику, сыграло роль нервное перенапряжение последних дней и часов… Возможно, внесли свою посильную лепту, сделали свое черное дело и гипогликемия, и жажда, и стресс, усугубленные отсутствием рядом близких людей, которые точно на твоей стороне, которым можно «на все сто» довериться…

Словом, виной всему была извечная, напряженная борьба за выживание, за везение, за удачу, схватка, в которую хочет он того или не хочет, но вынужденно вступает всякий абитуриент… Опять же, это всего лишь эмоции, личные переживания, не боле, а чем же в итоге все завершилось?

Далее я попробую тезисно изложить мое видение, того, что случилось потом. Заранее согласившись, что все это «мистика голимая». Скорее всего, это именно так. Просто другого, иного объяснения у меня нет. И не было. Ни тогда, ни сейчас, по прошествии стольких десятилетий.

В самом общем виде: наивно полагаю и верю я в то, что в тот момент где — то высоко — высоко, ТАМ, ГДЕ НАДО, на мое счастье, оказался НЕКТО высший и справедливый. ТОТ, кто решил все и за всех. Определив, в том числе, и мое будущее.

Рассудив «мое дело», примерно, так:

«А нехай, мальчишка сопливый этот, сдаст — таки сегодня эту самую злосчастную химию! Хрен с ним! Раз уж готовился… Коль скоро, худо — бедно, но — занимался! Конечно, он мог бы и побольше приложить усилий, а не шляться каждый Божий день на свою ненаглядную «бетонку»!

Ну, хорошо, Бог с ним, завтра, может, с него и по полной спросим (у нас — не заржавеет!), но сегодня, сегодня — пусть его, пусть сдает.

Нет, о «пятерке» говорить конечно даже не приходится, слишком уж это ему жирно будет… Да и «четверки», пожалуй, многовато будет… Но вот удовлетворительной оценки, «троечки», герой наш сегодня, пожалуй, что, точно заслуживает! К цыганке, так сказать, не ходи! Да и рад будет, думаю, «троечке» этой своей он так, что и не передать! Ни словами, ни на бумаге! Вот, увидите!

Нет, нет, даже говорить не о чем: пусть, пусть сдает! Нельзя отнимать последнее, лишать единственного! Не он же, в конце концов, а эта строгая, неподкупная — доцентша в спешке, напорола, напортачила…

К тому же чудак этот и так получит сегодня наисерьезнейший в своей жизни урок, когда, отвечая по билету, почти реально будет ощущать, как в миллиметре, буквально, над его шейкой цыплячьей каждую секунду грозя сорваться, дрожит, подрагивает безжалостное, остро отточенное лезвие гильотины уже поставленной ему отрицательной экзаменационной оценки!».

…Дальнейший ответ свой помню я плохо, словно бы ластиком стерли его из памяти. Но показалось мне, что не только я скис, но и сама Л — а к концу тоже устала, как — то сникла, стала другой, иной. Словно бы — помягчела, умиротворилась…

Проблема, думаю, была все же даже не в самой этой злосчастной «двойке».

Она (проблема), как мне представляется сейчас, заключалась, прежде всего, «в сломе» самого моего настроя на экзамен, в изменении внутреннего состояния, выразившееся в появлении опасного безразличия: куда — то исчезло, испарилось, кануло в никуда то, столь необходимое в тяжелых ситуациях азартное настроение, пропал, как раньше говорили, «кураж», который был, точно был у меня в самом начале экзамена.

Причем «кураж» не в претенциозном понимании словаря Ожегова (как «непринужденно — развязанное поведение, наигранная смелость»), а именно в «первоначальном» значении, как бы сие не звучало пафосно.

К счастью, все когда — нибудь заканчивается. Наступил сей желанный миг и для меня. Погоняв еще некоторое время меня по основным разделам, химичка, наконец, приняла решение: «сдал», таки. Пусть идет к чертям!

Она нехотя, зачеркнула в моем экзаменационном листе предыдущую свою «оценку», и надписала сверху малюсенькую, малохольную какую — то, но — все — таки, «3» и «подкрепила», «затвердила» действо сие еще и надстрочным: «Исправленному «2» на «3» (удовлетворительно) верить. Доцент Л — а»»!

Я уже и на это, если честно, не надеялся.

Помнится, спросил:

— Как же я пойду на следующие экзамены со столь «ужасным» экзаменационным листом? Что обо мне там подумают?

— Понимаю, но помочь не могу. Обратитесь в приемную комиссию… Полагаю — обязаны выдать дубликат… До свидания!

— До свидания, — потом (после паузы, тихо, еле слышно) добавил, — Спасибо…

— На здоровье! Следующий!

…В приемной комиссии просьба «о выдаче дубликата экзаменационного листа» вызвала единодушное и неподдельное веселье:

— Уф, насмешили, молодой человек! Давно, давно уже так не смеялись! Спасибо! Ступайте, ступайте! Готовьтесь к следующим экзаменам! Все у вас замечательно…