После поездки в поселок Катя как-то неестественно и вызывающе присмирела, работала истово, но не весело, словно повинность отбывала. Мстила ли она сама себе за удовольствие, которым воспользовалась самовольно и, по сути, за счет подруг, грустила ли о том, что было и так быстро кончилось, или хотела вызывающим смирением предупредить упреки девчат — Верочка так и не могла догадаться.

А они и не собирались ее упрекать. Катя приехала из поселка за полчаса до концерта и играла в тот вечер с блеском, завоевав симпатии молодежи. Сам Логинов отозвался о ее таланте с похвалой, а Марта Ивановна объявила Катю «самородком» и расцеловала ее «от имели восхищенных зрителей». Все могло быть забыто разом, и Катя уже собиралась представить Лене и Верочке свою поездку в самом забавном виде, но оказалось, что ни той, ни другой на концерте не было. Это смутило и даже разозлило Катю. Встретились они уже дома, и только тогда Катя узнала, что эта сумасшедшая Верочка ездила-таки в поселок и там разыскивала ее, а Лена с Аней допоздна проработали на скотном дворе.

Рассказывать и объяснять, да еще в шутливом тоне, было не к чему. Лена вернулась необычно задумчивая, тихая, занятая чем-то своим. На ее странно помягчевшем лице блуждала растерянная улыбка, удивившая Катю, хотя ей в этот момент было не до чужих переживаний. А с Верочкой было еще хуже. Такой Катя ее еще не видела. Всегда такая предупредительная, ласковая, открытая, всех готовая примирить и утешить, Верочка, пристально оглядев обеих подруг большими, овальными, непривычно строгими глазами, коротко спросила:

— Хорошо прошел концерт, Катя?

В другое время она непременно назвала бы ее Катюшей, да и разговор после всего случившегося начала бы не с этого. Катя сразу это почувствовала, подумала неприязненно: «Как же, бригадирша, уж и нос задрала».

— Неплохо, — буркнула она вслух, разбирая постель.

Лена умылась, рассеянно полистала лежавшие на столике книги и незаметно вышла. Катя молча, с сердитым видом, укладывалась спать. Верочка сбросила пропыленную спортивную курточку, хотела снять шаровары, но раздумала и вдруг торопливо выскользнула из комнаты.

Лену она нашла на крыльце.

Обхватив колени длинными, удивительно белыми в сумерках руками, Лена сидела на верхней ступеньке и невидящими глазами смотрела куда-то вдаль, откуда все еще доносился разноголосый, приглушенный, с трудом угадываемый шум затихавшего праздничного вечера.

— Ты чего, Лена? — мягко спросила Верочка, осторожно присаживаясь рядом.

— Так, ничего, — безразлично ответила та. — Устала немного, дай, думаю, подышу свежим воздухом. Слышишь, поют…

— Скрытная ты, Лена, ничего у тебя не добьешься, — вздохнула Верочка и испуганно посмотрела на подругу — не обиделась ли.

— А мне и скрывать от тебя нечего, — просто сказала Лена, по-прежнему не поворачивая головы. — Что было, с тем кончено, а что будет — я и сама не знаю.

— Да что было-то, Лена? Если хорошее, зачем же кончать?

— Ни хорошее и ни плохое, а так… глупость одна. Да без этого, видно, не прожить. Я на два года тебя старше, а сколько глупостей успела наделать, если б ты знала…

— Да не ври ты на себя, Лена, когда же успеть-то было? И какие, же могли быть глупости, раз ты такая хорошая? — воскликнула Верочка.

— Гм, хорошая, — усмехнулась невесело Лена. — Я Валерку тоже считала хорошим, лучше его для меня никого не было, а он… Да что говорить, пустое это все, старое, я уж зарок себе дала — не вспоминать.

— Ну и пусть, и не будем об этом, — с готовностью, однако не без внутреннего сожаления согласилась Верочка и снова вздохнула: вот и закрылась самая потаенная створка Лениной души, за которой спрятано ее прошлое. А может быть, это и к лучшему? Раз ей неприятно вспоминать, то и незачем бередить только что зажившее.

И все-таки Верочка не удержалась, спросила тихонько, будто их подслушивали:

— И писем теперь писать не будешь?

— Некому.

— А домой?

— Мама знает, где я, а отец у меня строгих правил, он даже, видеть меня не захотел, когда узнал, что я с этим… с Валеркой… жила. Вот я и оказалась здесь.

— О! — только и смогла выговорить Верочка, страдая за подругу.

— Вот так, Берусь, — с каким-то облегчением сказала Лена и выпрямилась, подняв голову от колен. — Ну хватит. Что это на меня сегодня нашло? Катя легла?

— Ага, — печально кивнула Верочка.

— Не надо ей ничего говорить, и без того она какая-то настропаленная.

Верочка не сразу поняла, о чем не надо говорить Кате — о том ли, что услышала сейчас от Лены, или об отлучке в поселок. Скорей всего, о том и другом. Но, вспомнив о Кате, Верочка встрепенулась.

— Ну, конечно, не надо, только бы она сама все как следует обдумала. Я Виктора там нашла — смеется: с коровами, говорит, там танцуете или как? Не надоело еще?.. Это ему, наверно, Катя нажаловалась. Ну трудно, так зачем же об этом Виктору говорить? Читала про нас в газете? Патриотками называют, за почин хвалят. Это же не шуточки…

— Какие там шутки, — отозвалась Лена, и в голосе ее послышались прежние иронические нотки. — Растрезвонят, а потом моргай…

— Это зачем же нам моргать? — удивилась Верочка. — Перед кем?

— Ну мало ли перед кем… перед людьми, понятно. Ты что же, уверена, что выдержишь до конца?

— То есть, как это? А что же нам делать? Нет уж, будь что будет, а я выдержу. Иначе зачем же мы ехали?

— Ездили до нас, поедут и после нас… До конца, говоришь? А ты представляешь этот конец? Всю жизнь дояркой будешь? Согласись, что веселого тут мало.

— Лена, да ты о чем? — растерянно и громко спросила Верочка. — Не нравится тебе здесь? Уходить, что ли, надумала?

— Верно, Берусь, не нравится, только никуда я пока уходить не собираюсь, не беспокойся. И надумала бы, так уходить-то мне все равно некуда, — усмехнулась Лена и мягко обняла Верочку, зашептала ей в распущенные на затылке, пахнущие дорожной пылью волосы: — Меня сегодня Осипов провожал, смешной такой, слова такие пышные, а сам пьяный. Он меня три часа ждал, пока я с коровами управилась, даже на концерт не пошел. Оказывается, Логинов его за что-то пропесочил, грозил от работы отстранить, вот он и разоткровенничался: давно, говорит, хотел отсюда уехать, а сейчас, дескать, не могу. В общем, в любви признался, а мне смешно. Проспится, и ему самому, небось, совестно будет…

— А может, и вправду — что у трезвого на уме, то у пьяного на языке? — улыбнулась Верочка, не зная, радоваться или тревожиться за подругу. — То-то я давеча заметила — ты какая-то не такая пришла…

— Ну вот еще! Просто устала. Он же всякую чепуху нес, ты бы только послушала. Ладно, встречусь с ним, уж я посмеюсь. Пойдем спать.

— Пойдем. А Кате я все равно завтра выскажу…

— Ты бригадир, делай, как знаешь. Только зря ты волнуешься, никуда она не, денется, самолюбие не позволит. Посмотрим лучше, что она сама заговорит…

— Да она теперь неделю молчать будет.

— Вот и хорошо. Хватит времени подумать…

Катя ждала упреков и готовилась их отразить, и это было бы для нее куда легче, чем молчаливое осуждение, которое она иногда ловила в глазах Верочки. Требовалось время, чтобы восстановить былую теплоту в их отношениях, и Катя замкнулась в себе, выжидая и злясь неизвестно на кого.

Дел на ферме прибавилось. Подоив и накормив утром коров, доярки выгоняли их в ближайший перелесок на пробившуюся первую травку — сначала на час-полтора, потом до полудня. Верочка, кроме того, по совету тети Паши, решила после вечерней дойки скашивать в оврагах и на косогорах буйно росшую там траву и задавать ее коровам на ночь. Решить-то решила, но тут встретилось препятствие, о котором Верочка не подумала: она не умела косить. В неудобных, поросших кустарником местах траву можно было взять только косой-горбушей, и Верочка храбро выбрала одну из них, валявшихся на чердаке скотного двора — на ее взгляд, самую легкую и удобную. Ничего не сказав девчатам (она сперва хотела попробовать сама, а затем уж уговорить их последовать ее примеру), Верочка отправилась в ближайший овраг. Там, особенно в самом низу, по обеим сторонам еще не высохшего ручейка, трава была на диво хороша.

Верочка, держа косу на отлете (боялась порезаться), бегом спустилась в овраг, выбрала место поровнее, поплевала на ладошки, судорожно ухватилась за кривую, обтерханную множеством других ладоней рукоятку, несильно размахнулась и… угодила носком косы в землю. Трава даже и не, шевельнулась. Еще раз — результат тот же. Верочка понимала, что надо косу направлять плашмя к земле, но боялась, что коса срикошетит и ударит по ногам, она пробовала и так и сяк, взмокла от напряжения, а перед ней лежали лишь жалкие, срезанные с землей или по верхушкам пучки травы.

И Верочка сдалась: бросив косу, она опустилась на колени и принялась рвать траву руками. Рвала отчаянно, с ожесточением, с исказившимся от усилий лицом, хотя и сознавала, что труд этот бесполезен и бессмысленен.

Но она рвала и рвала, словно наказывая себя за свою беспомощность.

— Эй, ты что тут делаешь? Цветочки собираешь, а? — услышала она над собой откровенно смеющийся, страшно знакомый голос Юрки Ивашкина и испуганно повернулась, покраснев до корней волос.

— Ну и цветочки… тебе какое дело?

— Да мне, понятно, дела никакого нет, собирай на здоровье, — ухмыльнулся Юрка, шмыгнув усыпанным крупными веснушками носом. — Ну-ка, пусти.

Он поднял косу, подкинул ее, поймал на лету правой рукой, неуловимо быстро подхватил рукоятку левой, вынес вперед одно плечо, размахнулся — и ровный пласт разнотравья полукружьем лег у Юркиных ног. Верочка, притаив дыхание, смотрела. Юрка прошел шагов десять, выпрямился, горделиво оперся о косу, как о шпагу, и дружески подмигнул.

— Вот как надо. Руки и тело держи свободно, не напрягайся, замах делай в наклоне, не сверху, а как бы сбоку, тогда коса сама правильно пойдет. Давай, попробуй…

Он отдал косу Верочке, сам встал сзади нее, показал, как надо браться за рукоятку. Прижимаясь к ней грудью, касаясь разгоряченной щекой ее волос, Юрка развернул Верочкины плечи, помог сделать замах и, отойдя, ободряюще сказал:

— Ты, главное, не бойся, коса тебя никогда не ударит, если даже и из рук вырвется. Это же такой закон механики. Ну, начали!

Верочка с силой опустила косу, лезвие тускло сверкнуло в траве и рванулось за спину так, что Верочка пошатнулась.

— Неплохо, — хмыкнул Юрка. — Только силы большой тут не, надо. И наклоняйся чуть пониже. Вот так…

Он опять прижался к Верочке грудью, поправляя косу в ее руках. Но она не обиделась, даже не почувствовала его прикосновения — так бережно дотрагивался он до ее плеч и рук. Однако если бы она обернулась, то увидела бы, как изменилось Юркино лицо. Оно стало вдруг напряженным, потрескавшиеся губы вздрагивали, глаза устремлены не на косу, а на маленькую родинку, прилепившуюся у Верочки на шее, там, где кончались завитки волос. Юрка уже почти прикоснулся к ней губами и замер от страха, но тут Верочка сделала движение головой, и его губы еще раз скользнули по ее прохладной нежной коже пониже уха. Невольно отодвинувшись, Юрка пробормотал:

— Давай, сейчас у тебя получится…

Он обессиленно сел на траву и был рад, что Верочка — то ли смутившись, то ли делая вид, что ничего не заметила — не взглянула на него и сейчас же взмахнула косой. Все еще ощущая во всем теле легкую дрожь от пережитого, Юрка молча, исподлобья наблюдал за девушкой. Он случайно заметил Верочку, когда проезжал мимо оврага с возом жердей, но не спуститься сюда, к ней, было свыше его сил. И не только потому, что, заметив, как она неумело орудует косой, хотел по-дружески помочь ей. Нет, его тянуло к Верочке нечто большее, чем дружба — да и подружиться-то они еще как следует не успели — но что именно, Юрка до сих пор и сам разобраться не мог. И вот теперь, когда он нечаянно поцеловал ее, а она не возмутилась, не обругала, не прогнала его, в душе Юрки словно что-то перевернулось. Едва придя в себя, он снова разволновался: а вдруг Верочка не заметила его поцелуя? Вдруг для нее это было не больше, чем укус комара? Вон сколько их тут кружится…

Юрка вскочил, подбежал к Верочке, грубовато буркнул:

— Дай-ка сюда косу, а то с непривычки так уломаешься, завтра рук не поднимешь.

— Нет, нет, Юра, ты посиди, я сама, — умоляюще сказала Верочка и благодарно взглянула на него. — У меня, и правда, немного получается уже, смотри…

Она легко и уверенно взмахнула косой, и новый пласт травы покорно распростерся перед ней. Овальные глаза Верочки торжествующе сияли.

— Здорово! А ты способная, я и не думал, — откровенно любуясь ею и лаская ее взглядом, тихо проговорил Юрка. Она потупилась.

— Ты посиди пока, если не торопишься.

— Торопиться некуда…

Это ему-то было некуда торопиться! Наверху Юрку ждал воз жердей, жерди ждал Володя, огораживавший пастбище, и их обоих торопили Логинов и бригадир Бугров, потому что дополнительно людей на это дело они выделить пока не имели возможности, а работы было еще много. Но разве мог Юрка уйти, когда Верочка попросила его посидеть? И главное — она не сердилась за поцелуй. Черт возьми, как досадно, что она быстро научилась, он готов показывать ей еще и еще, и пусть бы она опять придумала какое-нибудь дело, которое не умела делать, а он бы умел…

Сидеть Юрка, конечно, не стал. Он бросился собирать накошенную траву и большими охапками выносил ее наверх. Умаявшись, Верочка бросила косу и, счастливая, смотрела, как Юрка — коренастый, черноволосый, веснушчатый, в пропотевшей и выцветшей футболке, обсыпанный травинками — проворно взбирается по откосу и, оборачиваясь, широко улыбается ей, хотя ему было неудобно оборачиваться с тяжелой ношей. И она тоже не могла сдержать улыбки. А потом вспомнила: на чем же она повезет траву? Лошади Верочка не взяла, потому что не рассчитывала накосить столько, бежать за нею далеко, пробегаешь до ночи, придется оставить траву до утра. Жаль, но ничего не поделаешь. Но уж завтра она добьется, чтобы за фермой закрепили постоянную лошадь.

Юрка, спустившись к Верочке, спросил:

— Телега у тебя где? На скотном дворе?

— Нету телеги, Юра. Я ведь так, для пробы… Не знала, что ты поможешь. Придется до утра оставлять.

— Как же ты так? — подосадовал он и, увидев огорчение на ее лице, решительно проговорил: — Забирай тут, что есть, и тащи наверх. Я сейчас…

Он со всех ног побежал по оврагу к своей понуро стоявшей лошадке, мигом развязал воз, скинул на землю часть жердей и завернул подводу обратно. Гнал оторопевшую лошадь с лихим посвистом, сам бежал с ней рядом, размахивая вожжами.

Верочка ахнула, завидев подводу, но Юрка не дал ей времени на расспросы.

— Быстро, Вера, меня же там Володя с жердями ждет.

— Володя? — расширяя глаза, переспросила Верочка.

— Ну да, он, кто же еще? Вместе работаем. Клади, клади, я завяжу, у меня веревка есть… У нас твердое задание, сам Логинов дал, потому и вкалываем дотемна. Булавину, понятно, не нравится, он же по гудку привык, а у нас не так. Ненадежный парень, нудится чего-то, в сторону посматривает. Говорят, он в заключении был, верно?

Верочка покраснела.

— Не знаю, не слышала… А что?

— Да так, между прочим спросил… Хотя он мне, как секретарю, сам мог бы сказать. Как-никак, по комсомольской путевке приехал.

— Да зачем это нужно? — неизвестно отчего тревожась, спросила Верочка.

— Ну все-таки… Вчера после обеда на работу пьяный явился. С Осиповым Лешкой связался, а тот тоже от колхозного рыло воротит, выпендривается в своей фуражке. Ну все, поехали…

— Езжай, я догоню. Косу забыла взять, — спохватилась Верочка.

— Беги, я подожду, — терпеливо сказал Юрка.

Он присел возле телеги, смотрел, как она, подпрыгивая, быстро спускается наискось по склону. Серенькая юбчонка металась у нее вокруг оголенных икр, светлые волосы рассыпались и тоже подпрыгивали, обнажая знакомую родинку на шее. «А она крепкая, комары ей хоть бы что, — не без гордости подумал Юрка, вновь переживая свою недавнюю близость к девушке. — Знать бы, что у нее на уме… да ведь не спросишь так вот запросто…» Он подивился собственной робости: еще час тому назад он мог бы спросить Верочку о чем угодно, а теперь вот духу не хватает и вообще не сразу придумаешь, о чем с ней разговаривать.

Наконец, поехали. Юрка с беспечным видом помахивал вожжами, изредка посвистывал, а на самом деле был в полном смятении. Верочка шла рядом и, казалось, ни о чем не подозревала. Скотный двор был уже в сотне метров, и Юрка незаметно попридержал шаг лошади.

— Нравится тебе у нас, Вера? — решившись, глухо спросил он.

— Ничего. В общем, не очень. Может, попривыкну, тогда…

— Должно понравиться, — убежденно проговорил Юрка. — У нас же колхоз один из лучших. Вот скоро электродойку устроят, будет тогда, как на фабрике: включил — выключил… Одна сто коров, а может и больше будешь обслуживать.

— Почему же именно я? — улыбнулась Верочка.

— Ты способная, сумеешь, — подбодрил ее Юрка. — Пойдешь еще завтра косить? Я опять жерди возить буду.

— Завтра я всех девчат с собой возьму. Только как их научить, ума не приложу. Я ведь и сама плохо еще умею.

— Захотят — научатся, — равнодушно сказал он, и глаза его разом потускнели. — Куда траву свалить?

— Вон к этим дверям. Спасибо тебе, Юра, ну, я не знаю, как тебя отблагодарить… Без тебя у меня ничего бы не вышло.

— Ерунда. Хочешь, я тебе покажу одно местечко, там трава — во! Пырейчик растет — прямо шелк.

— Конечно, хочу. Когда еще у вас пастбище готово будет, а коровам подкормка нужна.

— Ладно, я тебе скажу — когда. Не пожалеешь… — Он остановил лошадь и, нагнувшись, развязывая узел веревки, невнятно произнес: — Я, знаешь, для тебя что хочешь сделаю.

Верочка промолчала…