«А ты недурно сложен, Amor…», как – то рассмотрела ты меня, и недурно сложеное затряслось от смеха. Надо же, рассмотрела. Куда раньше девушка глядела, не совсем понятно. Вернее совсем не понятно. Поди разбери этих женщин. Мы валяемся на пляже в Мар – дель – Плате. Новый Год. Небольшая уютная гостинница на самом берегу, здоровенный номер с таким же балконом, с которого обнявшись мы всматриваемся в океан пытаясь увидеть там свое будущее, но океан безмолвен как и бесконечен и в его бесконечной безмолвности теряются взгляды наши, там, вдалеке, где линия горизонта сливается с водной гладью. Небольшие, маленькие, порой крохотные отельчики, это про нас, разве не так? Зачем нам эти огромные уродливые инкубаторы, коробы из бетона, железа и стекла, люди зачем, мир враждебный, холодный и безразличный, стремящийся разлучить два любящих, тесно прижавшихся друг к дружке существа нашедших каким – то чудом друг друга темным промозглым вечером на заплеваном углу Боэдо и Корриентес, зачем нам всё это, скажи, Amor. У нас впереди еще один Новый Год, затем, затем ты молча проводишь меня вниз до калитки, прижмешься пронзительно больно и молча, как только и прижимаются больно и молча с теми, кто уходит навсегда, отвернешься и уйдешь не оглядываясь. Затем, в пустой безлюдной квартире на другом конце света время от время будет раздаваться телефонная трель и голос твой будет рвать мою недодорваную душу, затем, затем неумолимое время сотрет в прах то что осталось от когда то ни с чем не сравнимого чувства и исчезнет все, кроме памяти и саднящей боли, терзающей меня каждый раз когда я вспоминаю тебя, о, Amor!

Мне нет еще и двадцати, женщина, разумеется несколько старше. Мы в тени грота, что под самым Ласточкиным гнездом. Безлюдно абсолютно. Каким – то чудом мы наткнулись на это место. Ялта, август, яблоку негде упасть, а в получасе прогулки катером удивительная девственная пустота. Мы лежим молча, обессилено откинувшись рассматривая бездонную небесную синеву. Затем ты пойдешь в море, а я приподнявшись на локте, буду тебя разглядывать провожая взглядом. Да вот же ты. Десятилетия не стерли запечатлившийся словно на пленке силуэт женщины медлено идущей в сторону моря. Ты была первой, полюбившей меня. Пусть коротко, по курортному, но полюбившая. Тогда я еще не догадывался об этом, да и откуда было знать мальчику такое. Я и сейчас, если признаться, не силен в этом, но что – то во мне пробудилось на берегу том, помимо чисто плотского влечения. Откуда было знать тонкошеему, приподнявшемуся на локте мальчику, взглядом провожающего женщину коротко полюбившую его, что то пробудившееся в нем чувство на берегу безлюдного и пустынного пляжа будет время от времени будоражить, терзать и мучать его делая жизнь невыносимой до остатка дней его.

На второй или третий день ты уехала, а я взял и остался еще на месяц. Сезон, надобно ковать железо пока горячо. Ежедневно мы перезванивались, употребляя в дело тяжеленные такие мотороллы. Ну и сервис – с ума сойти. Присылают билл, вечно за голову хватаешься. Идешь, выясняешь, ругаешься, доказываешь, опять за ту самую голову хватаешься. Ну ладно, сеньйор, говорят, так и быть, уговорил, давай хоть половину, и на том спасибо. Сразу припомнил белоруса Йосипа, тот возил челноков в Турцию, вот он и рассказывает, значит. На каждом кордоне каждому надо чего – то отстегнуть в целом неподкупной страже. Последний кордон с Украиной некогда братской. Хоть убей, крестимся при этом и руками разводим, все отдали на кордонах предыдущих коллегам вашим, такой же в целом честной неподкупной страже. Ладно, идет на мировую стража. «Семечки маш?». – «Маю». – «Ну дай хоть шось!».

На выходные я рвался к тебе, в Буэнос. Ночь в трене или автобусе и вот ты уже улыбаешься, завидев меня с неизменной сумкой через плечо. Давай сходим на АРГЕНТИНСКОЕ ТАНГО. Я буду в галстуке – бабочке, ты в умопомрачительном вечернем платье с таким же умопомрачительном декольте. Умопомрачительная блондинка. ТАКИХ КАК Я ОНИ МОГУТ ВИДЕТЬ ТОЛЬКО В КИНО, без ложной скромности заявляешь ты, и в этом нет ни грамма преувеличения. Такую лялю могла выпестовать только Одесса мама. Тебе и по сей день доброхоты и доброхотки жужжат во все уши – иди в проститутки, дура, озолотишься. С такой внешностью! Что ты делаешь с такой внешностью на заплеваных тротуарах со своей тележкой, дуреха! Когда черная полоса отчаянья, безденежья и безнадеги охватывает и захлестывает тебя целиком, ты меняешься лицом, внутренне каменеешь, закрываешься, наводишь марафет, смотришь в зеркало и говоришь себе: «Я больше так не могу. Я согласна». И запираешь дверь на замок с внутренней стороны. Между нами никаких секретов. Бесчетными ночами при мигающем свечном освещении мы излили друг другу свои души словно на исповеди, словно в последний раз, мы превратились в целое единое, близнецов сиамских с единой пуповиной, душой, телом, мозгом – и скажи тогда, что наш путь, рассчитаный на миллионы лет заоблачной любви и счастья оборвется в считаные месяцы, мы бы закричали страшно, дико и пронзительно, в голос как только и могут кричать теряющие самое дорогое люди.

«В Аргентине никогда не было хорошо… », делился со мной один из местных могикан «…в Аргентине всегда было плохо, более или менее плохо, но так, чтоб хорошо – это никогда!». Потихоньку начал исчезать доллар. Заморозили вклады. Перевели доллар в песо по советски так, что пропала добрая половина. Затем обрушилось само песо. Раза этак в три. За две недели четыре президента. Из которых один умудрился побывать им дважды. Погромы. Разореные магазины. Стрельба, кровь и трупы. Возвращаюсь из очередного вояжа ночным автобусом. Через тонированое окно взору предстали кучи объятых пламенем исходящих зловонным черным дымом заботливо сваленых на перекрестках автомобильных шин, толпы протестующих, полиция во всеоружии – касках, защитных щитках, автоматах и при брандспойтах. На день следующий узнаю горчичный вкус слезоточивого газа и буду на ходу глотая слезы прижав ко рту платок лихорадочно искать убежища – спасения в ближайшей подворотне и найду его бегством спасаясь от, словно ударов бича, пощелкивающих и разрывающих утреннюю тишину одиночных выстрелов. В стране воцаряется смута. Заработок играет похоронный марш. Тот бешеный профит, в котором как сыр в масле ожидалось купаться годами, растаял в одночасье. Мрачное предчувствие надвинающейся неотвратимой беды посреди пока еще ясного летнего аргентинского неба. Оно не обмануло меня как не обманывало никогда раньше и никогда позже, даже тогда, когда я брал руки одной женщины в свои и говорил глупости. «Деточка дорогая, ну неужели ты не видишь, не слышишь, не чувствуешь, что человек сидящий напротив и есть судьба твоя с которым ты будешь счастлива как только и может быть счастлив человек, ведь мне никого не надо кроме одной женщины в которой вместятся все женщины мира которой я брошу свою жизнь под ноги, и даже вопрошал при этом – разве мало будет – бросить под ноги жизнь саму?, и ты знала что это правда, что так оно и будет, я брошу ее не задумываясь, ибо единственно для чего рождается мужчина так именно для этого, так вот, даже тогда предчувствие не обманывало меня…

Разумеется, можно было сбавить обороты и тянуть резину как это сделали другие. Но я не мог, не хотел, не по нутру мне такое, ждать да выжидать да пережидать. Что ж, подумал я, и ты с этим согласилась. И мы закатили в МОРОЧЧО! Ах, МОРОЧЧО, МОРОЧЧО… Как, вы не знаете? Ах,вы даже никогда не были в Буэнос – Айресе… Напрасно, напрасно, большой пробел как в вашем образовании так воспитании если вы до сих пор не соизволили побывать что в Буэносе что в МОРОЧЧО. И тут на памяти моей, будь она неладна, всё в ней невпопад поперед батька прыгает, ЧИНАРА присная всплыла. Так я сначала про ЧИНАРУ, а уж затем про МОРОЧЧО.

Ах, ну до чего дитя милое да славное уродилось, вы поглядите только, малюсинькое такое, а какое разумненькое так и хочет мамочке своей дорогой сказать что – то, да тише же, ну что за люди такие, гости эти, ну совсем же не слышно. И перестали бокалы звякать, сафетки шуршать, челюсти жевать, а официанты сновать, дышать перестали не только мамочка дорогая но и папочка с дедушками и бабушками замершими от счастья, гордости, радости всяческой за деточку – внученьку умничку такую. Замер в тиши благоговейной зал банкетный забитый гостями дорогими по случаю торжества такого – тезоименинства братика младшенького деточки умненькой. «Мамочка дорогая…» начала за здравие умничка в тиши залы благоговейно замершей забитой под завязку самую «…если ты не купишь мне игрушку такую какую купила братику, я скажу папе, что ты дяде Роме (тут дядя Рома дернулся не только лицом – телом) пии-сю, так и сказала – протяжно, как клятвено уверяли оставшиеся после побоища в живых немногочисленые свидетели – цилювала. И разверзлись хляби небесные. Бокалы, равно как и вилки с ложками, ножами, челюстями вставными повыпадали кто да что куда с грохотом и лязгом страшным, повалились халдеи там же где и стояли в корчах смеху гомерического, пал промеж них сраженый кулакам пудовым папочки той самой, что «пии-сю цилювала» переменившийся в лице и теле дядя Рома, и началась тута сеча невиданая не только в ЧИНАРЕ, но и во всех ЧИНАРАХ, как клятвенно утверждали выжившие летописцы, разом и сукупно вместе взятых. И всё б оно ничего, всё б оно как всегда, не подрасчитай силы свои супруг багороднейший той самой, что «пии-сю цилювала» вмазавши заодно благоверную да так, что вынесле сердешную мамочку дорогую из залы банкетной ногами вперед. Полиция, пожарный, амбуланс, ой, что было…

От этого тащится любая. При наличии любовного компонента, разумеется. Химии, как доходчиво объясняла одному великовозрастному балбесу одна дама, разбирающаяся в любовных тонкостях. После тебя у меня была взаимная любовная химия с одной персоной и она тащилась в точь как и ты сейчас. Но когда это еще будет… Ты сидишь в пол оборота ко мне. Как и должна сидеть дама сердца рядом с кавалером. Напротив? Тоже неплохо, но тут уже все зависит от стола. Ежели он широченный, то как же добраться до предмета обожания, спрашивается?! Рядом? Тут по всякому, тут некая комбинация переплетённая с преимуществ и недостатков. Иное дело в оборота пол. Тут у тебя под рукой всё, всё, всё!!! И ручки, и ножки, и волосы куда ты зароешься, и аромат тела, который ноздри забьет, шея которой губами коснешься, плечи, которые приобнимешь, глаза в котрых в очередной раз утонешь навсегда… пальцы, вернее кончики самые их, который я нежно покусываю заглядывая в зрачки твои все суживающиеся… Правда, как током бъет? В ответ ты смеживаешь глаза и трешься мне об лицо.

Что за напиток будет этот самый виски! Мучительным и таким же долгим путем проб и ошибок остановились мы таки на SMUGGLER. Разбавляя при этом слегка колой. Вот и сейчас. Само собой свечи. Какое такое может быть общение с дамой сердца при лампе дневного накаливания, спрашивается? Подумать смешно. Музончик важен весьма правильно подобраный. Не орущий как в повелось с пор некоротых в заведениях плебейских, а деликатный, тихий, чуственый… Вот как сейчас, к примеру. У тебя интересная, свинговская манера танцевать, два нелево, три направо… узнаю Одессу маму!

Сегодня у нас суббота. По четвергам – пятницам приветствуются как одиночки обеих полов так и пары, по субботам только пары. Почему бы нам не сходить в МОДЭ, предложил я, и ты с этим согласилась. Действительно, почему бы и нет?

Спускаемся по чему – то винтовому где – то на глубину второго этажа. Уютно, бар, танц площадка, лестница, но уже ведущая вверх по которой переодически подымаются – спускаются пары. На день сегодняшний это лучший свинг бар Буэнос – Айреса. Как – то приходилось заглядывать на огонёк… Тебя я не спрашиваю. Не интересуюсь. Вообще то по жизни чем меньше знаешь о прошлом женщины тем тебе поспокойней потом ворочаться в постели… хотя ты уже столько о себе порасказывала, что думается порой, знаю о тебе больше чем ты сама. Но тебе интересно, я ж по глазам вижу, получится – не получится, да не волнуйся ты так, получится еще как.

Ты первый уставился на тут блонду. Есть у меня в натуре такое, тут я согласный буду. А на кого мне было уставляться?! Я даже вспомнил, как всегда в случаях таких частично, сюжет. Мы сидим уже не за барной стойкой, а несколько поодаль, притултвшись к стене. К стене оно понадежней будет, из – за стены не выпадешь. Все удобно, все как на ладони, в ладони стакан, ты загашена и не замечаешь кадра имеющего тебя в виду рядом с биксой имеющей в виду меня. Ну хорошо, допустим которую я имею в виду. Что за мода такая придираться к словам! Интересно, откуда они. Мы кто такие будем? Каре, темное платье с открытыми рукавами, грудь литая, ножка на ножку, ух ты, чертовка! Покажите мне такого кто бы не уставился… Про кадра больше ни слова. И вообще я был бы вам несказано признателен, сеньорита, если бы вы пролили свет на некоторые пикантные подробности нашего с вами времяпрепровождения в этом на глубине второго этажа ниже уровня моря, подвала. И вообще, где тебя носило? Меня куда? Домой то как добрались? Не помнишь, говоришь? Всё то ты помнишь, дорогая, ну да ладно.

Там, на балконе, это была ты? Стон, чей это был стон? Разве существо человеческое может так стонать? От чего оно может так стонать? Это ведь не было галлюцинацией, травку я попробую несколько позже, после чего голова моя усядется на соседний столик и будет истерически хохотать рядом с девушкой которую я вижу первый и последний раз в своей жизни дотянуться до которой не в силах так как члены скованы пудовыми цепями которые разорвутся оденовременно с водворением гуляющей головы на свое законное место. Да, и музыка такая, знаете ли специфическая, тут продумано все до тонкостей, тут бизнес серьезный, а в серьезном бизнесе мелочей не бывает…

Не разлюбили, не надоели, не разочаровались, не приелись… поступили просто в соответствии (против?!) с природой натуры человеческой, с тем, что ханжески, лицемерно, по поповски прячут в глубины самые и закоулки потаенные душ своих люди и человеки. Полигамные по природе, топчущие и убивающие в себе свое «ЭГО», зов природы, животные инстинкты, рефлексы, похоть… Разрывающиеся словно между молотом и наковальней любовью и ненавистью, верностью и изменой, целомудрием и распутством, долгом и желанием… всё это несовместимое буквально раздирает обретая на нравственные муки, тебя пожирает врутренний антонов огонь, гложет совесть и мучает бессонница. Что делать? Делать то что будем? Жить как далее?

И ты согласилась со мной. Понимала как никто. Жалела. Той женской жалостью и любовью которая как воздух нужна нам, мужчинам, без котрых мы на глазах старимся, увядаем, чахнем, спиваемся, сходим с круга и гибнем элементарно заброшные, покинутые и некому не нужные людишки. Ты не лгала ни в большом ни в малом не считая простительных женских хитростей. Мы могли бы жить душа в душу, частенько говаривала ты, и то была чистая правда. Такая редкость, найти в муравейнике человеческом человека, кому можно сказать такое. «Ты проходишь пол мира в поисках любимого человека, а он на расстоянии вытянутой руки от тебя». На сегодня все.