“Юрчик, а ну как придержи Анечку, я вправлю защемление на уровне 5-6-го шейного!”, доносится с заднего сиденья. Поворачиваю голову. Юрчик виснет на Анечке с одной стороны, брадобрей Юрий Иванов прилаживается к 5-6-му шейному с другой, машина врывается в туннель имени Джорджа Вашингтона, шум и гул которого на какое – то время заглушает вопль Анечки…

“А сейчас доктор натуропат Юрий Иванов поделится своими соображениями по поводу диагностики и лечения диабета второго типа”, как всегда по вторникам доносится откуда – то из – за головы жизнеутверждающий голос диктора DAVIDZON RADIO, и я привычно вырубаю заляпаное мукой и грязью главное средство коммуникации пекарни что на пресечении 65 – ой и 7ой.

10 мая 2003 года, Багдад, ранней утро. «O, my God!», ошарашеный взгляд Али скользит сквозь затемненное тонированое стекло вдоль неприбраной, грязной, помойной, зачуханой улицe, по которой утренний ветерок лениво гоняет груды мусора. «Ты не поверишь как здесь было чисто при Саддаме!».

7 сентября 2009 года, Нью Йорк, раннее утро. Labor Day. «Б…ь!», словно возвращаясь в май 2003, привычно скольжу взглядом по таким же неприбраным, грязным, помойным, зачуханым, c такими же грудами отбросов улицам Брайтона.

«Скажите, что вы сделали хорошего за все время? Скажите, было ли хоть одно из ваших распоряжений ставивших целью организовать дело, а не популяризацию ваших личных имен? Вы не можете разобраться в самых простых житейских вопросах, а лезете в министры, атаманы, лезете в руководители великого государства, вместо того, чтобы быть обыкновенными писарчуками…». Ну и так далее… до бесконечности… прилагаются мнения выдающихся представителей моего (с таким же успехом вашего – нашего) народа представители которого вкупе с такой же родственной в целом русскоязычной армией тихой сапой оккупировали благословенную землю Брайтона.

РУССКАЯ РЕКЛАМА поддерживает мэра Нью – Йорка МАЙКЛА БЛУМБЕРГА решившего баллотироваться на третий срок чтобы осуществить все свои замыслы, касающиеся нашего города. № 32 (851) 7-13 августа 2009 года.

Мой скорбный путь в сей славный праздник труда раскрепощенного международного пролетариата ведет, увы, не вдоль по Питерской – вдоль Coney Island в сторону моря – окияна.

Я вас приветствую: здоровенный засцаный матрац со всеми подматрацными причандалами, сиротливо прислонившийся к окну, картонки из под обуви на подоконнике и картонку из – под пиццы на вечно грязном и немытом полу равно как и мешки из черного пластика со всякой дрянью в обнимку с колченогим (перевернутым) стулом в окружении фантиков разорваных и просто смятых на третьем этаже дома с мраморным фасадом по адресу: 3033 Coney Island Av. Brooklyn NY. Мои наилучшие пожелания: таракану с задраными кверху обездвижеными клешнями заклякшему на лестничной клетке между вторым и третьим этажами в честной компании с грязью, плесенью, мусором, окурками и прочей гадостью, паутине с мумифицированой мухой в левом нижнем углу засмальцованой оконной рамы в аккурат напротив приспособления для мытья полов с застоявшейся зловонной разноцветной жижей. Нижайший поклон: исходным продуктам жизнедеятельности желудочно – кишечных трактов дву – и четвероногих приматов у самых врат оффисов MEDICAL по тому же Island Av. но уже за номером 3057 вкупе с тем, что осталось от предметов недопитонедоеденых щедро разбросаных по прохожей части не считая придорожных канав по пути следования до бодворка. Воздушный поцелуй: огромной куче завонявшего отребья и барахла, какой день кряду привлекающей взыскательного клиента в считаных метрах от кафэ с романтическо – поэтическим названием PARIS. Долгие лета жизни: разбитой бутылке из – под пива с торчащими кверху смертоносными жалами подле гидранта, смятым жестянкам из – под чего угодно посреди тротуара, таким же смятым пачкам сигарет, пластиковым и бумажным стаканам, оберткам, салфеткам, бычкам, черти чему – всему этому Вавилону мусора, грязи, помоев и смрада.

Верх уродства и паталогии. Царство денег, насилия, смешения, вырождения, низменных, недочеловеческих инстинктов. Все кругом продажно, низко и материально. Нет высшей идеи… Гетто. Дно. Ты живешь в гетто, на дне, среди странных, умывающих одну половину тела по четным, а по нечетным другую, рассчесывающих пол головы, вымывающих половину грязной катрюли, подметающих одну сторону улицы, гадящих на каждом шагу непонятных существ.

В который раз задаешься бессмысленным вопросом. Это есть путеводный маяк, визитная карточка человечества, современное Ельдорадо, Мекка, Клондайк, Земля Обетованная. Тебя ждет: 10-12 часовой рабочий день за сущие гроши с нулевыми правами, когда в любой секунд пинком под зад тебя могут выставить на улицу, нещадная эксплуатация, ночлежка с тараканами и хорошо если без клопов, скудный быт, фарисейство и лицемерие власть предержащих – вот твой удел на многие годы вперед, почитай что на всю жизнь. Ты хочешь вырваться из этого заколдованого и порочного круга бедности граничащей с нищетой, предпринимаешь усилия, не сидишь сиднем сложа руки, нет, ты весь в настырных поисках, исчешь применения своим силам и талантам, рыскаешь по стране, меняешь места жительства, но везде одно и то же, одно и то же. Везде, куда бы ты, мил человек не подался, тебя ожидает ночлежка, каторга, бесправье, безмолвье, одиночество, в окружении таких же как и ты, забитых, одиноких, замордованых ежедневной битвой за жизнь, за кров, кусок хлеба, изгоев.

Куда бы ты не подался, тебя ожидает минимально установленая в данном штате почасовая оплата. Если бы минимально установленная почасовая оплата составляла один (1) доллар – тебе бы предложили один (1) доллар, если бы законы штатов позволяли посадить тебя на цепь – тебя посадили бы на цепь, если бы законы штатов позволяли превратить тебя в раба – тебя превратили бы в раба.

«Эгоизм хозяев прибрежных участков возрастает год от года. Дай только им волю, и они вообще загородят всю Темзу…». «Идем, покажу тебе мои аппартаменты…». Приходим. Обычная столетней давности брайтоновская двухэтажка. В которой комнаты, изначально выстроенные сто лет тому для жилья, не для переспать, разделены пополам и превращены в клети. Размером немного более одиночной тюремной камеры. Над очком прилажена лейка, с которой тебе на голову польется вода. На столик водружена камфорка. И ты имеешь студию! Это уебище, где и одному повернуться то негде называется студией за которую с тебя сдерут чуть ли не двухнедельный заработок. В условиях зачастую диккеновских, немыслимых в настоящее время ты будешь вьябывать за переспать. Учти, окна твои перекрыты и запаяны желеной решеткой, запасного выхода или нет или он запаян также как и окна, входная дверь всегда заперта, коридорчик узюсенький (а каким ему еще быть если все перестроено и ужато немыслимо), так вот учти, ты рискуешь элементарно сгореть живьем, так же как и любой посетитель бесчисленных гроссери “99 сентов”, в которых такие же алчные и бессовестные как и домовладельцы хозяева в погоне за прибылью при попустительстве властей напрочь игнорируют какие бы то ни было правила что противопожарной, что санитарной безопасности. Или с их молчаливого согласия? Или даже благоволения? Как может специалист не видеть то, что бросается в глаза непосвященному? Не обращить внимания? Мизинцем не пошевелить?

«Когда землевладельцы и в самом деле вас притесняют – их надо ставить на место..». На брайтоновском бодворке и по сей день стоят этакие здоровенные тумбы с круглых боков которых на вас глядят пожелтевшие от времени фотографии, в которых запечатлена жизнь местного сообщества того далекого, ушедшего времени двадцатых – тридцатых годов прошлого столетия. Всматриваясь в снимки усатых дядь и дебелых матрон вместе с домочадцами, в их пляжные, нелепые по нынешним мерилам одеяния, невольно сравниваешь их с настоящим и ловишь себя на неком несоответствии. Ловишь себя на мысли, что у них, ушедших, было нечто то, что отсутствует у нас, сегодняшних. И ты никак не можешь ухватиться за это нечто. И только по возвращении домой, переступая через распростертое на крыльце дома безжизненное то ли обкуренное, то ли обпитое, то ли обколотое тело, ты ухватываешься за это нечто.

У дома как и человека своя история. У каждого своя. Интересно, если взять да подсчитать, сколько людских поколений волнами сменяя друг друга прошли сквозь эти стены. Сквозь эти вот комнаты. Что они видели? Слышали что? Любовь, ненависть, поножовщину, драку, рождение ребенка, предсмертный хрип, застолье, одиночество, чего они только не видели на своем долгом веку, стены этой дежурной бруклинской многоэтажки. Кто квартировал здесь? Скорее всего это были приличные люди, усатые дядья вместе с дебелыми матронами и своими многочисленными домочадцами, словно сошедшие с округлых боков здоровенных тумб, чистюли, бережливые и аккуратные пользователи двойных массивных входных дверей, широкого мраморного вестибюля, высоких потолков, лифта.

Восстанавливаю хронологию событий. Первым делом потек полоток в ванной. Штукатурка сначала побурела, затем почернела и пошла гангренозными пятнами, затем отваливаться кусками. Звоню суперу, так мол и так, принимай меры, хорошо, отвечает супер, сейчас времени нету, а так, как только так сразу. Где– то через месяц отвалилась лампа что на кухне. Дергаю за шнур, сама лампа в плафоне, сам плафон пришпилен к потолку, от дергания за шнурок там, внутри лампы происходит некое физическое действо именуемое замыканием (размыканием) и свет то включается, то выключается. Так вот где – то через месяц вместо действа физического произошло действо чисто механическое, плафон возьми и отвались от потолка, но не до конца, не на голову, дергающую шнур, а на длину проводов, вследствии чего произшло зависание объекта в кухонном воздушном пространстве. “А что это у тебя за хуйня такая на кухне висит?” поинтересовалась Элик указывая ноготком на странный парашут зависший над головою и я лихорадочно стал названивать. Так мол и так, Элик собирает манатки, срочно принимай меры, хорошо, отвечает супер… В ванной лампа не отвалилась, она просто перестала замыкаться – размыкаться. Да, я могу выкрутить лампочку! И даже вкрутить. Но не под плафоном намертво припаяным к потолку. Звоню суперу… Звоню в риелстейт с тем же успехом.

“Игоречек… промурлыкала как-то среди ночи Элик …меня только что что– то укусило за ножку”. В результате тщательных оперативно – розыскных действий обнаружено подлое насекомое нанесшее Элику телесную шкоду в виде повреждения кожных покровов с кратковременным расстройством здоровья и потерей трудоспособности. Если у кого ноги средство передвижения, то у Элика к вашему сведению ножки средство заработка, не селедкой девушка в продмаге торгует, понимать надо. Правда Элик зарабатывает на жизнь не только своими ножками, но об этом не здесь. “Игоречек, а у тебя случайно не найдется яблочного уксуса?”, и откуда девушка знает, что клопячий укус лечится яблочным уксусом, подумал про себя Игоречек, а ответил так: “ Нет, только простой, я им пельмени поливаю”. “Ну, а сперма то у тебя надеюсь найдется?”, какая же она умница, эта святая девушка, в который раз опять же про себя умилился Игоречек, и все то она на свете знает, а ответил так: “Для тебя, золотце, у меня найдется все!”.

В темной ванной, словно в темнице сырой, тебе на голову капает, в темной кухне ганяют наперегонки, словно на стадионе, тараканы, в темной спальне любимую девушку грызут клопы! И куда ни ткнись, и куда ни позвони, и к кому ни обратись тебе либо “как только так сразу”, либо автоответчик прогугнявит посылая на очередной www. Превратили дом жилой в гадюшник, в яму помойную, и хотите чтобы я выкладывал за эти и прочие “удобства” ежемесячно помимо биллов штуку баксов. «Когда домовладельцы и в самом деле вас притесняют – их надо ставить на место.. У меня руки чешутся – так бы и сорвал такую доску и колотил бы ею по башке того, кто ее повесил, пока он не испустит дух, и тогда я похоронил бы его и водрузил бы эту доску над его могилой вместо памятника». Взял бы клопов охапку да напихал в бороду да в пейсы твои и еще бы засунул а штрипсы, вместе с тараканами, а сверху доской, чтоб дошло раз и навсегда, как над людьми измыватся. Был суд, скорый и правый, попраная справедливость, пусть частично, но восторжествовала, в три дня все было отремонтировано, выкрашено, побелено, протравлено, продизенфицировано, даже Элик вернулась, правда как всегда ненадолго.

И тебя так все это достанет, и грязюка эта, и тараканы, и клопы, и DAVIDZON RADIO с его натуропатами – брадобреями, и эти каменюки бесформенные с торчащими наружу пожарными лестницами, и эта постоянная брехня именуемая политикой, и эти спущеные до пол жопы штанины, и эти вихляющие задницы, и эти размалеваные всеми цветами радуги фейсы, и эта ближе к зорьке заваливающаяся то ли пьяная то ли обкуреная – да и пьяная и обкуреная – чего уж там, Элик, все то же и везде же в этом сбрендившем мироздании, где каждая поначалу здравая мысль, идея, начинание, возводится в абсолют с тем чтобы превратится в свою диаметральную противоположность именуемую абсурдом, что ты плюнешь на все это многообразие проявлений жизни именуемой цивилизацией, возьмешь билет в одну сторону, и укатишь куда подальше докуда глаза глядят. Но и там где подальше, и там где далеко, как и там где совсем – совсем далеко, те же тараканы, те же клопы, та же грязюка, те же натуропаты – брадобреи, те же бесформенные, правда без торчащих наружу пожарных лестниц, дома, та же брехня, жопы, фейсы и элики. И только океан, без начала без конца и без края океан, без тараканов, клопов, грязи, домов, политиков, натуропатов – брадобреев, эликов, только он, единственный во всем мироздании сохранивший первозданную чистоту и свое Я океан поймет и спасет тебя.

Ранним утром ты выйдешь к берегу и вдохнешь полной грудью его воздух, такой чистый и прозрачный словно слеза ребенка, ноги твои погрузятся в прибрежный песок еще хранящий тепло вчерашнего солнца. Берег еще пустынен так же как и расстилающаяся водная гладь, сквозь щебетанье райских птиц доносится тихий рокот прибоя и ты, здесь, на краю света, дохлый, полуумный, очумелый, выброшеный на свалку и списаный в тираж человечек внезапно почувствуешь и поймешь, что все то, что мучило тебя и не давало жить, вся эта грязь, все эти клопы, тараканы, брадобреи – натуропаты, брехуны – политики, лерики все эти, элики не имеют ровно никакого значения перед простирающийся пред тобою бескрайней водной гладью, песком, еще хранящим тепло вчерашнего солнца, тихим рокотом прибоя и щебетаньем райских птиц. Внезапно в тебе пробудятся силы. Первозданные, необузданные, дикие. Пристегнувшись, ты рванешь, бросишься в водную стихию и начнешь яростно грести навстречу занимающемуся дню. Солнце еще полностью не взошло, косые лучи только выглядывают из – за DEAMOND HEAD, прибрежная полоса в тени, тебе придется преодолеть около сотни метров прежде чем настичь его в океане. Перемена просто разительна, из сумерек ты попадаешь в залитое солнечным светом пространство, душа твоя, такая же сумеречная, тяжелая, и неприкаяная словно моросящий нудный осенний дождь от солнечных бликов просветлеет и ты набросишься на очередную волну яростно, словно в последний раз, как набрасываются на любимую, уходящую к другому, женщину. Таких волн на твоем пути будет немало. Каждый раз, преодолевая накатывающую на тебя водную глыбу ты приподымешься на борде словно всадник на лошади преодолевающий препятствие. Это далеко не всегда удается. Высокая многотонная стена развернет тебя в противоположную сторону и собьет, швырнет словно котенка в воду. Ничего страшного. Ухватившись за страховочный трос подтянешься к борду и уцепишься за его плоское скользкое пластмассовое тело. Отдышишься, отплюешься, отхаркаешься. Взберешься на своего верного водного всадника и продолжишь свой путь, борьбу свою с вечностью и бесконечностью, ибо волны так же вечны и бесконечны как океан, как сама вечность, поэтому с ними можно и нужно бороться в отличии от борьбы с человеческими существами, борьба с которыми бессмысленна и заведомо проиграшна. Звплыв, какое – то время обессилено повиснешь на борде, свесив руки в воду, такую теплую и ласковую, словно материнские руки, которые больше никогда не прикоснутся к тебе, словно руки любимой, ласкающие чужую плоть или руки ребенка касающиеся твоего лица, вода эта, такая теплая и ласковая вместила в себе все то, чего лишила жизнь, поэтому ты так счастлив посреди этой прозрачной, омывающей тебя океанической глади и благодарен ей. Затем приподымешься, спустишь ноги и начнешь ими же болтать в тихой воде, ведь ты в Тихом Океане, он и в самом деле тихий, здесь, где – то в нескольких сотнях метрах от берега, волны остались позади, у тебя за спиной, они начинают формироваться где – то метрах в двухстах от берега, возникая как бы из ничего, затем стремительно увеличиваясь и набирая ходу взрываются с грохотом рассеивая вокруг себя мириады соленых брызг. На обратном пути одна из таких волн подхватит тебя. Завидев в океане ее гребешек, ты начнешь грести в сторону берега равномерно, спокойно, прислушиваясь к нарастающему за спиной шуму. Твое натренированое ухо уловит момент, когда приближающийся шум переходит в грохот готовый погребсти тебя под толщей воды и ты вытянешься словно струна, словно тетива лука, и волна выстрелит тобой, ударит сзади своей необузданой первозданной силой, словно выпущеный из пращи ты понесешся, хорошо если просто и ровно по водной поверхности с трудом удерживая равновесие, а еще лучше когда тебя вскинет на самый гребень, тогда ты испугаешься, потому как нельзя не испугаться когда тебя выносит на самый гребень, но испуг будет мгновенным, потому как тебя тотчас же швырнет вперед некая могучая сила но ты удержишся на ногах, ведь ты уже умудрился вскочить на ноги, и ты удержишься хотя удержаться невозможно и будешь нестись к берегу, оглохший от грохота удара и ослепший от мириада соленых океанических брызг заливающих твое лицо, будешь нестись пока тебя не настигнет следующий гребень, ты почувствуешь приближение опасности и приготовишися к отражению удара – несколько сместишь центр тяжести назад и еще больше спружинишь ноги, и вот ты понесся с новой силой и опять удержался, хотя волна ударила тебя уже с боку, никогда не знаешь откуда тебя ударят, волна как и человек, часто ударяет неожиданно, коварно, без предупреждения, как бы из ниоткуда, изподтишка, но волне, этой безмолвной груде соленых водных брызг ты простишь, в отличие от человека, все.

“Слушай, ты тут словно в крепости какой – то ”, это я Борису, спускающемуся по лестнице к массивной железной двери, сам стою на тротуаре и рассматриваю наружную стену, на которой слева от чугунных врат привинчена здоровенная железная коробка со всякими причандалами в виде кнопок, ламп, рычагов да рычажков, рядом табло, только не такое, как в соседнем коттедже: «Осторожно злая собака!», а: «Дом находится под круглосуточным наблюдением видеокамер!». Я тоже нахожусь под круглосуточным наблюдением, помимо того меня наблюдают еженощно меняющиеся необьятно толстые дядьки восседающие у монитора в холле жилого здания. Напротив гостинница, там паркинг, машины там, между которых круглосуточно слоняются такие же, напоминающие брайтоновские тумбы дядьки, так же круглосуточно озабоченные сохранностью четырехколесных железных коробок. Всё, вся и все находится под круглосуточно – круглогодично – круглопожизненным присмотром да приглядом в стране невиданых свобод Америке. Или не всё, вся и все, а Обама? Скажи, только честно, в Белом Доме на каждом углу на тебя тоже пялятся эти мертвые, сверлящие электронные буравчики, буркала эти противнючие, при одном виде которых хочется взять доску и колотить по ним так же как и по некоторым мороньим головам придумавшим все это круглосуточно – круглогодично-круглопожизненное свинство. Лично мне неприято. Я же приличный человек. Не морда уголовная. Ну и что, что бедный, таких между прочим большинство. Потому как я человек рабочий. А где, в каком царстве-государстве ты видел человека работного да богатого, а? В конце концов я не в тюряге. Понятно, таким образом государство заботится о моей безопасности. Спасибочки. Только сдается мне, что заходит оно совсем не с того боку с какого надобно. Опять же понятны и не вызывают лишних вопросов определенные меры в местах специфических, и не столь отдаленных, но чтобы вся страна стала таким специфическим местом? Какого же мнения государство о своих подданых, если в каждом, ну да, выходит что так, выходит что потенциально в каждом видит оно, то есть государство, злодея.

И правильно оно видит! Побольше засовов всяких и разных. Щеколд, колод, ригелей, силков, капканов, камер, а в особенности замков – поворотных, кнопочных, реечных, цилиндрических, сферических, конусных, с выдвижным язычком и без, врезных, накладных, навесных, механических, электронных, далее амбарных, гаражных, мебельных, чемоданных, комодных, какие там есть еще, подскажите, короче всяких и разных как то и ключей к ним же. А в каждую голову вживить чип! Не то будет как раньше, когда каждый кому не лень мог огреть тебя по башке чем попадя и будь здоров, ищи – свищи что ветра в поле, что в чаще лесной. Как денежный перевод от Международного Валютного Фонда в несколько, уж и не упомню сколько их там было, очередных этих мильярдов именуемых траншами, исчезнувших, словно ветер в чистом поле или огревший тебя ошарашником по башке тять в лесной чащобе, про которых главный но то время то ли смотрящий, то ли лесничий, то ли Первый Всенародно избранный возьми и брякни с очередного опою: “А чорт их знает, куда они делись?”.

А так в каждой башке будет чип и будет совсем не больно. Со временем под флагом «Партнерство во имя мира» чипы модифицируют и модернизируют, где надо подкрутят, где не надо недокрутят, и дежурное блюдо счастья в упаковке “Избегай боли и наслаждайся!” будет подано к каждому столу и в дом каждый. Раньше кричали: “Держи вора!”, теперь будут: “Кушать подано!”. Отбарабанив дежурную смену, нажравшись, напившись, разлегшись на мягком, возьмешь в руки пульт и начнешь по старой привычке нажимать кнопки выбирая канал наслаждения сообразно вкусу, нраву, темпераменту и сексуальным особенностям личности. Оплетешь себя проводами, подключишься, и погрузишься в нирванну почище всякого кокса. И не надо будет ни ригелей, не засовов, ни замков – поворотных, кнопочных, реечных, цилиндрических, сферических, конусных, с выдвижным язычком и без, врезных, накладных, навесных, механических, электронных, далее амбарных, гаражных, мебельных, чемоданных, комодных, какие там есть еще, подскажите, короче всяких и разных как то и ключей к ним же. Придет-таки долгожданная щенячья радость под названием: «Избегай боли и наслаждайся!». Исчезнет, словно по мановению волшебной палочки, все ненужное и вредоносное мешающее жить счастливо и зажиточно, любовь исчезнет вместе с страданиями любовными, категория чужого добра исчезнет, испарится зависть, ликвидируется неравенство, уродство превратится в красоту, порок в добродетель, медный грош в груду злата, зло в добро, все, все, поголовно все независимо от возраста, сословия, вероисповедания, происхождения, образования и прочая погрузятся, словно в материнскую колыбель, в электронно – чиповую нирванну счастья и блаженства, уготованую нам, краснокожим и краснорожим, опоенным огненной водой белолицыми пришельцами с калькульторами вместо мозга и чековой книжкой заменяющей сердце. Проделана нешуточная подготовительная работа, проведены определенного рода и характера мероприятия, соответствующим образом настроено общественное мнение и сознание, в принципе готово все, осталось утрясти некоторые формальности и дорешить чисто технические детали. Скорее бы.

“Это ваша дочь?”. “ “Нет, это моя невеста!”. С трудом взваливаю на себя обездвиженый человеческий куль. Господи, какая же ты тяжеленная. Насколько все же живое тело легче, почему так, странно, ведь вес один и тот же, а тяжесть буквально неподьемная, хотя весу не больше чем в мешке муки в 96 паундов, это ровно полтинник, это смешные 50 кг, ты за смену этих мешков перетягаешь несчетно и хоть бы тебе хны, а тут, среди ночи с трудом превеликим отрываешь от квадратных бордюровых плит пьяную в усмерть Элик и прислонившись ею же к фонарному столбу отчаяно машешь рукой: “Эй, такси!”. Но где оно, это такси посреди ночи? Вот очередной брат во Христе, вначале слегка притормозив, затем, завидев и оценив картину, тут же дает по газам. Почувствовав ослабление хватки, Элик, словно скользский угорь вываливается из моих рук и находит успокоение там где ей и место – на паперти. Еще эта чертова сумка. Перебрасываю сумку через плечо, любимую девушку через другое и несу, словно раненого с поля боя бойца. До следующего фонарного столба.

Рывок – и вот мы уже в холле, еще рывок – и вот мы уже в лифте, еще рывок, и вот мы уже в корридоре, еще – и вот мы уже в квартире, еще – и я швыряю обездвиженый человеческий куль принадлежащий любимоненавидимой девушке на постель, затем, грохаюсь рядом сам.

Я сижу подле окна и рассматриваю в мерцающих ночных свечных бликах распростертое предо мною тело. Сердце мое перестало выскакивать из груди так же как и кровь стучать в висках. Я сижу забросив одну босу ногу за другую такую же босу, у окна и рассматриваю нагое тело бесстыжо и безжизненно распростертое предо мною. Ты совершил очередную непростительную ошибку, старик, укоряю я сам себя, неспешно раскуривая в ночной тиши какую по счету сигарету. Полюбив эту девушку ты опять погрузился в трясину страданий из которых только что еле живой, оглохший, слабый, квелый и больной только что выбрался. Ты выкарабкался из нее как выкарабкиваются из полузасыпаной погребальной ямы не потому что ты такой уж великий жизнелюб, нет отнюдь, просто так надо, у тебя ведь остались некие долговые обязательства перед жизнью которые ты не вправе не выполнить. Эта девушка не принесет тебя счастья, горько думаешь ты, как не принесли другие прошедшие через твою жизнь, как не принес счастья им ты. Придет день, ты знаешь он обязательно придет, от не может не прийти, не настать, этот день, такой светлый и солнечный, когда ты в последний раз обнимешь это, ставшее тебе родным и близким существо, затем отвернешься и медленно так, словно раздумывая и не понимая сути происходящего, уйдешь не оглядываясь. Выйдешь в залитый солнечными лучами двор, подставишь лицо солнцу и будешь, закрыв глаза, долго – долго его рассматривать. Пока оно не скроется за горизонтом.

“И кто бы мог только подумать, что я…” тут ты скорчила гримасу и ткнула недоуменно пальчиком себя в грудь , “…что Я, с тобой, со стариком нищим…” в этом “Я” прозвучало такое вселенское удивление, недоумение, возмущение, как это стало возможным, чтобы такая девушка как ОНА, со мною, стариком нищим проваландалась без двух недель год?! При этом ты обнимала меня и даже заглядывала в глаза, как бы ища поддержки, ну мол подтверди, как же так могло случиться, произойти как могло недоразумение такое, нелепость вопиющая, чтобы Я, тут ты опять скорчила недоуменную рожицу, мол, посмотрите, такая ляля, цяця, птаха такая как Я, с тобой, при этом ты еще плечиками так повела, недоумение достигло апогея, без двух недель целый год проваландалась, и с кем – с тобой?! Потом было как всегда, чего там, или почти как всегда, только я все давал кругаля, взад и вперед, глубоко засунув руки в брюки, вперед и взад, взад и вперед. Как бы чего про себя обдумывая, взвешивая и решая.

А по утру девушка проснулась в одиночестве. А я все лежал себе в соседней комнате, так же засунув руки в штанины, причем поглубже. А ты мне возьми и позвони, типа, котик, ну где же ты, почему не несешь в кроватку радости своей утреннего кофею с разными вкусностями… Посидели, попили кофею утреннего, пожевали вкусности разные, поговорили. Попрощались. Поэтому настаиваю я. Вживите мне чип. Сколько можно?!

Женщины, итересующие меня мне не по карману. Как так? Разве не я есть соль земли? Та самая которая лечит, пашет, возводит, строит, возит, кормит, созидает в поте лица своего. Местоимение “я” в данном случае не столько персонифицировано сколько обобщено и состоит из сонма подобных “Я”, трудами которых земля держится. Она держится благодаря нам, муравьям, спозаранку встающим, трясущимся в тренах, бусах, электричках, добросовестно отрабатывающим от звонка до звонка труженикам, а не разжиревшим на горбах наших толстозадых и таких же толстомордых капиталистических свиньях и хряках, перекладывающих наше, потом и кровью заработаное в свои бездонные закрома. Почему я, в стране Америке, исправно платя налоги, работая в строительной фирме, возводя дома, ежедневно в зной, дождь, снег, и ветер выполняя нешуточную по обьему, качеству, количеству, мастерству, работу не могу себе позволить ничего из того, что мог позволить себе строительный рабочий лет этак пятдесят тому назад, а Обама?

Лопнула биржа, обвалились банки. Или наоборот, банки лопнули, а биржа возьми и обвались себе за компанию. Так тебе популярно обьяснят от рядового клерка до лауреата отчего да почему бабахнула, ну скажем, чтоб далеко не ходить, Великая депрессия тридцатых. А я тебе скажу так. Лопнуть может мочевой пузырь, как чуть у меня было не лоп, а обвалиться потолок, как он и на самом деле обвалился на Corbin Pl 167. Причем и то и другое запросто. Сначала по старшинству, то есть начнем с пузыря, он как бы важнее для организма чем даже крыша, крышу починить запросто, это я как строитель ответственно и профессионально заявляю, а вот ежели даст течь пузырь, тут косметическим ремонтом не отделаешься, это я опять же, как врач заявляю так же ответственно и профессионально.

Caballero, dame por favor un cigarillo… Что в произвольной транскрипции тянет на “Мужчина, не угостите ли даму папироской?”. С нашим удовольствием. Закуриваем. И мысленно переношусь с Буенос-Айреса в Нью Йорк, где что в дождь, что в снег, что в мороз или там слякоть загулявшие леди и джентельмены гонимые борцом за их драгоценное здоровье человеконенавистником и инквизитором Блумбергом, затягиваясь в рукав, выпрыгивают в кабацких легких одежинах на крыльцо. Посмей нечто подобное учудить мэр столицы Аргентины последнего бы просто линчевали. Вне всякого сомненья. Лишить человека такого удовольствия. Поднести огоньку раскинувшейся на софе, забросившей элегантно ножку на шпильке на такую же ножку на такой же шпильке сеньёрите, при этом ты в известной мере выгибаешься, словно кот, тебя обдает ее запахом, ни с чем не сравнимым запахом самки, рука твоя нервно подергивается от внезапно вспыхнувшего желания и ты придерживаешь ее другой, но это не помогает, и тогда она берет твои руки в свои. Мы сидим в Мекке танго, на площади Сан – Телмо, в одном из танцевальных заведений, опоясывающих площадь, на которой по выходным происходят танцевальные шоу. Пары выходят в круг, звучит музыка, виртуозы танго и милонги начинают священодействовать на глазах у притихшей и изумленной от потрясающей красоты действа разворачивающегося у них на глазах, сьехавшейся со всего свету публики. Завороженая, та какое – то время безмолвствует, затем взрывается апплодисментами. Затем шапка пускается по кругу, на залитый солнцем асфальтовый пятак выходят новые пары, звучат другие мелодии, сменяются зрители, не сменяется только шапка, вернее, пущеное по кругу сомбреро.

От Сан – Телмо до кафе “Тортони” известная дистанция, если в переводе на инструкцию по рукопожатию по гавайски, то: “не так чтобы сильно, но и не так чтобы уж совсем слабо”, то есть не так чтобы совсем близко, но и не так чтобы уж совсем далеко. Это если по прямой. А нас чорт, вернее моя новая знакомица, дернула дать кругаля, мимо понастроеных Менемом таких красивых, но оказавшимися такими бесполезными, никому не нужными и такими же пустыми заведениями вдоль набережной. Не вдаваясь особо в подробности доложу просто и кратко, по – военному: пузырь испытание выдержал, пузырь, пузыречек мой родненький, с тех пор я его так ласково величаю, не подвел, не подкачал, дотянул таки до “Тортони”. Поэтому и уверждаю. Пузырь, в отличии от биржи, или банка, очень даже может лопнуть. Быть или не быть, лопнуть не лопнуть – тут счет идет на метры считаные, на минуты и на секунды даже. А взять биржу, банк если взять. У них, что тоже горит? Жжет и на глаза давит? Счет на минуты – секунды? Или на годы десятилетия? Вот Вы, господин 44 – ый по счету Президент намедни обронили такое, что мол если кредиторы возьмут да и прeдъявят обязательства в размере эдак, приводся размер суммы от которой одновременно становится дурно и меркнет сознание, должнику по имени, фамилии и отчеству – Соединенным Штатам Америки, то будет нам (читай вам, а кому же еще!) очередной привет от Great Depression. Слово – знатоку!

“И та политика, которая проводится, в частности, нынешней американской администрацией по разрушению американской экономики, по дискредитации американских действий, – это их американские дела, но это не может не вызывать удивления. То, до чего довела администрация Обамы американскую экономику с дефицитом бюджета двузначным, с увеличением, удвоением государственного долга, заталкиванием американской экономики в долговую петлю, – это вызывает изумление в самих Соединенных Штатах Америки. Никто не может себе представить, что такое в принципе возможно в США. Если показать основные макроэкономические показатели для Соединенных Штатов Америки без подписи три-четыре года назад, ни один серьезный экономист не сказал бы, что это возможно в Америке. Назывались бы страны Африки, может быть, Латинской Америки в период расцвета популизма. Никто не мог представить, что западные страны, англосаксонские страны могут проводить такую безответственную политику. И если ты проводишь безответственную политику в одной сфере, то почему ты не можешь проводить безответственную политику в другой сфере?..”.

A, попался, который обещался? Заталкивающий страну в долговую петлю, не создавший ни одного, ни одного! рабочего места, не решивший ни одной, ни одной! проблемы, не выполнивший ни одного, ни одного! предвыборного обещания, не изменивший ни на цент жизнь к лучшему, а все туда же, на второй срок, в медом мазаный Белый Дом. Вы что, смеетесь, мистер Обама?!

“ Этот безумный, безумный мир”. Так то было кино и все смеялись. Сейчас никто не смеется но и не плачет тоже никто, вот что странно. Вот в чем корень! Вот они, живьем, пощупать можно и понюхать даже, ежели приспичило, плоды просвещенья в виде тестов письменных, результаты учебы профешшионал телефонного этикету, воплей “Yes, we can! ”, Wow, cheer, applause!

Впервые в жизни появилась бессонница. Мир разломился пополам. Обратится к психиатру? «А у вас какая страховка?» вместо «Чего болит?.. а, нет не принимаем». Наверное где то есть и за так, так пока дождешься, пока до тебя очередь дойдет скорее подохнешь или выздоровеешь самотужки. Уж как нибудь своими силами…

Московные вместе с подмосковными прокурорами в открытую гуляют с ворами. Пять лет условно за хищение 376 миллионов рубликов из бюджета. Достоен снисхождения! на работе характеризовался положительно!! ранее не судим!!!. Кто меньше?????? Это на фоне не по дням, по часам, усиливающейся борьбы с коррупцией. Банан позавчера стоил 65 центов, вчера 69, сегодня тянет на 75. Это на фоне последних достижений администрации по преодолению последствий рецессии. Главу МВФ выпустили из кутузки под залог в миллион и финансовые гарантии еще в пять. Это на фоне Украины, залезшей в 15 миллиардную пожизненную кабалу МВФ. Психиатр здесь бессилен. Придется выздоравливать самотужки. Уж как нибудь своими силами…

Вопросы, все по большей части вредоносные, словно те тараканы или клопы мерзостные, что грызли ночами тело мое благородное и усталое после рабочего дня на Ocean View у Левы, кровь ссали мою недовысосаную работодателями на Ocean Parkway у Фимы, что, о святотатство и кощунство какое!, касались ножкек Элика на Coney Island у пейсатых, все лезут тебе и лезут, во frontales лезут и в temporales, настырно, словно испрашивая при этом ехидно: “Ну и как, долго еще тебя будут, словно дурака в преферансе, юзать?”.

“Один лишь..”, здесь возлежащий на смертном одре Гегель называет имя того, одного того, “…понял меня”, затем, после непродолжительной паузы, обведя угасающим взором присутствующих слабеющим голосом добавил “…да и тот понял превратно”.

“ Гегель доказывает, что вследствии отсутствия всякого действительного единства в военном и гражданском устройстве Германии и после потери религиозного единства вследствии Реформации Германия не существует как одно реальное цело: она не есть государство в действительности, а только МЫСЛЕННОЕ государство – в противоположность с действительностью”.

В. Соловьев ФИЛОСОФСКИЙ СЛОВАРЬ.

Россия не есть одно реальное цело. Америка не есть одно реальное цело. И Россия и Америка есть только МЫСЛЕННЫЕ государства – в противоположность с действительностью.

Это настолько очевидно, так бросается в глаза, что для постижения данной истины не надо быть Гегелем, достаточно просто открыть глаза Снять черную светонепроницаемуую повязку с крепко – накрепко зажмуреных глаз, окинуть взглядом окрест и убедиться лишний раз. Что Россию, что Америку ожидают судьбы что Оттоманской империи, что Римской, что Российской, что Третьего рейха, что СССР. Причем, если пользоваться историческими категориями времени – мгновенно.

В подтверждение правоты слов своих, здесь же, несколько забегая вперед и возвращаясь назад напоминаю следующее: «Так же как коммунисты… наши враги считают, что ради их безумных идей можно убивать невинных людей». А вот еще одна свежая мысль. «Чрезвычайное терпение нашего народа в сочетании с равнодушием учреждений власти может закончиться ужасающей вспышкой протестов. И за этим может последовать полный хаос».

Высказывание первое, тут я повторяюсь, принадлежит 43-му Президенту Соединенных Штатов Америки Джорджу Бушу младшему, ярому, как следует из текста, антикоммунисту. Высказывание второе Михаилу Горбачеву, 1-му Президенту СССР, на то время такому же ярому, но коммунисту. Диаметрально противоположные словно лед и пламя свидетельства как умственной безнадеги первого так и полного запоздалого раскаяния в содеяном второго. Собственными руками приведшего к власти «последователей смертоносной идеологии», а именно – капитал в лице Ельцина и его клики разорившего в считаные годы некогда величайшую державу.

Ну уж если самого Гегеля никто, кроме одного единственного ученика не сподобился понять при жизни, да и то, как выяснилось на смертном одре, превратно, то что говорить про меня?! Не дано понять Бушу младшему Михаила Горбачева, мне Обаму, да и вообще людям друг друга. И пока не будет правды между людьми, не поможет людям ничто!

– Я ненавижу эту страну, ее правителей, с удовольствием бы уехал, но много проблем. Просто мечтаю, чтобы пришел к власти президент из народа которого втоптали в грязь в Кущевской, Гусь – Хрустальном и других городах этого бандитского государства. Ввел бы смертную казнь, закрыл границы чтобы не удрали и публично зачитывал все их “подвиги”, затем спрашивал у пострадавших что с ними делать. Могу всех критиков сталинизма успокоить, сторонников у меня 90 %.

– Я понял вот что. В России нет государства. Это территория, оккупированная горсткой преступников. В России живет 141 миллион нормальных, работящих, щедрых, умных, порядочных людей. И миллион преступников, которые все разрушают. А государства никакого нет.

Мнение первое принадлежит никому не известному жителю российской глубинки Олегу, мнение второе ставшим многим известным жителю Лондона Уильяму Браудеру. Поехали дальше.

– Такая ситуация в интересах Медведева или Путина?

– Тут возможны только два ответа: либо они в доле, либо они не могут ничего сделать.

– А Вы как думаете?

– Я не знаю. В обоих случаях Россия проклята.

“Проклятая страна, проклятый народ! Водка, кровь и грязь! Трудно решить чего больше. Кажется грязи… хорошо сказал датский король “ Ежели московские послы снова будут ко мне, построю для них свинный хлев, ибо где они постоят, там пол года жить никто не может от смрада”.

Дневник фрейлины Арнгейм 1 мая 1714 года.

«Какой же это великий народ, если он всю жизнь просидел в грязи в курных избах, ходил в лаптях, ел хлеб с мякиной не каждый день, давил тараканов, спивался, и терпел, терпел без конца всю бездну творимого над ним насилия».

И. Бунин “ ДЕРЕВНЯ ”.

Начальник аптеки подымает граненый стакан и со знанием дела любовно рассматривает содержимое на свет. Пары спирта пузырясь и смешиваясь с водой подымаются вверх и лопаются, упираясь в ладошку Анатолия Александровича. По завершению процесса расстворения молекул C2H5OH в молекулах H2O Толя фирменым движением крутит стакашу вокруг оси и не нюхая привычно крякнув цедит дежурную здравицу: “Проклятая страна, проклятые люди!”.

Мы, это мне моя новая знакомица, по сравнению с вами, европейцами, надо же, оказывается я европеец!, представитель великого народа!, что дети малые. Таким бесхитростным стилистическим манером высказалось чисто житейское наблюдение в котором при желании можно обнаружить человеконенавистнические мотивы сравнения, признания как превосходства, значит и ущербности, одних народов, рас, континентов!, слоев общества, по отношению к другим, мнение распостраненное, расхожее и столь же очевидное. Высказав которое прилюдно получишь “за разжигание” где как, в зависимости от градуса фарисейства и лицемерия. Людям свойственно перехватывать взгляд. Как бы невзначай, совершенно непроизвольно, помимо воли, желания, но взгляд перехватывается сам по себе, и никуда нам от этого, покуда мы живы, не деться. Я перехватываю взгляд моей новой подруги, брошеный, нет не меня, чего на меня смотреть то, на меня смотреть нечего, брошеный украдкой на мои башмаки. Взгляд полный восхищения, любви, нежности, признания, словно брошеный на полотно Рафаэля, фреску Микэланджело, статую Апполона… Настоящее произведение искусства, воплощение гармонии, красоты, эти башмаки Фаберже до сих пор стоят у меня перед глазами – удивительное сочетание мощи и изящества, логическое и законченое продолжение ног моих, вот они замирают под звуки Queias de Baudoneon, затем делают резкий разворот, и на мгновенье замерев, устремляются вслед за шпильками.

А повадился я в этот Макдон с одной целью, отогреть да отмыть руки. В минутах ходу от Дэ – Кальба, живое воплощение убожества современой жизни, харчевня на скору руку, место, где простолюдины не едят и не вкушают – тупо набивают брюхо всякой гадостью за такую же цену. Трудился я там, на канале, зимой, как впрочем и летом, но летом руки отогревать нет никакой надобности, наоборот, при малейшей возможности ты стягиваешь перчатки и подставляешь ладони свежему воздуху, солнцу, это такое счастье, кто бы знал, подставить руки, ладони, пальцы свои дуновению ветерка и лучам солнечным, они моментально сохнут, твои увлажненные потом натруженые руки, ты стряхиваешь их, барабанишь по чему то, словно по клавишам, и рассматриваешь недоуменно, твои ли они, эти высохшие, в каких – то в узловатых перемычках пальцы, в вздувшихся венах кисти. Зимой наоборот, ты только и думаешь как бы их отогреть. Вроде и не особо холодно, и не дует, и даже не метет, но железо, мокрое железо пробивает перчатку, та становится влажной, пальцы немеют и деревенеют, да, у тебя как у человека сознательного и ответственного всегда под рукой сменный комплект, запас, тем не менее, придет ланч и ты живо юркнешь в уборную Макдона, открутишь кран с горячей водой и подставишь под него руки. Такое блаженство! Затем намылишь, вымоешь, высушишь, выйдешь в зал и обратишь внимание на тинейджеров в форменных красных одежинах за рабочей стойкой.

И в который раз вспомнишь, нет, не подругу свою аргентинскую – Мальтуса вспомнишь, Мальтуса, а еще Менделя… Да, того самого. Перевернувшего мир “Короля гороха”, открывшего законы наследствености Грегори Менделя. Потягивая из картонки такой же дерьмовый кофе ты вспомнишь, смутно так, про мушки дрозофилы, про опыление пыльцой, про рецессивные и доминантные признаки, про Ломброзо ты вспомнишь, ведь у тебя целых десять минут свободного времени, вполне достаточно, глядя на тинейджеров в форменных красныпх одеждах убедится лишний раз в правоте что Лидии, что Мальтуса, что Менделя, что Ломброзо, что своей собственной. Лишний раз убедившись, вздохнешь, не так чтобы тяжко но и не так чтобы радостно, нормально так вздохнешь, обыденно, напялишь на сухие чистые руки такие же сухие и чистые рукавицы и набравши полные легкие теплого воздуху выскочишь на воздух морозный.

Эту троицу я часто встречал этажем выше и почему – то всегда около лифта. И каждый раз при виде этой жуткой троицы вспоминал бедного Кука. И Гувера вспоминал, но не Герберта, президента американского, а однофамильца его Эдгара, державшего в доме чернокожую прислугу, которую аж никоим образом не держал себе за ровню. Ни в мыслях ни в повадках своих ежедневных. Демонстративно. А мне что же это выходит, каждый раз при встрече нечаяной вид подавать, что дела мне никакого нет до белолицого брата моего Кука, зажареного словно барашка папуасами на вертеле через дорогу каких – то пару сотен лет тому? Взгляд мой поникший уходит в сторону и упирается в стену. Встречая ходячее воплощение рецессивных признаков всегда отвожу взгляд. Интересно что они изучают. Право? Им будет позволено преступать порог государственного учреждения? Почему нет? Преступили же они порог каледжа. Носят же на улицах американских городов и весей специфические особи, при виде которых, не знаю кто как, а лично я всегда меняюсь в лице, панталоны спущеные до половины жопы. Был случай. Постовой не отвернулся брезгливо, в отличии от меня, такого нежно – стыдливо – чувственно – целомудренного, а тормознул и выписал с соответвующей формулировкой квитанцию. Дело было оспорено в суде. Обезьяноподобный выиграл кейс. Судья не усмотрел в спущеных среди дня посреди улицы штанинах нарушений правил общественной морали или чего там еще. Узаконил хождение голой жопы в народ. На это Борис мне ответил так: “А чего и чему ты удивляешься? Ты бы видел кого во Франции выбирают в их мисс. Ты бы посмотрел на тех кто их выбирает. На состав жюри. Там либо убогие либо педерасты. Разве нормальный человек будет этим заниматься? Взять нас с тобой. Ну разве мы будем этим заниматься?”.

Пушечное мясо, макдональдосовское, все едино. Розенберг был бы доволен. Минимум образования, столько же интеллекта, смысл жизни в фразе «избегай боли и наслаждайся», чем не идеальное сырье что для РЕЙХА, что для BANK of AMERICA, что для REMINGTON CОLLEDGE. Повзрослев, они выдадут на гора потомства себе подобных во все возрастающей прогрессии со всем джентельментским набором нищеты и отсталости. Некрасивых, толстых, ленивых, заторможеных, необразованых детей – жертв комиксов, фаст – фуда, карнавальных шествий, телешоу Опры, гэй и просто парадов, рэпа, работных рук предназначеных для выполнения простейших операциий, грядущих поколений пролов, отсеченных, словно Великой Китайской Стеной, долларом от того, что раньше называлось цивилизацией.

Мы не знаем страну в которой живем. Хотя правильнее было: которой руководим. Один из последних кормчих Страны Советов, редкое исключение из ряда своих предшественников – серых, полуграмотных личностей: действительно умный, проницательный и образованый человек, он отчаяно искал выход из надвигающейся катастрофы. Еще можно было спасти страну, идею, самое главное – идею и кто знает, отведи судьба больше времени на воплощение задуманого одним русскоговорящем Китаем было бы больше. Но – не судьба. Значит мне судьба сидеть в сей утренний час на балконе с видом на океан ( вместо того чтобы работать) и кропать наболевшее. Делать то все равно нечего. Потому как живу в стране, правда уже другой, какой по счету!, такой же, где руководство не знает страны которой оно, то есть руководство, руководит! Потому как если бы знало, я не сидел бы посреди рабочего дня на балкончике с видом, а делом бы занимался общественно полезным, строил, кормил, одевал, лечил, сеял, да мало ли что, а так выходит никому оно не нужно, ни стране, ни людям, ни мне, ни руководству. Задача руководства, любого, заключается в самом процессе руковождения, желательно пожизненного. Оно, руководство, многократно лучше нас с вами знает что нам нужно, где нам нужно, как нам нужно, даже с кем и когда, поэтому оно, руководство, вечно нами, не оправдывающими его самые светлые чаяния, надежи и ожидания недовольно, отгородилось от нас, надоедливых комах – избирателей танками закамуфлироваными под тонированые лимузины, мини – армиями вооруженных с ног до головы головорезов закамуфлированых под боди гардов и жизнью в резервациях закамуфлированых под Кремль и Белый Дом. Как изволил выразиться один умник: “Мухи отдельно, котлеты отдельно”. Запамятовав уточнить, что он подразумевает под мухами, а что под котлетами.

“ Правящий строй поступает иногда столь очевидно вопреки интересам советского общества, что можно без преувеличения сказать, что социалистический строй выжил вопреки характеру и действиям руководства страны. Список вождей и их жалкие деяния наводят на мысль об упорной рецессивной тенденции подменять цель поиска путей реализации потенциала общества, которыми они правят, целью сохранения своей собственной власти…” писал один из послов США в России знающий подноготную не по американскому чтиву и кино.

“Азнакомтец”, писал на резолюциях наш дорогой Никита Сергеевич. Только в такой безграмотной и нелепой круглой русской утопически – нигилистической голове могла родиться совершенно безумная идея вроде построения коммунистического общества, но самое чудовищное заключалось даже не в этом дежурном безумии, а в том, что оно на “Ура” было подхвачено всеми нижестоящими костяшками домино. Затем, по мере развала, переименовано в очередную чушь и наречено соответственно “развитым социализмом”, словно курям на смех, и опять вся эта чиновья пиздобратия выстроившись кружком дружно в ладоши хлопала, чтоб они им поотсыхали, ни одного порядочного не нашлось дабы воспротивиться очередному словоблудию и слабоумию. И вроде недурной народ, вот я, разве я дурной, а как до дела доходит то выходит что дурной, и даже очень.

«Официальные данные говорили, что противник выпускает сто шрапнельных зарядов на наш один. В действительности эта разница была еще более велика: наши офицеры оценивали это соотношение как 300:1. Наступил момент, когда наша артиллерия смолкла, и бородатые ополченцы предстали перед армией Макензена вооруженные винтовками модели 1878 года с приказом «не тратить патроны понапрасну» и «забирать патроны у раненых и убитых »».

«Воспоминания». Великий Князь Александр Михайлович. 1931год.

«Скоро нам придется драться просто дубинами».

Безобразов – Маннергейму. 1914 год.

«Дается указание самим ковать оружие, делать пики, делать ножи. С танками бороться бутылками, бензиновыми бутылками, бросать их и жечь танки».

Маленков – Хрущеву. 1941 год.

Генерал Эстерман: «У нас сложилось впечатление, что вы командовали иностранным легионом, а не своими соотечественниками. Так воевать нельзя!».

Советский генерал: «Мы воевали по – сталински!». 16 декабря 1940. Утренние сумерки. Штурм линии Маннергейма. В лоб, в метровых сугробах (придет весна и они расстают), в тонких убогих шинелях (вагоны с тулупами застряли на далеких сибирских полустанках), с дедовскими трехлинейками Мосина (красноармейцу не нужен автомат – оружие американского гангстера – маршал Кулик) – на минные поля и пулеметные доты. Ур-а-аааааа!!! Волна за волной, неделю кряду!

21 декабря 1940 года: 50 тысяч (9-я армия, ее командующего генерала Виноградова фины расстреляют публично и правильно сделают), уничтожена на корню, выживут единицы, 8-я в котле, в перпективе та же горькая участь. Итого за кампанию: 23542 фина, посчитано до последнего бойца против порядка 540 тысяч (до сих пор никто разобраться до конца толком не может сколько их там ни за что полегло) плюс 843 души пущеных по ходу дела в расход.

5 июня 1967. Те же утренние сумерки. Старые израильские истребители подымаюся в воздух и заполняют эфир интенсивной болтовней имитируя патрульный полет. Вслед за ними спустя четыре минуты ринулась первая (те же волны!) группа исребителей – бомбардировщиков в полной бомбовой нагрузкой и выключеными средствами связи. С интервалом всего в несколько минут – следующая волна, за ней – следующая… Высота полета – не более 15 метров. Полет до цели и обратно – 40 минут, атака – 8, дозаправка топливом и перезарядка оружия – 8, доклад, и снова в бой. Итого за кампанию: «Египетские военно – воздушные силы больше не существуют». Генерал – майор Мордехай Ход начальнику генерального штаба Ицхаку Рабину. 10 часов 35 минут пополудни того же 5 – го июня 1967 года.

«Пошли они к е..й матери! Мы столько лет предлагали им разумный путь! Нет, они хотели повоевать. Пожалуйста, мы дали им технику, новейшую, какой во Вьетнаме не было. Они имели двойное превосходтво в танках и авиации, тройное в артиллерии, а в противовоздушных и противотанковых средствах – абсолютное! И что? Их опять раздолбали. И опять они драпали. И опять вопили чтобы мы их спасали. Садат меня дважды среди ночи поднимал. Требовал, чтобы я немедленно послал десант…».

Брежнев – Громыко, октябрь 1973, война Судного дня.

Хотя с другого боку, если вникнуть и разобраться, то еще не факт, что я весь из себя такой дурной какой еврей из себя умный. Умный человек, по себе сужу, прихватил бы Гроб Господен да подался не в пустыню чорту, вернее арабу в зубы, а как товарищ Сталин предлагали – в Биробиджан на готовую автономию. Не жизнь, а сплошные преимущества. Тайга вместо песка, китаец за Амур– рекой, начальство за восемью часовыми поясами, живи – не хочу. Но не разменялся Богоизбраный народ на задрипаный Биробиджан! Предпочел компанию своих полубогоизбраных сородичей, от которых тотчас же пришлось отгородиться стеной, колючкой, турникетами да прорезью, так это пока. Ума палата, добра навалом, но учитывая чисельно – территориальное соотношение порядка 100 к 1 явно недостаточно даже с атомной бомбой за пазухой. Как вода камень точит, так скушают арабы потихоньку еврейское царство – государство, основаное в неправильное время, расположеное в неподходящем месте и не подавятся.

Не еврей я, поэтому вместо making money налопаюсь каши овсяной и кропаю свои откровения, никому, кроме меня да еще одной девушки не нужные, вы бы её видели, вы бы еще и не такое откропали!

Да вот же она! Нет, уж больно хороша, что то тут не так, а может все так, поди разбери эту жизнь сволочную, сколько раз уж было, что кажется, ну все, ну на этот раз так, никак не может быть чтоб не так, а оно выходит, зараза такая, хоть тресни ты или лопни или плач, опять и не так и никак! И не позвонишь как Садат посредь ночи Брежневу спасай мол, Леня, высылай десант! Только возьмешь в руки глобус голубой, замеришь расстояние пальцами расстопыреными, головой покачаешь горько, как учили в REMINGTON COLLEGE – не так чтоб сильно, но и не так чтоб уж совсем слабо, да наклацаешь обо всем, что на сердце лежит.

Что за камень давит, сердце точит что? А то давит и точит то, что человек я оказывается не настоящий, а МЫСЛЕННЫЙ, под стать Германии при Гегеле или Америки и России при мне самом. А ведь и взаправду. Никакого во мне единства. Ни территориального, ни материального, ни профессионального, ни личностного, никакого. Одно воображение. Сплошной имеджинейшен с визуализейшен.

С потерей территориальной целостности я смирился лет этак двадцать тому одновременно с утерями материально – профессиональными. И как то особо даже не расстроился, напротив, возрадовался, восприняв происходящее за Знамение Божие. Но должно же у человека хоть что – то да остаться! Зачем, к чему все это, поезда эти, самолеты, пароходы, страны, континенты, скитания и страдания зачем, во имя чего, к чему – к тому, чтобы тебя прибило словно пустую, залитую сугручом бутыль за тридевять земель к чужому далекому берегу? Где ты целыми днями будешь возлежать – восседать рассматривая бескрайнюю даль, и душа твоя будет точь в точь такая же пустая и бескрайняя, и мысль твоя, что что – то в твоей жизни опять не так, будет точить беспрестанно словно червь и когда эта мысль в очередной раз пронзит нутро твое, ты вскочишь словно ошпареный, пристегнешься, и в какой раз за день рванешь туда, в океан, навстречу волнам, тем самым, ничего не соображающим и безжалостным, прибившими тебя, словно пустой закупореный сургучем бутыль в очередное никуда.

Я забыл вкус твой и цвет твой, прозрачная жидкость, разливающаяся и расплескивающаяся мимо в честной компании на коммунальной кухне. Как выглядит соленый, весь в мелких пупырышках огурец забыл я, так же как и пахнет хлеб который хлеб, а не спрессованная в целлофан вата, я не могу вспомнить вкус помидора, такого здорового, ребристого, лопающегося от своей переналитой соком силы выращеного на грядке, мне снятся опята, маслята и подберезовики залитые подсолнечным маслом и посыпаные мелко нарезаным луком, а еще снишься ты, последняя моя любовь, далекая, призрачная и манящая словно мираж посреди знойной пустыни, придающий силы обессиленному путнику. Порывы холодного ветра и слякоть под ногами, что может быть краше порывов холодного ветра и снежной каши под ногами, мокрыми, промерзшими, и такими же закоченевшими руками, воклицаю я пряча и закрывая лицо от Солнца, бессмысленно и бесконечно заливающего меня своими лучами, надоевшего как и это бесконечное водное пространство, как эти вечно щебечущие райские птицы, как лица вокруг тебя, которые ты отказываешься с некоторых пор признавать за человеческие.

“…вновь и вновь предаюсь воспоминаниям. Иногда мне кажется, что их вовсе не было, этих лет проведеных в Америке. Я хочу вернуться назад, в Сицилию, превратиться в простого сицилийского юношу и умереть молодым, совсем молодым, не прошедшим через эти долгие годы горя, страданий и зла… ” писал Игнацио Лупо любимой Онофрии из тюремной камеры, превратившейся в отчий дом на десятилетия. О чем думал он, старый, немощный и смертельно больной, так и не американизировавшийся сицилиец, испуская дух в похожей на огромный могильный камень многоэтажки Квинса, продавший душу доллару обернувшемуся дьяволом. Сколько загубленых жизней! “ В этой стране деньги и только деньги решают все. Рано или поздно все они приходят в один карман”. Но деньги не только в этой стране решают все, слышишь ли ты меня, Антонио Секала, член банды гангстера Морелло спустя каких – то сто с лишним лет после твоей так рано оборвавшейся жизни, теперь они везде решают все. Зараза эта, пошесть, чума, эпидемия, сожрала, вытравила то немногое, что в нас еще оставалось человечного, петля затянута, табурет выбит, ноги беспомощно зависли и болтаются в воздухе… “Болезни сегодняшней американской реальности – это завтрашние болезни Европы. Мы обязаны срочно выработать свой, западноевропейский иммунитет против американской заразы. И времени у нас в обрез, как у человека, которому уже накинули петлю на шею и поставили под виселицу”. Увы поздно, друг мой, поздно мы спохватились. Петля затянута, табурет выбит, ноги беспомощно зависли и болтаются в воздухе.

..вновь и вновь предаюсь воспоминаниям. Иногда мне кажется, что их вовсе не было, этих долгих лет и десятилетий скитаний. Я хочу вернуться назад, в великую и необъятную страну, мою навек утеряную Родину, превратиться в простого украинского юношу и умереть молодым, совсем молодым, не прошедшим через эти долгие годы горя, страданий и зла…