Из застольных бесед с Александром Морасановым.

Светит солнце, да не греет. Спасает хитер – мощный нагреватель, к сигарообразному телу которого, излучающему спасительный жар этажом ниже, словно мухи на мед время от времени скатываются кубарем по деревянной времянке рабы капитала начала третьего тысячелетия, одежинами да повадками чем – то отдаленно напоминающие наполеоново воинство времен победоносно – триумфиального шествия последнего от города Москвы до городу Парижу, или (дурные примеры заразительны), наступивших на те же исторические грабли их восточных соседей полтора столетия спустя. Не удосужились господа хорошие удостоить своему вниманию высочайшему хотя бы какой строечке российскоговорящей захудалой, гляди от такого фактика пустячного, мелочи пузатой, изменилась бы, да не раз – цивилизация мировая, ход – подумать боязно, истории изменился. Да отчего же российской, изумится читатель просвещенный, коли компания американская да в самой Столице Мира, да народ собраный на живую нитку всё больше по английски с причудами да по испански, да по тибетски, да по наречиям африканским каких только нет. Да оттого поясняю в раз который, что работают, вкалывают, рогом упираются, блякают да курвакают все отчего – то по российски да по – польски впридачу, со всеми печальными, а зачастую убийственными отсюда вытекающими последствиями для всякого покусившегося на нас очередного людоеда исторического, не считая приверженцев глупостей там разных вроде свобод демократических, ценностей общемировых, да прав человеческих.

Если тебе в жизни этой кой-чего и обломилось, не радуйся уж так особо, хотя со стороны другой ежели что не так – не убиваться же… Знойная женщина, мечта поэта… Работа под носом у хитера, мечта работяги… Того требует технологический процесс. А то може кто ненароком подумает легкомысленно про заботу о людях. Стройку краем глаза в жизни видели? Вокруг голые перекрытия да ветер знай себе свищет. Посреди зимы особенно. Выдувая тепло последнее которого априори нет. А посему перед заливкой бетона по периметру этажом ниже натягивается пластик, туда же подтягивается тяжелая артиллерия в виде хитеров, сопла которых будут изрыгать пламя поддерживая определенную температуру до тех пор, пока цементная жижа не превратится в бетон – не в труху как в Ташкенте или Спитаке. Затем, никак не раньше, труд тяжелый, очень, а зачастую и каторжный превращается для везунчиков судьбы оказавшихся в нужное время в нужном месте в кущи райские. Снята меховая куртка, сброшен свитер. Расстегнут ворот, закатаны рукава. Осталось прокантоваться какой – час, ты уже там, в мечтах лучезарных в будущем светлом, таким же прекрасным как и безоблачном словно сборная 1972 за минуту до победы, виктории, триумфа очередного, но шайба у Фила Эспозито и… Призывный клич «Игооорь!» пробуждает меня от грез несбыточно лучезарных спуская на землю грешную самым что ни на есть варварским и бесчеловечным образом. Кто был всем тот враз стал никем. В мгновенье ока. Застегивается ворот. Расскатываются рукава. Одевается свитер. Напяливается куртка. Я и Джонни. Если не Я, то кто же?!

А деревья растут странно как то, снизу вверх, нет чтобы наоборот, как на рашен спикен стройке – корневищем доверху. Деревья растут неправильно. А вот разбросаные деревяные громилы брусы заваленые кирпичами улеглись очень даже правильно. И никак было иначе, чтобы ему, кирпичуге здоровенному – не путать со стандартным обмылком именуемым ошибочно кирпичем – свалиться не на начальствующую балду высоколобую – на палец мой, да самым углом что ни на есть острым, кантом, да прицельно так, что не увернуться как и не припрыгнуть даже ибо пребываешь в состоянии заклинено – полускособочено – согбенном в три погибели, только вскрикнешь да блякнешь дежурно какой уж раз за день. Затем, груженый скарбом строительным, потарабанишь напару с уроженцем Ямайки знойной Джонни, закутаному в одеяния разношерстные словно немец в окопах Сталинграда эти бревна злощасные вкруговую, погрузишь на кран, кран себе знай уедет, а ты уберешь за краном всё что и как полагается, а полагается много чего и тяжело, закроешь браму, будешь тащить волоком – по другому никак, здоровенные ригели ограждения на полутора ногах, злой, холодный, голодный, усталый, с пульсирующей болью, когда на втором этаже появится бородатая физия Отца Родного да ка-ак заорет привычно: « Бля-ааа!!! Давай бегом едрена корень, чего вы там еле шевелитесь…».

Светило, восходящее со стороны Бруклинского моста, как назло, словно застыло над горизонтом, с превеликим трудом пробиваясь сквозь тяжелые утренние серые облака, вызывая такую же серую, утреннюю безнадегу. Все же было бы хоть чуточку теплее… Восьмой час, десятый этаж, холод собачий, дубак, колотун, зусман… Несколько десятков подневольного голошатного люду на любой тебе смак и колер, расу да народность, веросповедание и религию, копошится подгоняемый утренним ледяным бризом помноженым на промозглую сырость да мороз. Укладывается, довязывается арматура, из железных козлов сооружается некое сооружение – помост для труб, сквозь которые поднятая чудовищным давлением цементная жижа зальет N квадратных фитов поверхности одного из этажей SHERATONA, растущего словно гриб в нижней части Манхэттена. «Подальше от начальства – поближе к хитеру» – скакнуло моментально в промерзлую несмотря на утро раннее голову, оказавшуюся по недосмотру да легкомыслию в опасной близости от Руководства. «Ага!», возликовало Руководство всевидящее, всеслышащее как и всезнающее осипшим прокуреным голосищем. «А чем ты у нас тута занимаешся?!» – «Так, ничем как всегда… делать тебе как погляжу нечего… давай собери…» – далее следует размашистый, великодушный жест во все четыре стороны света. Собрать, согласно очередному творческому замыслу нашего доморощеного строительного гения дежурной жертве капитала в целом и рецессии в частности, предстояло кристаллы соли, щедро разбросаных промеж арматурных прутьев на поверхности, тут я повторюсь, где – то в N квадратных фитов. « Соль?» – обреченно переспросила озябшая конфигурация. «Соль!» – жизнеутверждающе ответствовала морозостойкая бородатая физия. «Руками?» – еще раз безнадежно переспрашивает выявленый и обезвреженый враг народа. «А то чем же!» – подтверждает Председатель революционного трибунала подписывая дежурный расстрельний список. «Только нацисты могли додуматься до такого…». « Нацисты, говоришь…». А ведь мы в неплохих, приятельских, можно даже сказать дружеских отношениях…

Заткнули мною дырку в артиллерийском полку, кто помнит, ораву офицерья, люду лишнего, враз ставшего никому не потребному, бесквартирного, выводимого из Группы, надо было где – то пристроить. Этот гад ползучий, фашист и реваншист Коль предлагал «Суетливому уроженцу Ставрополья, бесмыссленно дергающему рычаги локомотива…», давай мол так и так, майн либер фройнд Миша, как любит говорить старый добрый русский пословиц: «Спешить – людей насмешить», Группу будем выводить не спеша, с толком, с расстановкой, по мере готовности, с ключами от квартир, семьи, детишки опять же малые, ну не в чистое же поле – My lieberGot! Мой дом родной в течении года – топчан в смотровой помещения «приспособленного… – так писали проверяющие в своих никому не потребных и никем не читаемых отчетах … для нужд медицинского пункта». Что напротив «нужд» наших доблестных партполитработников. В чейных хоромах приспособленых в первую очередь (это не трожь, святое!) висела радуя глаз разного рода наглядная агитация, наглядно убеждая меня, барана безмозглого, в преимуществах продавленого топчана перед особняком с палисадничком по периметру. Помню, а разве забыть такое?, здоровенный стенд, еще и вращающийся!, с лопастями – страницами такими здоровенными. Напомнить год? Так вот, на одной из них картина, много картин, символизирующих дружбу народов, в данном случае армянского с азербайжанским. Это после Ходжалы и Карабаха то… А на другом – эх, так и не сподобился высказать замполиту хоть что – то, что про него думаю – Чернобыльская в цветах и красках… Это конец, дошло до меня словно озарило, да, да, еще тогда, правда я не знал, не догадывался ни на миг даже, что конец этот будет таким страшным, кровавым и бесконечным – ни одна душа в мире не могла ни знать ни предположить хоть на копейку гнутую нечто подобное, что процесс этот станет перманентно ублюдочным, позорным, тупым, бездарным, разрушительным… – я еще плохо тогда знал нас, славян, себя самого – а когда узнал – то отшатнулся в страхе и омерзении, словно от прокаженого или зачумленого. И то, словно ожог, ощущение ужаса, словно парализовало. На какое – то время. Затем очнулся и принялся действовать. В этом оказалось спасение. Я не ошибся. Прошло без малого два десятилетия, но не изменилось ничего, ничегошеньки в глубинном смысле сознания нашего, стало хуже даже, хотя хуже некуда!, так же как двадцать лет тому куда ни кинь – везде «Вечнозеленая весна в мичуринских садах…», нам и по сей день полощут мозг байками о армяно – азербайжанских дружбах и Чернобыльских АЭС… Ещё более нагло, лицемерно, в открытую, не стыдясь никого и нечего…

Поехал в Турку (названию своему соответствует на все 100) принимать имущество НЗ. Неприкосновенного Запаса. Хранимого на тот случай пожарно крайний, ежели посреди ночи темной покусится на святое лично обо мне заботящийся и пекущийся этот вероломный негодяй Коль. Что и говорить… Знаете, всё пишется спонтанно абсолютно, не знаешь, что придет в голову в следующие пять секунд, но вот, именно сейчас – следующее. Недавно по России прокатилась волна забастовок протеста в связи с новыми пошлинами на иномарки да на запрет правого руля под слоганом: «Защитим отечественного производителя!». За которым давным давно земля просела. Есть филиалы западных концернов собирающих их же иномарки на священной исконно русской земле. Отечественный автопром оказался несостоятельным. Уж как его не кормили, дотировали, вотировали, организовывали, реорганизовывали, лелеяли там, ублажали… Ни в какую. Знай, пибикает себе SOS. Проще закрыть на замок. Слово шталмейстеру похоронной команды Путину Владимиру Владимировичу. «Знаете что, я сам требую от наших перевозчиков, берите наши. Те отвечают: сам бери. Потому, что неконкурентноспособны». Мир праху твоему, некогда одной из лучших в мире авиационной области. А взять армию украинскую?! В которой офицер публично заявить может такое: «Я не буду защищать эту власть!». Которую лучше распустить по добру по здорову. Как автопром, от которого одна боль головная, да убытки. Оставить пару полков потешных как в Конфедерации Швейцарской, или Ватикане. Армию, которой всякий нарваный Григоришин в любой секунд может вырубить рубильник, армию, которой едва хватает на прокорм самое себя да на выплату жалкого офицерского жалованья проще распустить по добру по здорову. Этот нехитрый, есть таки телепатия!, тезис, подтвердило некогда родное Министерство, обнародовав официально заявление, в котором существующий бюджет с солдатской простотой нарекли «Бюджетом проедания», выкакав который в перспективе – причем ближайшей! нам засветит очередной негаразд в виде развала Вооруженных Сил. Тут же, а то забуду, голова стала дырявой словно бюджет годовой, это и спасает, ибо насмотревшись да начитавшись новостей – более напоминающих ковровые бомбометания и остаться при том в своем уме не под силу даже такому мазохисту по жизни как я. Срочно, в порядке пожарном решением Партии и Правительства восстановить передачу «Спокойной ночи малыши» с дедом Панасом, по батюшке я Афанасьевич – сиречь Панасович, для наших доблестных – можно я так? эсбеуновцев. Которых на порог не пущают в какой – то «ГАЗ». Между прочим очень даже вонючий, если верить (а как не верить?!) Гаранту нашему очередному. С мандатом на руках от него же. В поисках оригинала одного документика тинственного, способного свет пролить на обстоятельства пикантно интересные, который пуще зеницы, словно яйцо Кащеево оберегают ставшие насмерть газовцы, чуть не писал – жэковцы, хотя если оно дальше так будет катиться валиком, то не заржавеет и за жэковцами. Так вот, документик энтот охороняется не только от широкого круга общественности – вот оно, торжище открытости влады! – нате, выкусите!, но и, тут и подумать боязно даже – от Гаранта самого очередного.Заместо которого эсбеуновцам продемонстрировали фигуру высшего пилотажа аж из трех пальцев сложеных в замысловатую конфигурации именуемой в простонародии дулей. Да прогнали нахалов непрошеных на снег да мороз. Хорошо что не взашей. Пообещавши напоследок дать по рукам. Кой кому – за что купил за то и продаю – успевши надавать по мордасам.

Уж лет, без малого двадцать, с тех пор прошло. А перед глазами и по сей день гора хлама всяческого просроченого, проржавелого, пришедшего в негодность имущества медицинского запаса неприкосновенного. А что непркосновенного так это так и есть, это правильно будет, если его годами не трогать, не следить, не освежать вовремя – не касаться – так это же очередной 41– ый, людоньки добрые! Ну что мы за люди такие, кто подскажет? Хоть кол на голове теши. Что Севастополь времен графа Толстого, что Цусима Николая Кровавого, что финская с Отечественной Отца Народов, что – не приведи Господи, времен очередного Очильныка, все едино. Затем Чечня, помимо массы других кровавых заварух, и солдаты финской армии, той самой, проигравшей с соотношением на круг (правды мы так и не узнаем) 1 до 10, учились на примере своего великого и могучего соседа как не надо воевать… интересно, если бы чью – то англо или немецкоговорящую голову покрытую золоченым шитьем с высокой кокардой осенила гениальная полководческая мысля прокладывать поля минные телами солдатскими – вот что бы с ним было, а? На каком коне, на фоне арки какой триумфиальной и в иконостасе – злате – одеянии каком увековечили память его потомки благодарные? Назвать цифру преданых смертной казни американскими союзниками за войну всю? До недавнего времени я даже помнил фамилию несчастного, славянскую кстати, хотя это и не говорит ни о чем. 1 (один). Один единственный солдат многомиллионной армии союзников за всю войну с формулировкой «За дезертирство». Не считая пол сотни беспощадно вздернутых за изнасилования и прочие преступления против мирного населения. Сталины вкупе с бериями и жуковыми поставили к стенке порядка 150 – 170 (ста пятидесяти – семидесяти) тысяч (тысяч) своих соотечественников. Солдат, офицеров, генералов. Более 15 – 17 дивизий полнокровных. В Пантеон всех до единого, да не ногами – головой!

Британец Крис Беллам. Книга АПОФЕОЗ ВОЙНЫ СОВЕТСКАЯ РОССИЯ ВО ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЕ «Те, кто попали в плен к немцам, ставали оруэловскими нелицами. В 1945 году десятки тысяч военопленных, выживших в нацистских лагерях были расстреляны или отправлены в лагеря ГУЛАГА… Маршал Жуков – настоящее чудовище, как и большинство русских военачальников – предлагал расстреливать еще и семьи попавших в плен чтобы укрепить стойкость солдат, но даже Москва сочла это чрезмерным».

Выводы и предложения: «Суд военного трибунала в мирное и расстрел без суда и следствия в военное время». Дата. Должность. Подпись. Всё как полагается.

Так и написал. Дело было, напоминаю, в Турке. На все сто соответствующей названию своему. Я еще дивился, помню. Как там люди живут? Чем? В Турке той богом забытой?

После эскапад таких злокозненных мне год подъемные не выплачивали. С мотивировочкой иезуитской: «… такой – то и такой – то имярек в должности находился временно». В течении года, и всё временно, когда по закону после трех дней уже постоянно – это счастье просто историческое, что этим дуболомам не дали захапать бомбу атомную, они б ее живо торганули, словно тушенку, или как белье исподнее… вон, аккумуляторы дохлые на боевых машинах, а всё хер по деревне, ну что за народ такой, уму непостижимо… И пришлось, уже после увольнения, по примеру казаков запорожских, шкрябать челобитные грамотеям в бараньих папахах с целыми экскурсами посвященными науке летоисчислению с подробным объяснением да описанием разницы между тремя днями и годом целым. Пока не написал министру лично, тогдашнему генералу авиационному Морозову, как впоследствии оказалось, чуть ли не единственно порядочному среди череды его сменщиков, никто так и не почесался. Затем командир лично привез конверт за 200 км. Мы еще в кабаке бухнули по старинке. Спасибо Василий, ты всегда был настоящим командиром и товарищем.

«Мы помним болото перед деревней Гайтолово, забитое мертвыми телами. По ним, как по гати, бежали атакующие… Каждое утро солдати шли на штурм позиций немцев вдоль железнодорожной линии и падали, сраженые пулеметными очередями. Вечером подходило пополнене. Так продолжалось день за днем. Сильные снегопады завалили поля сражения. Когда весною снег стаял, обнажились штабеля убитых. У самой земли лежали солдаты в летнем обмундировании, в гимнастерках, ботинках и брюках – жертвы боев 1941 – го года. На них громоздились морские пехотинцы в бушлатах и широких брюках клеш. Выше – сибиряки в полушубках и валенках, ходивших в атаку в январе – феврале 1942 – го. Ещё выше – бойцы в ватниках и тряпичных шапках ( их выдавали в блокадном Ленинграде ). На них – тела в маскхалатах с касками на голове и без них». Николай Никулин, научный сотрудник Эрмитажа, профессор, один из чудом уцелевших.

«Приходило пополнение. Молодые такие, красивые ребята. И через день – другой гибнут все, никого нет. Я уже начала дичиться новых людей. Боялась запомнить их, их лица, разговоры. Потому вот как они только приехали, и вот их уже нет. Два – три дня… был случай, когда из трехсот человек нас осталось к концу дня десять. И когда нас столько осталось, мы стали целоваться, плакать, что мы случайно живы. Родные все друг другу. Породнились». Тамара Степановна Умсягина, гвардии младший сержант, санинструктор.

«Эмис христианос, филос…». Мы сидим на увитой плющом веранде, на песке подле виноградной лозы, под тенью дерева оливкового, на берегу моря и высоко в горах, в клубе шахматном или скажем в участке полицейском, таверне, где еще… Что я грекам? Кто я им? А за без малого, почитай, два года, ни одного слова дурного. «Мы же христиане, дружище…». Христиане… Бля..! Несется с утра пораньше в столице мира. Тут же вспоминаешь Аль Капоне с его: «Доброе слово с пистолетом доходит гораздо быстрее чем просто доброе слово». Без этого аж никак. На ровном месте. Рабочий день едва начался, а наматюкано на неделю вперед. Работяги помалкивают. Вякнешь – вылетишь сей же секунд. Третье тысячелетие «…лидерская роль Америки, всеобщий мир, благополучие, укрепление власти закона, избавление от нищеты, невежества, болезней…». Пока укрепится власть закона – будешь, голубь сизокрылый мести шароварами долго и так же нудно местный бодворк в поисках хоть какого пропитания. «Захочет – заплатит, а не захочет – не заплатит». Это мне по поводу ноги. Травмируешся на производстве потому как бардак типично рассейский, черт ногу сломит, всё накидано, навалено, разбросано… потому как лозунг – клич с утра и до вечера самого у нас один будет и называется он: «Давай! Давай!». Где я? В тьму – таракани какой? Первобытно – общинный строй? Феодализм? Или капитализм во всех своих ежедневных цветах и красках. Между прочим я в профсоюзе состою. Взносы с меня ежемесячно снимают автоматом. Хотя в глаза никого не видел, не слышал, и как все остальные понятия не имею что это такое будет, для кого, чего… Пошла неделя третья. Палец до сих пор немой, цветом да конфигурацией напоминающий нос синяка, шкандыбаю себе потихоньку, тут здоровые никому не нужны, будешь жилы из себя тянуть до последнего, а в пять вскочишь безо всякого будильника словно ошпареный. Без работы тебе отсчитаны недели считаные, хорошо если месяцы. Живо окажешся в ночлежке или на бодворке. Так, что заткнись дорогой, или как советовала за бесплатно одна подруга (бывшая), перешедшая в разряд знакомых – засунь себе язык в место одно. Поглубже желательно.

Во время последнее, и не скажешь что от нечего делать, в голове подсчеты одни. Превратился в ходячий калькулятор, микропрцессор, чип, ЭВМ поколения последнего со счетными и прочими способностями не снившимися самому Гейтсу. Часы переводятся не в дни – года сразу, песо в риалы, злотые в рубли, динары в доллары… только за первые годы жития сменено два десятка мест что работы, что жительства, а намотана почитай двадцатка, лет имеется в виду, скитаний да странствий по странам и континентам, а всё помню, не забыл ничего, ни одного слова дурного… ни от немца, грека там, турка, араба, аргентинца – бразильянца… белого, черного, желтого, косоглазого… а все потому, что не было, с утра спозаранку, среди дня белого или ночи глупой, за годы долгие проведеные на дне человеческом за исключением русско (украино, грузино, армяно, молдавано, еврейско…) кричащей словно заклинание, молитву, это тошнотворне Бля-аа! – братии.

Дзень добрый пан Игорек! Как вам не тяжко, може зробите…

Да не, нам совсем не тяжко, з задоволенням…

Поляки. Казалось кому как не им, ненавидеть всеми фибрами нас, украинцев, тем более западных, вся совместная история которых рознь сплошная да резня, а «Дзень добрый, як вам не тяжко…». Редкий рашен спикен формен удостоит тебя хотя бы головы кивка… Да-а… Есть в людях простых, безо академиев да консерваториев всяких шляхетность некая врожденная, чего про нас аж никак не скажешь, даже «Курва» их безобидная, что ли, безо злобы, стервозности, унижения людского…

1989 год. Германия. Ошац. Флюг плац. «Да что же это мы за люди такие?!» – форменая фуражка полковника Чернявского Анатолия Ивановича со всего размаха шлепается о стертую легионами солдатских подошв поверхность плаца на глазах до всего привычного личного состава.

2009 год. Соединенные Штаты Америки. Нью Йорк. Манхэттен. «Да что же это мы за люди такие?!» – форменная каска рабочего Угляр Игоря Афанасьевича со всего размаха шлепается о грязную смесь бетона с снеговой жижей на глазах у работяг, непривычных до такого рода обхождения с начальством. А ведь мы с ним в неплохих, приятельских, можно даже сказать, дружеских отношениях…

«Ты уж того…», слегка приобнимаю Стаса за плечи… « Психанул понимаешь…».

«Да чего уж там, сам такой…».

«Да что же это мы за люди такие?!».

P.S. Пол царства за коня! За один только вид, медленно, на глазах твоих, словно солнце утреннее со стороны моста Бруклинского подымающегося, с нуля, здоровенного, в упаковке фабричной красавца пылесоса в натруженых руках доблесных сынов Черного континента. Не царское дело это – голыми руками, щедро промеж прутов арматурных соль рассыпануюна ветре с морозом вкупе с влажностью, на поверхности – тут я в который уж раз повторюсь – в N квадратных фитов соль обирать в третьем тысячелетии – дело.

Да что же это мы за люди такие?!