Я не строитель. Скажу более безо недомолвок всяких и обид ненужных – не работный человек. Я человек в некоторой степени мастеровой, стал таким в силу обстоятельств, необходимости жизненной, в принципе нет ничего такого тяжелого, очень и даже каторжного, чего бы не осилил, заявляю во всеуслышанье не голословно, дело провереное и не раз, другой вопрос – нравится ли? Нет, заявляю, не нравится, особенно когда это становится решающим фактором жизни, вернее вопросом выживания, когда заработку отдается львиная часть сил жизненых, энергии, здоровья, и на другое остается всего ничего. Не нравится, тем более что и по день сегодняшний взяв в руки скальпель сотворю из носа куколку, заработав своим тонким профессональным трудом и знаниями за несколько часов много больше чем за месяц содрогания с отбойным да и просто молотком. «Что у тебя с руками, смотри как вены повылазили». Пятый час, он же девятый рабочего времени. Вытаскивыю наверх тройки, пятерки, могу и восьмерки, но тогда вены повылазят уже на лбу, хотя если присмотреться внимательно… А ты говоришь, вены… Самоедством не занимаюся, но от осознания сермяжной правды жизни иногда не по себе. Но только иногда. Между прочим работа нравится. Потому, что рано вставать, потому, что нелегкая, потому, что среди своих работяг, потому, что хоть на скромном, но на своем месте, потому, что на глазах вижу плоды трудов своих. Так вот. Мечтатели и краснобаи в накрахмаленых сорочках со стоячими воротничками, за жизнь не взявшие в руки ничего тяжелее вилки с рюмкой разлагольствовали на своих бесчисленных сборищах да дискуссиях таких же бесплодных про освобожденный, раскрепощенный проллетариат, про того же строителя, шахтера, рыбака, лесоруба, который после тяжкой рабочей смены посетит клуб, библиотеку, театр, зал выставочный, возьмет в руки свои натруженые усталые сонет Петрарки, усладит уши свои оглохшие от молотка отбойного, фугой Бетховена… Не пойдет никуда он, не возьмет как и не усладит, а заскочит на ходу в пивную что за углом ближайшим, нацедит да и отойдет, оттает душой и телом. После тяжкой зимней смены, перемерзлый, живо заскочит в вагон подземки и блажено притулится хоть куда. Наконец – то дорвался до тепла! Которое волной горячей обдаст всего с ног до головы, бросив в полудремоту – полусон. Сидя, стоя – без разницы. Дома первым делом станет под гарячий душ и будет всё подкручивать и подкручивать вентиль. Не исключено – нацедит стопарь. Поужинает, приляжет, и через пару минут провалится. Летом, выжмаканый жарой и влажностью, присосется к бокалу, непрерывно, жадно, в нем спасение, живительная влага вольет в его обезвоженые сосуды силу и мощь, которые он оставил там, под палящим солнцем, на строительной площадке. Также отмывшись да оттершись, будет всё подкручивать вентиль, но уже в другую сторону. Поужинает, сходит на пляж, а чего, вот он тут рядом, под боком самым, занурится в океаническу воду соленую, упадет на песок еще горячий лицом вниз раскинув широко руки и провалится. Проснувшись так же поймет. Прошел еще один день его драгоценной неповторимой жизни.

После второго курса, нас балбесов великовозрастных направили на практику трудовую производственную, уму – разуму набираться. Грузчиками! Да не куда абы, а в город – герой Одессу на плодово овощной комбинат имени Ленина В.И. Что за забором самым мореходки где мы и квартировали. Что за время было! Верните время это золотое, верните время это молодое! Молодость верните. Юность!

Грузовиками, тоннами неисчислимыми, денно и нощно, в три смены безустанно и бесспрерывно напрягались члены наши мускульные, тракты желудочно – кишечные, еще оставалось и на пьянку и на танцульки и на гулянки. Я ж говорю, умоляю, требую в конце концов, верните время это золотое. Молодость верните. Юность!

Так вот, вместе с нами, вернее мы – вместе с ними, давали стране угля местные кадры. Ежедневно и без исключения принимавшие на грудь немного так, по стопарю спиртяги. Сначала я не разумел дело в чем тут, но дошло быстро. Через руки оно быстро доходит. Таким нехитрым образом люди проганяют усталость, защищая тело и мозг от разрухи, убийственого однообразия бесконечного перекидывания – перекладывания бесконечных ящиков с плодом и овощем с места на место, с места на место…Час за часом, день за днем, год за годом… и так всю оставшуюся жизнь. Еще тогда до меня дошло проклятие тупой однообразной рутиной работы. Скажи тогда кто, что так, или образом неким подобным буду зарабатывать на жизнь годами долгими, не исключено до конца дней своих – что б ответил? Тогда? Время сделало из меня философа. Вот, благодарю Господа за то, что проводит скрозь терни житейские. Не всё, что там наверху золото как и не всё внизу дерьмо.

У Синклера, в одной из его повестей горьких о такой же доле горькой работного люда Америки в период, любовно окрещеный поводырями «первичного накопления капитала» есть зарисовка – раздумье, зарисовка – приговор. Молодой человек, истощенный ежедневной битвой за кусок хлеба где – то на чикагских бойнях, в свой редкий выходной находится недине с природой, любуясь, хватающей за живое, сколько глаз хватает, красотой ее. Нищенское существование, полурабский труд, барак, беспросветная жизнь – как совокупный итог дел рук человеческих. Почему всё то, чего преимущественно касается рука человеческая не в красоту превращается – противоположность ее, кровь, смрад, смерть, кирпич тёмно – бурый уродливых строений, где в загривок бессловесной твари вдарят током, выцедят кровь, выпотрошат кишки, сдерут шкуру, подвесят на крюк, который пойдет по кругу аж до тех пор, пока вчера еще беззаботно мычащее существо не превратится в консервированую жестянку с пришлепаными со всех сторон красивыми цветными картинками.

Между мной и сыном ровно такой же возрастной промежуток какой был между отцом и мной. 37 лет. Через несколько дней малому (вымахавшему выше меня на пол головы!) стукнет 22. Припоминаю не только себя в этом возрасте, родителей припоминаю. Отец. Типичный портрет человека, неспешно доживающего свой век. Не припомню, чтоб он не то, что спешил, бежал куда – то, да просто он никогда даже ускореным шагом не шел! Лавочка в тенечке что в садочке, цигарка в неизменном мундштуке, газетка, книжечка, пенсия в 60 годов, и – прощай жизнь! Далее медленое угасание и преждевременый уход в вечность. Хотя почему преждевременый, очень даже своевременый! Ему еще повезло, если определение это применимо к слову «смерть» помереть в душевном и физическом комфорте, любящим, ухоженым, в чистом и на чистом, с ощущеним правильно и достойно прожитой жизни в лучшем из миров, в обществе справедливом, которое полностью его устраивало и которому отдан был до мозга костей. Которое защищал с оружием в руках и в котором прошел путь от сельського парубка до директора школы. Человек беспартийный, кристально честный и порядочный, он не наложил на себя руки как его приятель Герой зав кафедры Политеха, не помыкался голодно обессилено как многие его сверстники в поисках пропитания, не выстаивал, сгорая от стыда протягивая тряпье на продаж унизительно долгими часами на барахолке, не мучился, не страдал от болезней, отсутствия лекарств, не сошел с ума от рыночных преобразований, героизации ОУН – УПА, развала Союза, запрета Компартии, не горел от стыдобы за всё происходящее вокруг… Внутрений свет его померк несколько ранее внешнего, я ж и говорю, повезло, и в этом нет никакого цинизма, богохульства, никакой сыновей неблагодарности нет. Когда вспоминаю отца, думаю вот о чем. А ну, если бы все такими были. Целые государственые институции отмерли бы за ненадобностью. Законы, а зачем ежели все живут по совести, милиция, а зачем ежели хватать – сажать некого да и не за что, суды, а судить то кого да за что?, сейфы, замки, бумаги деловые – да неужто слова купеческого недостаточно? Деньги – вот зло главнейшее самое отмерли бы!, сколько их надо то… Да, мог и перегибал с рюмахой, хотя, ежели опять же со мной сравнить, то был он трезвенником записным.

Мать. Полная отцу противоположность. Много младше, а ушла вслед сходу. Проклятый рак сожрал таки, доконал женщину. А силы и воли была чрезвычайной, ей бы жить да жить. Внуку только пол годика, а ей помирать сверху предписано. Несправедливость дичайшая! Нет, ее бы не ухайдокали никакие реформы, еще посмотрели бы кто кого. Не пропала бы. Имела крепкую житейскую хватку и практичный ум. За что не бралась – выходило всё. Вновь годы высчитываю, и выходит что? Умерла молодой совсем, в 62. Да мне через каких то пару с гаком, правда их еще прожить надобно, что при подобном образе проблематично весьма, стукнет столько. Нет, не дожили родители мои дорогие в силу обстоятельств разных до веку своего генетического, не дожили. Будь мама жива, и моя жизнь да судьба сложилась бы по другому, иначе. Строгая была, ни на какие чужбины бы не подался, смешно подумать даже, семья бы сохранилась, крыша над головой, да многое чего. Да не судьба. Думаю иногда. Увидь родители чадо свое в подобных ракурсах житейских – в могилах бы попереворачивались. Хотя с другой стороны увидь другую сторону жития мого – даму сердца, чтоб далеко не ходить, книги написаные, и те которые часа своего ждут, да и не вечер жизни моей еще, о, далеко не вечер, в некотором смысле рассвет даже, и не убоюсь я слова этого!Только привести в божеский вид себя в раз очередной да окрыситься. Во что бы то ни стало, окрыситься!

Греция. Крит. Йерапетра. Самый южный город Европы. Через дорогу (море) Африка. Снимаю номер в апарментах. Один – двуместный. На протяжении чуть ли не пол года. Пребываючи на заработках. И всем настоятельно рекомендую, если, не дай Бог очутитесь в обстоятельствах подобных. Платите из последних, ибо правило золотое, кровью писаное не глаголет – вопиет: «Узрев на чужбине соотечественника (для соотечестенниц, не всех, сделаем исключение) перейдите на противоположную сторону». Здоровее будете. Поймите правильно. Зависимость прямая и чисто арифметическая.

В отельчике нашем, с другой стороны, со двора, нашли приют, перечисляю. Гена, Саня, грузины, Нико, и Паша с Вовой на чердаке. Армяне квартируют у своих хозяев афиндиго, что считается удачей величайшей в кругах, к коим я имел честь принадлежать. Отношения между нами вполне приятельские, местами даже дружеские. До поры (перед тем как взять ноги в руки грузины почистят карманы – чемоданы Сани и Гены, Саня в очередь свою расшматует тесаком Гену, запакует в большие такие, черные мешки пластиковые для скупидьи – мусора по нашему, выбросит под покровом ночи на помойку от чего Греция, у них знаете это как то не принято, на уши стала. Гена врач, Саня солдатик бывший, грузины лодыри хронические воровством промышляющие, Нико мастеровой на расхват, Паша механик авиацийный, Вова кондитер, армяне до любой работы готовы, я – это я. Кто бы подсказал, что (кто?) это самое Я? «О сколько же их на свете, не ведающих кто они и что они есть такое бродят в потьмах узнать пытаясь – что они такое есть?». С киевлянами познакомился у пэриптера. Так по ихнему будка будет, или там киоск. Подле которых по всей современной Элладе по утру собирается в поисках прокорма люд отверженый вроде Гены покойного доктора, Паши механика авиацийного, Нико мастера строительного, да меня, до сих пор незнамо кого. Не считая албанцев, румын, болгар, росов, украносов… да залетных искателей приключений с стран богатеньких с нулевыми шансами на успех, ибо дУля, сиречь работа, с ударением на У есть удел людей отверженых, вроде, ну да не будем повторяться.

Закон пэриптера прост как хвост редиски и назывется он: «Человек человеку волк». Самый конец декабря. В Стомио рванул еще далеко затемно. Десантируюсь около какой – то будки – лавки – пэриптера. Понятно. Это и есть местная биржа. Безлюдно. Пустынно. Дорога вдоль моря, одноэтажные сельские домишки, чуть поодаль виднеются виноградники. Светает. Со стороны села, сверху, начинают спускаться вначале поодиночке, затем групами, кучкуясь, толпы небритых, бородатых, в робах работных людей. Албанцев. Албанов. Нас величают украносами. Немцев ерманосами… Против меня ополчились когорты, полчища, войско целое албанов с намерением лихим слопать мой, пока еще не заработаный, хлеб сегодняшний. Один в поле воин. Который обязан победить. Или помереть. Околеть в канаве придорожной. Меня пробирает нервная дрожь. Озноб. Солнце уже поднялось и начинает пригревать, но меня бъет озноб, начинается тихая паника. Ощущение знакомо, сейчас оно пройдет, надо только взять себя в руки. Наблюдаю молча. Одна за другой подкатывают авто, в которые без лишних разговоров запрыгивают небритые личности. Иногда короткий торг, и машина рвет с места. Здесь они свои люди, прижились и имеют своих афиндиго. Я чужак на этом празднике жизни. Белая ворона. Присаживаюсь на какую – то каменюку. Закуриваю. Обдумываю. Есть, решение принято! Эмис христианос! – подкатываю с улыбкою любезнейшою к уличному торговцу зеленью. Не даром же я прохаживался палюгой по щирокой директорской спине репетируя роль Самодержца всея Руси. Талант не пропьешь! Детишки – ятрю душу доверчивую торговую, еще и рукой показываю, мол, мал мала меньше. Фаи – тут я уже за горло сам себя беру, мол кушать, жрать требуют причем ежедневно. А это отродье мусульманское (перехожу на шепот тишайший, услышат – подрежут за милу душу) не дают заработать на харч, так неужель не пособишь филос, друг, христианос… Минут через десять, перехватив взгляд без лишних слов запрыгиваю в подкатывающую ТОЙОТУ. Какие могут быть разговоры? Вопросы какие могут быть? Куда, зачем, почем, делать то чего? Мы всё умеем как и знаем всё. Как и обучены всему на свете. А чего не умеем или не знаем там, так освоим не месте. Местный фольклор запатетовал изречение историческое: «Эргатыс – работяга, вырабатывающий пять мерокамат (трудодней) в неделю достоин увековечивания в памятнике». Правда не уточняется в каком. Камень, медь, а может даже бронза? Поскольку повода больше не предвидется, хвастану не отходя от кассы. Со временем я имел все семь. Сто из ста! Так неужели я удостоин памятника из злата?

Да что это я за человек такой?!