Семь винтов

Каждый, кому приходилось пройти через такое испытание, как полная реконструкция квартиры, понимает, что все в руках ремонтников. Ремонтники — наши естественные враги. Они существуют в этом мире исключительно для того, чтобы создавать нам сложности, ввергать нас в долги; они вынуждают нас ползать на коленях, показывают нам, что мы ничтожества, что наш дом — вовсе не наша крепость, что все наши знания — полная чушь. Есть у славянских народов такая поговорка: Ум правит, тело сдвигает горы, — словом, каждый должен заниматься своим делом. Но это не так. Правит тот, кто сдвигает горы.

Первым рабочим, переступившим порог моей квартиры, был голландец по имени Франк. Ему потребовалось всего два дня, чтобы сорвать со стен все, что только можно было сорвать, порушить все, что только можно было порушить, и вынести из квартиры весь накопившийся мусор. Сегодня я думаю, что этот Франк был мой ангел- хранитель, обманувший мою проницательность своим согласием совершить громадную работу за мизерные деньги. Франк оказался заклятым врагом всякого рода ограничений: государственных, брачных, семейных, бюрократических, жилищных. У него не было кредитной карточки, счета в банке, номера телефона, индивидуального номера налогоплательщика, адреса — да и нужна ли ангелу вся эта ерунда? Если каким-то чудом ему придется прочитать эти строки, то это может случиться и в Гималаях, и в Андах, и на Тибете или в каком-либо ином подобном месте. Франк признавался, что только на большой высоте он чувствует себя настоящим мужчиной.

После Франка явился Бен со своим эскортом — Полой и Гонзой.

Гонза был чех, добродушный гигант, почти семи футов ростом. Он время от времени наведывался в Амстердам, чтобы немного нелегально подзаработать.

— Грабал, Гашек, Чапек? — как дура, выпалила я, протягивая Гонзе руку.

— Гашек! — без колебаний ответил он.

Пола была крепкая дама с мягкой порослью над верхней губой. В юности она водила траки и обожала тяжелые мотоциклы. Не раз с американскими байкерами колесила из Нью-Йорка в Лос-Анджелес.

Сам Бен был электрик и мастер своего дела. Помимо любви к профессии, Бен питал слабость к людям необычным. Необычные были, как правило, гораздо мощнее и сильнее его. Это выяснилось позже, когда я познакомилась с подружкой Бена.

Уже не помню, кто прислал Роя. Он появился одновременно с моими соотечественниками Ники и Давором.

Ники был страстный поклонник кино. Для Ники находиться рядом с Роем, американцем итальянского происхождения из Бруклина, было так же грандиозно, как красить стены вместе с самим Де Ниро. Рой очаровал Ники своей любовью к парусным яхтам. У него при себе всегда был каталог с перечнем их типов и цен. Давор тоже никогда не бывал в Америке. Рой без труда воспламенял фантазию обоих. Рой был плотник, а Ники с Давором умели все — от покраски стен до укладки плитки.

Сначала я отнеслась к Рою подозрительно. Он потребовал вдвое больше за час, чем я платила Ники с Давором. Он был ушлый малый, охочий до денег и одновременно личность темная. Но рабочих заманить было нелегко, а Ники с Давором оба за Роя держались.

Вечером за импровизированным ужином с парой бутылок вина некоторые детали из жизни Роя стали проступать сквозь ее кошмарный сумбур.

Он жил в Амстердаме уже примерно с год. Застрял из-за голландской девчонки. В Америке у него была своя строительная фирма. Он то зарабатывал по миллиону долларов, то все спускал, снова зарабатывал, снова спускал. Говорил, что в Америке заработать миллион просто, но трудно его удержать. Имел кучу денег, жил как «крез». Обычно ремонтировал квартиры богатых американцев и много чего повидал.

У Роя были жена и сын. Сыну он часто звонил. Но самые близкие отношения у него сложились с сестрой. У сестры была своя семья: муж, отпетый алкоголик, и двое детей. Сестра обладала даром выживания.

Мать у них была настоящая красавица. Когда-то работала моделью. Роя и его сестру родила в очень ранней молодости. Люди вечно принимали мать за девушку Роя, она всегда выглядела очень молодо. Отец был сущий тиран, настоящая свинья. Мать бросила его и вышла за Стива. Дядюшка Стив был богатый, но уже отошел в мир иной. А мать сейчас в инвалидной коляске. Рой, когда навещает, помогает ей.

Рой заботится обо всех своих родных, они все сидят у него на шее. Включая бывшую супругу, настоящую суку. Он застал ее в постели с одним из своих рабочих, чернокожим. Они вместе хотели убить его, чтобы не мешал им прибрать к рукам его дело. Рой едва спасся. Пуля просвистела в какой-то доле дюйма от его спины. Потому он и седой теперь.

В Европе неплохо, но он тут не останется. Голландская девчонка совсем ребенок, ничего в жизни не смыслит. И он понимает, что нужен ей только в постели.

У Роя были родственники в Италии, понятно, мафиози, там все мафиози. Итальянского он не знает, но чувствует себя итальянцем. Однако Франция ему нравится больше, он там тоже какое-то время жил.

Единственная его поддержка в жизни — сестра. Они вместе строили планы, Рой и его сестра. Большие планы. Собирались двинуть в Монтану: построить там дом, жить вместе. Будут лошадей разводить, сестра уже все заранее обдумала. Ведь все равно через несколько лет случится большое наводнение. Америка исчезнет с лица земли, сестра все разузнала, расспрашивала всяких знающих людей. Монтана только одна и останется.

Жизнь Роя увлекательней любого романа. Если найдется кто-нибудь, кто все это опишет, получится настоящий бестселлер. Кто его знает, может, он и сам когда-нибудь возьмется за перо. На ранчо в Монтане, на старости лет. Однажды в школе его премировали за сочинение.

Довольно скоро Рой стал действовать мне на нервы. Меня раздражало его высокомерие. Он вел себя как какой- нибудь принц, который вынужден работать. Меня постоянно раздражали его взрывной характер, переменчивый нрав, то, что он с невероятной скоростью превратил всех нас в заложников своих бурных страстей. Как будто мы сами на какие-либо эмоции были уже не способны.

Однажды я застала его с гитарой. Он развлекал Ники с Давором песней, которую, судя по всему, сочинил в мою честь. Я щедро заплатила Рою за это «представление». В почасовом масштабе. Рой все чаще и чаще стал увиливать от работы, и под конец выяснилось, что он не в состоянии ничего довести до конца. Положит в коридоре три плитки — и принимается красить кухню. Полстенки покрасит — и примется за что-нибудь другое. Стал приходить все позже и позже, а уходить все раньше и раньше. Требовал, чтобы я платила ему каждый день, иногда даже вперед. Стоило мне возразить, он тут же принимался строить из себя обиженного. Дулся по каждому пустяку.

Несколько раз он выступал перед нами с длинными, нескончаемыми, жалостными монологами: все его используют, что-то затевают у него за спиной, все сволочи и суки: и сестра, и мать, и бывшая жена; уж хоть бы оставили его в покое, он ведь в своем деле «король», десятки домов от погреба до чердака выстроил, мили плитки и черепицы положил, столько стен выкрасил своими руками, так что если все вместе сложить, окажется, что всю сраную Айову сплошь перекрасил. Ему ничего не стоит собрать инструмент и сделать ноги. Работа всюду найдется, ее везде как дерьма на дороге.

Мы, завороженные, молча слушали его. Я не знала, что делать. В меня он даже вселял некоторый страх.

— Мне кажется, будто у меня в доме заложен фугас, — призналась я Ники с Давором.

Но Давор заверил меня, что Рой отличный мастер и что мне не стоит от него отказываться. Отлично держит темп.

Явившись в одно прекрасное утро, Рой сообщил нам, что всю ночь трудился над вступлением к своему будущему роману «Семь винтов».

— Хотите, почитаю? — спросил он, вынимая из кармана пару страничек.

— Можно! — сказали Ники с Давором, бросив взгляд в мою сторону.

В этот момент я с заляпанными цементом руками, ползая на коленках по полу, скрепляла раствором плитку, которую Рой оставил со вчерашнего дня. И меня охватила дикая ярость: «Семь винтов»?! Да сколько же можно это терпеть?

Я тогда работала по договорам, едва сводила концы с концами, а расходы на ремонт повергли меня в долги, которые уж и неизвестно было, когда я смогу выплатить. Господи, что я делаю? Неужто я вовсе спятила? Неделями изнуряю себя физической работой, неделями не могу написать ни единой строчки и отдаю целую кучу денег какому-то подонку, даже фамилии которого не знаю? Что же это за кошмар такой!

Поднявшись, задыхаясь от гнева, я прошипела:

— Уволен, пошел вон!

Должно быть, вид у меня был грозный, потому что Рой удалился без единого слова, поджав хвост. Мы с Ники и Давором закончили работу. С уходом Роя все почувствовали облегчение. Даже Давор, самый активный его защитник. Он сказал, что Рой через пару дней собирается отказаться от съемной квартиры и переехать к нему.

Работа приближалась к завершению. Оставалось только уложить дощатый пол. Доски уже были куплены. Но ни Давор, ни Ники этого делать не умели. Я стала искать рабочих, звонила друзьям, спрашивала, нет ли у них кого на примете. Но все рабочие оказались заняты. Ближайшая возможность брезжила лишь через три месяца. Я была в отчаянии.

Давор осторожно намекнул, что можно было бы пригласить Роя. Он все равно уже скоро отбывает во Францию, а оттуда домой — в Америку. Я уступила; выбора у меня не было. Дала им троим три дня, чтоб завершить работу.

Придя на третий день, обнаружила, что полы уложены. Рой сиял от удовольствия. Ники с Давором победно смотрели на меня. Я облегченно вздохнула. Рой спросил, можно ли дать его сестре мой электронный адрес. Разумеется, кивнула я.

— Если она напишет, сообщите ей, что у меня все в порядке. Скажите, какой замечательный пол я вам сделал, — добавил он заискивающе.

Внезапно мне стало его жаль. Он был совсем как большой ребенок.

На следующее утро, хотя делать уже было нечего, Рой, как обычно, появился у меня в рабочей одежде — джинсах и майке, заляпанных краской. Поверх майки был надет вышедший из моды пиджак от Армани.

— У меня таких десятки были, — сказал он, указывая на пиджак. — Всего пару лет назад мог себе купить любую шикарную вещицу! Девчонки в очередь выстраивалось перед моими дверями!

Впервые я заметила, что Рой хорош собой. В духе Элвиса. Среднего роста, хорошо сложен, зеленые глаза в обрамлении темных, как у куклы, ресниц, густая темная шевелюра с уже щедрой проседью.

Он потоптался немного, оглядывая пустую квартиру, проверяя, достаточно ли туго затянуты винты половых досок.

— Красиво, правда? — спросил он, глядя на пол.

— Красиво, — отозвалась я.

— Я бы мог из оставшихся досок книжные полки смастерить…

Досок, действительно, осталось еще довольно много, и я не знала, что мне с ними делать.

Целый день на моих глазах Рой создавал книжные полки. В пустой квартире, на фоне свежеокрашенных стен и сиявшего в лившемся из окна солнечном свете светлого деревянного пола Рой смотрелся великолепно. Работал без передышки, был полностью поглощен своим делом. В его умелых руках оставшиеся доски превратились в элегантный книжный шкаф.

— Это вам от меня подарок! В новую квартиру! — сказал он, почесывая грудь.

Рой отбыл в Париж, заняв у Давора пару сотен гульденов. По возвращении в Америку он должен был сообщить Давору, чтобы тот к нему присоединился. В такой стране, как Америка, всегда можно хорошо заработать. Там у Роя свои ребята, рабочие, пойдут прямо за ураганами. Где ураган случится, они подхватят свой инструмент — и прямиком туда.

Убирая квартиру, я обнаружила несколько кассет Роя (Брюс Спрингстин), какой-то триллер в бумажной обложке и пару изношенных кроссовок в шкафчике для электросчетчика. Я выбросила все это на помойку. Получила два сообщения от сестры Роя, пухлую риэлторскую подборку с расценками на участки и дома в Монтане, а также информацию о сети производства игрушечных медведей ручной работы в Америке. Вспомнила, Рой говорил, что у его сестры золотые руки и что она делает игрушечных мишек. Я ей не ответила. Что я могла ей ответить?

С Ники и Давором я поддерживала связь. Они часто меня навещали. Рой был постоянной темой наших бесед. Давор поведал нам множество интересных подробностей о нем, полученных из первых рук.

Давор рассказал, что Рой преклоняется перед своим отчимом Стивом. Этот «дядюшка» — всемогущий мафиозо с обширными связями и с ЦРУ и ФБР, и еще Бог знает с кем. Он сбывал кокаин, тонны кокаина. Пустил ложный слух о своей смерти. Даже мать Роя ничего не знала. Дядя Стив проживал в Мексике, разумеется под другим именем, и Рой единственный знал, где он живет. Дядя Стив часто брал Роя с собой. Дядя Стив приобщал Роя к мафии. Однажды Рой видел, как отрезали пальцы ног у одного несчастного, связав ему руки и подвесив к потолку, чтобы кровь медленно вытекала из ран.

Рой наслышался всякого про доки Нью-Йорка. Перед тем как отправить рыбу на нью-йоркские рынки, ее очищали от внутренностей прямо на сейнерах. Потом сейнеры отправлялись в открытое море и сбрасывали рыбьи внутренности за борт. По крайней мере, так понял Давор то, что рассказывал Рой. Иногда вместе с рыбьими внутренностями сбрасывали в море и изрешеченный пулями труп. Так рыбаки и мафия обделывали «экологическую» сделку. Рой все это видел. Поэтому он был опасен — слишком много знал. Вот почему он боялся возвращаться в Америку. За ним охотилась налоговая полиция. Его долг составлялл десятки тысяч долларов. Это ерунда, он все заплатит, как только снова встанет на ноги. Если сестра вышлет ему паспорт одного родственника, как две капли воды на него похожего, он сможет возвратиться без всяких проблем.

Все это рассказал нам Давор. Он не был слишком силен в английском, но его рассказ звучал убедительно. Как я и говорила, с самого начала Рой показался мне личностью темной.

Рой так больше и не возник, ни в связи с двумястами гульденов, ни по какой-либо другой причине. Однажды Давор попытался позвонить сестре Роя. Только ее телефон Рой ему и оставил. Сестра на его вопрос повесила трубку.

Прошел год с тех пор, как Рой исчез. В ванной он смонтировал накладную панель из покрытого водостойкой краской дерева, чтобы спрятать некрасиво торчавшие трубы и главный водяной вентиль. Он находился довольно высоко, просто так не достать. Однажды мне подумалось что я не помню точно, где он помещается. Я поставила лестницу. Протянула руку и нашарила заткнутые за вентиль свернутые листки.

Это были те самые первые страницы романа Роя «Семь винтов». Должно быть, Рой положил их туда, когда они с Давором и Ники укладывали пол. Как будто он, с одной стороны, хотел, чтоб я их нашла, а с другой — как бы не хотел. Никому не пришло бы в голову заглянуть туда, куда он их упрятал, разве что возникнет какая проблема и придется срочно отключать воду.

Я села и внимательно прочла странички Роя.

Начиналось все с признания Роя, что он стремительно приближается к середине жизни и что этой своей исповедью он хочет оставить некое свидетельство и исправить зло, которое совершал сам и которое причиняли ему другие. Возможно, посредством своего творения он сможет изгнать демонов, изводивших его в долгие дни и бессонные ночи. Так как он, Рой, уже и сам не знает, что он такое, то ли тень, то ли призрак того, кем когда-то был. Он просил читателя попытаться понять, что именно хочет раскрыть автор на последующих страницах, хотя сам осознает, что они наполнены горечью и жалостью к самому себе. Именно поэтому он и не думает просить о прощении, но просит за того парня, которому так хотелось, что его любили и понимали.

Вероятно, за этим должна была последовать история того самого парня, одного из семи бруклинских парней, пытавшихся вырваться из окружающей жизни, чтобы взять то, что им не причиталось. История одного из тех семи, которые заключили между собой железный договор, расторгнуть который могла лишь смерть.

Почему роман назывался «Семь винтов»?

Семь титановых винтов были вынуты после операции из ноги у парня. Семь винтов — семь ребят, превратившихся в семерых отчаянных мужчин, не знавших страха. Семь винтов и семь судеб… Короткое вступление Роя было полно таких вот повторов, словно он повторял мантру, с давних лет засевшую в мозгу, и никак не мог выбраться из словесных силков. И все же последние фразы повергли меня в дрожь.

Я пишу эту историю как свидетель того, что эти молодые ребята были способны на чудовищную Жестокость, в чем вы вскоре убедитесь. Я пишу — и я облегчаю свою душу, чтобы она смогла обрести покой. Потому что я не просто человек. Я — седьмой винт.

Вот и все.

Вы спросите: какое, собственно, отношение имеют эти пустяковые подробности, — начиная с ремонта квартиры и кончая плотниками-неврастениками, — к книгам и к литературе? Какое отношение имеет Рой к содержанию этой книги?

Одно то, что Рой своими руками сотворил для меня книжные полки, уже гарантирует ему место на этих страницах.

Но не только это. Пряча свою рукопись в месте, где я наверняка не скоро сумела бы ее обнаружить, Рой оставлял мне послание в бутылке. Корявое повествование Роя было отпечатано на электрической пишущей машинке, и я очень сомневаюсь, что у него осталась копия. Если с Роем что-то случится, если он исчезнет из собственной жизни, как исчез из моей, его слова в моей книге останутся неким доказательством того, что Рой существовал и хотел оставить свидетельство о событиях, в результате которых он превратился «в тень того, чем когда-то был». Это — некая дань ему от меня лично, «за так»; символическая компенсация за книжную полку.

История Роя может быть истолкована как некая притча о том, что граница между «признанным» и «непризнанным» не очевидна. Они могут поменяться местами в любой момент. Разве, в конце-то концов, не делала я за Роя его работу, в то время как Рой взялся за мою? Согнувшись в три погибели, с руками, перемазанными цементным раствором, я понесла в некотором роде символическую кару за чрезмерную писательскую самоуверенность.

Начало романа Роя — по существу, идеальный пример того, как надо писать заявку на книгу. Оно богато отсылками — число «семь», семеро бруклинских самураев; романтическими клише: «призраки», «тени» и «демоны»; традиционной риторикой начальных строк романов, призывающих читателя «отпустить» автору «его грехи», — и именно поэтому оно так эффектно. Нет более надежного крючка, цепляющего внимание читателя, чем просьба поучаствовать в раскрытии тайны. Разве и мы, Ники, Давор и я, не попались на этот крючок? Рой так и остался тайной для нас.

История Роя — фактически история того, как создаются истории. «Лиса — бог хитрости и предательства. Лиса — писательский бог», — писал Борис Пильняк. Если Рой когда-нибудь и напишет свою исповедь, он должен будет украсть истории людей, как вымышленных, так и существующих, что, по сути говоря, делает всякий писатель. Создавая свой рассказ о Рое, я, подкравшись, как лиса, урвала от него кусок. Возможно, эти две странички были не посланием в бутылке, а наживкой.

Среди перечисленных Роем причин, побудивших его написать книжку, он упоминает «воздаяние по заслугам». Вера в воздаяние по заслугам — в эстетике, в литературе, в политике, в личной жизни, где угодно — один из мощнейших побудителей, заставляющий человека взяться за перо, не думая о художественном воплощении своего замысла. Я и сама, наверное, тоже стараюсь «вершить праведный суд».

Книги будут существовать до тех пор, пока есть истории, убежденные, что их нужно описать, и пока есть читатели (писатели тоже читатели!), которые, читая эти истории, убеждаются, что они должны быть написаны. А что касается литературы в целом — кто знает, возможно, она начинается с того момента, когда некий плотник выводит фразу: Я не просто человек. Я — седьмой винт. И эта фраза не вызывает у вас смеха.

Как я уже сказала, целый год мы ничего не слышали о Рое. Он оставил нам книжный шкаф и полторы странички будущего романа. Возможно, он все еще в Париже, бродяжничает там. Возможно, некая парижская дама присвоила его в качестве эскорта, и Рой разгуливает по Парижу в новых пиджаках от Армани, как в лучшие годы. Возможно, он связался с итальянской мафией и участвует в неописуемых злодеяниях. Возможно, он сел не на тот пароход и отплыл в Гавану. Возможно, когда я пишу эти строки, он сидит в какой-нибудь гаванской мастерской и учится крутить сигары. Возможно, он уже отбыл с Кубы. Возможно, ему удалось уплыть в Майами на каком-нибудь ветхом паруснике. Возможно, как кубинский беженец в собственной стране он орудует на черном рынке, восстанавливает дома, разрушенные последним мощным ураганом. Возможно, он живет в Монтане, в доме, построенном собственными руками, от погреба до чердака. Там — в комнатке под крышей, за письменным столом у окна, бросая время от времени взгляд на зеленые пастбища и щиплющих траву лошадей, — Рой пишет свой роман «Семь винтов». Возможно, как раз когда я пишу эти строки, у него на страницах я живу параллельной жизнью, а какой — мне совершенно неведомо.