1

Кажется, весна началась по-настоящему. За окнами звенит капель, но я не могу подойти к окну. Нога моя, наверное, весит тонну. Хорошо, что она все-таки живая — из-под гипса торчат синюшного цвета пальцы. Иногда я шевелю ими и тем развлекаюсь. Скоро гипс снимут, и тогда я узнаю о своей новой походке. В комнате, где находится моя кровать, — большой книжный шкаф и еще несколько полок, тоже нагруженных книгами. Не такой уж я любитель чтения, но делать целыми днями мне нечего, и я попросил, чтобы мне сняли с полок несколько книг поинтереснее. Возле кровати теперь целая стопка.

В моей руке раскрытый том, и я читаю вслух:

— …Он прицелился и прострелил мне фуражку. Очередь была за мной. Жизнь его была в моих руках: я глядел на него жадно, стараясь уловить хоть одну тень беспокойства… Он стоял под пистолетом, выбирая из фуражки спелые черешни и выплевывая косточки, которые долетали до меня…

Закрываю глаза и начинаю смеяться. Стоять под пистолетом и выплевывать косточки! Я мало что помню про себя, но такого я точно не пробовал. А если б попробовал, то мне фантастику Пушкина не читать больше никогда. А парень из книжки еще и десять лет ждал, чтобы выстрелить в ответ… У меня нет оснований не верить Пушкину, хотя я всегда верю лишь в то, что видел и делал сам. Я и стараюсь вспомнить про себя побольше. Я знаю точно, что вырос в самой большой стране, а вот название страны забыл. Лучше всего я помню красный пионерский галстук и значок ДОСААФ. Значок мне вручили вместе с грамотой. На грамоте было напечатано красное знамя и профиль Ленина. Ленин — это я помню, а кто такой — забыл. Грамоту мне вручили за второе место в соревнованиях по пулевой стрельбе из пистолета… Я помню очень многое, но как-то разрозненно, воспоминания водят в моей башке хороводы. Я их стараюсь соединить в стройную картину своей жизни, но быстро устаю. Не получается. Помню четверку по математике и тройку по химии. Помню, как рос, стеснялся девушек, затем — смеялся им; танцевал. И еще в голове — Сибирь, много деревьев, широких рек. Что-то я пилю, гружу, забиваю гвозди. На мне зэковская роба, и в спину мне смотрит ствол автомата. Помню каких-то белобрысых турмалаев и грозное слово «валюта»… Далее опять провал в памяти.

Мне кажется, что я нормальный, положительный человек. Но когда я говорю слово «человек», что-то во мне сопротивляется, а что сопротивляется — я не знаю.

Помню слово «перестройка». Не могу сказать — связано оно с тем, как я заколачивал гвозди и пилил лес, или нет? Какие-то клетки в моем мозгу говорят:

— Я никогда не мочил обычных людей и никогда не стану!

Но обычный человек — это просто прохожий. Прошел мимо — и все. Мы просто не нужны друг другу. Девушек я люблю больше, чем прохожих. Я не сразу научился быть с ними раскованным. Только долго с ними нельзя. Дались мне эти девушки! Кто они вообще такие?

Так и лежу целыми днями и читаю фантастику Пушкина..

Даже самые большие деньги кончаются в самое неподходящее время. Большие или нет, но, начинались они легко. Двигались тяжеловато. Это я о перестройке, о кооперативах то есть. Народ стал осматриваться, приглядываться, надеяться, что-то делать. Кто-то поднялся, кого-то сожрали. И я попробовал. Посмотрел на себя как-то в зеркало — высокий, крепкий, светлая челка набок. «В чем проблема? — подумал. — Нет проблем!» Открыл, короче, кооператив, устроил комиссионный магазинчик на Моховой. В Питере таких открылось навалом, но, несмотря на конкуренцию, на хлеб с маслом хватало. Дела пошли потихоньку. Ходил, правда, пешком, на машину не вытягивалось. Надеялся на лучшее, старался. Только в этом все-таки ошибался. Оказывается, нельзя на хорошее надеяться. Появились на горизонте лица, как теперь говорят, кавказской национальности. Предложили хорошую цену за пиломатериалы. Дефицит, понятно, но у меня водились кое-какие связи. И полез я в долги. Закупил пиловочник, оформил, как полагалось, отправил. Тогда вера была в партнера — начитались газет про американских бизнесменов… Денег вперед не взял, меня и кинули. По моим меркам, я влетел серьезно. Через знакомых вышел на таких же «черных». Те ошивались в Питере, надеялись купить машину. Тогда это очень круто казалось — девяносто третья модель с длинным крылом в экспортном исполнении, лакера, тонированные стекла и тэ пэ, елки зеленые! Еще они «Волги» искали заказные. Знал я ребят, занимавшихся серьезно машинами… Показал я, короче, покупателям чужие тачки, кучу липовых документов на них. Потребовал деньги вперед и наличкой. Получил в три раза больше той суммы, на которую меня кинули с пиломатериалами… В общем, развел лохов на ровном месте. Но «черные» народ горячий. Долги-то я вернул, но что вот с горе-покупателями делать? Они устроили за мной форменную охоту. Пришлось и контору закрыть, и квартиру снять на Комендантском. Показалось, засекли меня. Тогда я сбежал в Купчино, сидел в хате, как в карцере. Деньги потихоньку кончались. Скучно жить, когда знаешь, что куча кавказцев в поисках тебя перерывает город район за районом. Защитников на таком уровне у меня пока не имелось, да и услуги подобного рода стоят других денег… Достал газовый пистолетик, в то время еще редкость. Но из него и муху помоечную не замочишь. Хорошо еще, была информация о том, где базируются мои автолюбители, сколько их, был у меня номер телефона их командира. Предстояло на что-то решаться. Предлагали, правда, обрез охотничьего ружья. Но ходить по городу с обрезом, как партизан… Теперь из автоматов и гранатометов поливают — только пыль стоит. А тогда мне хотелось заполучить что-нибудь компактное, лучше всего с глушителем. Как в кино! Но кино — это в Голливуде, а я просто заказал на заводе, смешно сказать, рогатку. Сделали мне ее сборную: пистолетная ручка, переходник, два верхних коротких рожка, а у рожков придумал я специальные винтовые зажимы для резины. В общем, вещь получилась классная, стоило ее запатентовать для программы конверсии… Набрал крупных подшипников и металлических шаров от детского бильярда. Потренировался пару недель в Ольгине возле залива. Нашел там укромную полянку. С двадцати пяти метров расшибал бутылки с первого выстрела. В юности я несколько лет занимался каратэ, но идти с «пустой рукой» на «черных» — это нереально! Сейчас тренировался для себя, дома. Пить не пил, курил скромно, чувствовал себя в форме…

Был уже теплый летний вечер, когда я вышел из электрички и, спустившись по бетонным ступенькам с платформы, по темной тропинке направился в сторону кемпинга. Прошел вдоль низкого сетчатого забора, высматривая номер дома. Мне сообщили, где живет их командир. Вот и он — одноэтажный коттедж из силикатного кирпича с верандой. Устроился за сосной и стал ждать. Позиция у меня правильная. До двери шагов пятнадцать, и она освещена. За мной же — лес, ночь. Не хотелось бы ждать до утра, хотя умение ждать — это великое искусство. Кто им владеет, тот выйдет живым из любой ситуации. Не курить и не топтаться, не оставлять следов.

Тщательно готовлю стальные шарики, протираю тряпочкой. Руки в перчатках потеют, но это скорее от волнения… Вспоминаю тайгу, матерых охотников, как учили они меня экономить патроны. Там охотник не станет тратить на рябчиков патроны. Возле поселков птицу сшибают из рогаток гайками. Помню, как и я попробовал, волновался, как и сейчас, натягивая резину. Снег тогда горел от солнца, а глупая птица смотрела на меня и только дергала клювом… Думаю, хоть они и «черные», но бошки у них не крепче птичьих.

Где-то часа через два на проселке закачались фары, и вот на парковку заходят черная «Волга» и «девятка». «Черные» любят черные «Волги»! А вот и командир их. Лицо его мне знакомо по авторынку. Я переминаюсь, ноги затекли, а ладони противно потеют. Я волнуюсь, и это понятно. Но не дрожат руки, нет. А первый раз, в тайге, когда я целился в тетерева… Тогда руки ходили ходуном. Я тогда первый раз сознательно убил живое. И теперь — сознательно. Тогда я чувствовал себя преступником, а теперь… Не знаю, теперь охотником. Охотником и дичью одновременно…

Вот он, командир «черных», который так ищет меня. Так вот ведь, рядом, возьми, если сможешь… Курит он еще, перед смертью не накуришься. Четверо «черных» окружают командира. Я мысленно прочерчиваю будущую траекторию подшипника — и с легким шелестом подшипник уходит в цель. Тупой чпокающий звук — и мне чудится, что я вижу черные брызги. Я поднимаю свое оружие со следующим зарядом.

Толстяк медленно заваливается на бок. Вот тебе и командир! Командуй теперь. Его бойцы замирают на целую секунду. Почти как у Гоголя. Тоже мне — к нам едет ревизор! Приехал уже… Второму я попадаю в горло, и тот, корчась, заваливается на командира. Все, я отваливаю, два километра рысью по ночному лесу. Туда, где в кустах спрятан мопед с иностранным названием «Рига». Главное, дышать ровнее и держать ритм. Ветка бьет по лицу, я спотыкаюсь. Но не падаю. Это «черные» хотели меня завалить, а теперь корчатся возле своих хреновых тачек…

На следующий день, отлеживаясь в Купчине, я уже не был так уверен, что мне удалось хлопнуть командира. Сотрясение мозга, пожалуй. Отваляется, отойдет. Несколько дней не выходил никуда и не звонил. На третий день не выдержал и сделал несколько контрольных звонков с улицы. Оказывается, командиру «черных» только лучше стало, как говорят медики, он перестал дышать. Скончался по дороге в больницу. Но если «черные» объяснят ментам, что они в Питере забыли, то меня сразу привяжут к эпизоду в кемпинге. Если менты найдут меня, то сразу не возьмут, поскольку улик нет, зато откроют для «черных». Оставалось только валить в какое-нибудь новое государство типа Украины. Денег на пару месяцев хватит. Сентябрь на носу — бархатный сезон. Бархатный не бархатный — главное свалить быстро. А там разберемся…

2

Я пробежал по перрону, расталкивая провожающих, и запрыгнул в вагон. Проводник проворчал в усы:

— Отправляемся уже, — и взял билет.

Поезд тронулся. Бумажник у меня сперли на вокзале, но я знаю, в какой стране живу, и никогда не ношу деньги или документы в бумажнике — распихиваю по карманам.

В моем купе уже жили все поколения постсоветского государства. Дед с бабкой смотрели в окошко на убегающее пространство Сортировочной, а на соседней полке молодая женщина пеленала грудного ребенка, который сперва мило гукал, а затем закричал на непереносимой частоте.

— Здравствуйте, господа, — сказал.

— Здравствуйте, — ответили мне, а ребенок прокричал: — А-а-а!!!

Почему в автобусах, трамваях и метро есть места для инвалидов и пассажиров с детьми, а в поездах нет? Да, посплю я сегодня. Еще и белье мокрое. Сгреб белье в охапку и отправился с ним к проводнику. В служебном купе задастая телка в железнодорожном берете.

— Поменяйте на сухое, — попросил ее, а она ответила:

— Иди ты…

Все понял. Ушел. Ругаться с ними мне сейчас резона нет. Забрался на верхнюю полку и заснул еще до того, как голова упала на подушку. Не слышал ни ребенка, ни боцманского храпа бабушки, ни как дедушка пукает в ночи. Утром пью чай, выхожу из купе курить, пока молодая мама кормит грудью. Стараюсь думать — как получается? А получается, что смысла в жизни нет. Говорили раньше — живи для детей своих, для потомков.

Это я, естественно, понимаю. А для себя как же? Эти проповедники, которые у власти или в церкви, говорят — так можно, а так нельзя. Если станешь делать как нельзя — все, кранты, тюрьма или грех-ад и все такое прочее. А сами живут в кайф, как хотят. Нет, я буду жить по своим прописям, сам себе правила напишу. А то одни с блядями на Канары, а другие с грудными детьми в душном вагоне на мокром белье… Нет уж! Свобода так свобода, демократия. Получай, одним словом, масленка в башню! И прихожу я вдруг к выводу, что нас обманули. Ад, которым нам грозят за грехи, уже наступил. Человеческая жизнь — это и есть ад. А дальше ада не пошлют. Дальше ада дороги нет. Только рай…

3

Вот и лето опять. Я выхожу на курортную платформу и затягиваюсь воздухом, в котором слышны запахи увядающей листвы, жареного мяса, каких-то ягод и фруктов. Народ струится вокруг — мирные граждане. А вот и менты животастые, вон карманник прошустрил, бичи бродят вместе с вокзальными собаками.

Нет, в гостинице я светиться не буду. Вон бабушки стоят рядком. Подхожу, спрашиваю:

— Кто возьмет молодого и красивого под крылышко за хорошую плату?

Меня выбирает сухонькая старушка. Другим нужны семейные. Мы добираемся до пыльной улицы, проходим несколько домов с палисадниками и сворачиваем к калитке. Мне предоставляют комнату во времянке. Там еще две пустых, и я плачу за них, чтобы никого не селили. Старушка счастлива и угощает пирожками с капустой. Я тоже счастлив, что жив еще.

Следующие две недели отдыхаю и приглядываюсь к местной жизни. Утром болтаюсь по рынку, маскируюсь в его толчее, покупаю дыни и виноград, а днем отсиживаюсь во времянке, нарезаю дыню тонкими ломтиками, откусываю сладкие тающие кусочки. Сок течет по подбородку, и я вытираю его полотенцем с вышитыми петухами. Вечером, когда жара спадает и становится не так душно, брожу возле моря, шурша галькой. Каждый вечер смотрю кино в местном кинотеатре с облезлыми колоннами возле входа. Где-то около двух тысяч баксов в кармане. Хорошие деньги только для курортника. На всю жизнь не хватит.

Воскресенье провожу на местной барахолке. Народ торгует ржавыми гайками и лампочками. У дядьки в военном кителе, сидящего на пожелтевшей газете и торгующего гнутыми гвоздями, я обнаруживаю в кошелке сигнальный револьвер и сторговываю его за смешные деньги. В понедельник брожу по окраине Евпатории и натыкаюсь на гаражи. Захожу, присматриваюсь — станки в углу за верстаками. Возле верстака — белобрысый парень с веснушчатым лицом.

— Привет, — говорю я и достаю сигареты.

— Привет, — соглашается парень и берет сигарету из моей пачки.

Я замечаю на фаланге указательного пальца след от выведенной татуировки.

— Жарко, — говорю. — Сейчас бы чешского пива.

— Хорошо бы, — кивает парень.

Я приношу пиво, и мы садимся на табуретки возле станков. Оказывается, пацан, Женькой его зовут, успел посидеть три года, и это мне нравится. Я предлагаю ему сто долларов авансом и еще сто пятьдесят по окончании работы.

— На мелкашку переделаю элементарно! — радуется Женька подвернувшейся халтуре.

Зарплата у него долларов пятнадцать в месяц.

— За такие деньги я тебя увешаю стволами с головы до ног. Будешь как Жан-Клод Ван Дамм, — улыбается Женька, а я его поправляю:

— Ван Дамм — каратист.

— Не важно!

— Важно, — говорю серьезно, отдаю аванс и ухожу.

— Я тебе мелкашных патронов достану даром, — кричит мне в спину Женька.

— Достань, — отвечаю я, не оборачиваясь.

4

Наконец я еду в Симферополь, чтобы приглядеться, одевшись, как рядовой отдыхающий. На мне потертые джинсы без наворотов и светлая рубаха с коротким рукавом. На плече сумка, а на переносице темные пластмассовые очки — мэйд ин юэса. Возле вокзала торможу частника — тридцатилетнего розовощекого хохла, — и он катает меня по городу. Я приглашаю хохла перекусить в кафешке, и водила соглашается. Парень языкастый, всех и все в городе знает — кто заправляет в Симферополе рэкетом, какие тачки у крутых и где их особняки. Я же ему рассказываю про себя всякий бред — из Московской, мол, я области, небольшой бизнес у меня, дела идут, но не очень… На прощание договариваемся, что если я опять приеду в Симферополь, то он меня покатает по городу. Нравлюсь я ему. Он мне тоже — интересную информацию выбалтывает и денег за это не берет.

Возвращаюсь в Евпаторию в хорошем расположении духа и на следующий день нахожу в гаражах Женьку, который с гордостью настоящего мастера показывает мне новый барабан и ствол.

— Круто! — говорю я.

— Может, запрессовать ствол? Или сделать его сменным? — Мастер по-настоящему завелся.

— Сделай несколько сменных стволов, — решаю я. — Вот тебе еще тридцать баксов за срочность.

Я достаю три десятидолларовые купюры. Женька забирает их и начинает нахваливать ствол — как отлично он нарезан, как пришлось повозиться с металлом; говорит, что это будет не какое-нибудь фуфло, а классная боевая машина.

Хорошо, что парень любит не только деньги. Так и охотник должен любить не только мясо… А Женька, вижу, просто балдеет от работы с оружием. Почти час он рассказывает мне о том, какое оружие изготовлял до «посадки». Мне оставалось только кивать и соглашаться — я ведь в этом деле полный профан. Я охотник, а не оружейный мастер. В конце монолога Женька вдруг заявляет:

— Слушай! Я тебе сделаю глушитель. Просто так. Бесплатно.

Мы договариваемся встретиться через три дня. Это время я провожу в Симферополе, катаюсь с хохлом по городу, болтаю с ним, подыгрываю, сговариваемся слетать в Ялту. Уже и две девчонки с нами, которых мне приходится снять, чтобы не выглядеть странным отдыхающим в глазах хохла. Я не должен выглядеть ни гангстером, ни педиком… Девочки такие длинноногие, блондинки — Оля да Марина. Я так сразу и забыл, кто из них кто. А водила заерзал, и в штанах у него, похоже, зашевелилось. Я тоже делаю вид и болтаю анекдотами, но мысли мои далеко… В Ялте жарко и солнечно, синее море чуть шевелится перед горизонтом, девчонки жуют шашлыки, хихикают и глотают противозачаточные таблетки… Водила показал между делом — и я запомнил — дом рыночного барыги в Симферополе: двухэтажный особняк с черным «мерседесом» во дворе. Мысленно я ходил возле дома и примерялся к забору…

— Девочки! — воскликнул с напором. — А не выпить ли нам еще по бокалу кахетинского?!

Девочки быстро нажрались ликера с водкой, и хохол уволок их в тачку трахать по очереди и вне очереди. Я сказал, что перегрелся, остался лежать под пыльным кустом, представляя, как повезу вечером эту колоду обратно. Из машины доносятся повизгивания и хриплый бабий стон:

— Милый, милый, милый…

Я встал из-под куста и пошел прогуляться, подумать. Вернувшись через час, обнаружил тачку оттраханную, а компанию заснувшую и без штанов. Мне тоже следовало поспать, и я как-то пристроился под кустами.

Утром хохол разбудил меня и спросил:

— Как головка-то?

— А у тебя?

— У меня две и обе болят.

— Одну можно вылечить. — Я достал из сумки пару бутылок пива, и хохол обрадовался.

Я отвез девочек и хохла в Симферополь, остановился возле гостиницы, и девочки, желая продолжения, стали зазывать нас к себе. Хохол очухался и готов был валять их снова, а я, сославшись на солнечный удар, отвалил.

Женька достает оружие и два сменных ствола к нему. Мы забрались в лесополосу, и нас здесь никто не потревожит. Пусть попробуют. Я прикрепляю тетрадный лист на дерево, и Женька делает семь пробных выстрелов с глушителем. Отлично! Разброс у пуль небольшой, а звук — так кошка, наверное, пукает. Женька объясняет конструкцию глушителя — в нем одна толстая мембрана, а остальное пространство занимает проволочная спираль, берущая на себя тепло и завихряющая пороховые газы. Теперь я знаю все об устройстве глушителя. Плевать мне на глушитель. Главное, чтобы глушил… Теперь я пробую револьвер сам — отстреливаю весь барабан. Глушитель глушит.

— Молодец, Женька, — говорю, а он:

— Старался, — отвечает довольно и протягивает запасные мембраны для глушителя.

Сразу же меняю мембрану, а Женька дает мне еще и две коробочки с патронами. Отдаю Женьке обещанные деньги. Теперь Женька будет сыт, а я вооружен, но насколько опасен, пока сам не знаю.

— Еще сможешь сделать? — бросаю я.

— Какие вопросы! — отвечает Женька. — Только засветиться боюсь на продаже.

— Продавать ты не будешь. Вот тебе половина за следующий. — Я протягиваю ему деньги, и мы, довольные, расходимся.

5

Теперь я все знаю, и хохол мне не нужен. Что такое я есть со стороны? Отдыхающий в рубахе навыпуск, болтающийся без дела. Может, с похмелья, может, ему через час на свиданку. Ходит глазеет на дома. И что же видит отдыхающий? Он видит дом местного барыги, у которого забор, конечно, солидный и калитка на замке, но для того, кто несколько лет пытался пробежать по стене, как герой из фильма «Гений дзюдо», да так и не пробежал, только копчик отбил, короче, перескочить через забор дело плевое. Овчарка, правда, немецкая на длинной цепи, но для того Женя ствол и точил, чтобы собак мочить направо и налево. А вот и толстая бабища на толстой цепи тоже. Только цепь золотая на ней. Жена? Интересно, есть ли в доме дети? С детьми сложнее…

Болтается отдыхающий по сентябрьским улочкам, а его тормозят менты, гады, и требуют документы. У меня под рубашкой на поясе газовый пистолет, и волокут отдыхающего, то есть меня, в пикет, падлы. В пикете шмонают в полный рост и находят еще мелкокалиберный патрон. Классный натюрморт на ментовском столе — пачка долларов, патрон и газовик. Менты-уроды аж вспотели при виде баксов.

— Пишем, значит, акт, — говорит один из уродов в погонах.

— Дайте закурить, — отвечаю я и беру сигарету из ментовской пачки без разрешения, прикуриваю, стряхиваю пепел на пол, беру пачку баксов и отсчитываю половину.

— Разделим вину на двоих, — проговариваю спокойно и кладу триста «зеленых» обратно.

Мент смеется, я шучу, не помню о чем.

— Если в Питере все такие жулики, то вам весело живется, — радуются уроды, а я делаю ручкой и сваливаю.

Денег убыло. Тем лучше. Тем тщательнее я наблюдаю за домом барыги. День, второй, третий. Чтобы глаза не мозолить, прохожу мимо особняка каждые три часа. То, что должно случиться, для меня уже случилось, и я прокручиваю мысленно случившееся, словно боевик из видика…

Вечером лежу на кровати и стараюсь заснуть. Не выходит. Нащупываю под матрацем книжку и достаю ее. Автора зовут Поль Валери. Что еще за француз? Стараюсь читать, но читать скучно. Почти засыпаю, однако не получается. Надеваю джинсы и отправляюсь на вокзал, где покупаю билет до Джанкоя на четыре утра. Так проходит ночь и почти так же — день. Электричка бежит в Симферополь, сухое золото осени за окнами…

Забираю из тайника оружие и спортивный костюм, который надеваю поверх джинсов и рубашки. Хотя улицы и пустынны, но фонари горят ярко, и я заметен издалека. Если менты… Нет, не стоит думать об этих уродах. Вот и нужный забор, скрываюсь в тени и крадусь неслышно. Натягиваю перчатки, маску и навинчиваю глушитель. Овчарка зашевелилась на цепи, унюхала. Оглядываюсь еще раз и выбираю точку на заборе. Короткий разбег, толчок — и я на заборе. Спрыгиваю с него, стараясь не подвернуть ногу, — овчарка с рыком летит на меня, но Женька знает свое дело, а я знаю свое… Пес валится на бок и больше не дышит. Вынимаю стреляные гильзы и заменяю их на целые патроны. Замираю и вслушиваюсь — тишина. Одно окно приоткрыто. Что же ты, барыга? Перепрыгиваю через подоконник и чуть не падаю на скользком паркете. Душно в доме и пахнет иностранным сортиром. Привыкают глаза к темноте, и теперь ясно, где я. Зал, уставленный тяжелой мебелью, с похожим на чемодан телевизором в углу. Смотрю на часы — начало третьего. Я не вор, а грабитель, и мне не шмотки нужны, а хозяева. Быстро скольжу по паркету — еще три комнаты, кухня в кафеле. Хорошо ты живешь, барыга. Я тоже хочу так. В носу зачесалось, но чихать нельзя — не чихаю… В спальню дверь приоткрыта, не иду туда. Обегаю другие комнаты. Детей нет и охраны тоже. Везет молодым и красивым! В спальне кровать, как однокомнатная квартира. Людовик Не Помню Какой называется. Кто из них баба на золотой цепи, а кто мужик! Вот арбуз сиськи вывалился — это баба и есть. Если проснется, то заорет и работу испортит. Взвожу курок и прицеливаюсь ей в лоб. Не могу нажать скобу спуска, не могу… Вспоминаю дикую птицу в тайге и себя с рогаткой в руке. Но она же не птица, а жирная гадина! Ненавижу!!! Нет, не могу… Женщина неожиданно открывает глаза и начинает поднимать свою монстроподобную башку. Нет, это не дикая птица. Спускаю курок — черная клякса расползается под глазом. Она валится в подушки, и я спускаю курок снова. Новая клякса на щеке. Почему, блядь, в лоб не попасть?! Перевожу ствол на мужика, он спит. Спит, сволочь, как убитый. Не убитый еще. Сдергиваю его с кровати, и он тыкается мордой в пол. Бью барыгу рукояткой по мозжечку и волоку его в другую комнату. Связываю руки и переворачиваю лицом вверх. Вижу вазу на столе, выбрасываю цветы на хер. Лью мужику воду на морду. Барыга приходит в себя, и я говорю ему, стараясь казаться спокойным:

— Слушай, мужик… Если закричишь или станешь молчать, то ты труп. И твоя жена тоже.

— Где она? — выдавливает барыга, и я вру:

— С ней все в порядке. Она у нас. И ты тоже. Всего несколько вопросов и столько же ответов. Ну же! — Я теряю терпение. — Где это?! Козел!

Вдавливаю ему глушитель в зубы, и он хрипит в ответ:

— Все отдам, оставьте только…

— Где?! — перебиваю я, поскольку у нас не торговля на базаре.

— В комнате. В кабинете за сервантом. Внизу… Дипломат.

Волоку барыгу за собой в кабинет. Не хочу, чтобы он гулял без меня. Открываю сервант и достаю дипломат с привязанными к ручке ключами. Руки дрожат, но с замком справляюсь. Что же это?! Кейс набит пакетами из целлофана.

— Чистый кокаин, — ноет барыга. — Здесь полтора миллиона долларов. Забирай и уходи. Ты, вообще, чей, парень?

— Я свой, мужик. — Спускаю курок и выбиваю ему мозги.

Кроме кейса мне отломилось еще шесть тысяч долларов наличкой. Вспоминаю про табак, заготовленный заранее, и сыплю туда, где ходил. А теперь бегу по пустым улицам. В районе вокзала скрываюсь в кустах и снимаю спортивный костюм. Кейс, деньги, барахло втискиваю в спортивную сумку, но револьвер оставляю с собой. На этот раз, ребята-менты, я вас валить стану без разбора. За большие деньги извольте платить кровью…

В Джанкое я оказываюсь в начале седьмого. Сонное утро еще еле дышит, но возле вокзала к рынку уже тянется население с овощами и фруктами. Никто на меня и не смотрит. Спокойно иду к камере хранения и набираю код — И124. Полтора миллиона моих долларов, копать-колотить! Иду на рынок — солнышко мирно так припекает. Машины едут к базару, да и я здесь — брожу по рядам, покупаю беляши и ем их с аппетитом, которого давно не испытывал. Хожу-брожу по городу и набредаю на уютный кабачок в полуподвале пятиэтажного дома. Голод так и клокочет в желудке. Открываю дверь и оказываюсь в уютном, отделанном деревом зале. Сажусь за стол, ко мне подходит официантка — симпатичная молодая женщина с восточными штрихами в лице. Под белой блузкой на загорелой шее тонюсенькая цепочка.

— Что бы вы хотели заказать? — спрашивает официантка и чуть заметно улыбается.

Я говорю, что бы я хотел, и через минуту она возвращается с дымящейся чашкой кофе и стаканом апельсинового сока.

— Бастурма будет готова чуть позже. Хорошо?

— Хорошо.

И мне действительно хорошо. События ночи как бы отдалились. Мандража нет. Отстреливать людей оказалось легче, чем птиц в Сибири. Но когда менты зашуруют, то может и вспомниться прохожий с мелкокалиберным патроном. Хотя они только взяли деньги и акта не составляли, да и объяснять, почему отпустили… Нет, с теми ментами порядок. Скорее всего, свалят все на местные разборки. Все равно следует менять базу. Переехать можно и в Джанкой. Спокойный вроде, сонный такой городок… До Азовского моря час на тачке. А с кокаином что делать? Ничего пока. Пусть Женька стволы мастерит, а я рынок найду подальше от Крыма…

— Еще что-нибудь? — спрашивает официантка, убирая со стола тарелки.

— Еще? Да, еще кофе, пожалуйста, — соглашаюсь я.

Мне приятно на эту девушку смотреть. На ее спокойное и приветливое лицо. Она приносит кофе, и я предлагаю ей присесть за столик, а когда она, посомневавшись, садится, задаю ей малозначащие вопросы про Джанкой, слушаю ее малозначащие ответы.

Посреди разговора в кафе входят крепко сбитые парни, загорелые и короткостриженые.

— Лика! — зовут парни, и она, извинившись, уходит принимать заказ.

Теперь я знаю, как эту девушку зовут, — Лика! Красивое имя. Парни что-то громко обсуждают. Слышу, как они спрашивают Лику обо мне. Лика уходит на кухню и возвращается за мой столик. Через несколько минут к нам сбоку подходит один из парней.

— Привет, мужик! Дай огня. — Не дожидаясь разрешения, парень берет со стола зажигалку, прикуривает и уходит с зажигалкой к своему столику. Парни начинают ржать, а я вижу, как лицо у девушки побледнело.

— Только не возражайте им, — испуганно говорит она, а я отвечаю, успокаиваю:

— Все будет нормально, Лика.

— Я сейчас достану зажигалку, — скороговоркой проговаривает Лика и уходит к бару.

Я оборачиваюсь к парням и прошу добродушно:

— Ребята, киньте зажигалку. Вам сейчас из бара принесут.

— А ты шо, зажался? — удивляется один из парней.

— Не шо, а что, — отвечаю я, и тут же двое парней пересаживаются ко мне.

— Вот шо, — говорит один из этих провинциальных второразрядников по боксу. — Ты у нас ее выкупишь. Десять баксов!

— Не шо, а что, — повторяю я. — Это очень хорошая зажигалка, «Ронсон», серебряная. Она больше стоит.

— Он шо, пацаны, издевается?! — прорычал севший от меня слева. Килограммов девяносто в этом придурке; нос сломан.

Тут и Лика появилась с зажигалкой.

— Ребята, что вы, в самом деле, с утра к человеку прицепились?

— А ты не вмешивайся, — ответил ей все тот же «полутяж».

— Если вы станете доставать посетителей, — в голосе девушки послышался металл, — то люди сюда ходить перестанут и мой брат потеряет часть денег. Он с вами разберется!

С удивлением смотрю на Лику и на присмиревших парней. Мне возвращают зажигалку, и через десяток секунд парни уже сидят за своим столиком, забыв обо мне напрочь.

— Чего это они так испугались? — спрашиваю Лику.

— Мой брат ими здесь командует. Такой же, как они, в общем-то…

— Зачем же ты здесь работаешь? — удивляюсь я.

— А мне нравится, — просто отвечает Лика. — Нравится следить за помещением, быть вежливой. Нравится самой зарабатывать деньги, а не просто брать у брата.

— А мне нравишься ты, — грустно улыбаюсь я и встаю.

— Зайдете к нам еще? Или вы проездом?

— Нет, не проездом. — Решение остаться приходит как-то само. — Конечно же еще зайду к вам.

На «к вам» делаю нажим и вижу, как на смуглом лице девушки появляется румянец.

6

Пусть сумка пока полежит в камере хранения, ведь я вернусь сюда через несколько дней… С такими мыслями я возвращаюсь в Симферополь. Вернее сказать, я выхожу из электрички за остановку и добираюсь на частнике до вокзала, где и нахожу водилу-хохла. Встречает он меня радостно, начинает вспоминать, как кувыркался с девчонками, чуть ли не орет на вокзальную площадь:

— Понимаешь, ставлю ее, а она… Скакали, как на батуте… Грызли, как зайцы морковку…

— Поздравляю, — перебиваю я хохла. — Пойдем-ка лучше пообедаем.

Я такой треп не уважаю. Не уважаю, и все.

Мы находим кафе неподалеку от вокзала, и водила рассказывает городские новости, в которых ни слова не слышу про барыгу и его жену. Значит, их тела еще не нашли. Что ж, отсутствие плохих новостей — это тоже новости.

Вернувшись в Евпаторию, нахожу Женьку, и тот показывает мне образец ствола на продажу. Еще один он сделал для себя. Молодец парень! Изредка езжу в Симферополь и встречаюсь с водилой, который меня чуть ли не другом называет и от которого я между делом получаю всю необходимую информацию, а она такова — ни одного слова про жмуриков в особняке я не услышал. О нападении на особняк было бы всем жителям известно, конечно. Так в чем же дело? Не ожили же они, в самом деле? Один раз мы проехали по той улице, и никаких ментовских пломб на воротах не оказалось, а вот окно в доме кто-то закрыл. Все это мне не нравилось. Хотя почему? Если никого не убили, значит, никто и не убивал.

В один из дней я отправился к Женьке в гаражи. Шел тихими улочками, смотрел на пыльные лопухи, замечая, как убыло отдыхающих. Тихое солнце висело над головой… Какое-то нехорошее, ноющее, как зубная боль, предчувствие… В последний момент я решил обойти автопарк и, спрятавшись за складами, понаблюдать за проходной. Сквозь ворота, сваренные из арматуры, виднелась Женькина мастерская, возле которой стояла белая тачка БМВ последней, кажется, модели. Раньше я здесь этой машины не видел. Через несколько минут из двери мастерской вышли двое крепких парней, сели в тачку и уехали. Ладони у меня взмокли, но я дождался Женьку, который скоро появился у проходной с каким-то мужиком-работягой. Незаметно я проследовал за ними. На одном из углов частного сектора они расстались, и я, стараясь остаться незамеченным, продолжил идти за Женькой. «Хвоста» за нами я не обнаружил. Догнав Женьку, я буркнул:

— Иди за мной. — И пошел вперед.

Впереди я увидел недостроенный дом и свернул к нему. Подходы к нему хорошо просматривались.

— Рассказывай, — попросил я оружейного мастера, когда тот оказался рядом. — Что за люди? Что им от тебя нужно? — Я старался говорить строго и сухо.

— Так ты все видел! — удивился Женька. Видно было, как он испуган.

— Без вопросов, пожалуйста. Теперь я тебя слушаю.

Женька помялся, почесал за ухом.

— Понимаешь, — начал он неуверенно, — я тут днями предложил одному… Револьвер ему предложил. Он обещал подумать, а сегодня приехали вот эти. Спрашивали, кому я еще предлагал, сколько сделал, кому продал. Лучше, говорят, вспомни…

Вот так вот! Мысли побежали одна за другой, и ничего хорошего они не предвещали. Мужика на рынке, у которого я брал сигналки, могут найти элементарно, а через него узнать о том, кто покупал.

— Ты уезжай лучше, — сказал вдруг мой оружейный мастер. — Наши мужики, кто тебя видел, дали твое описание. Эти все равно тебя найдут.

Женька был прав. Если местные бандиты даже в стороне от Симферополя отрабатывают все варианты с мелкокалиберным оружием, то дело мое плохо. Людей у бандитов достаточно, и работают они эффективней ментов-уродов. Может, выкинуть наркоту к черту? Но миллионы долларов на дороге не валяются. Нет, не валяются.

— Ладно, — сказал я Женьке, стараясь казаться спокойным. — Не знаю, отчего ваши всполошились, но оружие — это дело серьезное. Ты понимаешь. Под случайный «замес» я попасть не хочу, и поэтому следует базу поменять.

— Давай подождем пару месяцев, а когда все уляжется, продолжим.

На этом мы и расстались. Следующим утром, дождавшись, когда хозяева уйдут на рынок, я пробрался в их комнату и, найдя книгу, куда они записывали постояльцев, вырезал бритвой свои данные. Собрав нехитрые свои пожитки, свалил в Джанкой.

Револьвер на этот раз я взял с собой. Ствол на нем уже другой, да и в кармане бумажка о том, что оружие найдено и я собираюсь сдать его в милицию. Запасной ствол я оставил в камере хранения.

Джанкой как был сонным городишком, так и остался. В знакомом мне кафе я вижу все те же лица, но интересует меня лишь одно — Лика! И она здесь, машет мне рукой, словно старому знакомому. Я сажусь за столик и жду, когда она освободится.

— Привет, — говорит она.

— Здравствуй, — говорю я.

Она приносит мне кофе и апельсиновый сок.

— Надолго теперь?

— Не знаю. Еще не решил.

Ее зовут к соседнему столику, и я быстро спрашиваю:

— Когда ты освободишься?

— Я постараюсь в девять. Хорошо?

— Буду ждать тебя в девять у входа.

Целый день я болтаюсь по городу, потею в душных магазинчиках, брожу кругами по городку. Коротаю время. Сейчас бы в гостиницу, в душ. Но гостиница здесь одна, возле вокзала, и мне не хочется оставлять следов. От нечего делать стал читать частные объявления, приклеенные прямо на забор. Запомнил несколько адресов — там сдаются дома и квартиры. Может быть, пригодятся завтра, а сегодня мне, возможно, придется переночевать под открытым небом. После двух часов, когда закрывается местный рынок, городок пустеет. Машин на улицах больше, чем пешеходов. Иногда проезжают и иномарки, но старых моделей. К вечеру я превращаюсь в мятого, пыльного, пропотевшего гражданина, замученного красавца. Но Лика рада мне, и мы бредем по улицам, беседуя, будто старые приятели, встретившиеся после долгой разлуки. Я уже и не помню, что мне от нее надо.

А мне и не надо от нее ничего. Где-то около часа ночи она останавливается возле двухэтажного особняка и говорит:

— Здесь я живу.

Дом хороший, а на дороге напротив ворот стоит белая «девятка». Машина брата, наверное.

— Я зайду завтра в кафе.

— Конечно, заходи. А где ты остановился?

— В гостинице, — вру я, и мне отчего-то стыдно за эту безобидную ложь.

Замечаю поджарого смуглого мужчину лет тридцати в тонком летнем костюме. Лика настороженно смотрит на мужчину и предлагает нам познакомиться:

— Мой брат Анвер.

Мы пожимаем друг другу руки и перебрасываемся несколькими словами. Я понимаю, что без объяснений тут не обойдешься, и интересуюсь у Анвера, не собирается ли он в центр. Анвер, оказывается, собирается и готов меня подбросить. Лика машет на прощание рукой и убегает в дом. Мы подходим к «девятке». Анвер сперва чего-то ждет, а после говорит:

— Я понятия не имею, кто ты и откуда. Тебя в этом городе тоже никто не знает. Ты появляешься и цепляешь мою сестру. И мне это по-настоящему не нравится.

Я достаю сигарету, закуриваю и пожимаю плечами.

— Понимаешь, — пытаюсь найти слова, — в жизни часто живешь так, как складываются обстоятельства. Я действительно чисто случайно познакомился с твоей сестрой… Не хочу ей ничего плохого.

Анвер молчит, и мне хорошо видно, как желваки перекатываются у него на скулах. Чувствую, внутри начинает закипать злость, но злости в себе я сейчас не хочу.

— Знаешь что, — продолжаю я миролюбиво, — кажется, я не очень понят. Если ты посоветуешь держаться от Лики подальше или вообще уехать… Короче, я выслушаю тебя, но стану делать так, как посчитаю нужным. Я не хочу, чтобы мы стали врагами, Анвер.

После этих слов я ухожу и иду по ночной улице, коря себя за излишнюю болтливость. Анвер садится в «девятку» и уезжает в противоположную сторону. Неправильно, конечно, с первого дня вступать в конфликт с авторитетом этого города, но что сделано, то сделано.

Спешить мне было некуда, и я шел не спеша, направляясь к окраине Джанкоя, рассчитывая найти ночлег где-нибудь на природе. В каком-то пустынном переулке меня обгоняет машина и тормозит метрах в пятнадцати. Из машины пока никто не выходит. Далеко за моей спиной тускло светит одинокий фонарь. Локтем касаюсь ремня — револьвер на месте. Шаг за шагом. Иду вперед. Сразу четверо парней выползают из тачки. Двое подходят, и я говорю им:

— Умоляю вас, братки.

Они ждут продолжения, но слов больше не будет. Вместо слов бью ближнего ногой в промежность, а второму вонзаю ладонью в кадык. Какие еще речи, мать вашу! Прыгаю вперед, и третий пытается встретить меня ногой, но ты, парень, не гений дзюдо. И я не гений! Но у нас, парень, в Питере хорошая школа! Перевожу его удар в сторону, а правой бью между ног. Четвертый прыгает в машину и пытается воткнуть ключ в зажигание. Мне его становится жалко, и я просто выбрасываю его из машины на улицу. Пинком подкатываю к остальным, корчащимся на обочине. Плох тот, кто получил в кадык. Он хрипит, и глаза у него, кажется, вот-вот выкатятся на дорогу. Поднимаю его, обхватив сзади. Заставляю стоять, говорю, чтобы пытался вздохнуть глубже и сглотнуть слюну. У него получается, и теперь я знаю, что парень не умрет. Убивать или калечить — нет у меня таких планов в дружественном, надеюсь, теперь Джанкое. Нахожу у парней три газовых пистолета и один ТТ с тремя полными обоймами. На прощание поднимаю за шиворот водилу и объясняю ему:

— Не хочу ни с кем здесь ссориться. Понял?

— Понял. — Водиле по-настоящему страшно.

— Оставляете меня в покое. Понял?

— Понял. Понял я.

— Если натравите на меня своих дружков ментов, то тогда стану мочить всех подряд.

Забираю у них машину, пообещав утром вернуть. Подгоню, мол, ее к кафе часам к девяти. Выехав за город, съезжаю с дороги к какому-то каналу и торможу в кустах. Нахожу бутылку с питьевой водой и радуюсь — во рту после этих ночных развлечений пересохло. Веселая у меня пошла жизнь. Мушкетеры короля против гвардейцев кардинала. Если парни вломят меня ментам, то завтра в городе случится небольшое сражение. Двадцать четыре патрона в обоймах и семь в барабане. Это ТТ. И к моему штук тридцать. Рассматриваю ТТ. Из него я еще не стрелял. А из чего стрелял? В основном из старых охотничьих ружей. Школьный кружок — это не в счет. В училище раз из автомата дали пальнуть. Главное — это не из чего стрелял; главное — это то, что попадал. И еще попаду… У ТТ патрон мощный, а ствол длинный. А вот предохранителя у него нет, только предохранительный взвод курка. Постепенно возбуждение мое спадает, и я засыпаю, и снится мне мама — иду я с ней маленький на елку, в окнах домов горят разноцветные огни; я засунул ладошку в мамину варежку, и так тепло мне…

Я открыл глаза и не сразу вспомнил, где нахожусь. Но вспомнил и помрачнел, спустился к каналу и сполоснул лицо. Засунул стволы за пояс и подпрыгнул несколько раз, проверяя, как они держатся. Отлично. Под рубахой их вообще не видно.

Ровно в девять я уже подруливал к кафешке. Анверовской машины не было видно, но несколько других машин уже стояло. Закрыв тачку, спустился в кафе и сел за столик спиной к стене, чтобы сзади никто не смог подойти. Скоро в зале появилась Лика и сразу же подошла ко мне:

— Что-нибудь закажешь?

— Кофе и апельсиновый сок. Мой дежурный завтрак.

Она вернулась через минуту, и я с удовольствием сделал глоток из чашечки.

— Как вчера добрался до гостиницы? — спрашивает она. — Что тебе Анвер сказал?

— Все нормально, — успокаиваю я Лику. — Не уверен, правда, что мы с Анвером поняли друг друга, но это ничего не меняет. Ты мне нравишься, а не он.

Девушка заметно смущается и отходит к другому столику, куда подсели новые посетители. И тут — в зале даже света как-то меньше стало — я вижу, что на меня надвигается нечто огромное, настоящая гора в человеческом обличье. Вблизи таких здоровяков мне видеть не приходилось. «Гора», стараясь не раздавить стул, усаживается напротив. Молчит пока — только громко дышит. Если он в меня кулаком попадет, то я вывалюсь на улицу вместе со стеной. «Гора» начинает что-то бормотать в том смысле, что, мол, сейчас отправимся на прогулку и пусть я не рыпаюсь — просто так выйти уже не удастся. Откуда ни возьмись — еще трое местных мудозвонов оказываются рядом. Тут уж поздно думать. Без замаха бью «горе» пальцем в глаз, вскакиваю, резко рублю «гору» по шее ребром ладони. Шея у него, бля, железная! Ногой опрокидываю стол на сидящих напротив. Двое оказываются под столом. Успеваю выхватить ТТ и бью стволом в лицо третьему, опрокидываю мудозвона на пол. Но это, ребятишки, еще не все! Передергиваю затвор и вдавливаю ствол в голову «горы».

— Всем сидеть! — кричу как можно громче. — Никому не двигаться!

Краем глаза вижу, как Лика, стоя возле бара, закрывает в ужасе лицо руками, а бармен тянется к телефону. Вскидываю ТТ и стреляю по аппарату, который разлетается в пластмассовые дребезги. Хороший ствол, только громко бьет…

— Всем лечь на пол! — кричу, и все поспешно ложатся.

Неожиданно в зал входит Анвер, а с ним еще двое с пушками. Не даю им задуматься, стреляю поверх голов и приказываю бросить оружие, что те и делают без промедления.

— Вам тоже! Лечь, руки за голову.

Парни ложатся, и только Анвер стоит спокойно, глядя на меня с интересом и недоумением.

— Ну ладно, — говорит он. — Опусти пушку. На сегодня хватит.

— Пожалуй, хватит, — отвечаю ему. — Только я не уверен.

Он делает шаг ко мне, становится почти вплотную к стволу.

— Все. Перестань. Поедем лучше со мной, а то менты услышат, и придется с ними разбираться.

Вижу, как Лика плачет возле бара, и убираю пистолет. Подхожу к ней и чуть касаюсь плеча. Сказать мне нечего! Анвер уже в дверях, и я, переступая через лежащих, следую за ним. На своей «девятке» Анвер петляет по улочкам, и наконец мы останавливаемся возле одноэтажного дома с ухоженным садом. Анвер отпирает дверь, и мы входим внутрь. В комнатах приличная, хотя и не модная мебель, вазочки, телевизор, но порядок такой, что кажется — здесь никто не живет. Я провожу пальцем по серванту — пыли нет.

Анвер говорит, заметив мои действия:

— Это дом нашей мамы. Она умерла полтора года назад, но Лика все убирает здесь.

— Понимаю.

— Ты ведь в гостинице не остановился?

— Если проверял, то зачем спрашиваешь?

— Если хочешь, можешь жить здесь. — Анвер кладет ключи на стол. — Так как?

Киваю согласно, а затем интересуюсь:

— Почему такая перемена в отношениях?

Анвер подходит к окну и отвечает не сразу. На фоне окна хорошо видны его жилистая несколько сутулая фигура и выразительная форма головы.

— У тебя где-то возникли осложнения, — наконец проговаривает Анвер. — Если согласишься помогать мне, буду рад. Решишь уехать — оставишь ключ в почтовом ящике. С этой минуты у тебя в городе проблем нет. Отдыхай пока и… подумай до утра. Если нужны деньги…

От денег я отказываюсь.

— К утру я все обдумаю, — говорю Анверу. — Спасибо за гостеприимство. Вот ключи от «шестерки». — Достаю ключи из кармана и отдаю. — Ствол не отдам. Сопляку рано еще пользоваться этой игрушкой.

Первый раз вижу, как Анвер улыбнулся.

— Ладно, — соглашается он и уходит, оставив меня наедине со своими мыслями. Мыслей много, но одна из них очевидна: мои скромные возможности в этом городке оценили… Не успеваю и эту мысль додумать до конца — падаю, падаю, падаю прямо в одежде на кровать: спать.

Еще не знаю отчего, но вскакиваю с кровати, хватаю оружие и досылаю патрон в патронник. Встаю возле окна, прижавшись к стене, и только тогда начинаю понимать происходящее. Во дворе останавливается машина, из которой мирно вываливаются анверовские парни с пакетами и свертками. Вид у них миролюбивый. Да и Лика вместе с ними. Я толкаю раму и высовываюсь из окна. Лика и парни приветственно машут мне. Я им отвечаю, прячу оружие за ремень и иду навстречу…

Мы стоим друг против друга и молчим.

— Теперь все должно быть хорошо. Правда?

Лика поднимает голову, и в ее глазах я читаю искреннюю надежду. Мне становится действительно хорошо и просто, и я смеюсь в ответ:

— Конечно, Лика. Все уже хорошо!

— Сейчас ребята сделают шашлыки. У нас в саду мангал есть. Ты с ними подружишься.

— Шашлыки так шашлыки.

Иду знакомиться с парнями. Жмем друг другу руки, а один из них, Леха, у которого я пушку отобрал, хвастает, что у него еще одна есть, и обещает мне достать патроны к ТТ.

Уже мирный дымок струится между деревьями, среди которых я замечаю и груши. Я так их любил когда-то в детстве… К вечеру парни уезжают поддатые и довольные. Так можно и друзьями стать, хотя одна мирная встреча еще ничего не значит.

Сидим с Ликой в саду и молчим. Да и без слов покойно на душе. Южная ночь наступила быстро, и яркие звезды уже накалились в вышине. Лика кладет мне на плечо голову, но я побеждаю себя и отстраняюсь. Бормочу что-то про апельсиновый сок и холодильник. И вот мы пьем этот несчастный сок. Он очень холодный, он остужает, — теперь я уверен, что не должен переходить черты, за которой начинается несвобода, ведь именно несвободу приносят нам чувства, когда мы не сдерживаем их… Мы разговариваем. Лика шутливо жалуется на Анвера, который всегда разбирался с парнями, которые нравились ей и которым нравилась она. Я что-то шутливо отвечаю. У меня давно не было женщин, но с Ликой мне не хочется, как с обычной женщиной на ночь… Конечно, я не произношу этого вслух.

— Понимаешь, Лика. Еще не время…

Пытаюсь еще что-то сказать, но девушка закрывает мой рот ладонью. Ее длинные, до талии, черные волосы рассыпаны по плечам. Они пахнут чем-то легким и чистым, осенними садами, горным воздухом. Лика ниже меня даже на каблуках. Я боюсь касаться ее… Так мы стоим, кажется, вечность.

— Ты не думай, — нежно говорит она. — Я все понимаю. Я буду ждать…

7

Утром ни свет ни заря приехал Анвер. За чашкой кофе он рассказал, как на рынок Джанкоя неделю назад приехали «черные», торгуют мороженой рыбой.

— Наши пытались с ними поговорить, но те пригрозили ружьями, — поясняет Анвер.

— Где они остановились — знаешь? — спрашиваю я.

Анвер называет их номера в гостинице и объясняет, где остановился «пахан» торговцев. Оставляю ТТ дома — хватит с них и Женькиного револьвера.

— Поехали! — говорю я, и мы едем.

Когда Анвер останавливается возле гостиницы, я прошу его остаться в машине, и он сперва протестует, предлагая позвать ребят, но я отмахиваюсь и открываю дверцу «девятки».

Гостиница обычная. Сельская. В два этажа. И администратора не видно — это хорошо. По каменным ступеням, покрытым ковровой дорожкой, поднимаюсь на второй этаж и иду по коридору, ищу нужный мне номер. В конце коридора окно, сквозь которое пробивается солнце, высвечивая в гостиничном воздухе бесконечные пылинки, их медленное, словно сон, движение… Останавливаюсь возле двери, прислушиваюсь и негромко стучу костяшками пальцев. Раздается скрип пружин — это кто-то сползает с кровати. Через мгновение дверь открывается, и я вижу перед собой заспанную рожу кавказца. Впрочем, что мне его разглядывать? С ходу бью «черного» стволом револьвера в солнечное сплетение. Тот складывается, словно шезлонг на пляже, — добавляю ему в затылок. Еще один торговец делает попытку проснуться, но это у него не получается по двум причинам. Пить надо меньше. Или больше! На столе толпятся пустые бутылки и, будто Мамай прошел, валяются объедки, остатки неопрятной трапезы. Это причина первая. Причина вторая — рукояткой бью «черного» по башке. Первого волоку в кровать обратно и, связав за спиной руки подвернувшимся шнуром, добавляю для верности рукояткой в затылок. Спите дальше, дорогие нацмены! Иду в следующий номер. Потом — в третий и четвертый. С каждым разом техника движений все лучше и лучше. Стволом в живот, рукояткой в затылок. Всех-то дел пятнадцать минут! Чурки напились вчера и открывали не спрашивая.

Получается, как в игре на компьютере: пройдя первый уровень, перехожу на второй — сгоняю их пендалями в один номер. И вот сидят и лежат говнюки передо мной, каждый с вафельным полотенцем во рту. Слышу в коридоре звук шагов и вздрагиваю, готовый к бою, но это свои — узнаю голоса анверовских парней. Открываю дверь, в комнату входят человек семь во главе с Анвером, все с пушками, «великолепная семерка» почти. Сперва парни изумленно замирают, разглядывая торгашей с полотенцами, после начинают ржать, но Анвер цыкает на них.

— Где бабки? — спрашиваю у старшего «чурки», но тот мотает головой, намекая на то, что говорить не станет.

— Ладно, не надо пока, — соглашаюсь, а Анвер отправляет парней по номерам, пусть поищут.

— Что будешь с ними делать? — спрашиваю Анвера, а тот пожимает плечами:

— Пока не знаю.

— Забери их КамАЗы, два рефрижератора на стоянке.

— Можно. С документами проблем не будет.

Возвращаются из соседних номеров парни. Не нашли они ничего.

— Здесь пошмонайте, — приказывает Анвер.

Тут же под матрацем находятся пухлые пачки денег, завернутые в целлофан. Мы входим с Анвером в пустой солнечный коридор, и я говорю ему:

— Нельзя их здесь оставлять.

— А что делать с ними? Все равно придется отпустить.

— Можем мы их перевезти куда-нибудь в укромное место. Только незаметно.

Анвер согласно кивает.

— Тогда берем одного. Покажешь, где это. Потом всех остальных. Пускай парни их туда же привезут. А рефрижераторы надо где-нибудь спрятать, и легковушки тоже.

— Хорошо, — кивает Анвер и мрачнеет.

— Тебе войны с «черными» не выдержать, — говорю Анверу очень тихо.

— Да… Нет, не выдержать, — отвечает Анвер.

Мы грузим старшего торгаша в «девятку» и выезжаем из городка. Поплутав по пыльным проселкам, останавливаемся возле лимана. Зеленоватая вода мирно переливается под солнцем. Поднимаю камешек и бросаю в воду. Вода тихо булькает. Торгаш стоит и смотрит мне в глаза. Он уже обоссался от страха.

— Отвернись, — говорю, и торгаш покорно отворачивается.

Быстро, чтобы не думать, достаю револьвер и выстреливаю тому в затылок. Умершее тело падает в пыль, и видно, как сердце еще толкает кровь; смешиваясь с пылью, та становится черной, словно мазут. Я не смотрю на это.

— Неужели так надо. — Анвер не спрашивает, а просто проговаривает сквозь зубы. Струйка пота пробороздила его висок.

— Хочешь, чтобы такое же случилось с тобой и Ликой? «Черные» еще и поистязают…

— Нет, не хочу.

— Тогда давай остальных сюда.

Парни привезли торгашей. Еще одного, для примера, уложил я, одного — Анвер, на остальных парни попрактиковались. Теперь они повязаны навсегда. «Черные» не сопротивлялись, а только выли молитвы. Так и кончается жизнь. За мороженую рыбу. Парни привязали к телам камни и побросали в лиман. Рыба да раки съедят мясо… Из гостиницы «черных» выписали, и они как бы выехали в неизвестном направлении. Их сородичам, чтобы начать войну, нужны все-таки хоть какие-нибудь основания.

К обеду парней набивается полный двор. А машины все подъезжают и подъезжают. Наверное, вся бригада Анвера собралась, целая рота накачанных и короткостриженых крымчан. Никто не говорит о дневном происшествии, да и не все, думаю, знают детали, — атмосфера молчаливого возбуждения, одним словом. Костя, Иван, Саша и Петр — эти парни участвовали в акции возле лимана. Они бродят по двору серьезные, курят и смотрят в землю. Так и у меня недавно закончились игры и началась жестокая жизнь. Они переступили черту, и переступить ее оказалось просто — взять и пустить курок. Теперь они станут стрелять не раздумывая.

Вкусный шашлычный запах струится по саду. За столом Анвер обсуждает со «звеньевыми» задачи текущего дня. Пионерский лагерь какой-то или, не знаю, профсоюзная школа. Джанкойский район большой, и теперь Анверу за район отвечать. Слышу, как Анвер решает вопрос о том, что делать с машинами торгашей и как оформлять документы. Но это не мое дело… Я сижу чуть в стороне от стола, и в моих руках стакан сока и дымящаяся сигарета. Леха, крепкий, налитой парень, стоит рядом, словно адъютант. Он сегодня тоже был у лимана. Подходят рядовые из анверовской кодлы, протягивают ладони, представляются:

— Григорий…

— Будем знакомы…

— Василий…

— Привет, Василий…

Я приветствую всех, кто подходит. У меня же для них имени нет. Судя по всему, я становлюсь негласным лидером, но и этого мне не надо.

— Анвер, — я подхожу к столу, и Анвер поднимает голову, — надоел растворимый кофе. Хочу чашечку турецкого.

— Понятно, — кивает Анвер, и его губы складываются в чуть приметную улыбку.

— Леха! — кричит он, и Леха подбегает к столу.

— Теперь это твой личный телохранитель и водила. В любое время суток.

Судя по лицу, парень доволен. Анвер продолжает неприметно улыбаться.

— Тогда едем, водила, — ухмыляюсь я.

— Телохранитель, — серьезно уточняет Леха, и мы идем к его белой «семерке». Наворочал парень на тачку всякой мутоты, но водит хорошо. Скоро мы останавливаемся возле полуподвальчика кафешки, и я вхожу.

Здесь мне теперь рады — из-за столиков приветственные реплики. Вот и Лика в сиреневом платье, моя красивая девушка. Почти незнакомка. Мы садимся с Ликой за свободный столик.

— Леха, скажи бармену, чтобы нас обслужил. Пусть Лику заменит. Все равно возле стойки никого нет.

Парень побежал выполнять приказание, а мне становится неловко. Я еще не привык командовать людьми! Привыкну.

Лика что-то говорит мне, и я отвечаю. Какая милая капля родинки у нее на щеке. На стенах горят светильники. Здесь уютно и тепло. Совсем не так, как у лимана. Там дикие птицы, чайки, пикировали с криками к воде, когда парни топили трупы торгашей… Неужели я влюбился в эту фактически незнакомую мне девушку? Я читал раньше про древнего героя Ахиллеса. У того была пятка, в которую его убили. Так и любовь может стать пяткой… Какой бред в голове! Больше дикости, как можно больше. Пуля сперва, пуля, затем свобода. Но нет, я не могу без любви. Даже у диких чаек, наверное, есть любовь. Дикая, свободная любовь…

— О чем ты думаешь? — спрашивает Лика и наклоняется ко мне.

— Я думаю о тебе, — честно отвечаю я ей.

Ее глаза светятся радостью, она опускает веки. Снова смотрит мне в лицо. Ей хорошо от таких слов, а мне хорошо от того, что хорошо ей.

— Спасибо, — говорит Лика одними губами.

Вижу в дверях то, чего бы лучше не видеть. Человек-«гора» стоит и вертит головой. На нем кожаный пиджак сейчас лопнет. Левый глаз заткнут ватой. Кажется, это я ему воткнул пальцем в глаз. «Гора», переваливаясь всеми своими склонами и обрывами, движется в нашу сторону, и я уже готов второй глаз ему выковырять, но «гора» не доходит, останавливается, дышит громко, садится медленно за соседний столик. Леха прибегает из бара, садится рядом с «горой», поглядывает то на него, то на меня. Что ж, я готов. И если «гора» не придет к Магомету, то Магомет замочит эту «гору» до кучи.

У нас на столе кофе и фрукты. Лика ничего не замечает. Она смотрит на меня и ждет других слов. Она красивая. Она такая красивая. Просто не знаю какая…

«Гора» хмурится, жует губы, Леха ему что-то втолковывает. Затем они смеются и пожимают руки. Слава Богу. «Гора» пересаживается за наш столик, протягивает руку и бубнит дружелюбно:

— Николаем меня кличут.

— Привет, Коля, — пожимаю его огромную, словно лопата, ладонь. — Приятно познакомиться.

— И мне приятно, — бубнит Коля, поправляя вату в глазу, и неожиданно начинает смеяться. И я смеюсь вместе с ним.

Он извиняется за беспокойство и возвращается на свое место. На одного друга в Джанкое стало больше.

Я прощаюсь с Ликой, обещая подойти к закрытию. Машу рукой «горе» и двигаюсь к дверям. Леха обгоняет меня и открывает дверь. На улице душно. Чуть слышный запах моря витает в воздухе, хотя до воды далеко. Может быть, мне только так кажется.

— Послушай, Леша… — стараюсь подобрать слова.

— Я слушаю. — Леха преданно заглядывает мне в лицо.

— Тебя ко мне приставили в качестве швейцара?

— То есть? Не понял?

— Ты мне больше дверей не открывай. Я и сам себе открою. Ты лучше первым выходи и секи обстановку. А то пока ты возле дверей тусуешься, меня, да и тебя заодно, очередью из АКМа снимут не раз.

— Точно! — Леха даже бледнеет от моих слов. — Я понял. Все понял. Больше так не буду.

Какая очередь? Какие АКМы? Но дверей мне, правда, открывать не надо.

Народ уже разъехался, но Анвер по-прежнему сидит за столом и обсуждает с Сашей и, кажется, Петром текущие дела. Анверовские парни все на одно лицо. Кто-то выше, кто-то ниже, разные волосы, носы, плечи. Но все равно одинаковые.

— Не помешаю? — спрашиваю, а мне:

— Что ты! Садись, — отвечают, и я присаживаюсь к столу.

На скатерти крошки, недоеденные куски мяса в тарелках.

— Вот я и говорю, — продолжает Анвер. — Что нам с этим председателем делать? Мы с ним договаривались о мясе? Договаривались. Он его другим продал? Продал. И продал дороже. Мы денег до фига потеряли. Надо к нему ехать.

Парни кивают.

— Могу и я смотаться, — предлагаю Анверу. — Я ведь свободен. Что без дела сидеть.

— Тебе бы отдохнуть, — не соглашается Анвер, но я настаиваю.

— Ладно. — Анвер пожимает плечами.

— Леха знает, куда ехать?

— Знает. Он у нас все знает. — Анвер молчит, думает, а после предлагает: — Давай отойдем, поговорим.

Мы идем между фруктовых деревьев. Оса жужжит, словно дизельный двигатель.

— Только ты не мочи председателя. — Анвер смотрит исподлобья. — Нам еще этот совхоз пригодится.

— Не буду, — смеюсь в ответ. — Ты меня, похоже, за людоеда принял!

Анвер пожимает плечами неопределенно, и мы возвращаемся за стол.

Сперва гнали по шоссе, затем свернули на ухабистый проселок. Желтые деревья — кажется, вязы — росли на обочине. Одинокая женщина ковырялась в поле. Нравится мне здесь. Видел я уже много людей, а ментов — не видел. Только возле вокзала. Скоро сон сморил меня, и в нем я увидел хищно изогнутый клюв и вздыбленные перья, а услышав злобный клекот, проснулся… Наваждение какое-то. От духоты. Или от тех, от того мертвого мяса, валявшегося возле лимана…

Начинается поселок. По пыльной улице едет телега. Местный дурачок сидит возле забора на корточках. Среди садов белыми кубиками торчат дома.

В правлении совхоза тучная женщина говорит, что председатель поехал домой. Домой так домой. Едем по адресу. Председатель уже встречает нас возле крыльца. Видимо, ему уже из правления позвонили. Пытается улыбаться, но губы дрожат у гада. На нем светлая рубаха навыпуск и коротковатые спортивные штаны. Пузо смешным клином топорщит рубаху. Идем между яблонь к дому и проходим в комнаты. Пахнет свежевымытым полом. Женщина с тазиком. Жена. Платье на ней в цветочек. Улыбается нам и косится на мужа.

— Погуляй, Клавдия, — говорит хозяин, а та, пробежав взглядом по нашим фигурам, предлагает:

— Может, кваску холодненького?

— Иди, иди, — кривит губы председатель.

Мы остаемся одни. Я достаю из-за пояса револьвер и крошу стволом председателю зубы.

— Гнида, — говорю спокойно. — Ты слова не держишь.

Взвожу курок. Председатель мычит. Не понимаю слов. Кровавая струйка слюны повисает на губе. Убираю ствол и толкаю председателя. Тот падает в кресло и каменеет от страха.

— Плакайся, мужик. — Вытягиваю руку и целюсь ему в лоб. — Что сказать хочешь в оправдание?

— Подождите, подождите, — прорывает хозяина. — Я ждал вас. У меня готово все. Я приготовил разницу по деньгам. Не собирался никого обманывать…

— Если бы собирался, то был бы уже покойник, — перебиваю я, а Леха стоит у меня за спиной и молчит, учится. — Деньги давай. Быстро!

Убираю револьвер. Председатель вскакивает, открывает шкаф. Дверь скрипит противно. Рубаха у хозяина задирается. На розовой жирной спине волосы растут ежиком в районе позвоночника. Появляется целлофановый пакет внушительных размеров.

— Здесь… Тут… Все правильно… Я считал… — Бессвязное бормотание. — Два миллиона российских рублей. Можно не считать. Точно все. Как в банке…

— Считать не будем. — Я забираю пакет и бросаю Лехе. — Ладно, — говорю, — крыса, в другой раз думай. Думай! Понял? — Качаю стволом револьвера.

Председатель складывает руки на груди, словно молиться собрался. Но мы не в церкви.

В дверях появляется хозяйка с крынкой кваса.

— Холодненький, — говорит она.

— Спасибо, — отвечаю ей и делаю глоток. Леха тоже пьет.

Мы возвращаемся к машине, и я забираюсь на заднее сиденье. Ложусь и сразу засыпаю. Слишком много всего для одного дня. Во сне птицы бьют крыльями, и у меня нет сил отгонять их…

Анвер так и сидит за столом. Сколько можно есть! Хотя он не ест, обсуждает разное с друзьями. А что тут обсуждать? Деньги — вот они.

— Два миллиона, — говорю я.

— Они твои, — отвечает Анвер.

— Нет, — отказываюсь, но, чтобы не обидеть, соглашаюсь. — Ладно, возьму… Леха, отнеси в дом.

Леха относит. Мы уходим с Анвером в сад. Садимся там на низенькую скамейку, закуриваем. Молчим, молчим, молчим. У меня есть главный вопрос, и после молчания я задаю его:

— Какие у тебя отношения с Симферополем?

Анвер думает — и, кажется, он умеет это делать.

— Не волнуйся, — проговаривает он по слогам. — Если что-то будет, то ты сразу узнаешь.

— Спасибо… — И после паузы добавляю: — Пойду в дом. Умоюсь.

Во двор опять понаехало парней из анверовской дружины. Они обсуждают дневные новости, но мне до них дела нет. Вхожу в дом, в комнату и падаю на кровать. Насрать мне на птиц и их крылья. Пусть клюют во сне — это не страшно.

Просыпаюсь сразу и хватаюсь за револьвер. Но это только Анвер в комнате, сидит на стуле и курит, пуская табачные кольца в открытое окно.

— Что-нибудь случилось?

— Нет, все нормально. Зашел тебя проведать… Не выходят у меня из головы эти «черные».

— Не думай, — отвечаю, помедлив. — Те бы вернулись сюда. Всех бы перестреляли. Тебя первого. «Черные» делают это страшно. Я знаю. Не могу даже представить Лику в их руках… А ты еще и авторитет перед парнями поддержал. Если, конечно, для тебя авторитет что-нибудь значит.

Встаю и подхожу к окну. Парни садятся в машины, замечают меня, машут руками на прощание. Фонарь, висящий над воротами, высвечивает их загорелые простые лица. Такие профили и анфасы рисовали на плакатах в годы первых пятилеток. Но те времена кончились. Теперь это просто бандиты. Да и я теперь просто бандит. Одиночка. Дикий.

— Все будет нормально. — Я поворачиваюсь к Анверу.

— У нас нет семьи, — начинает Анвер после молчания. — Я и Лика. — Обычно он сдержан, но теперь в его голосе отчетливо слышна тоска. — Я и Лика — это вся семья. Мне не за себя страшно… То, что я делаю… Ты и сам понимаешь. Может, еще женюсь… — Анвер замолкает, затем хлопает ладонями по коленям, встает. — Хотел тебя спросить насчет сестры.

— Спрашивай.

Он мнется и не спрашивает.

— Анвер, — начинаю тогда я, — со мной не стоит общаться намеками. Мы теперь работаем вместе, и я считаю тебя своим товарищем. Твоя сестра мне очень нравится. Очень. Именно поэтому я не могу позволить себе с ней грубость. Ты мне можешь доверять. Между нами ничего не произойдет, пока я не буду уверен в завтрашнем дне. Хотя, не знаю, кто сейчас может что-нибудь сказать о завтрашнем дне.

Анвер улыбается уголками губ и не отвечает. Он меня понял, и ему стало легче. Всем нам стало легче после не договоренных до конца слов.

— Ты ей тоже небезразличен.

— Вот на этой мажорной ноте и поставим точку! — смеюсь я, и Анвер смеется вместе со мной.

Он выходит во двор. Слышу звук мотора и скрип тормозов. Беру в руки пакет с деньгами и разрываю полиэтилен. Выдергиваю несколько пачек и выхожу во двор. Леха ковыряется в машине, посвистывает. Бросаю деньги на капот.

— Это тебе, парень. Заработал.

Леха удивленно благодарит, но я не слушаю благодарностей и возвращаюсь домой. Проверяю «тэтэшку», засовываю за пояс джинсов. Смотрю в узкое зеркало, висящее на стене, и удивляюсь увиденному лицу. Я его забыл совсем. Нос заострился, стал похожим на птичий клюв, щеки впали, кожа потемнела, а волосы выгорели немного. Самодельный револьвер кладу под матрац и возвращаюсь во двор. Леха готов ехать, и мы едем.

На вокзале я забираю вещи из камеры хранения, и мы отвозим их домой. Да, теперь есть дом. Хоть на некоторое время. Я говорю Лехе, чтобы ехал к себе, но он протестует. Хочет быть настоящим телохранителем. Пусть будет. Но сегодня он не нужен больше. Когда Леха уезжает, я прячу кейс с кокаином на чердаке, зарываю в старые стружки. Револьвер, который мне изготовили в Евпатории, засовываю в сломанную ржавую плиту. Ее я нашел в сарае.

Ночь пахнет морем, хотя море далеко. Отчего так? Далось мне это море. Хватит мне и лиманов…

Встречаю Лику возле кафе и провожаю до дома. Она чего-то рассказывает про подругу. У той подруги скоро родится ребенок, а мужа скоро забреют в украинские солдаты. Пытаюсь отвечать, но получается плохо. Когда я заметил машину без огней, медленно ползущую за нами, то был готов убивать снова. Но это всего лишь Леха на своей тачке изображает телохранителя. Пусть изображает. Я прощаюсь с Ликой, целую ее в щеку. Иду домой по пустой улице. Уже с зажженными фарами вылетает Лехина тачка из-за угла и тормозит рядом. Радостная Лехина рожа высовывается в окошко.

— Садитесь, шеф, — смеется.

Я ворчу, но не отказываюсь, сажусь рядом с Лехой.

— Во-первых, не садитесь, а присаживайтесь. Сесть всегда успеем. Во-вторых, если хочешь меня называть по-иностранному, то зови боссом. — Шутка не удалась, но Леха слушает внимательно. Плевать мне. Я не артист эстрады.

— Хорошо, босс, — соглашается Леха. — Да, босс. Босс — это будет круче.

Мы останавливаемся возле дома. Судя по всему, Леха собирается охранять всю ночь.

— Девушка у тебя есть, Леха? Если есть, то забудет скоро.

— Босс, я вижу, как вы относитесь к женщинам, когда занимаетесь делом. Мне надо учиться.

— Ладно, езжай. Я устал. Теперь уже от тебя.

Леха уезжает, но недалеко. Слышу, как глохнет мотор на соседнем перекрестке. Может, его ко мне Анвер приставил шпионить? Все может быть. Я думаю. Странный, дикий мир. Семь трупов утопили в лимане. За это называют боссом, говорят «вы» и хотят брать пример. Но не я создал мир. Кто тогда? Кто-то…

…Море ползет сантиметр за сантиметром. И оно тоже хочет отобрать. Пусть попробует только. Чайки, буревестники, альбатросы — пожиратели падали и нечистот — кричат и каркают вокруг меня. И семеро простреленных торговцев, вся их замороженная-размороженная рыба тут. Все они хотят миллионов, но миллионов меньше, чем их… Я протянул руки — вместо ладоней увидел трехпалые лапы и когти. Тонкие птичьи костяшки, сильные и дикие. Море, чайки, трупы! Кокаина вам не будет никогда. Долларов вам не будет никогда. Ничего вам не будет никогда. Потому что дикая птица, ставшая человеком, — это еще страшнее, чем человек, и страшнее, чем птица…

8

Сон забывается сразу, но голова с утра раскалывается. В окне уже распустился теплый осенний день. Леха ковыряется в моторе. Похоже, он так никуда и не уехал.

— Эй, бодигард, иди кофе пить! — кричу.

— Как вы меня назвали, босс? Я не понял. — Парень стоит в дверях, большой и комфортный, словно пеликан.

— Бодигард, — повторяю я. — Телохранитель по-английски.

— Да, босс, — соглашается он.

Мы пьем кофе и съедаем по паре сладких рогаликов. Их испекла для меня вчера Лика. Оса, тяжелая и шумная, залетает в окно и, покружив, возвращается на свободу.

— Если ты меня пасешь, Леха, то это только потеря времени. — Смотрю ему в лицо цепко, но вижу только простую пеликанью обиду.

— Что вы, босс! Я буду последней сукой! Можете меня сразу пристрелить!

— Сразу, — ворчу я. — Насмотрелся американского кино… Впрочем, ловлю на слове… Тебе дома-то показаться не надо? Мать, отец… Я не знаю… Еще кто?

Леха мотает головой отрицательно.

Скоро приезжает Анвер и начинают подтягиваться его парни. Похоже, этот дом становится штабом местных «войсковых» соединений.

— Мне сегодня надо смотаться в Евпаторию, — говорю Анверу, когда мы остаемся одни.

Тот никак не реагирует, только спрашивает:

— Нужны парни для прикрытия?

— Возьму только Леху с машиной. И еще. Если на дороге шмонать станут, то лучше б заранее револьвер в машине спрятать. Посоветуй.

Анвер кивает понимающе и зовет Леху. Объясняет ему насчет тайника. Я отдаю револьвер бодигарду, а тот, дурак, счастлив. Хороший парень. Теперь я отвечаю за него.

— Сегодня у нас стрелка, — говорит Анвер, когда Леха уходит. — Заправилы из соседнего района. Хочешь поприсутствовать?

— Стрелка мирная? Как считаешь? — интересуюсь. — Я же ваших дел еще не знаю.

Анвер разводит руками неопределенно:

— Надеюсь, что мирная. Встречаемся мы с ними на канале. Я тебе план начерчу, хотя Леха знает место.

Мы молчим и пьем кофе.

— Ты отправь на место встречи группу ребят с оружием. Часа за полтора. Пусть они устроятся незаметно и возьмут под контроль все подходы и дорогу.

— Так и сделаем, — соглашается Анвер и идет во двор отдавать приказания.

Я нахожу Леху и спрашиваю — как далеко до канала ехать? Оказывается, близко. На тачке полчаса. У нас еще есть время для того, чтобы позавтракать у Лики в кафе.

— После канала поедем в Евпаторию, — говорю я.

— Есть, босс!

…Все-таки Леха — отличный водитель, думаю я, когда мы несемся по дороге на место встречи. Он мастерски вписывается в повороты. Ведет машину смело и одновременно осторожно… Все-таки Лика — отличная девушка, думаю я, когда Леха сворачивает с шоссейной дороги на грунтовку, — нежная, мягкая, нежная соловушка… В моей руке коробка из-под обуви. В коробке две обоймы к ТТ и куча патронов россыпью, засунутые в стоптанные мокасины. Это Анвер передал мне через Леху.

По грунтовке мы добираемся до лесополосы. Теперь и до канала рукой подать.

— Мы опаздываем, — начинаю я, но не успеваю договорить.

Знойный день рассекает звук, и я понимаю, что это выстрел. И еще. Стреляют за холмом. Теперь уже хватит думать. Рывком открываю дверь и вываливаюсь на дорогу. Достаю револьвер, передергиваю затвор, кричу Лехе:

— На тебе тачка! Ляг у обочины! Оставайся живым! — и бегу к холму, к деревьям, растущим перед ним.

Прыжок, еще один. Из-под подошв выкатываются камешки. Нога скользит, я падаю лицом в пыль. Успеваю уловить горьковатый запах полыни, поднимаюсь, бегу, перепрыгиваю через кочки и ямки. Долго, секунд десять, очень долго взбегаю на холм. А за ним — еще несколько пистолетных выстрелов. Вот и короткие автоматные очереди начинают долбить воздух. Сейчас танки, блядь, поедут.

— Конец Анверу! Конец мне! — кричу. — Нет еще, бляди, не конец!

На вершине холма я падаю в пыль и осматриваюсь. На берегу канала стоят знакомые джанкойские тачки — две «шестерки» и белая «девятка» Анвера. Правее сразу пять чужих машин. Джанкойские парни прячутся за колесами. Только Анвера отчего-то не видно. Неужели?!

И где прикрытие? Никто не стреляет со стороны лесополосы. Джанкойские зарылись в пыль и не отвечают на выстрелы. Чужаки от машин расползаются веером, скоро прижмут парней к каналу и перебьют на хер. Вот и автоматчик, встает, гад, не боится, двумя короткими очередями дырявит «шестерки». Да, я для них подарочек! Встаю на колено и не торопясь прицеливаюсь в автоматчика. Два раза спускаю курок и вижу — тот выгибается и падает в пыль. Вскакиваю и начинаю палить по всему, что шевелится. Меняю обойму, бегу к сдохшему автоматчику и палю без остановки. Хорошо засранцы шевелятся, бегут врассыпную. Троим только теперь не шевелиться никогда…

Фьють, фьють. Так свистит коростель. Это не птица. Это пули выбивают под моими ногами столбики пыли. Кто-то из засранцев очухался и старается завалить меня. Хер вам!

Падаю в прыжке к мертвому автоматчику, хватаю оружие, перекатываюсь по сухой земле, стреляю из ТТ туда, откуда стреляют в меня. Палят из лесополосы. Туда убежали, гады! Бегу и петляю на них. Никогда не стрелял из автомата, плевать, жму, тот встает на дыбы, прижимаю к плечу, жму, еще жму, пиздец им! Патроны кончаются, бросаю автомат в сторону. Бегу, петляю к деревьям. Там мужик, гад, мудак, сука, покойник почти, целится в меня, козел, из пистолета. Хер попадешь! Стреляю мимо, и затвор уходит. Надо менять обойму. Мужик стреляет. Хер попадешь!.. Потные руки скользят, пустую обойму никак не выдернуть. Катаюсь по земле, словно перекати-поле, этакий роллинг стоунз… Получается с обоймой. Вскакиваю и не думаю. А мужик, гад, мудак, уже чешет прочь. За деревьями тень его. Бью по тени, и тень падает.

Из-за джанкойских тачек выползают парни, поднимаются и бегут ко мне. Среди них и Анвер, живой. Слава Богу.

— Четверых парней убили, сволочи, — говорит он спокойно, лишь от нервного тика дергается веко.

Из-за деревьев выволакивают того, кто в меня не попал. Левая брючина у мужика набухла от крови.

— Я! — орет мужик бессвязно и пытается заткнуть дырку в бедре. — Нет, не я! Это Андрей Степанович и его сучка Инна! Мы хотели только пугать! Нет, не я!

— Суки! Подлые суки! — орет в ответ Леха. — Они Миху убили! — Леха плачет. — Моего друга Миху убили!

Мой бодигард выхватывает револьвер и всаживает всю обойму в раненого. Мужик все дергается и не умирает. Добиваю его в голову, чтоб не мучился.

А день такой же тихий и теплый. Солнечный день вокруг.

— Как такое могло получиться? — спрашиваю у Анвера.

Веко у него продолжает дергаться.

— Мы приехали на встречу и стали парковаться. А те открыли огонь прямо из машин. — Анвер говорит трудно, по слогам почти. — Моего водителя, Костю, сразу убило, но я успел выскочить и спрятаться за бетонной плитой. — Анвер показывает рукой в сторону канала. — Она осталась после облицовки канала. Спасла меня плита. Остальные — кто как мог. Мы специально оружие не брали, понадеялись на прикрытие. Пять человек…

— Так где они?! — перебиваю Анвера, но тот лишь непонимающе мотает головой. Похож он на белоклювого дятла.

Возле канала лежат восемь трупов. Еще и полдень не наступил. Боевая ничья. Четыре на четыре.

— Надо обшарить окрестности, — приказываю я. — Возможно, они подсуетились и парней из прикрытия встретили заранее и перебили. Заодно соберите стреляные гильзы и брошенное оружие… Машины придется сжечь. Все равно они как решето теперь…

В Евпаторию я сегодня не поеду. Большая работа впереди. Облить бензином все, что нужно сжечь. Пламя полыхнуло в небо. Постарались запалить так, чтобы не пострадали тела анверовских парней. Их надо хоронить по-людски. Еще предстоит разбираться с ментами. С ними Анвер договорится.

Обратно машину я веду. Анвер сидит рядом, а Леха и еще двое парней на заднем сиденье вытирают слезы, стараются сдержаться. Это вам не шутки — быть бандитами. Да, обратно едем, можно сказать, налегке.

9

Несколько дней уходит на подготовку похорон. В то же время Анвер улаживает дела с местными ментами и теми, кто приезжал из Симферополя. Я приставил к нему парней, велев не отходить ни на шаг, а сам остаюсь с Ликой. У нее в доме постоянно дежурят несколько человек с охотничьими ружьями. Почти у всех есть разрешения на охотничьи ружья. Охотники, мать их… Но это хорошо. Леха с дробовиком не отходит от меня сутками. Лицо у него мрачное, желваки ходят на скулах. Смотреть на Леху страшно. Представляю себя беспечной дичью, птицей, сидящей на ветке. Все-таки не дичь я…

Парней из прикрытия так и не нашли. Скорее всего, сбежали. Устанавливаю наблюдение за их родней. Те не кажутся особенно печальными, знают, выходит, что-то о пропавших. Выходит, что живы парни, продали, подставили Анвера возле канала. Ничего, когда-нибудь всплывут, проявятся. Вот тогда и пропадут по-настоящему.

На похороны съезжается весь район. Вереница машин растягивается километра на два. Небольшая у Анвера, а все-таки империя. Империя должна воевать. Воевать — значит хоронить. Мы и хороним. Только я кто в этой империи? Суворов? Чапаев? Еще тот полководец. Учусь в полевых условиях, осваивая разные виды оружия на ходу. Это легко. Если отпустил тормоза, стал диким, то нажимать курки и передергивать стволы — плевое это дело…

Я оружия пока не ношу. Ментов в городе много — вдруг решат потрясти. Хотя с ментами мы вроде сработались. Я отбираю парней для ночного дежурства, и те патрулируют город. Теперь менты по ночам могут смело жен крыть. В городе тихо. Город боится войны. Война фактически началась.

— Леха, — говорю я, — возле вокзала видели пикап. Желтый «фольксваген».

Парень теперь понимает меня с полуслова. Тут же находят машину, обыскивают. Испуганные водитель и еще двое мужчин показывают удостоверения российского телевидения. Их отпускают, и они счастливы.

Я часто теперь задерживаюсь в доме у Анвера. Сижу возле кровати и жду, пока Лика заснет. Она, словно больной ребенок, не отпускает мою руку. После уезжаю с Лехой. Тот, кажется, не спит вовсе — по ночам дежурит с дробовиком.

Как-то утром приезжает Анвер.

— Анвер, — говорю я, — это война. Если мы не уничтожим их верхушку, то они это сделают с нами.

— Согласен, — отвечает он. — Нужно убрать всего двоих человек.

— Ты знаешь, как до них добраться?

— Не то чтобы знаю… В районе мы имеем двух осведомителей. Среди ментов. Обещали дать точные адреса.

— Адреса за тобой. Я же отберу парней для акции.

Анвер выходит во двор к машине и возвращается со свертком.

— Возьми, брат. — Он достает из свертка новый ТТ и протягивает мне. — К нему и глушитель есть.

— Отличный подарок, брат, — благодарю я, принимая подарок.

Теперь мы братья. Всегда мечтал иметь брата. Сестра у меня есть, но она далеко.

— Ты мне жизнь спас, — добавляет Анвер, но я его останавливаю:

— Перестань, — говорю. — Просто теперь твоя очередь.

Лика, Анвер, Леха, братва — вот моя новая родня, семья. Мы не гангстеры, бандиты, головорезы, ушкуйники. Мы — семья.

Еще через день Анвер появляется с адресами. Менты запросто могут и подставить, но Анвер утверждает, что канал проверенный, дело теперь за нами. Анвер планирует акцию на послезавтра, и я соглашаюсь, киваю, слушаю, как он называет имена парней, которых возьмет с собой. Разговор происходит в кафе вечером. После кафе Леха отвозит меня домой, и я прошу его подождать в машине. Взяв револьвер, ТТ и глушители, набив карманы патронами, возвращаюсь. Хлопаю дверцей и называю Лехе адрес.

— Едем!

Леха соображает не сразу.

— Едем, — повторяю. — Если Анвер отправится с командой, а он так должен поступить, поскольку старший, то и его могут убить, и парней побьют. Тут работа для одного.

— Да, босс! — Леха матерится и врубает сцепление.

Мы пролетаем по темным улочкам. Какая-то вечная осень в Крыму. В Питере все с соплями давно и в шарфах. Нравится мне Крым и его пыльная красота.

Наша цель — Красноканальск, районный центр. Мы и подъезжаем к нему через пару часов. Бодигард мой делает несколько хитроумных маневров по дорогам, объезжая городок. Наконец мы останавливаемся на обочине, и Леха объясняет:

— Я этот Красноканальск знаю отлично. Нужные адреса ближе к северной части города. Нам лучше по городу не светиться.

— Отлично, Леха. Сейчас пройдемся, и ты мне покажешь дома, а после вернешься к машине.

— Это частный сектор, босс. Судя по номерам, дома находятся близко друг с другом. Метров сто.

— А менты тут бродят? Патрули?

— Ну, менты везде бродят.

— Понятно. Идем.

На улицах нет ни людей, ни фонарей. Только брешут собаки, твари, во дворах. Под ногами то пыльная земля, то гравий, то асфальт. Хочется идти на цыпочках, но это лишнее.

Сперва привинчиваю глушитель к ТТ, затем к револьверу из Евпатории. Делаю это на ходу, нечего терять время. Леха касается моего плеча и молча указывает на двухэтажный дом, который темной громадой вырастает за забором. Свет виден лишь на втором этаже. Проходим действительно метров сто, и Леха показывает второй дом.

— Отлично, Леха, — шепчу. — Вали теперь к машине.

— Может…

— Вали быстро, — кричу шепотом, и бодигард растворяется в ночи.

У забора кустарник, и, стараясь не касаться ветвей, я ныряю в него. Сижу на корточках и стараюсь думать — потом будет поздно. Сколько народа в доме и что за публика — неясно. Возможно, придется стрелять много, а в ТТ удобно менять обоймы. Им и поработаю. Все. Хватит шевелить мозгами. Запрыгиваю на забор и мягко, так птицы планируют, соскакиваю на землю. Оглядываюсь — собаки не видно. Кажется, я начинаю видеть в темноте. Везде тихо. Где-то далеко шуршит легковушка. Свет со второго этажа еле освещает двор, и я проскальзываю вдоль сараюги к крыльцу. А вот и собачья будка. Из нее торчит морда дворняжки, ей тоже жить хочется — она и молчит. Огибаю крыльцо и пробую заглянуть в окно. Тянусь на цыпочках, но ничего не могу разглядеть сквозь шторы. Так и продвигаюсь на цыпочках вокруг дома, держа палец на спусковом крючке. Сантиметр всего на себя — и кому-то могила. Натыкаюсь на веранду, шарю по двери, нахожу ручку — заперто. За верандой обнаруживаю окно с открытой форточкой. Ставлю ногу на жестяной подоконник, ухватываюсь за раму, подтягиваюсь. Подоконник только хрустнул негромко. Просовываю голову в форточку и разглядываю махонькую пустую комнату. Хорошо, когда видишь в темноте. Не бандиты в Крыму, а чайники. При элементарной постановке дела мне бы давно башку продырявили. Опускаю верхний шпингалет и с трудом, но достаю до нижнего. Почти падаю с подоконника, удерживаюсь, открываю раму и соскакиваю в комнату. Половица скрипнула и заткнулась. Шаг в коридор и рысцой по первому этажу — нет никого! По крутой лестнице очень медленно поднимаюсь на второй этаж. В щели под дверью свет. Плечом в дверь — сейчас всех без остановки мочить начну, палец сдвинулся на полсантиметра, но — нет и здесь никого.

«Что это! — опять начинаю думать. — Накололи? Подставили? Сейчас со всех сторон полетят свинцовые птенцы?»

Пробегаю по лестнице вниз — и в дверь. Прыгаю за собачью будку и падаю на землю. Псина в будке даже не дышит от страха. Жду. Целюсь. Жду. Хорошо, когда видишь во тьме. Тишина вокруг. Тишина может получиться и с людьми, но эта тишина пустая. Перебегаю вдоль сараюги к забору обратно и запрыгиваю на него. В кустах под забором шевелится что-то. Палец тут же сдвигается на полсантиметра.

— Босс, это я, — доносится шепот.

Спрыгиваю и кричу шепотом в ответ:

— Ты что здесь делаешь, идиот? Я б тебя сейчас завалил.

— Здесь никого нет, кажется?

— Никого. Смотрим следующий. Может, подстава?

— Все может случиться.

— И поэтому тоже держись подальше. Тебе все равно, даже если меня грохнут, надо выбраться и сказать Анверу, что нас подставили. Вали к машине и через час, даже если стрельбы не услышишь, уезжай. Обещаешь?

— Обещаю, босс.

— И еще…

— Слушаю, босс.

— Если что… Сам придумаешь, как Лике сказать. Понял?

Леха пытается протестовать, но я гоню его прочь. Не надо никаких нежных чувств. Это не Брестская крепость и Бородинская битва. Обычная бандитская быль. Смотрю, как Леха скрывается в проулке.

Может, теперь все видят в темноте? После Чернобыля? Все бывает. Скольжу вдоль заборов и перебегаю улицу. Вот и нужный мне дом со светом на втором этаже. Заглядываю во двор сквозь штакетник. Машин во дворе нет, только темный силуэт посередине. Это псина здоровая, готовая грызть чужих. Достаю револьвер и наворачиваю глушитель. Бью в животное три раза, и псина мягко, как-то игрушечно валится на землю. Свинчиваю глушитель и убираю револьвер. Снова беру в ладонь ТТ с глушаком — это для массового отстрела. Заборы мне не преграда — через секунду приземляюсь во дворе. Смотрю вокруг, словно прибор ночного видения, прислушиваюсь. Пусто и тихо. Левой рукой достаю запасную обойму и крадусь к дверям. Пробую толкнуть указательным пальцем — заперто. Мудаки, но не полные. На девяносто процентов только. Опять на цыпочках прокрадываюсь вокруг дома. Вот и открытая форточка. Заглядываю аккуратно — в комнате нет никого. Мудаки они все-таки на девяносто девять процентов… Все это мы уже проходили. Через минуту спрыгиваю с подоконника. Половица скрипит и затыкается. Второй дубль, как в кино, только собака другая… Выглядываю осторожно в коридор и делаю шаг. Второй делаю шаг и третий. В комнате напротив пусто и в следующей — никого. Заглядываю в следующую дверь — есть! На диванчике одетым спит мордатый мужчина. Рядом с ним также спит автомат Калашникова. Мудак, он и в Африке мудак… Подхожу на цыпочках и забираю автомат, перекидываю ремень через голову. Направляю ТТ мудаку в лоб и бужу пинком. Мудак пытается вскочить, но, ткнувшись башкой о ствол, ложится обратно.

— Тихо, — шепотом кричу охраннику. — Один звук — и ты покойник.

Тот только глазами моргает. Глаза у него круглые и как будто плоские, как у филина.

— Сколько еще людей в доме? — спрашиваю. — Кто такие?

Мудак сглатывает слюну и шепчет в ответ:

— Шефы. Двое наверху. И еще братва. Двое в охране. Тоже наверху.

— Молодец. — Простая мысль приходит ко мне, и я решаю попробовать. — Дом окружен. Если через двадцать минут я не вернусь или будут выстрелы, то все равно вам конец. Но мы вас убивать не хотим. Ваши шефы перешли у канала черту и будут наказаны. Жить хочешь?

— Да, да, — задергал головой мудило. — Жить хочу. Очень хочу.

— Тогда позовешь охрану вниз. Сам придумай. Хоть чай пить, хоть в карты играть. Когда спустишься, то скажешь, чтобы не дергались. Забери обратно. — Я протягиваю мужику «Калашникова», и тот удивленно берет оружие.

Уходит. Слышу, как скрипит дерево. За такой эксперимент могут сделать из меня решето. Прижимаюсь к стене за шкафом. Слышу, как тяжело спускаются охранники вниз. Появляются. Стволы автоматов смотрят в пол.

— Добрый вечер, — говорю и забираю оружие. — Присаживайтесь. То есть ложитесь.

Парни покорно ложатся на пол и складывают руки на спине. Выдергиваю у каждого брючный ремень и связываю кисти рук.

Теперь я поднимаюсь наверх, останавливаюсь в небольшом тамбуре возле двери. Палец уже соскучился по курку. «Подожди немного, подожди, — мысленно говорю ему. — Сейчас». Делаю вдох-выдох и врываюсь в комнату. Будущие покойники сидят и играют в карты. Край сознания ухватывает зеленое сукно старинного столика, стопку долларов и даму червей. А под ней «десятка» — десять красных, кровавых сердец. Палец уже давит и давит. В сердце, в лоб, еще в сердце и в лоб другому. Такая вот тихая война. Тэтэшка пукает, мозги разлетаются вдребезги — но тихо; оба гада дохнут, не успев и слова сказать. Тихая скучная мясорубка. Даже не соколиная охота. Просто ястреб птенцов поклевал.

Я обшариваю карманы брюк и пиджаки, стараясь не измазаться в крови. Забираю документы. Прислушиваюсь к улице, но там, кажется, ничего подозрительного. Меняю обойму и спускаюсь вниз. Охранники так и лежат на полу, а при моем появлении начинают крутить головами.

— Значит, так, — стараюсь говорить бодро и спокойно. — Конфликт урегулирован. Мы все-таки соседи, поэтому приезжайте в гости, станем дружить. А про этих… — Киваю на потолок. — Про этих забудьте. Найдете себе новых. Честных. Живите дальше.

Выхожу во двор, а там все та же ночь. Тело собаки поленом лежит посреди двора. Прости меня, пес! Стараясь не шуметь, перепрыгиваю забор и короткими перебежками вдоль разномастных заборов, ворот и изгородей покидаю славный город Красноканальск.

— Босс! — почти плачет Леха, а я обнимаю парня, и мне неожиданно тоже хочется заплакать.

— Все нормально, Леха, получилось. Можем отваливать.

— Я извелся просто! Такое ощущение, что месяц ждал!

— Забирай трофеи. На всякий случай спрячь в багажник под ветошь.

— Три АКМа, — почти поет парень. — Вот это улов!

Скоро мы уже едем по шоссейке прочь. Леха трендит всю дорогу, а мне становится безразлично и противно. Так реагирует организм на адреналин. Гадов или нет, но людей мочить — работа энергоемкая. Тупо смотрю на дорогу. В свете фар наивные мошки. Дорога пуста так же, как и душа после убийства.

В Джанкой прибываем часам к четырем утра. Леха тоже устал базарить, но в последний момент говорит:

— За наших, конечно, отомстили, босс. Но спасибо, что ихних парней не стали мочить. Войны не хочется.

По пути встречаем две наши патрульные машины, и те узнают нас, приветственно моргают фарами. Да, это вам не Красноканальск — в Джанкое все четко по безопасности. Возле анверовского дома дежурит несколько человек с охотничьими ружьями.

— Откуда, братва? — приветствуют нас.

— От верблюда! — смеется Леха в ответ.

Выходит заспанный Анвер, и мы отправляемся в сад поговорить. Я оборачиваюсь и кричу Лехе:

— Достань трофеи из багажника!

— Есть, босс!

Сперва Анвер не может понять, о чем речь, а после, понимая, говорит, что еще не проснулся, надо кофе хотя бы выпить. Мы возвращаемся в дом, и я еще раз рассказываю историю этой ночи с подробностями. Вспоминаю о документах и выкладываю их на кухонный стол. Все-таки один паспорт запачкался красным. Анвер выпил залпом несколько чашек кофе, а с меня достаточно и апельсинового сока, литровую пачку которого я достал из холодильника. Наконец Анвер в форме. Он встает. И я встаю. Мы обнимаемся. В его глазах слезы. Что это они сегодня все рассопливились?

— Не могу понять — кто ты такой? Да это и не важно. Ты мой друг, мой брат. Если тебе понадобится моя жизнь — можешь ее забрать.

— И ты мой брат. Можешь забрать и мою жизнь.

Получается в сцене много пафоса, но мы говорим ту правду, которую ощущаем.

— А теперь отдыхать, — говорит Анвер. — Ваш сон будут охранять.

— Ничего не имею против. Леху надо покормить. И спать. Долго спать.

Во дворе вокруг Лехи столпились парни. «Мудаки на девяносто процентов, — думаю я, но злиться нет сил. — Тут-то вас и мочить можно в свое удовольствие». Леха крутит в руках автоматы, что-то объясняет.

— Хорош, Леха, врать. Спать едем.

— Я не вру, босс. Все правда.

— Все равно едем.

И мы действительно уезжаем отдыхать, эскортируемые двумя машинами, полными членами местного охотничьего клуба. Будто на уток отправились поохотиться засветло.

…Помню, как наш класс принимали в пионеры. Вышли дети с барабанами и в красных галстуках поверх белых рубашек. Мы стояли гурьбой и волновались, боялись, что не всех примут за тройки. Мама сдала деньги на шелковый галстук, а некоторые родители купили своим детям галстуки подешевле. Пионервожатый держал руку поперек лба, а после мне повязывали галстук. Учительница пахла вкусными духами и подарила каждому новому пионеру по книжке. Коле, с которым я сидел за одной партой, досталась книжка про Сашу Чекалина, а мне — «Редкие птицы мира». Мы ее читали с мамой по вечерам. До сих пор я помню, как книга начиналась. А раньше помнил всю книгу наизусть.

«…Вымирание как одна из сторон естественного хода эволюции стало преобладать над возникновением нового, и причиной этого почти целиком является деятельность человека… Птицы как особый класс позвоночных животных возникли около 80–100 миллионов лет назад. Многие представители современных семейств и некоторых родов птиц известны с нижнего эоцена, то есть имеют возраст около 40 миллионов лет. В течение этого огромного промежутка времени бывали периоды, когда какая-либо таксономическая группа птиц процветала, затем угасала и исчезала полностью. Например, гасторнисы, диатримы, палелодусы, галлинулоиды. Это были в основном крупные бегающие или плавающие птицы, неспособные летать. В уничтожении дронтов и моа, несомненно, приняли участие и наши предки. И сейчас продолжается процесс уничтожения…»

10

Открываю глаза и смотрю на стену. На стене висят часы с кукушкой, но они давно не работают. Поднимаю руку и смотрю на свои. Шесть часов. Восемнадцать часов. Почти вечер. В голове еще шевелятся картинки сна и быль прошлой ночи. Надо вставать. Подхожу к окну — во дворе неутомимый Леха треплется с парнями из анверовской дружины.

— Как дела, ребята? — кричу в окно, а Леха кричит в ответ:

— Обед стынет, босс!

А есть-то хочется чертовски.

Парни накрывают стол под деревьями, на которых листва совсем пожелтела. Сад, дома и небо такие теплые на вид. Просто не верится, что скоро зарядят дожди и в непролазную грязь превратится земля… Все движется и все изменяется, но как-то не так. Если бы все становилось лучше и лучше… Умываюсь и чищу зубы пастой «Лесная». Откуда она только взялась? Приятный, дикий запах леса. А бриться лень, но все-таки бреюсь. Лицо у меня какое-то новое — кожа плотно обтягивает скулы, глаза запали и смотрят зорко. Лицо мне нравится.

За обедом узнаю новости. Из Красноканальска приехала целая делегация, и сейчас в центральном ресторане идут переговоры.

— Надеюсь, на этот раз без фокусов?

— Полная капитуляция, босс, — отвечает Леха, а кто-то из боевиков поясняет:

— Все машины мы проверили, самих обыскали. Но вежливо. Все под контролем.

— Как им наш визит — понравился?

— Так понравился, что решили нанести ответный. Чтобы мы их второй раз не навещали.

Съедаю тарелку борща и прошу добавки. В красном бульоне среди тонко нарезанных свекольных ломтиков лежит добрый оковалок говядины.

После курю, пускаю дым в набухающее вечером небо.

— Поедешь со мной в Евпаторию? — спрашиваю Леху, а тот только пожимает плечами: о чем речь, босс?

Мы едем в кафе, где я застаю Николая, человека-«гору», беседующим с Ликой.

— Привет, Коля!

— Здравствуйте.

«Гора» поднимается, жмет руку и уходит. Мне нравится видеть, что Лика рада мне.

— Я сегодня уеду… — Лика вздрагивает, и я поясняю: — Совсем ненадолго. Я зашел на минуту, только предупредить.

— Буду скучать.

— Не скучай, Лика.

После кафе Леха отвозит меня в центральный ресторан. Надо все-таки посмотреть, как идут мирные переговоры. Может быть, там уже гора трупов. Но трупов пока не видно. Рожи у народа красные от выпивки, есть и просто пьяные. Оркестр на низенькой сценке наяривает «конфетки-бараночки». На лицах музыкантов гримаса ужаса. Перед сценой пляшут в обнимку анверовские и красноканальские боевики. Несколько местных девок замерли, забытые, за столами. Да, здесь не блядки сегодня, мужские мирные базары.

Меня замечает Анвер и зовет к себе. Возле него сидит большой красноканальский парень, и еще двое подходят. Мы жмем друг другу руки. Парня зовут Сергей, и он благодарит и благодарит непонятно за что. Не сразу узнаю в нем того автоматчика, которого прошлой ночью пожалел. Выходит, правильно сделал.

— Теперь все контакты станем поддерживать с Сергеем, — объясняет Анвер. — Все деловые и, надеюсь, дружественные контакты.

— Да, — соглашаюсь и смотрю на нового красноканальского лидера. — Сергей — парень отличный. Все понимает. И главное — быстро.

Сергей чуть наклоняется ко мне и произносит, как мне кажется, искренне:

— Мы теперь твои должники. Спасибо.

Еще раз жмем друг другу руки. Находим с Анвером укромный уголок, и я сообщаю ему свое намерение съездить в Евпаторию.

— Езжай. Ты давно собирался. Давай я тебе трезвых парней для прикрытия соберу.

— Хватит и Лехи.

Прощаюсь и с Анвером. Леха тут как тут. Проходим через ресторанный зал к выходу, пожимая руки братве и отвечая на довольно бессвязные реплики приветствий.

История закончилась миром. Всего-то десять трупов на два крымских городка.

Опять стемнело. Жизнь пошла в темноте.

— Я стволы в тайнике спрятал, — говорит Леха, когда мы выезжаем из Джанкоя. — Стрелять-то придется много?

— Понравилось, что ли? — спрашивав хмуро, а Леха только мотает головой:

— Если надо. Лучше самому стрелять, чем в тебя попадут.

— Это верно, — соглашаюсь и замолкаю.

Быстрый вечер опустил занавес, и мы летим по шоссе. Хорошо думать в дороге, и я думаю. Мысли причудливо расползаются. Появляются сами по себе, сплетаются в причудливые кружева. Мысли. Все эти маленькие победы. Маленькие радости с пионерской стрельбой. Я закрепился на одном месте и веду активный, даже слишком активный образ жизни. О таком парне молва пойдет, пошла уже. И дойдет, дошла уже до Симферополя, а в этом Симферополе не мудаки типа красноканальских, они быстро сообразят и начнут проверять. Наркомафия может и ментов прислать. Тут уж Анвер не отбрешется. Могут и без ментов весь Джанкой завалить. Куда Анверу с охотничьими ружьями и парой ржавых автоматов против современной индустрии убийства. Если меня найдут, я сразу труп. Анвер труп, все его друзья трупы. И Лика… Этого невозможно даже представить и нельзя допустить. Если мне исчезнуть, то… Тогда все устаканится. Красноканальских Анвер уже под себя подмял. Это я стал фактором риска. Не стоило брать кокаин. Как с Ликой расстаться? Что подумает она? Нет, у этой истории нет будущего. Только будущие смерти… Помню, в школе учили: «Над седой равниной моря гордо реет Буревестник…» Нет, правильно будет: «Над седой равниной моря ветер тучи собирает. Между тучами и морем гордо реет Буревестник, черной молнии подобный». Я во что-то превращаюсь последнее время. Во что-то новое для себя, чего не ожидал раньше. «То крылом волны касаясь, то стрелой взмывая в тучи, он кричит — и тучи слышат радость в смелом крике птицы». Сперва меня прижали «черные» в Питере, и жажда жизни заставила стрелять. Теперь просто к этой жажде добавился странный интерес ходить по лезвию. «В этом крике — жажда бури! Силу гнева, пламя страсти и уверенность в победе слышат тучи в этом крике!» Интерес к борьбе выше интереса к материальным ценностям. Смешно даже — тачки, деньги, шмотки, жратва дорогая. «Чайки стонут перед бурей — стонут, мечутся над морем. И на дно его готовы спрятать ужас свой пред бурей». Дух укрепляется от схватки к схватке, начинаешь по-умному презирать смерть, и люди, окружающие тебя, это чувствуют. «И гагары тоже стонут, им, гагарам, недоступно наслажденье битвой жизни: гром ударов их пугает». И надо отвечать за тех, кого любишь и кто не может, как ты. «Только гордый Буревестник реет смело и свободно над седым от пены морем». Даже нанося смертельные удары, следует сохранять хоть какие-то моральные ценности. Хищный зверь искренен в своих действиях и убивает, когда хочет есть. Но не уничтожает всех и вся без разбора. «Вот он носится как демон, — гордый черный демон бури… В гневе грома чуткий демон… Это смелый Буревестник гордо реет между молний…» Только не быть мудаком. Уровней мудачества много. Мудак — это уже не Буревестник, это труп. Как не быть им?! Все религии мира настаивают — не убий. Все равно убиваем. Дикая природа внутри нас сильней. Если не убиваем себе подобных, то убиваем мир, в котором живем. Например, калонектис диомедиа — средиземноморский буревестник — крупная птица, серовато-коричневая сверху и белая внизу, с желтым с темным кончиком клювом, красноватого цвета ногами и клиновидным хвостом. Большую часть года буревестники кочуют в поисках пищи. Грязь в море и охотники. Туристы траханые. Вот и осталось возле Корсики четыреста пар, двадцать пар на островах Тремити. Немного в Эгейском море, немного в Черном. То же самое и с орлом-могильником. Со всеми птицами. Но буревестники станут защищаться…

Я проснулся, когда машина подскочила.

— Черт! — ругается Леха. — Мало ям, так бугры пошли на асфальте!

— Где это мы едем? — спрашиваю я.

— Уже скоро Евпатория будет.

11

Когда днем спишь, то дней не чувствуешь. Зато ночи становятся бесконечными, как дни.

Мы останавливаемся на окраине города, прямо на обочине шоссе возле столба с обрывками проводов на макушке. Леха ждет указаний, а я курю, стараюсь собраться с мыслями. Табачный дымок поднимается от сигареты и уплывает в приоткрытую дверь тачки. Наконец я объясняю, куда ехать, и мы едем. Вот и Женькин дом — здесь живет оружейный мастер. Велю Лехе включить фары, и мы проезжаем мимо на габаритных огнях. Возле дома чисто. Объезжаем соседнюю улицу — и там нет ни людей, ни машин. Велю Лехе остановиться на ближайшем перекрестке и добираюсь до нужного дома пешком. Прохожу во двор и стучу в дверь.

— Кто это? — слышу испуганный голос и отвечаю так, чтобы можно было узнать мой голос:

— Свои. Это я, Женя.

Открывается дверь, и я вхожу на просторную кухню. Здесь густо пахнет яблоками, они и лежат спелыми кучками в мисках и тазике. Мне запомнился оружейный мастер своим простоватым, довольным жизнью видом, но теперь я вижу какое-то издерганное существо, небритого молодого мужчину, помятого и неухоженного.

Я сажусь на стул и достаю сигарету:

— Что-то случилось? Вид у тебя неважный.

Парень садится напротив меня на продавленный диван и вдруг начинает плакать, по-бабьи размазывая слезы по щекам.

Отбрасываю сигарету и присаживаюсь рядом.

— Э-э, парень! Почему плачешь? Слезами делу не поможешь. Рассказывай — что стряслось?

Наконец парень успокаивается.

— Все уничтожено, — говорит он. — Уничтожено все. Абсолютно.

— Жень, выражайся яснее. Что именно уничтожено? — Приходится с ним объясняться, как с ребенком.

Парень стягивает тельняшку, в которую был одет, и на его жилистом, крепком торсе я вижу множество желтых уже синяков и почти заживших ссадин.

— Да, — только и вырывается у меня. — Это аргумент. Кто поработал?

— Когда ты приходил последний раз. — Женька опять начинает всхлипывать. — Через несколько дней после тебя явилась ко мне домой целая команда. А у меня Таня… — Губы у Женьки кривятся, но он сдерживается и продолжает: — Таня была у меня. Моя невеста. Нас уволокли в тачки и отвезли, — не знаю, куда отвезли. Стали меня бить. Про тебя команда все знала — где жил знали, но данных у хозяев в книге не нашли. Говорят, ты все уничтожил. А если уничтожил — так между собой говорили, — то, значит, мог быть причастным к какому-то делу в Симферополе… И еще эти подонки знали, что я с тобой общался. И били снова меня. Потому что не верили, что я о тебе ничего не знаю… Твой новый адрес. И всякое такое. После их пахан явился и тоже спрашивал. И тоже не верил, но не бил, потому что били другие… После… Нет, не могу! Нет, знай… После их главный пидер мою Таню насиловал, а мне велел смотреть. Если не буду смотреть, он сказал, то ее убьют. Ты во всем виноват. — Женька замирает вдруг и поднимает глаза, а в глазах огонек сумасшедшинки. — Так это ты, сука, во всем виноват!

Еще минуту назад он казался совершенно сломленным. Женька молниеносным движением хватает со стола длинный кухонный нож и бросается с ним на меня. Успеваю перекатиться по дивану и встать на ноги. Уворачиваюсь от второго удара и не сильно, но точно укладываю парня ударом локтя в висок. Женька роняет нож и лежит без движения несколько минут. Живой. Мне тоже надо перевести дух. Такая вот жизнь. Кишки могут выпустить на ровном месте.

Сажусь на стул обратно и грызу яблоко. Мой оружейный мастер открывает глаза, и я вижу в них ненависть. Меньше ненависти, но ненависть есть.

— Очухался? Тогда меня послушай. Ты, когда делал ствол, знал, на что идешь. Это же не сувенир! Брал деньги за оружие, значит, брал и ответственность. А вот зарыл себя сам. Мы же договорились — рынок оружия я беру на себя. — Стараюсь говорить спокойно и так, чтобы до него доходил смысл произносимого. — Ты зачем полез к братве оружие предлагать?

— Ты же исчез, — отвечает Женька, а это значит — он готов к диалогу.

— Почему, я тебя спрашиваю, ты здесь сидишь после всего?!

— А что мне делать?

— Я тебе скажу почему. Ты трус по жизни! Сам провалил дело, подставил девушку и защитить не смог. А теперь все валишь на дядю и за ножи хватаешься! Я бы уже умер, если б такое с моей невестой произошло. Или перебил полгорода. Почему ты, гнида, сидишь тут?!

Парень закрывает лицо ладонями, а я встаю и начинаю ходить по кухне. Курю. Стараюсь остановить себя — нечего заводиться.

— Она в больнице, — хрипло проговаривает Женька сквозь ладони. — У Тани психический шок. Вдруг она не выживет… — Женька отнимает руки от лица и вдруг произносит быстро и возбужденно: — Они забрали мой пистолет. Если ты свои не продал еще… Отдай мне! Я верну деньги!

На кухонном столе банка с окурками. Тушу сигарету и сажусь напротив парня. Стараюсь говорить почти ласково:

— Какие деньги, Жень? Это и меня касается. Согласен — моей вины тут тоже хватает…

— Так ты мне отдашь пистолет?

— Подожди. Давай все по порядку. Рассказывай — кто такие? Кто где живет? Кого и где можно найти? Давай-ка все обсудим в другом месте.

Парень стягивает тельняшку и надевает джинсовую рубаху. Машинально проводит руками по светлым волосам и идет за мной. Мы выходим на темную улицу, находим Лехину машину на перекрестке. Леха говорит Женьке:

— Привет, — а тот лишь нервно кивает в ответ.

Выезжаем за город на пустырь. Когда-то здесь находилась свалка, но бульдозеры уже расчистили землю от хлама. В черном небе поперек звезд продвигаются проблесковые огоньки. Это самолет. Летит куда-то.

Женька снова молчит, только дергает головой, словно оранжеволобый попугайчик-какарики. Видел я однажды такого. Пересказываю Лехе вкратце то, что случилось с моим оружейным мастером.

— Ну, бляди! — рычит бодигард и бьет кулаком по рулю.

— Машину не ломай, — прошу я.

— Мы этих сук уделаем! Оттрахаем мразей, как захотим! — Леха рывком открывает дверь и выпрыгивает из машины.

Женька и я — мы выходим следом, смотрим, как бодигард роется в багажнике. В багажнике несколько тайников, и скоро оттуда появляется мой револьвер. Затем Леха достает ТТ и четыре обоймы к нему. Вот и «Макаров» с четырьмя обоймами. К ним добавляется АКМ с тремя рожками, а на десерт — три гранаты Ф-1. Я стараюсь не удивляться арсеналу. Чего уж тут удивляться. На войне как на войне. Война вокруг — эволюционный отбор.

— Соображаешь в правильном направлении, — только и говорю я одобрительно. — Жаль, что не присобачил к тачке вместо прицепа дивизионный миномет.

— В следующий раз можно и миномет. — В Лехином ответе нет и намека на шутку.

Начинаем делить оружие.

— Возьми автомат, Леша, а Евгений пусть попробует ТТ. Чтобы с «макаровым» работать, надо навык иметь. Я и сам из него не стрелял, но у меня есть еще один револьвер.

Одну гранату забирает Леха, а две другие я оставляю себе. Женька обойдется и без гранат. У парня психологическая травма. Он нас всех запросто подорвать может… Интересно, что бы подумали братва в Джанкое и сам Анвер, если б узнали — я всего два месяца практикуюсь в стрельбе. Юность и тайга не в счет. Но если есть извилины какие, то это просто. Думай и не бойся делать. И, как говорится, побольше практических знаний. Да уверенность в себе на двести процентов…

Садимся в машину. Леха включает зажигание и смотрит на меня — ждет указаний.

— Значит, так, — говорю, — если в городе менты останавливать станут — отрываемся. Ночью не возьмут. Но если что — бить на поражение!

— Хорошо. Тогда две минуты подождите. — Леха глушит двигатель и выпрыгивает из машины. — Номера поменяю, — объясняет он, наклонившись к окошку.

Мой бодигард возится с номерами, а на заднем сиденье дергается Женька.

— Я вот что думаю, — начинает он, но я обрываю:

— Следовало раньше думать, а теперь вредно. Теперь дело надо делать.

— Хорошо, — выдыхает он в спину мне.

— О’ кей, босс! — Леха опять за рулем, и машина через мгновение срывается с места.

Едем по ночному городу, не включив даже габаритных огней. Женька объясняет, как подъехать к дому местного «папы». Лехин автомат я пока держу у себя между коленей. Минут через пятнадцать останавливаемся на углу какой-то полутемной улочки. Частные дома один за другим. Леха остается в машине, а мы с Женькой идем в разведку. Вдоль заборов удобно протоптана дорожка, и скоро перед нами вырастает силуэт искомого дома. Куча всяких построек вокруг, а во дворе возле парадного входа две иномарки изволят почивать — «мерседес» и «вольво» из последних моделей. Мокрый, мать его, асфальт! Окна в доме освещены, и это значит — по двору незамеченным не пройдешь.

— «Паханский» вижу «мерседес», — шепчет Женька, заикаясь от волнения. — А «вольво» — это его первый человек. То есть не машина, а друг.

— Еще раз спрашиваю — это они нам нужны?

— Они. Да-да, они, они.

— И это хорошо. Правильно.

— Больно народу много. Может, стоит подождать, пока толпа разъедется?

— Я же тебе говорил! — кричу шепотом. — Думать следовало раньше! А теперь надо работать. Радуйся, что они в кучу собрались. Нам не надо будет за ними по городу гоняться.

— Хорошо, я готов. Честно.

Возвращаемся к машине. Леха ничего не спрашивает, только смотрит вопросительно. В двух словах рассказываю — он понятливый. Выкуриваем по сигарете и идем обратно к дому по дорожке. Слышу, как Леха за спиной передергивает затвор автомата. Я достаю из заднего кармана джинсов глушитель и не останавливаясь наворачиваю на ствол револьвера, затем досылаю патрон в патронник «Макарова», ставлю на предохранитель. Несколько не доходя до «паханского» дома, останавливаемся, и я показываю Женьке, как ставится ТТ на предохранитель курком. На Женьку я не рассчитываю особенно. Да мы и с Лехой справимся.

Подходим к воротам. Они хоть и стальные, но довольно низкие. Хотя бы колючей проволокой поверху обмотали!

— Делай как я, — шепчу и прыгаю на ворота.

Вот и собака слева на цепи. Успевает тявкнуть только раз, получает животное пулю в лоб и умирает. Прости, зверь, это лишь естественный отбор.

Быстро меняю стреляную гильзу на патрон и спрыгиваю с ворот во двор. Парни приземляются за мной. Хоть и светло во дворе, да пусто. Перебегаем освещенное пространство и прижимаемся к стене. Вдох-выдох, выдох-вдох. Всего две ступеньки перед дверями. Ручка в двери латунная, литая, приятная, теплая на ощупь, похожая на рукоять казацкой шашки. Но шашек не будет. Не будет стрел и копий… Дверь-то открыта! И здесь мудаки девяностодевятипроцентные!

За дверью что-то вроде большой прихожей. Пусто. Сверху доносится музыка. Лишь пара секунд у нас оказалась, чтобы осмотреться. Слева из коридорчика появляется какой-то громила — стреляю ему в лоб. Башка разваливается на две половины, и так, без башки, громила сползает по стене на пол.

— Хорошие глушители делаешь, — бормочу я, а Женька за спиной только нервно дышит, громче, чем выстрел с глушителем.

Сворачиваем по коридорчику влево и оказываемся в небольшой комнатке с диваном, телевизором и журналом «Плейбой» на журнальном столике. Тут, видно, охрана отдыхает. Мудаки девяностодевятипроцентные. На диванчике лежит рубаха из тонкой белой ткани, и я рву ее пополам.

— Повяжи на лицо, — приказываю Женьке.

Тот повязывает. Повязывает и Леха. Нахожу белую косынку и повязываю ее на лицо себе. Какое-то «белое братство». Какое еще «белое братство»? Чушь.

— Зачем это надо? — бубнит из-под повязки Леха. — Все равно всех валить.

— Затем! — бормочу. — Ты что — станешь убивать женщин? Или детей?

— Понял, босс.

Выходим из комнатки в коридор и осматриваем первый этаж. Пальцы наши лежат на курках. Нажимать легче, чем ждать. Внизу никого нет. От людей остались следы — окурки в хрустальных пепельницах, кожаная куртка, лежащая на столе, надкушенное яблоко, лежащее на куртке… Но людей нет.

Дом огромный. Главное — не заблудиться. Кажется, наверх ведет только одна лестница. Стараемся не скрипеть. Поднимаемся.

Снимаю пистолет с предохранителя. На втором этаже квадратная площадка перед открытыми стеклянными дверями. Останавливаюсь, поднимаю руку, и парни останавливаются за мной. На площадке темно, а в зале света до хрена. Там я вижу кучу людей, сидящих за роскошным столом с фужерами, шампанским, зарезанным и зажаренным поросенком поперек стола, много молодых еще мужчин, несколько девиц с ними, лет по двадцать девицам. Вот женщина средних лет с сединой в волосах, с седыми серебряными украшениями на шее и пальцах. Говорит она что-то, улыбаясь. Кому говорит? Пара мужиков в летних пиджаках. У одного шрам, кажется, над бровью. Атаманы местные, вот они… Все это я прочитываю взглядом за одну секунду.

— Гоу, — говорю сам себе и впрыгиваю в зал.

Двумя ладонями держу «Макарова» и направляю на стол. Кричу, чтобы никто не пытался рыпаться. Леха уже проскочил в дальний конец зала и поднял автомат. С автоматом и тряпкой на лице он похож сразу на Рембо I и на Рембо II. Голоса за столом стихают, они просто затыкаются. Привыкли, поди, в других стволами тыкать, а на себе этой науки еще не проходили… Я подхожу к музыкальному центру и поворачиваю ручку громкости до упора. «Явись ко мне смысл мате-ерии», — поет низкий мужской голос в блюзе. Будет сейчас блюз. Твист и шейк одновременно… Женьку вижу боковым зрением. Зря дал ему ТТ с патронами. Его просто колотит, пистолет в руке ходуном ходит. Один из атаманов начинает медленно подниматься из-за стола.

— Сидеть! — кричу я, но тот все равно поднимается. Бледная морда. Женька орет бессвязно и стреляет атаману в грудь. Тут же сквозь рубаху проступает красная размазня. Женька спускает курок еще три раза — все, от стола отваливается покойник.

Женщины начинают визжать громче музыки, но и я ору громче блюза:

— Молчать! На пол! Всем на пол ложиться!

Бабы падают покорно, у одной даже платье лопнуло сзади. Второго атамана Женька мочит уже спокойно: в грудь и в голову. Один из местных бойцов прыгает к окну, но я же говорил: «Не двигаться». А он двигается. Получай, парень, пулю из пистолета «Макарова». Та перебивает мудаку позвоночник, — нет, такие мудаки долго не живут. А Женька тем временем успевает перезарядить пистолет и — аппетит приходит во время стрельбы! — мочит всех, кого видит перед собой. Леха стоит у нас за спинами и сечет обстановку, а я добиваю тех, кого завалил Женька…

Убегаю из зала, чтобы осмотреть этаж, — за спиной слышны смягченные глушителем выстрелы. Черт, сколько у него патронов? Что он, гад, лупит, как матрос Железняк… Осмотрев все закоулки этажа, возвращаюсь в зал… Затвор ТТ ушел в заднее положение, и Женька рассматривает его с недоумением — это в пистолете кончились патроны… Поворачиваю голову — и даже мне становится жутко. Женька расстрелял всех, и женщин не пожалел. Те лежат окровавленным красивым мясом. Мужики, мудаки, даже не сопротивлялись. Если б сразу и все на нас бросились… Нет, такого не бывает никогда, всегда стоят, как бараны… Птицы, нет, птица станет сопротивляться. Даже курица бегает, убегает, даже без головы убегает на свободу…

— Быстро собрать гильзы и пустые обоймы! — приказываю.

Леха опускается на корточки и начинает собирать, а Женька, оружейный мастер, продолжает стоять с пистолетом в руке.

— Музыку сделай потише, — приказываю ему, чтобы как-то вывести его из шока. Он вздрагивает и тянется к музыкальному центру.

Становится тихо. Еще блюз не кончился, а мы всех порубили в капусту, в твист энд шейк, мать их!

— Леха, считай гильзы. Должно быть тридцать две, — говорю я, беру Женьку за руку и увожу вниз. Не надо ему смотреть на мертвых. Никому не надо. Бифштекс — это результат. Мертвая корова — только работа. Свой бифштекс мы сегодня получили…

Смотрю Женьке в лицо.

— Как ты? — спрашиваю.

— Некоторых здесь не было, — отвечает он.

— Ну-ну, — трогаю его за плечо. — Хватит для первого раза.

Спускается Леха.

— Сколько собрал?

— Как и говорили, босс, — тридцать две гильзы.

Мы выходим во двор, проскальзываем мимо тачек-сирот к воротам, перепрыгиваем, бежим к машине.

Уже в машине, чуть отдышавшись, Женька заявляет:

— Надо б еще кое с кем поквитаться.

Я задумываюсь на минуту и соглашаюсь:

— Хорошо. Знаешь адреса?

Он знает — это совсем рядом. Мы едем по адресу и буквально через пару минут находим нужный дом. Не успеваем и из машины выйти, как ворота распахиваются и на улицу выезжает темная машина. Я сразу и марку не разобрал.

— Его тачка! — кричит Женька.

Я поднимаю револьвер и стреляю по боковому стеклу, целясь в водителя. За кустами фонарь на столбе. В его свете осколки вспыхивают бенгальским огнем. Двигатель воет, словно раненый, тачка резко поворачивает и втыкается в ствол дерева, растущего на обочине. Делаю контрольный выстрел по салону машины. «Пук, пук» — вот и весь звук от выстрелов. Прыгаю к машине, чтобы добить гада в голову…

За спиной стучит калитка. Оборачиваюсь. Грузная фигура прихрамывая приближается. Нас не видит, мудак, беспокоится — что с машиной случилось?.. Вытягиваю руки и нажимаю на курок. Щелчок есть, а выстрела — нет. Еще и еще жму — только курок щелкает. У меня свой уровень мудачества. Без патронов пистолет щелкать может, а вот стрелять — нет, не стреляет. Наконец громила замечает меня и обращенный на него ствол. Он начинает пятиться, поворачивается и бежит к калитке уже без всякой хромоты.

Коротко ударяет Лехин автомат, и бегущего подбрасывает, роняет прямо на калитку.

Женька уже заглянул в машину и кричит:

— Тот самый!

Запрыгиваем в тачку, и Леха давит на газ.

Летим по трассе в Джанкой. Этой ночью здешняя популяция людей несколько сократилась. Хотя какие это люди — беспредельщики! Но и Женька мочил народ без тормозов. Женщин убил, а так делать нельзя. Наверное, я мог что-то сделать, но не хватило времени все продумать. А тот, кто выбежал к машине, — брат водилы. И сам первый бандит в Евпатории… Главное, чтобы Женька умом не повредился. Такое случается. Живешь себе живешь, а тут — сразу десяток, хоть и мразей, но все-таки людей — наповал. А женщины — это ошибка… Я развалился на заднем сиденье и смотрю парням в затылки. Женька сперва дергается, тараторит нервно, хватается за сигареты, Леха ему отвечает спокойным басом: «Нормально, все путем». Нормально или нет — время покажет… Летим по шоссе, словно ночные птицы.

Иногда Леха сворачивает на проселки, объезжает опасные места. Я не вмешиваюсь. Он знает лучше, как лететь. Неожиданно Женька всхлипывает. Я матерюсь ему в затылок и останавливаю сопли-вопли. Когда женщин мочил, не плакал. Пусть и сейчас молчит. Нервные припадки еще будут, но сейчас нельзя распускаться. Мы еще из зоны боевых действий не выехали… Машина летит по шоссе. Чернокрылая ночь вокруг нас. Никто так и не попадается на пути…

12

Приятно чувствовать в крыльях силу и знать — даже ветер уважает тебя и не тратится зря. Мир приветлив сильным. Сильный и смелый вписываются в его гармонию…

Сине-зеленый лес до горизонта, но и до горизонта мне долететь нипочем. Скоро появится изгиб реки и родная чаща перед болотцем. Почему же не видно реки? Серое облако над землей. Оно все гуще и черней, а под ним красное шевелится. Это пожар! Единственный враг, с которым не совладать. Уже и облака нет, лишь жаркое пекло там, где вчера находилась родная чаща. Складываю крылья за спину и падаю к земле, пролетаю сквозь пламя и взмываю вверх. Там моя женщина и дети! Падаю и падаю сквозь огонь, стараюсь увидеть хоть что-то. Только корчатся стволы и ветви от огня. Нет женщины и нет детей!.. Взмываю вверх — перья дымятся. Дымящимися крыльями бью по воздуху, отталкиваюсь от него, поднимаюсь все выше и выше. Крылья загораются. Горящим факелом улетаю прочь от земли…

Вскакиваю и хватаюсь за пистолет. Раннее утро светится в окне. Встаю с пистолетом возле косяка — во дворе пусто. Скольжу по стене к двери и распахиваю ее. В соседней комнате Леха лежит на диване с журналом в руке. Жаворонок он — встает на заре.

— Привет, босс. Как спалось?

Не слушаю его, поскольку внутреннее беспокойство не отпускает. Какой-то привкус в начавшемся дне, какой-то запах. Перебегаю коридор и распахиваю дверь в комнату, в которую ночью положили оружейного мастера. Он лежит на узком диванчике, сложив руки на груди, будто покойник, и дымится. Похоже, закурил, засыпая. Плед на Женькином теле тлеет, дымится. Так дымится над костром мокрая одежда.

Выбегаю на кухню, черпаю из ведра ковшом воду, возвращаюсь, выливаю на плед.

— A-а! Не надо! — взвивается Женька из кошмаров сновидений. — Это не я! Они виноваты!

— Спокойно, спокойно, — стараюсь успокоить. — Ты нас чуть не спалил.

Парень просыпается наконец, крутит башкой, бормочет:

— Заснуть не мог никак.

Так и начинается новый день. Скоро во двор въезжает машина, и в доме появляется Анвер.

— Привет, — говорит. — Как съездили вчера?

Зазываю его к себе в комнату и рассказываю вкратце историю Женьки и наши, так сказать, ответные действия.

Анвер мрачнеет.

— Я б за такие их дела полгорода покосил, — отвечает он.

Мы выходим в сад и бродим под деревьями. Пахнет свежестью, вкусный запах увядающей листвы ласкает ноздри. Анвер рассказывает, как закончилась вчера встреча с красноканальскими. Оказывается, они решили почти все вопросы, а то, о чем не успели договориться, решат по ходу дела.

— Там уже бесполезно было базарить, — комментирует Анвер. — Соседи так набрались! У них был серьезный праздник, и я их понимаю. Ты ведь им жизнь подарил.

— Ничего я им не дарил, — отмахиваюсь. — Мы же не в тире. Если можно не стрелять, лучше не стрелять. Так ведь лучше получилось.

— Да, веселые времена начались, — кивает Анвер и задумывается.

Я ему объясняю про Женьку. Тому нельзя домой возвращаться. Ночную бойню с ним не должны связать, до вчерашнего дня парень был просто размазня. А когда он уехал — вчера, позавчера… Могут и не узнать. Но лучше ему не возвращаться.

— Найдешь ему работу в своей фирме? На какое-то время.

— Работы навалом, — кивает Анвер.

Леха кричит из дома, приглашает завтракать. Но мне не хочется есть. Смотрю на часы — вот-вот кафе откроется.

— Правильно, — понимает меня Анвер. — Вижу, ты не голоден. Съезди попей кофейку. Сестра вчера волновалась, спрашивала — куда ты поехал? опасно или нет? Я и сам не знал. Сказал ей, что ты просто долг поехал получить. Должник, мол, за бугор собрался.

— Спасибо, — говорю и отправляюсь в кафе пешком.

Приятно пройтись по утренним улицам. Людей не видно почти. В садах собирают яблоки и груши. Жгут кое-где мусор. Сладкая осень. Я иду по сухим дорожкам, асфальту и стараюсь радоваться жизни, представляя, как с Финского залива сейчас пронизывающий ветер гонит на Питер рваные облака и свинцовые волны. Лишь в разрывах между туч трассирующие чайки напоминают о жизни…

Мы сидим с Ликой за столиком, она говорит мне что-то ласковое и касается пальцами моей ладони. В нервных окончаниях загораются искорки. Никак не отделаться от картинок вчерашней бойни. Мертвые окровавленные женщины лежат вповалку — мясо, а не люди. Сегодня я с Ликой говорить не могу, но мне становится легче от ее живого лица… Не знаю, сколько проходит времени. Утром в кафе пусто. На стенах горят желтые лампы. Всегда здесь ощущение теплого вечера.

Появляется Леха, и мы уходим. Едем по улице, и неожиданно из-за поворота нам навстречу выруливает черный БМВ с симферопольскими номерами.

— Стоп! — приказываю бодигарду. — Разворачивайся и езжай за ними. Только чуть подожди. Пусть отъедут.

Леха понимает с полуслова. Джанкой — это город с пятачок. Тут не потеряешь и не потеряешься. Едем за БМВ, но по параллельной улице. Когда становится ясно, что БМВ едет к дому Анвера, я велю Лехе остановиться и выхожу.

— Следи дальше, а я пойду домой с ребятами побазарю.

Леха уезжает. Я ухожу.

У меня во дворе парни без дела маются. Объясняю им про симферопольскую тачку.

— Крутая машина, — говорю. — Кажется к Анверу поехала. А он сам-то где?

Анвер, оказывается, еще к себе не уезжал. Нахожу его в доме и повторяю информацию. Анвер мнет пальцы, проводит ладонью по щеке, думает.

— Не волнуйся, — говорит и смотрит мне в лицо с новым интересом. — Ты мне ничего не рассказывал про Симферополь. Значит, так надо. Все, что я узнаю, — узнаешь ты. Если на симферопольских менты не работают, то они про тебя не узнают.

Подлетает к дому Леха и выскакивает из «Жигулей». БМВ, по его словам, стоит возле дома Анвера, ждет.

Анвер и несколько парней уезжают на встречу. Мне становится неуютно. Одно дело бежать с пистолетом в руке и мочить гадов, другое дело сидеть и ждать, когда тебя самого пристрелят. О чем они там добазарятся? Может, симферопольские меня уже вычислили, и Анверу теперь не отмазаться, придется сдать меня, чужака, чтобы спасти себя и Лику… Разговариваю с Женькой, чтобы отвлечься. Тот не в норме еще и, возможно, никогда в норму не вернется. Но человек, который может дюжину зараз завалить, представляет ценность. Приказываю Лехе, чтобы приставил Женьку к делу, познакомил с местными, подобрал для Женьки звено. Леха начинает Женьку знакомить. Я же нервно брожу по двору, саду. Прикидываю — чем стрелять? сколько обойм при мне? куда валить, если что? Но вывод один — отсюда не свалишь… Теплится надежда на то, что симферопольские появились в Джанкое просто по своим рэкетирским делам и наркомафия здесь не завязана…

Анвер появляется только часа через два. И вот каким образом: во двор въезжает та самая БМВ, из нее и вылезает Анвер. Я уже изготовился к стрельбе, спрятавшись за фруктовым деревом… С радостью убираю ствол, засовываю за брючный ремень. Выхожу из сада. Анвер видит меня и приветственно машет рукой.

— С обновкой тебя, — улыбаюсь навстречу.

— Ребята в центре узнали о наших неприятностях, о том, что мою тачку расстреляли и сожгли… Вот привезли подарок! — Анвер счастлив, будто ребенок, которому машинку подарили с дистанционным управлением. Да, дистанционное управление.

Я сажусь за руль и разглядываю то, как она изнутри наворочена. Анвер садится рядом.

— Классная игрушка, — говорю ему искренне. — Но меня больше интересует ваш разговор.

Улыбку с лица Анвера словно стерли. На его скуластом смуглом лице сразу же проявляется напряжение, и Анвер предлагает сухо:

— Пойдем, брат, я тебе кое-что расскажу.

Мы уходим в сад и садимся на скамейку. Чтобы как-то занять паузу, я закуриваю, зажмуриваюсь, пускаю дым.

— В Симферополе весь рэкет держат Каблуки — братья Каблуковы, — начинает Анвер.

Голос у него глухой, кажется, цедит он слова — слог за слогом.

— Парни приезжали от Каблуков и машину в подарок привезли, — продолжает брат Лики, мой брат теперь тоже. — Выразили соболезнования по поводу погибших ребят. В принципе это все… Но! Говорили о новостях в центре. Местных наркодельцов кто-то круто наказал. А им даже Каблуки не перечат. Сейчас идет выяснение, пытаются нащупать следы. У одного из «почтовых ящиков» взяли крупную партию наркоты. Разговор идет чуть ли не о полутора миллионах долларов! Представляешь? — Да, я представлял, но о моих представлениях еще рано говорить. Только киваю Анверу в ответ. — «Почтовика» кто-то грохнул, но нарковоротилы скрыли следы от ментов и сами ведут расследование. Говорят, будто нащупали что-то вроде следа в Евпатории. Только собирались туда приехать крутые и сами провести расследование, как кто-то устроил бойню. Но все равно, так сказали, в Евпатории остались люди и они выведут на след… Такая, брат, песня. — Анвер смотрит на меня задумчиво и по-новому. Каждый раз он смотрит на меня по-новому, да я и сам себя каждый день нахожу другим. Даже лицо становится другим день ото дня.

Мы курим и молчим некоторое время. Какой красивый день вокруг! От дома доносится запах дымка — это парни от безделья затеяли шашлыки.

— Дело действительно серьезное, — продолжает Анвер. — Надо парней готовить. Станем тебя отбивать.

За спиной раздается шорох, и мы с Анвером резко оборачиваемся. Это Леха стоит за нашими спинами, переминается с ноги на ногу.

— Ты почему подслушиваешь? — спрашивает Анвер зло.

— Так шашлыки готовы… Хотел позвать, — мямлит бодигард, продолжая вдруг с возмущением, даже с яростью: — Да мы их, блядей! Босс! Они кровью захлебнутся — хер у них что выйдет!

Я только криво усмехаюсь:

— Если б у меня имелось человек двадцать таких, как ты, то мы б половину охотников выбрали… — Леха улыбается, услышав комплимент. — А вторая половина нас убрала б, — заканчиваю фразу. — Ты иди пока. Мы договорим.

Бодигард возвращается и начинает накрывать на стол, а я тем временем рассказываю, как взял наркоту. Говорю все честно, без утайки. Анвер надолго задумывается и предлагает наконец:

— Давай сожжем эту дрянь? Свидетелей нет, не будет и доказательств. А так наркотики все равно засветятся рано или поздно.

— Этим людям не нужны доказательства. Они найдут способ меня отсюда выдернуть. Представим, что я даже не расколюсь после их допросов. Все равно они меня грохнут — тут даже и сомневаться не стоит… А тебе, брат, воевать со всей этой сворой бесполезно. Только людей погубишь. Себя и Лику… Речь идет об очень крупных деньгах. За них есть кому повоевать по-настоящему. Да и после вас останется свободная территория. Тоже дело… — Я стараюсь найти слова поубедительней. Анвер сидит ко мне вполоборота, с виду спокойный. Только нервно глотает слюну — видно, как на шее кадык ходит ходуном. — Вы же, насколько мне известно, наркотой не занимаетесь. Как бы негласный запрет у вас… Ты прекрасно знаешь, как это опасно… — Следующую фразу я готовлю долго. За это время мы вчера ползала замочили. — Я поэтому должен уехать. Ничего тут не поделаешь. Ты мне поможешь, если тебе удастся быть в курсе дела. И сообщать. А меня это спасет. — Я шлепаю по ремню, за которым находится ствол. — Меня спасет, если я выйду на верхушку, на дельцов, принимающих решения… Если смогу их убрать, тогда появится реальный шанс выпутаться. Я тебе точно говорю — иначе погибнете все вы, я, может и Лика пострадать. — Все, я замолкаю, более убедительных аргументов у меня нет.

— А как же Лика? — помолчав, спрашивает Анвер. — Я уже привык видеть вас вместе.

Я не знаю, как ответить. Так и отвечаю:

— Не знаю. Но что-нибудь придумаю. Ты ей пока ничего не говори.

Анвер наклоняется ко мне и обнимает за плечи.

— Ты настоящий брат. — Я чувствую в его голосе правду. — Но… Не знаю… Может, врежем им вместе, брат, а?

— Нет! К этому больше не возвращаемся, — стараюсь отвечать жестко. — У тебя есть Лика. Хоть кто-то должен быть счастлив в этой жизни!

Мы закуриваем и сидим молча. Доносится запах кофе — горьковато-сладкий, турецкий. Он смешивается с запахом чуть подгоревшего шашлыка.

— Пару дней мне собраться хватит. Надо подумать и подобрать город. Жечь наркоту пока не стану. Не знаю как, но она еще пригодится.

— Ладно, брат. Когда решишь, я помогу перевезти.

От шашлыка отказываюсь. Аппетит пропал.

— Прогуляюсь, — говорю. — Выпью апельсинового сока.

— Апельсиновый сок — дело очень важное, — улыбается Анвер в ответ, и это получается у него несколько вымученно.

На экране красивая женщина шуршит платьями и мучается в Крыму. Злой белогвардейский контрразведчик в портупее и с наганом достает всех, а красный чекист в пыльном белом костюме любит женщину тайной любовью интеллигента или великого князя. Под пронзительную музыку трамвай увозит женщину, а за ней несутся насильники. Осенний Крым на экране и такой же Крым наяву…

Мы сидим с Ликой в кинотеатре, и, кроме нас, в зале еще человек пять. Когда-то я видел это кино, как и миллионы советских граждан. Всей стране было дело до минувших времен и выродившейся красоты. Теперь красивая артистка толстая, живет, видел по телевизору, в Нью-Йорке, мается. Теперь стране нет дела до ее крымских дел. Страна делится, делит. В стране мочат направо и налево. Мокрая демократия от Тикси до Кушки. Беспредел. Эволюция, борьба видов. Схватка позвоночных. Нет Врангеля и генерала Фрунзе. Но остался полуостров Крым, и так же хочется любви, и так же пули не дают любить… «Море, море», — говорю я себе. В случайной книжке прочитал — если не хочешь ни о чем думать, то постарайся себе представить море. Я представляю море и все равно думаю…

Что я знаю об этой женщине? Мало. Почти ничего. Закончила школу, пыталась учиться в техникуме, бросила. Какая-то любовь, наверное, была. Что она знает обо мне? Ничего. Даже имени моего не знает. Я и сам постарался забыть и — забыл. Что мы делаем вместе, если не спим еще, — тоже не знаю…

После кинотеатра мы бродим бесцельно, Лика держит меня за локоть. Фонари горят кое-где, но идем мы в этой ночи, как ходили по ночам в Ленинграде, когда и пьяный-то хулиган был редкостью.

На чуть освещенном перекрестке натыкаемся на Лехину машину. Я прошу Лику посидеть на скамейке, подождать, а сам подхожу к машине. Леха открывает дверцу и поднимается мне навстречу.

— Что такой грустный, Леха?

Леха морщится.

— Босс, я знаю наверняка, что вы уедете! — прорывает вдруг его. — И с собой вы меня не возьмете. Это неправильно. Я тогда сам что-нибудь сделаю! Не знаю что. Что-нибудь! Грохну какого-нибудь гада, и меня застрелят… Это неправильно, это…

Я кладу ладонь на его плечо и сильно сжимаю пальцы. Леха замолкает.

— Что ты, Леха, как ребенок. Ты же бодигард! Кто тебе сказал, что ты со мной не поедешь?

Леха смотрит на меня, и глаза его вспыхивают:

— Правда, босс?

— Ты что думал, засранец, меня папа Карло возить будет?

Парень бросается мне на грудь, обнимает, кажется — задушит вот-вот.

— Ладно, ладно! Я сегодня отдыхаю. Ты давай дуй к своей девчонке. Я знаю — у тебя есть! Чтоб твоя кислая рожа к завтрашнему утру была измазана губной помадой!

— Есть, босс!

— Как там Женька? Чем занимается?

— Босс, я ребят попросил. Они на ночь на Азов едут с девицами. Женьку возьмут. Может, развеется.

— Ладно, езжай!

Леха запрыгивает в машину и трогается, растворяется в ночи.

Лика ждет меня терпеливо на скамейке. Вечер теплый, и на ней платье с коротким рукавом. Опять мы бродим по улицам и разговариваем ни о чем. Заходим ко мне. Лика готовит легкий ужин. Нарезает сыр и огурцы, хлеб, зелень, еще что-то. Я пытаюсь помочь, но она меня отгоняет шутливо. Садимся за стол, жуем и улыбаемся друг другу. После в саду сидим на скамейке. Груши над головой можно срывать не поднимаясь. Лика кладет голову мне на плечо, и мы молчим опять, но уже без улыбок…

Как бы мне хотелось сейчас найти этих крутых наркобоссов и распахать их автоматными очередями вдоль и поперек. Возможно, навсегда. Что-то об исчезновении у меня в голове вертится, какой-то смутный план уже есть, но он еще не сформировался на уровне точных слов. Нужен импульс, толчок, чтобы обозначиться ему конкретно и ясно…

Инстинктивно я кладу руку Лике на плечо и прижимаю к себе. Она поддается, отвечает на мои движения. Неожиданно для себя подхватываю девушку на руки и усаживаю к себе на колени, глажу ее мягкие волосы. Такие теплые, нежные и податливые. Она поднимает лицо. В темноте нахожу ее губы и целую осторожно. Она отвечает. Она обхватывает мою шею ласковыми руками, взъерошивает волосы. Нервный холодок пробегает по позвоночнику. Вспоминается юность, первый поцелуй, от него так же кружилась голова. От Лики просто лучится аромат жизни, о которой только мечтает нормальный мужчина… Но я — не нормальный… Наш затянувшийся поцелуй уничтожает время. Будто падаешь с последнего этажа неба, сложив крылья, зная — всегда внизу ждет тебя ласковая соловушка… Бывают моменты, когда лучше умереть. Этот момент и наступил для нас. Но некому оказалось организовать смерть… Я беру Ликину голову в ладони и чуть-чуть отстраняю. Смотрю в темноте на девушку — и вижу.

— Откуда, Лика, это ощущение смерти? Такое печальное. И такое сладкое.

— Если еще раз меня так поцелуешь, я точно задохнусь и умру, — с трудом проговаривает Лика.

— Так это просто поцелуй? Твои губы? Нехватка кислорода? — начинаю посмеиваться я. — Я думал, мы улетаем в вечность.

Она произносит еще что-то неясное, нежное. Поднимаю ее и иду по улицам. Так и иду до их с Анвером дома. С Ликой на руках. Она легкая. Мне легко нести ее. И мне очень тяжело. Потому что это в первый раз и, похоже, в последний… Две случайные частицы пересеклись во времени и пространстве, две птицы над бурлящим черным морем…

— Я всегда буду ждать тебя. Любимый, — вдруг доносится до моего сознания. — Что бы ни случилось. Хочешь, я буду ждать и любить тебя всю жизнь? Ты только скажи.

Да, я хочу ее любви на всю жизнь, но я молчу.

— Не надо обязательств, Лика, — говорю я.

Она еще стоит рядом. Сейчас, секунда-другая, она уйдет в дом. Еще можно что-то исправить, но нет, уже нельзя. Лика касается пальцами моей ладони. У нее на глазах слезы, и она улыбается. Слов не находится, и это правильно. Она еще ждет немного, затем резко поворачивается и убегает в дом.

Я стою не двигаясь очень долго. Охранник спускается с крыльца и участливо спрашивает:

— Что-нибудь случилось? Вам плохо?

Поднимаю голову и отвечаю честно:

— Да, мне плохо. Но теперь нормально. Я просто думаю так.

Поворачиваюсь и иду прочь.

— Спокойной ночи, — проговаривает охранник, и в его голосе слышится некоторая растерянность.

— Спокойной ночи, — бросаю через спину в ответ.

13

Утро приходит бодрое. Леха рассказывает, что ночью неизвестные подожгли ларьки возле рынка, но скорее всего, это просто пьяные выходки. Все под контролем, мол, даже погода. Смотрю в небо и соглашаюсь — в небе ни облачка.

Появляется Анвер, и мы уходим в сад, где, сидя на нашей любимой скамейке, обсуждаем план моего исчезновения. Для реализации плана потребуется совсем немного времени. Леха также исчезнет вместе со мной, но ему отводится особая роль.

— Брат, — говорит Анвер, — я предлагаю через родственников открыть филиал фирмы в Харькове. Леху сделаем представителем и директором филиала. Как считаешь — справится парень?

— Можно попробовать, — соглашаюсь. — Парень неглупый.

— Есть бизнес. Фрукты и спиртное. Я прямо сейчас отправлю человека в Харьков. Чтобы снял квартиру в частном секторе.

— Это правильно, — киваю я и начинаю излагать план моего исчезновения в подробностях. Ночью я говорил себе «море, море», но увидел не море, а картинку — медленно, постепенно, молекула за молекулой я исчезаю, все меньше меня и, наконец, нет совсем.

Анвер выслушивает, сумрачно кивает головой, а после говорит:

— Лика с ума сойдет. Как она это переживет? Зря она в тебя так влюбилась, брат, зря. Я ей вначале говорил.

— Зря, — соглашаюсь. — Но лучше так, чем на самом деле. Да еще полгорода с собой забрать… Лика может нормального человека встретить.

— Я его, нормального, грохну. Ведь ты брат мне!

— Не говори глупостей! Она ведь взрослая женщина. Ей детей пора завести.

— Вообще, ты прав, — быстро соглашается Анвер. — Только я себе этого представить не могу.

— Ничего, представишь, еще племянников качать станешь… Давай эту тему больше обсуждать не будем.

— Хорошо. Не будем… Не будем больше, хотя это и горько слышать. Ты у меня первый друг. Остальные боятся. Даже родственники.

— Ну-ну, Анвер, брат, эта лирика нам не к лицу!

— Хорошо, Аллах, Бог с ней!

Не птица же я в конце-то концов, человеческое опять шевелится во мне, и я предлагаю Анверу: может, ну ее, наркоту, не стоит и тебе туда лезть. Попробую исчезнуть в России, а там меня вряд ли быстро найдут, там ведь такой бардак, урановую руду теряют и не находят, целые республики теряют…

— А вот это — нет! — отказывается Анвер, поднимается со скамейки, срывает желтую грушу, вытирает о рукав куртки и откусывает сочную мякоть. — Мы попытаемся этих тварей зацепить. Честно говоря, мне этого уже просто хочется! Да и странно от тебя слышать, брат, такие слова. Ты! И чтобы отказался от хорошей драки!

— Нашел, змий, чем зацепить, — смеюсь в ответ.

Бьем по рукам и выходим из сада. Опять парни собираются. Леха с кухни кричит, что жратва готова. Такая вот размеренная жизнь. Почти как в пионерском лагере. Подъем, зарядка, жратва, мочилово, жратва, любовь по ночам или по ночам мочилово снова. Только без барабанной дроби, и флаг над домом по утрам не поднимаем. А какой бы флаг подошел? Серп и молот — это флаг Советского Союза; крестьяне, мол, и рабочие. Серпом колосья режут и молотом по наковальне молотят. Красный цвет бы нам подошел. А на красном… Скрещенные автомат и пистолет. Вместо звезды — граната Ф-1…

Веселый ланч на свежем воздухе. Парни у Анвера головастые и мышцастые, жуют крепкими челюстями, едят без остановки и много. Им нужно много белков и углеводов — такая работа.

— Как Женька вчера? — спрашиваю, а мне отвечают сразу несколько голосов: — Нормально! На девку так вроде и не залез. А под конец напился.

— То-то его и не видно.

— У себя в комнате отсыпается. Я проверил, чтобы не курил, — объясняет Леха.

— Ты его, Анвер, работой загрузи по уши. Лучше физической работой. Может, парень и отойдет, — прошу я.

— Я его приставлю к Коле на рынок. Пусть грузит. Станет уставать, некогда будет думать, — соглашается Анвер, а после просит минуту тишины.

Все затихают почтительно. Анвер встает, обращается ко мне и протягивает коробочку. Беру и открываю — там печатка с пятью бриллиантами. Улыбаюсь и показываю печатку присутствующим.

— Это тебе от Джанкоя за помощь, — говорит Анвер.

— Большое спасибо, — отвечаю.

Когда народ насыщается и челюсти у сидящих за столом начинают двигаться не так жадно, Анвер предлагает накрыть «караванщиков» с сигаретами. Транспорт пойдет из Феодосии. Перевозят сразу по нескольку КамАЗов с дешевыми сигаретами в крупные города Украины. Дешевый табак в дефиците, и на нем делают хорошие бабки.

Парни, конечно, согласны. Да и я считаю — Анвер прав. Если дружина его не будет постоянно работать, то она потеряет боеспособность и развалится. На войне как на войне.

Целый день парни проверяют машины и оружие, готовятся. Я лежу в своей комнате и смотрю в потолок. Потолок — это не небо, в нем ничего не увидишь, кроме пыльной плоскости. Одинокая мошка трепыхнулась. Был бы я стрижом — ей не летать…

Я выхожу на кухню и бреюсь над раковиной, чтобы занять время. Кисточки нет. Натираю мылом подбородок и щеки, брызгаю водой. «Жиллетт» — лучшего для мужчины нет. Скребу по щеке к подбородку, смываю с лезвия пену с волосиками. Вытираю лицо полотенцем и брызгаю на скулы одеколоном. Щиплет. Коже становится жарко. Зачесываю волосы назад. Раньше это у меня никогда не получалось. Они ложатся ровно, лишь топорщится на макушке непокорный хохолок. Из зеркала на меня остро смотрит почти незнакомое лицо — откуда этот хищный изгиб носа, похожий на клюв раротонгской мухоловки-помарея? Еще не орел, не сокол, далеко покуда до орлана или коршуна. Но ухватить оно, он, я живое — может, могу. Да еще как!

Хоть и свой городок Джанкой, но Анвер приказывает выбираться на трассу незаметно. К вечеру машины собираются в таком глухом районе, что вообще черт разберет — кто контролирует район? чья группировка? Анвер велит нескольким тачкам проехать в сторону Феодосии и встать с разрывом в полтора километра. В каждой машине есть рация, и по рациям станут передавать о приближении КамАЗов с товаром.

После разведчики уйдут объездной дорогой. Хоть и хреновая дорога, зато гарантируется конспирация. Конечно, говорит мне Анвер, лучше б прихватить курьеров, когда они деньги назад повезут, но этой информации просто нет.

— Придется товар забирать, — повторяет сам себе Анвер. — Ну и ничего. Заберем.

По краям трассы холмы, поросшие кустарником, много свободного пространства с редкими деревьями, за которыми можно укрыться людям и машинам.

Я проверяю револьвер. Леха набивает патроны в автоматный рожок, а анверовские боевики расставляют грузовики так, чтобы перекрыть в нужный момент дорогу в обоих направлениях. Холодный ветер дует между холмов. Подходит Анвер. В темноте я хорошо вижу его лицо — челюсти сжаты, на лбу две глубокие морщины, похожие на математический знак равенства.

— Успеете перегнать КамАЗы в безопасное место? — спрашиваю, а Анвер, брат:

— Это самое простое, — отвечает сухо, — главное товар взять. Охрана у «каравана» сильная.

Тем временем легковушки расставляют вдоль дороги между кустов так, чтобы в нужный момент фары осветили шоссе. В итоге: мы их видим, а они нас — нет. Анвер не расстается с рацией, а я все время возле Анвера. Разведка постоянно на связи. Наконец сообщение — «караван» проехал последний пост, скоро появится из-за поворота. Мы укрываемся возле машин в кустах. Фиг поймешь, есть тут кто или нет. Даже если из КамАЗа и очень всматриваться.

— Первой идет «девятка», за ней четыре КамАЗа, — уточняет рация, — сзади «восьмерка» и еще «девятка».

— Начали, — командует Анвер, и с обочин на шоссе выезжают две грузовые машины, останавливаются, имитируя аварию. Где-то через минуту появляется колонна с «девяткой» во главе. Возле грузовиков им приходится остановиться, прикидывая, как объехать.

— Пошли, — командует в рацию Анвер.

Из кустов, рыча дизелем, вываливает еще один грузовик и перегораживает шоссе за остановившейся колонной. Вместе с ним с зажженными фарами выкатываются к дороге легковушки. Хорошо видна охрана, выпрыгнувшая чуть раньше из КамАЗов, видны дробовики в их руках, видно, как растеряны они от неожиданного нападения.

Я бегу в конец колонны. Слышу, как за спиной Леха командует охране бросать оружие.

— Быстро, быстро! — кричит кто-то.

— Стреляй по фарам! — это уже со стороны конвоя.

Раздается первый выстрел из дробовика.

— Сука! — кто-то вскрикивает из наших.

Целая россыпь выстрелов. Охотники охотятся за фарами, а меня, дичь, пропускают в хвост колонны.

Несколько фар гаснет. В ответ анверовские начинают поливать из автоматов. Автомат дробовику не товарищ. Хотя и от него что-то юркнуло вдоль виска. Падаю на асфальт и перекатываюсь к камазовским колесам. Стекла кругом вдребезги. Несколько охранников падают, но не перекатываются. Теперь они мясо. Пальба в ушах, словно Седьмое ноября в столице. Вскакиваю и добегаю в хвост колонны к «девятке». Леха, как договорились, вырубает фары одной из машин засады, и «девятка» оказывается в темноте. Дверь у машины открыта, и водитель, мясо, наполовину вывалился на дорогу. Тело больше, а вот рост мой. Откидываю в сторону дробовик и осматриваю мертвые ладони. Колец на пальцах нет. Надеваю кольцо с печаткой, вкладываю в ладонь свой пистолет. Тут и Леха возникает за спиной.

— Как дела? — шепчет, хотя можно и кричать — стрельба на шоссе еще продолжается.

— Нас не зацепят? — отвечаю вопросом.

— Там все сейчас. Сейчас кончится.

Леха приволакивает канистру и поливает бензином убитого. Я отвинчиваю крышку бензобака и стараюсь определить уровень топлива в баке. Пальцы все-таки вздрагивают — нервы. Себя я еще на тот свет не отправлял…

Тем временем сопротивление прекращается, и выстрелы стихают. Из-за «девятки» видно, как на фары с поднятыми руками идут те, кто охранял транспорт с сигаретами. Тут и Леха бьет из автомата по бензобаку почти в упор. Хорошо, успеваю отбежать. Тачка вспыхивает весело, словно только этого и ждала. Горит и словно шевелится тело на шоссе. Жаль печатки и бриллиантов. Жаль, да не очень. Мы с Лехой скатываемся в придорожный овраг, я ударяюсь коленкой о булыжник, стараюсь сдержать стон, сдерживаюсь, терплю, спрашиваю после у Лехи:

— Хватит бензина для тела? Хорошо полил?

— Хватит, босс. Будет головешка. Я второму охраннику автомат подкинул. Он возле бампера лежит. Гильзы на дорогу подсыпал.

— Молодец.

Слышно, как Анвер на шоссе дает команды. Я хлопаю Леху по плечу и, сперва прихрамывая, после уже рысью бегу в заросли кустарника. Колено отпустило, не болит. Спасибо. Лечу кустарником в сторону лесополосы. Мне бежать и бежать, так никогда не бегал. Через пять километров начнется поле. Огромное поле, объяснял Анвер. Посреди поля фундамент разрушенного здания. Возле фундамента растет огромный вяз. В крапиве под вязом — мотоцикл, оружие и деньги. Бежать до этой крапивы — еще не добежать. Вдох-выдох… Лететь… Вдох-выдох… Лететь, лететь, лететь…