Всегда были и всегда, наверное, будут люди, которым уготована необыкновенная и странная судьба — они становятся первыми в каком-либо деле, они переворачивают наши представления о мире с ног на голову или, вернее, с головы на ноги, но при всем этом едва ли каждый сотый из их числа дожидается признания современников. Знать, что твоя жизнь не прожита напрасно, что то, чем ты занимался — действительно важно, а не только занимательно и неожиданно, это, пожалуй, больше того, на что может рассчитывать любой человек.

Каждое новое открытие или дело, новая отрасль знания, новый отдел науки по определению не могут привлечь к себе пристального внимания масс, хотя бы по той причине, что массы и не подозревают об их существовании. Они (открытия) попадают на расправу специалистам, и расправа эта бывает подчас очень жестокой. Все мы понемногу, по чуть-чуть, по мере необходимости видеть в аттестате удовлетворительные либо отличные оценки, учили историю. И поэтому помним (во всяком случае должны помнить) о том, как великий Лавуазье на заседании Французской академии наук во всеуслышание заявил, что метеориты не могут иметь небесного происхождения, ибо всем просвещенным людям известно, что небо — это не твердый свод, а, следовательно, и камням там взяться неоткуда. А Альберт Эйнштейн — человек, в корне изменивший взгляд человечества на время и пространство, человек, которому лучше других было известно, насколько нелепыми могут быть самые научные, самые обоснованные, казалось бы, убеждения — не поверил Максу Планку, и категорически отрицал его квантовую теорию. «Здравый смысл — это предрассудки, которые мы приобретаем до восемнадцати лет», — сказал создатель теории относительности. Смешно, что у него оказались свои предрассудки, которые он так и не смог преодолеть до конца жизни.

У каждого свой горизонт.

Гораздо чаще, чем прижизненное признание, «сумасшедших» исследователей настигала посмертная слава. И еще чаще — посмертное же существование в качестве неисчерпаемого источника чужих уже работ. В виду того, что автор не мог предъявить свои права на текст по причине отсутствия в данной конкретной реальности, предприимчивые эпигоны использовали их работы без ссылок на первоисточники, беззастенчиво проговаривая не свои слова и не свои мысли.

За примером далеко ходить не нужно. Блестящий историк, исследователь и знаток Киева, автор огромного труда, в котором он описал буквально каждый дом, улицу либо достопримечательность, Н. Закревский — и до сих пор известен только узкому кругу людей. Его заслуги стали признавать совсем недавно, а до сей поры все, кому только было не лень, переписывали из его работ основательные отрывки, не утруждая себя такой мелочью, как упоминание его имени.

Чарльз Форт, о котором мы собираемся вам рассказать, пережил и признание, и непонимание и неприятие современников; и славу — пусть и небольшую — но прижизненную, и славу посмертную; и глубокое забвение… Странная судьба, удивительная и непохожая на многие.

Он был неординарной личностью, и — теперь мы уже имеем право так сказать — неординарным явлением, неким загадочным феноменом, который положил начало серьезному изучению аномальных явлений.

Родился Чарльз Гой Форт 9 августа 1874 года, в Олбани, штат Нью-Йорк, в семье бакалейщика. Росту он был почти шесть футов — что для того времени являлось редкостью, — тяжеловатым, светловолосым, и носил усы, торчавшие только немногим меньше, чем у Ницше. И, как говорила его добрая приятельница и горячая поклонница Тиффани Тэйр: «…мне часто приходило в голову, что его телосложение требовало кожи и пряжек, что столешница должна быть голой и бурой, омытой потеками вина от кружек отъявленных пьяниц, и до лоска отполированной тяжелыми рукоятями мечей. Свет должен падать от факелов, и под стать нашим словам — к нам должны были заглянуть Фауст и Вийон по пути к месту казни или на совещание с дьяволом».

До конца своих дней Чарльз Форт вел жизнь странную и прекрасную одновременно.

В детстве он хотел стать натуралистом, и потому ненасытно читал, посвящая этому занятию львиную долю времени; стрелял птиц, делая из них чучела — и мастерски, надо признать; а также ловил бабочек, насаживал их на булавки и приклеивал этикетки, потому что на булавках и с этикетками он видел их в музеях. В этих не детских забавах не было уже детской наивной жестокости, а лишь неуемная страсть исследователя, не определившего окончательно свое призвание.

Кстати, умение засушивать бабочек и набивать чучела птиц довольно долго давало Чарльзу Форту небольшой доход, который в сочетании с мизерными репортерскими гонорарами, которые платили в Нью-Йоркских газетах, позволял ему кое-как существовать и даже заниматься его любимыми коллекциями птичьих яиц, минералов и насекомых.

Спустя какое-то время им овладела жажда написать книгу.

Здесь следует отступить от нашего повествования и на минуту задуматься: что это за страсть такая — писать?

Человек пишущий — существо необычное. Я, конечно, имею в виду не тех, кому случалось сколько-нибудь времени марать бумагу (все мы так или иначе через это проходили долгими и бессоными ночами), но тех, кому хватило терпения потратить большую часть своей единственной и драгоценной жизни на то, чтобы мучительно долго и трудно подыскивать слова на волнующую тему.

Литература — это не только и не столько развлечение, сколько попытка человека пишущего (созданного, кстати, по образу и подобию) наследовать своему творцу и тоже создать Нечто, поднявшись при этом выше себя повседневного. Попытка прыгнуть выше головы. Человек пишет тогда, когда что-то внутри у него болит настолько, что он не может с этим жить, и должен выплеснуть эту боль и страдание в произведении. А, возможно, здесь срабатывает то качество, которое вообще отличает человека — в Библии Адам дает имена всем существам и предметам. И поскольку язык — это один из самых отчных инструментов для описания действительности, и его трудно обмануть он сам, иногда помимо воли пишущего, проговаривает какие-то вещи, то именно с его помощью проще всего описывать действительность — настоящее, а одним из свойств настоящего является то, что оно действительно здесь и сейчас, но уже через короткий промежуток времени станет прошлым, а, значит, снова возникает настоятельная необходимость описывать настоящее. Именно это его свойство и позволяет огромному множеству людей писать, казалось бы, об одном и том же.

Точно так же рождаются музыка, живописные полотна, скульптуры и все прочее, что когда-либо создавалось на нашей планете.

То, что волновало Чарльза Форта, то, что рвалось наружу, было еще смутным, неясным и непонятным даже ему самому. Этим вещам не было найдено имени — оттого они как бы и не существовали. Впрочем, чаще всего именно так и бывает.

Он написал три с половиной миллиона слов. Это был роман, по словам самого Форта, похожий на отпрыска кенгуру — такой же нежизнеспособный, жалкий, недостаточный. Впоследствии, когда чикагская газета «Дейли Ньюз» опубликовала интервью с Чарльзом Фортом на своей Книжной странице, он признавался: «Я думал, что если я не буду писать романы…, то у меня не будет никаких побудительных мотивов для продолжения жизни. Юристы и натуралисты, портовые грузчики и сенаторы Соединенных Штатов — что за ужасная участь! Но я не написал того, что замышлял. Мне пришлось начинать заново и стать ультранаучным реалистом».

В прекрасной книге Ала Цукермана «Как написать бестселлер», недавно переведенной и изданной в России издательством «Армада», есть строки, которые могут служить своеобразным целеуказателем не только писателям, но всем, кто пытается создать что-либо свое, какой бы области человеческой деятельности это ни касалось. «Энергия, сила воли и выдержка — такие качества…, которым трудно обучить. Каждый, кто думает, что написать роман легко, просто обманывает себя. Упорство и настойчивость необходимы для того, чтобы покорить не одну высочайшую горную вершину, за первой вершиной вырастает следующая, а за ней — целая гряда. Автор, который не способен перечеркнуть пятьсот-восемьсот исписанных страниц и начать все заново…, никогда не сможет добиться высокого уровня».

Те книги, которые были написаны Фортом, безусловно, вызывают уважение и восхищение. Но еще большее уважение и восхищение вызывает у меня эта его способность — перечеркнуть все и начать заново, с чистого листа, не ропща при этом на судьбу, не сдаваясь, не отступая, а шаг за шагом следуя намеченной цели.

Три с половиной миллиона слов — это бесконечно много. Для многих и многих перечеркнуть такое количество слов и признать, что это не то, что им хотелось — невозможно, ибо равносильно тому, чтобы перечеркнуть собственную жизнь. Чарльз Форт с легкостью отказался от предыдущей жизни и начал новую, которая и принесла ему в конце концов бессмертие.

Когда ему исполнилось тридцать четыре года, его родители умерли. Форт продал бакалейную лавочку, принадлежавшую его отцу, и сумел, благодаря этому, получить маленькую ренту, которая давала ему возможность существовать скромно, но достойно, а главное — независимо.

С тех пор образ его жизни в корне меняется. Если и прежде Чарльз не был общительным и компанейским человеком, то теперь и вовсе выходит только в муниципальную библиотеку, где усердно работает над газетами, журналами, ежегодниками и справочниками всех стран и всех эпох, какие только находились в фондах. Именно в это время оформилась его основная страсть — он начал коллекционировать заметки о невероятных событиях и явлениях.

Вначале эти заметки были бессистемными. Он выписывал их на отдельные карточки. Это был титанический труд — исписать от руки двадцать пять тысяч! карточек, покрыв целую стену в комнате ячейками и отделениями для них. В то время его постоянно мучила мысль о возможном пожаре, и он всерьез задумывался над тем, чтобы делать заметки на несгораемом материале. В этом факте содержится горькая ирония, если вспомнить о том, как перестала существовать эта уникальная картотека.

Человек нестандартный, своеобразный, Форт стал как бы добровольным изгоем, предпочитая общество книг, газет и журналов обществу людей. Может, отчасти поэтому его так привлекали неприкаянные реальности; факты, изгнанные людьми из памяти и сознания только за то, что им не находилось удовлетворительного объяснения. Красный дождь над Бланкерберге в 1819, грязевой дождь над Тасманией в 1902, хлопья снега величиной с блюдце в Нэшвилле в 1891; а также дожди из головастиков, лягушек и рыб, самовозгорания людей, таинственные исчезновения и загадочные появления из ниоткуда, огненные шары и пылающие диски в небесах, летающие блюдца, загадочные надписи, кровавые ливни, черные снега, дикие люди, крохотные люди, легендарные великаны — не перечислить все загадочные, ненаучные и необъяснимые наблюдения, которые он приютил в своем кабинетике.

Даже если бы Форт в своей жизни проделал только эту работу, только этот титанический труд, то и тогда его бы запомнили потомки. Но для него это было слишком мало. И однажды он начал все заново. Ему пришло в голову, что собранные им данные — это всего лишь коллекция маньяка, никчемный труд. Он отказался от этого труда, бросив все 25 000 карточек и газетных вырезок в камин. Этого поступка Теодор Драйзер не мог простить ему до конца своих дней.

Восемь следующих лет Чарльз Форт изучал все науки и искусства, таким своеобразным способом совершив путешествие назад во времени и пространстве. Он начал не просто с начала, но с азов, и это сослужило ему добрую службу. Однажды он написал, что его настигло удивление — как можно ограничиться только одной работой, как можно удовлетвориться одним делом, неважно, каким — став писателем либо главой стального треста, портным либо губернатором, либо уборщиком улиц. Он решил создать произведение новое и революционное, охватывающее многие отрасли знания — и нельзя сказать, что он в этом не преуспел.

Как мы уже говорили, Чарльз Гой Форт жил отшельником. Правда, он был женат, и жена его — Анна — часто жаловалась, что ее Чарли (ах, как он не любил это «Чарли»!) необщителен. Она-то была в курсе всех дел всех соседей в округе, любила ходить в кино, и довольно часто вытаскивала с собой мужа, нимало не заботясь о том, что ему это неприятно. Она вела дом и готовила, проявляя при этом сноровку и какое-никакое воображение. Но она даже и не подумала поинтересоваться тем, чем занимался ее муж. Из четырех написанных им книг она не прочла ни одной, и единственное, что может служить оправданием — она не прочитала ни одной книги вообще. Странно, что такой эрудит и интеллектуал как Форт связал с ней свою жизнь.

В доме он принимал охотно и часто только двоих людей — писателя Теодора Драйзера, который бесконечно им восхищался и считал его «самой крупной литературной фигурой после Эдгара По», и свою приятельницу Тиффани Тэйр. К числу его друзей принадлежал и Дональд Вулхайм. А вот корреспондентов у него было очень много, и с выходом каждой последующей книги их число росло. Жил он в небольшой квартирке в Бронксе, где на стенах висели в рамках чучела гигантских пауков-птицеядов, многочисленные фотографии (скажем, фотография градины размером с бейсбольный мяч) — которые стали присылать ему многочисленные поклонники после выхода первой его книги, и под стеклом образец какого-то странного вещества, выпавшего с неба в одном из штатов. В остальном его квартира была вполне обычной, и по воспоминаниям его друзей более всего походила на те квартиры, которые в ремарках к театральной пьесе авторы определяют как «захудалое благородство». Он угощал их за круглым обеденным столом пахучими сырами, домашним вином, ржаным хлебом и виноградом. С ними он мог беседовать ночи напролет.

Впрочем, мы забежали вперед. Книги еще нет, даже первой. Есть только идея совершить нечто невозможное, и со свойственным ему упорством и терпением Чарльз Форт принимается за новый труд.

На сей раз он поставил перед собой задачу осознать все сущее, как единую систему. Он создал для облегчения этой гигантской работы свою собственную систему стенографии, и разбил огромную массу данных на 1300 разделов под такими странными и неожиданными заголовками, как «Предложение и спрос», «Насыщение», «Метаболизм», «Равновесие», «Гармония» и сотни других.

На крохотных аккуратных карточках он написал карандашом сорок тысяч заметок! Это был только промежуточный этап его работы. Ему приходится заново искать все отброшенные некогда факты, восстанавливать то, что было уничтожено несколькими годами раньше, но он никогда не жалел об этом — во всяком случае, вслух. Более того, теперь он еще старался проверять каждый из этих фактов. Он подчинил свою затею строгому плану, охватывавшему астрономию и химию, физику и биологию, социологию и магнетизм. Он больше не собирал диковинные коллекции — он решал загадку миров.

Такая напряженная работа не могла не сказаться на его здоровье. Он стал уставать все сильнее и сильнее, зрение его слабело, пока наконец не приблизилось к той опасной черте, за которой ждала полная слепота. Он остановился на долгое время; много месяцев размышлял и отдыхал, питаясь при этом только ситным хлебом и сыром. Впоследствии он утверждал, что простая пища его вылечила.

Возможно, спорить не берусь. Но все же мне представляется, что человек с такой силой воли и с таким терпением мог выздороветь и потому, что так было необходимо, чтобы продолжать работу. Просто начать видеть, как некогда — начать писать с чистого листа, перешагнув через все, что было когда-то, но осталось в его прошлом. Я думаю, Чарльз Форт обладал редким умением жить, не таща на себе груз прошедших лет. Многие философы и мыслители достигают этого умения после долгих лет бесконечного и кропотливого труда над собой, а Чарльзу Форту оно было дано свыше. Впрочем, его современники и последователи считали, что он сам — как явление — был дан свыше, потому что время пришло. Что ж, очень может быть.

Итак, зрение к нему вернулось. Правда, в конце жизни ему пришлось носить очки с толстыми линзами, но это не такая уж страшная беда. Работа была сделана, и он приступил к написанию первой книги, которую так и назвал «Книга проклятых — тысяча и одно забытое чудо». Вот что он пишет в предисловии:

«Под проклятыми я подразумеваю исключенных.

Перед нами пройдет процессия фактов, исключенных Наукой.»

Им владела безумная гениальная мысль осознать Целое. «Венера Милосская, — говорит он. — Для ребенка она безобразна. Когда ум настроится воспринимать ее как целостность, она прекрасна, хотя по физиологическим стандартам и неполна (отсутствуют руки). Рука, когда о ней думают только как о руке, может показаться прекрасной. Найденная на поле битвы, очевидно являющаяся частью, она не прекрасна. Но все в нашем опыте есть только часть чего-то другого, которое, в свою очередь, только часть чего-то еще…»

Собрав на трехстах страницах самые сенсационные из известных ему фактов, Форт не только опубликовал, но еще и сделал уникальную, единственную в своем роде попытку осмыслить и объяснить их. Он написал свой труд, щедро приправив его и юмором, и изрядной долей лукавства, отчего только выиграл, ибо любой человек, не умеющий относиться к себе и своему делу с известной долей иронии, уже не заслуживает доверия.

Первая его книга вышла в 1919 году в Нью-Йорке. Она произвела фурор и даже некий переворот в интеллектуальных кругах. После выхода книги посыпались статьи и самые разноречивые мнения. Кем только не называли Форта его современники — и апостолом исключения, и жрецом-мистификатором. Дж. В. Кэмпбелл считал, что в этом труде Форта есть зародыш шести — если не более — новых наук. Об отношении Теодора Драйзера и к автору, и к его книгам мы уже упоминали.

Ученые относились к нему с пренебрежением, считая его любителем, не способным ни на что серьезное дилетантом. Но о дилетантстве мы поговорим чуть ниже.

В 1923 году Форт публикует свое второе произведение — «Новые земли», в 1931 — «Ло», и, наконец, в 1932 году — «Дикие таланты». Все его книги имели огромный успех в англоязычных странах, особенно в США, Англии и Австралии.

Он первый всерьез пишет о существовании летающих предметов, утверждая, что их появление — это вовсе не галлюцинация очевидцев, не редкостное стечение обстоятельств и вовсе не совпадение, как принято было считать. Он допускает, что существуют иные миры, и странные предметы, происхождение и появление которых мы объяснить не можем, падают оттуда приблизительно так, как обломки судов и мелкие предметы могут быть прибиты морскими волнами к побережью Европы, проделав путь от самой Америки. При этом Форт ни ортодоксален, ни наивен. Он не верит всему — но только восстает против привычки отрицать сразу и безоговорочно все, что попадает под определение необъяснимого и непонятного. Он считает, что Земля — не единственная во Вселенной, и мы тоже не одиноки.

Журналисты чем дальше, тем чаще называли Чарльза Форта торговцем чудесами, упоминая о нем, как о «парне, который писал все эти книжки о синем снеге и красном дожде».

Однако Оливер Уэндел Хоумз — один из самых известных фортеанцев сказал как-то: «Уверенность — не есть мерило несомненности: мы так часто бывали уверены во многих вещах, которые не подтверждались».

Чарльз Форт был враг не науки, а догмы, которая способна погубить любую науку. Теперь уже нам, наученным горьким опытом, не нужно доказывать это так долго и яростно, как американцам 30-х годов. Ведь они не переживали суровых гонений на генетику или кибернетику, которые в нашей стране были признаны лженауками.

Нет ничего страшнее, чем наука, которая думает, что она нашла объяснение всему. Форт не пишет об этом прямо, но это одна из сквозных идей, пронизывающих все его произведения.

«Тинолл говорит это, Дарвин говорит то — везде авторитетность, несомненность. Химики, астрономы, геологи доказали то или это; тем не менее, монизм и восстание — заставляли меня писать, что не равны дважды два четырем, разве что произвольно и условно, и что не существует никакой несомненности; что даже наиболее глубоко загипнотизированный субъект сохраняет слабое сознание своего состояния. И что — с сомнением здесь и неудовлетворенностью там — я никогда не был менее верен научной ортодоксии, чем какой-нибудь средневековый монах или член Армии Спасения, то есть полно и без вопросов.» — это говорит Форт в своем интервью.

А вот мнение горячо любимого и глубоко почитаемого мной великого русского и грузинского философа Мераба Мамардашвили. Он пишет — это спустя почти полвека после Чарльза Форта и совсем по другому поводу — что мир науки отличается от мира мифа как раз тем, что в мифе все ясно и объяснено. Наука же вносит в мир непонятное, проблематизирует его.

Ну, что-что, а проблем, конечно, Форт доставил науке немало. В каком-то смысле, появление его книг стало кризисным моментом для многих современных наук. В этом же смысле один из богословов сформулировал, что христианство это не религия, а кризис религии. Все это явления принципиально иного, неожиданного порядка. Поворотные пункты в истории человечества.

Никто не писал того, что мне хотелось прочесть — пришлось написать это самому. Эту удивительную в своей простоте и точности фразу можно отнести к трудам множества ученых, которые своими идеями перевернули наши представления об окружающем мире.

Завершая усилия многих современников и еще большего числа предшественников, деятель, подобный Форту (а к таким можно отнести Архимеда, Демокрита, Галиллея, Ньютона, Эйнштейна и так далее до бесконечности), трансформирует давно назревший вопрос, задает его иначе, и только тогда открывается измерение, превосходящее весь наличный мир и самого реформатора. Ньютон говорил, что он чувствует себя мальчиком, играющим на берегу океана и подобравшим несколько камешков.

Чарльз Форт посвятил свои труды — да и всю свою жизнь тому, что оказалось невозможно проконтролировать человеческими силами. А неконтролируемое всегда рождает напряжение. Кризисный пункт помещен в середине устройства мира. Это простая тайна бытия. Когда же мы пытаемся, не в состоянии принять это измерение иного порядка, все-таки проконтролировать его и управлять, мы просто разрушаем живое, будет это взаимодействие народов или живое общение двух человек. В этом неконтролируемом промежутке может родиться что-нибудь страшное, но гораздо страшнее то, что если там что-то рождается и умирает, то очень часто мы стараемся закрывать на это глаза делая вид, что ничего не происходит вообще. Собственно, все книги Форта кричат во весь голос:

— Откройте глаза! В этот самый миг что-то где-то происходит. Вне зависимости от того, хотите вы этого или нет.

Если крепко закрыть глаза и затаиться, то ни война не закончится, ни пожар сам по себе не прекратится, ни наводнение не перестанет быть.

Наши предки считали, что Земля плоская и долгое время не желали знать, что это не так. Ну и что? Форма планеты изменилась? Ничуть…

Помните злого великана Прокруста из старого греческого мифа, который укладывал усталых путников на свое собственное ложе, а затем одним несчастным вытягивал ноги до тех пор, пока они не доставали до края, а другим, напротив, обрубал, если жертва была выше его самого и не умещалась на ложе?

Форт обращает внимание на очевидных изгоев науки, как бы узаканивает факты, не укладывающиеся в Прокрустово ложе догмы. Это происходит по тому же принципу, что и обычно: самые знаменитые научные открытия, Архимеда и Ньютона, прославились тем, что те увидели самые обыкновенные вещи: падающее яблоко и воду, поднимающуюся в ванной, когда погружаешься в нее. Количество сюжетных формул, как известно, ограничено: люди рождаются, находят любимое дело, женятся (или не находят и не женятся) и умирают. Великие события не делают великих поэтов, иначе все участники становились бы поэтами; их надо еще открыть в качестве великих.

Есть такая поговорка — «за деревьями не видеть леса». Когда огромное множество фактов так и остаются несобранными, неосознанными, существуя по отдельности — сами по себе, и каждый из них и есть своеобразное дерево какого-то незамеченного, неувиденного нами леса — возникает их автономность. Автомномность (ее еще можно для удобства определить английским словом free) не адекватна свободе (английское liber). Автономность, иначе не-связанность, определяет предмет или явление существующим вне связи с другими, вне принципа. Ведь проявление free в отличие от liber всегда локально, и в этом смысле liber-свобода — это сам принцип, внутри которого существует вещь или явление; тот самый лес. В живой науке (искусстве) и происходит постоянное движение, постоянное объединение множества автономностей в один принцип. Грамотная наука (культура) запрещает владение неким абсолютом, подразумевая вечное изменение. Так, в основе физики как науки лежит запрет на вечный двигатель; в основе химии — на философский камень, а в основе философии — на некое абсолютное учение. Исходя из этого любой движущийся предмет с точки зрения физики может быть описан только в связи с целостной системой: камень катится с горы не сам по себе, как и не сам по себе летит космический корабль — это два принципиально разных движения. И в этом описании внутри каждого принципа будет задействовано множество автономностей — сила тяготения, ускорение, сила трения и etc.

Основная заслуга Чарльза Форта и заключается в том, что он подобрал все эти бездомные, заброшенные, ненужные никому факты и нашел в себе достаточно смелости, чтобы признать их заслуживающими внимания; попытался за разрозненными частями увидеть целое; за деревьями — лес. В этом он и равен самым великим ученым нашей планеты. Теперь уже можно как угодно относиться собственно к его умозаключениям — принимать или категорически протестовать но нельзя отрицать того, что самый важный шаг, который ведет к открытию, к кризису, к перелому — он сделал.

Появление новых научных дисциплин и, кстати говоря, новых направлений в искусстве обусловило ту особенность, что их создатели выступали вначале исключительно как любители, самоучки, каждый из которых, проделав подобную работу, мог бы повторить вслед за Кантом, что вся метафизика не могла оказать ему никакой помощи, вследствие того, что она сама должна была доказать свое право на существование.

В самом деле, Маркс, Станиславский, Фрейд, Хлебников, зачинающие принципиально альтернативные — в тот период — явления (для которых как таковых еще не было создано языка. Стоит напомнить о создании специального математического аппарата теории относительности), выступают как любители. Эйнштейн, отвечая на вопрос, как делаются открытия, заметил: «Всем известно, что это сделать нельзя. Находится невежда, который этого не знает. Он и делает открытие.»

А великий Нильс Бор говорил: достаточно ли эта идея безумна, чтобы оказаться правильной?

Поклонники и последователи Чарльза Форта с восторгом говорили о его уме — «чудесно свободном от всякого школярского жаргона» и всяких корыстных целей. Они понимали, что Форт учит своих читателей думать — думать вообще, а не о том, что предписано на эту минуту.

Правда, среди поклонников обязательно находятся и такие, которые думать не хотят. Они просто готовы слепо следовать за любым учителем, который предложит им новую веру вместо старой. Земля не круглая? Тогда какая? Свет не имеет скорости — а что он имеет?

Таким читателям Форт отвечает весело, блестяще, красочно и ошеломительно. Поэтому, читая его произведения, никогда не забывайте о том, сколько в них юмора и иронии. Иначе существует риск воспринять все слишком серьезно. А ведь самые большие глупости в мире делались именно с серьезным выражением лица.

Вернемся к фактам.

26 ноября 1931 года было создано «Общество Чарльза Форта», которое в каком-то виде существует и поныне. Среди его основателей были Теодор Драйзер, Бен Гехт, Гарри Леон Уилсон и многие другие.

Форт умер 3 мая 1932 года, в Королевской больнице в Бронксе, не дожив совсем немного — неделю или две — до выхода в свет своей четвертой книги. Собранные им 40 000 заметок были завещаны «Обществу», и составили ядро архива, который стал сразу же после его смерти пополняться благодаря активному содействию членов общества из 49 стран, не считая США.

Напоследок стоит упомянуть, что в нашей стране о Форте слыхом не слыхивали до 1990 годов по многим причинам, основной из которых, конечно, был запрет, наложенный на все необъяснимое и непознанное вообще, и летающие тарелки в частности. Правда, была издана в советское время книга «Феномены книги чудес», где двое американских авторов цитировали некоторое количество фактов, взятых из архивов Форта, а также почерпнутых в журнале «Сомнение» и ему подобных — издаваемых фортеанским обществом. В предисловии они скромно упомянули о нем. Эта книга была весьма популярна, и очень скоро ее просто невозможно было достать, потому что — как и в случае с бессмертным трудом Д. Мензела — мы жадно читали между строк: факты проглатывали и запоминали, а объяснения, почему этого не может быть (ясно, почему — потому что не может, и все!), сосредоточенно пропускали. Много добрых слов о Форте нашел натуралист-исследователь Айвен Сандерсон. Но его книга «Твари» была почти недоступной, а само содержание ее настолько интересным, что сведения о об авторе «Книги проклятых» не поражали воображение.

Сейчас времена изменились, и Чарльз Форт наконец переведен и в России. Это — вне всякого сомнения — радостное событие. Но радоваться не получается.

«Книга проклятых» издана Санкт-Петербургским издательством «Лань» в 1998 году. Переводчик не указан, видимо, в целях безопасности последнего. Текст переведен бездарно, и читать его будет тяжело и неинтересно, в связи с чем возникает вопрос — для кого, собственно, было задумано это издание? Для редких знатоков и любителей Форта — так они уже давно всеми правдами и неправдами добыли себе английские варианты. А тем, кому знакомство только предстоит — что ж, глубоко сочувствую. Ибо при всем своем уважении к человеку, бывшему первым уфологом земли, не могу рекомендовать данную конкретную книгу уважаемым читателям. Не хочу, чтобы они начали свое знакомство с Фортом с глубокого разочарования и потери интереса к его творчеству.

Что же касается его самого…

Он многое осмыслил, многое успел, и оставил после себя добрую память, четыре талантливых книги и сорок тысяч крохотных карточек, в каждую из которых вложена частица его жизни. Если это не бессмертие — то я не знаю, каким оно может быть.

Во всяком случае, это гораздо больше того, на что может рассчитывать любой человек.

Список использованной литературы:

Дэвид Риччи, «Энциклопедия НЛО и пришельцев», Москва, 1998, изд-во «Вече», «Александр Корженевский»

П. Губанов, «Летающие тарелки из Бронкса», «Студенческий меридиан», сентябрь 1990 года.

Чарльз Форт, «Книга проклятых. 1001 забытое чудо», Санкт-Петербург, 1998, изд-во «Лань».