В гостиной собралось несколько супружеских пар и человек пять «бесхозных» кавалеров. Все они, за отсутствием других дам, так или иначе оказывали знаки внимания хозяйке дома, которая, надо признать, выглядела просто великолепно. Среди дам в вечерних платьях и драгоценностях Жанна выделялась изяществом, стройностью и откровенностью наряда, который на женщине более взрослой был бы вообще неуместен, а ей шел.

Сергей, игравший в бильярд в мужской компании, время от времени бросал в сторону подруги довольные взгляды: хороша, ничего не скажешь.

Дамы забавлялись коктейлями в ожидании последних гостей; несколько мужчин травили анекдоты в курительной комнате, отделенной от прихожей высокой стеной-аквариумом.

Алина подошла к подруге, застрявшей возле какой-то своей приятельницы с разговором о последних покупках, извинилась, ухватила Жанну под локоток и увлекла ее в сторону кухни.

— Щебечи, щебечи, — зашептала она сердито, — не оставляй их ни на минуту. Что ты села трепаться с этой дурой Веркой? Какая тебе разница, сколько стоят ее духи при скидке на шестьдесят семь процентов? Что за страсть к распродажам?

— Чего ты так переживаешь? — отмахнулась хозяйка дома. — Все будет хорошо…

— Я переживаю, потому что профукаешь ты все с Веркой, а вот жаловаться прибежишь ко мне, — не приняла ее легкомысленного тона Ковальская. — И это мне придется утирать тебе сопли и снова искать тебе новую работу и нормального мужика. Держись за свое счастье, пока не уплыло.

— Ну все, все, не сердись, — примирительно сказала Жанна, признавая правоту подруги. — Иду охмурять гостей и разыгрывать хозяйку светского салона. Демонстрировать высший класс.

— Если сумеешь… — бросила ей вслед Алина. — И не пей ничего алкогольного. Тебе сегодня вечером будет нужна ясная голова.

Тут зазвонил дверной звонок, и Сергей радостно произнес:

— А вот и вы, Танечка. Мы с Жанной уже начали волноваться, придете ли вы? Как вы добрались, как отыскали нас?

— Жанночка все так чудесно объяснила, что невозможно было заблудиться, — ответила Татьяна, сбрасывая ему на руки легкую шелковую накидку.

— Разрешите познакомить вас, — по-прежнему плавился, как мед над огнем, голос Сергея, — это моя правая рука, редкая умница и красавица, Татьяна Леонтьевна. Прошу любить и жаловать. А это мой старый школьный товарищ Борис, это Анатолий…

Алина выглянула из комнаты и закусила от злости губу. Такого пассажа она не ожидала. Татьяна, которой трижды три раза повторили приглашение на скромный семейный вечер «по-простецки», «по-домашнему», обрядилась в комбинезон цвета морской волны, глухой, под горло, спереди и открытый до пределов приличия сзади. Спина у нее оказалась стройная, девичья, точеная, как из мрамора. На тонких обнаженных руках звякали драгоценные старинные браслеты, на ногах, за гранью реального, тоже браслеты, в ушах — длинные полновесные грозди хризолитовых серег. Словом, восточная пышность и варварская роскошь в сочетании с совершенной в себе уверенностью.

Перед Сергеем вновь возникла незнакомая, совершенно иная женщина. Она источала аромат тайны, власти и искушения, и он удивительно сочетался с ароматом ее духов, который легким шлейфом тянулся за ней в воздухе. Все мужчины, сколько их ни было в доме Колганова, склонились перед ней, даже для видимости не сопротивляясь. И Сергей, ошарашенный и восторженный, не стал исключением.

* * *

Марина вошла в кабинет, по обыкновению не постучавшись и не поздоровавшись. Мишка с неудовольствием покосился на нее и подумал, что в ближайшее время ему светит исполнять самую неблагодарную на свете роль — роль буфера между двумя расстающимися людьми. Он всю ночь обсуждал сложившуюся ситуацию с другом и теперь не находил ни сил, ни желания прокручивать ту же тему с подругой. Но изложить свое мнение Марина ему не дала.

— Миха, спасай! — выдохнула она.

— То урод конченый, а то спасай, — буркнул он. — Не поймешь вас, трепетных девушек. Я что — Служба спасения на водах, да?

— Мишенька, голубчик, — сразу переменила она тон, сделавшись ласковой, хоть к ране прикладывай. — Ну хочешь, я у тебя прощения попрошу? Только ты со мной потом поговори. Лады?

— Маришка, — спросил Михаил, — а тебе не кажется, что обмен выходит какой-то неравноценный? Я тебя прости, я же с тобой потом и поговори. А конфетку какую для умасливания моего мужского гонору припасла? — прибавил, уже сдаваясь.

Марина очевидно и неподдельно обрадовалась:

— Не сердишься?! Правда? А когда это я тебя обидела, мы же вроде и не ссорились прошлый раз?

— Все, стоп, — поднял руки приятель, — ближе, как говорится, к телу. Что у тебя стряслось? Я имею в виду — кроме личных глубоких переживаний.

Девушка, занятая тревожными мыслями, пропустила шпильку мимо ушей.

— Миха, только пообещай ничего Андрею не говорить, — начала она, волнуясь.

— Не обещаю. Я ведь не знаю, в какую халепу ты влезла.

— И я не знаю, — кивнула она покорно. — А, кажется, уже влезла. Там мне… там я…

— Фотографии, да?! — полуутвердительно-полувопросительно произнес Мишка, чувствуя, что сейчас узнает наконец нечто важное. — Ну колись, кто их тебе подсунул и с какой целью?

— Мужик один подъехал, — опустила голову Марина.

— Вот с этого места поподробнее, — приказал Миха, становясь жестким и деловитым. — Где ты его откопала, фотокорреспондента этого?

— Да он сам меня нашел, — всхлипнула она судорожно, — подвозил, когда я с Андрюшкой поцапалась. И с места в карьер, значит, стал тыкать мне эти фотки и рассказывать, что к чему. Сотрудничество предлагал. Доброго дядюшку разыгрывал, песенку трогательную пел про брошенного этой самой Татьяной жениха, папа которого за ней вот таким вот странным образом следит.

Михаил подошел к дверям, выглянул в приемную, не слышит ли их кто. Затем плотно притворил двери и уселся рядом с подругой, придвинув кресло почти вплотную.

— Сложно, почти как мексиканский сериал. А в жизни все бывает значительно проще. Она ему изменила — он ей в глаз. Она второй раз изменила — он ее сковородкой по голове и на развод. Или в тюрьму, если сковородка попалась увесистая. А все эти папы-детективы — это для доверчивых девочек вроде тебя, у которых вместо мозгов телевизор.

— Вот гад! — с досадой воскликнула она.

— Но-но, только без лести, — погрозил он ей пальцем. — Слушай, а дядя этот фирмой интересовался? Партнерами? Конкурентами?

— Нет, — сердито выдохнула она.

— Ты не кричи «нет», а пошевели мозгой. Может, он в обход как-нибудь расспрашивал, не в лоб?

— Мих! — обозлилась Марина, которая и в обычной ситуации не славилась кротким характером и выдержкой. — Ну ты меня что, за простенькую держишь? Если бы он фирмой интересовался, я бы его послала подальше в ту же минуту. Нет, он именно ей интересуется, а не Андрюшей и не вашими делами.

— Или наоборот, — мрачно подытожил Миха, не видевший причин интересоваться какой-то там Татьяной, зато находивший их во множестве, когда речь заходила о процветающей фирме.

Марина неожиданно согласилась, повергнув его в изумление:

— Или наоборот. Мне страшно. Мишенька, может, ты бы со мной к нему подошел? Поговорил, посмотрел, что к чему. Больно он мягко стелет, как бы не было жестко спать.

— Ну приду, и что я ему скажу? Что я твой внучатый племянник Коля Весельчаков и мне интересно все, что происходит у тебя с мужчинами, даже и некондиционными.

Девушка взмахнула руками:

— Нет, чего ты, он еще вполне даже пригоден к употреблению. Вежливый такой дядечка, симпатичный… Миш, ну скажи, что бы ты делал на моем месте?

— С дядечкой, пригодным к употреблению? — переспросил приятель. — Употребил бы, чего уж там.

— Да нет, вообще.

— А это, Маришка, зависит от того, чего ты добиваешься. Если честно, то я бы на твоем месте искал себе новую работу у нового хахаля.

— Хам! — зло прищурилась она. — Какой же ты хам!

— Да и ты не Дюймовочка, малышка, — нисколько не смутился молодой человек. — Садись, рассказывай все по порядку.

* * *

Андрей подъехал к Музейному переулку и уже привычно остановил машину во дворе. Достал из салона три огромных букета и бутылку коньяка, решительно позвонил в двери. Открыла ему Капа.

— Добрый вечер, Капитолина Болеславовна, — раскланялся молодой человек учтиво. — Не помешаю?

— Вы никогда не помешаете, Андрей, — радушно ответила хозяйка. — А вот Таточки нашей, увы, нет дома. Впрочем, вы проходите. Хотите чайку? Мы тут напекли всего и вот плюшками балуемся.

Странное дело, но ему не хотелось отклонять приглашение. Зайдя следом за Капитолиной в комнату Аркадия Аполлинариевича, Андрей с некоторым неудовольствием обнаружил, что он здесь не единственный гость. За столом сидели не только Липа и сам художник, но и Артур.

— Здравствуйте, — он встал и протянул руку.

— Здравствуйте, голубчик, — пропела Липа. — Какие цветы! Жалко, Таточка где-то носится, она так их любит. Как бы она обрадовалась!

Андрей и Артур чувствовали себя немного неловко, но внезапно переглянулись и расплылись в улыбке. В конечном итоге, сейчас они не соперники, но товарищи по несчастью.

— Ах, что за коньячок! — причмокнул от удовольствия Аркадий Аполлинариевич. — Ну что, господа, выпьем за встречу и приятную компанию? Какой пасьянс сошелся! Капитолина Болеславовна, голубушка, приглашайте же юношу к столу.

* * *

За накрытым столом было весело и шумно. Сергей, большую часть гостей которого составляли его старинные приятели и друзья его родителей, давно не видел эту чопорную, солидную, утомленную жизнью и работой компанию такой беззаботно веселой. Будто кто-то всесильный перевел часы на четверть века назад, и смешливая студенческая вольница радовалась жизни в гостеприимном доме Колгановых. Ему казалось, что все стало как прежде; и что вот-вот выглянет из кухни мама, и произнесет тост отец. Дом внезапно ожил, вспомнил самые лучшие, добрые и светлые времена. И это чудо сотворила одна только хрупкая женщина, кстати посаженная Жанной на отшибе, у самых дверей. Так что теперь все внимание публики переключилось на противоположный край стола; а хозяева, сидевшие, как водится, во главе, очутились не у дел, словно на периферии. Вот уж воистину — не место красит человека, но человек красит место. Жанна нервничала и кусала губы; Алина не сводила глаз с великолепной соперницы своей подруги; Сергей млел от удовольствия.

— Танечка, это просто прелесть, что вы рассказываете! — воскликнула Мария Антоновна, профессор востоковедения, умница и страстный библиофил, которая с юности дружила с матерью Колганова. — Неужели такое действительно происходило?

— Да, — призналась Тото, — страшно вспомнить, что мы творили.

— Вы еще где-то отличились? — поинтересовался Борис. — Скажем, очень активно участвовали в учениях по гражданской обороне?

— О-о! — хохотнула Мария Антоновна. — Тоже незабываемое развлечение.

— Ага, — согласилась проказница, — и вот выдали нам противогазы, по пятьдесят граммов спирта и ватки кусочек, дабы противогазы эти изнутри протереть, перед тем как надевать. А впереди ждала палатка, внутри которой курились слезоточивые газы. Ну, я и посоветовала сокурсникам не тратить драгоценную жидкость почем зря, а как следует пропитать ею выданную ватку и ватку засунуть в шланг, поглубже. Представляете, что было полчаса спустя, когда наша колонна зигзагами маршировала в противогазах по направлению к месту проведения учений? Нет, кто покрепче, тот еще вполне стоял на ногах. Другое дело, что в палатку никак не попадали — все время почему-то промахивались.

— Неужели вы могли что-то эдакое натворить? — умиляясь, спросил Сергей.

— Каюсь, — созналась Тото, — я страшная хулиганка.

— А вот мы в студенческие годы… — не выдержала Жанна.

Жена Бориса, великолепная блондинка, похожая на Мэрилин Монро, благополучно разменявшую пятый десяток, остепенившуюся и еще более пышную, с наигранным удивлением уточнила:

— А разве вы тоже, Жанночка, где-то учились?

Алина, которая просто свирепела, глядя, что вытворяет Татьяна с ее подругой, ответила вместо нее:

— Конечно. Мы вместе учились в Торгово-экономическом. Просто это было так недавно…

— …что еще не успело стать мифом? — весело подхватила Татьяна.

Как принято писать в военных сводках, «атака противника захлебнулась на подступах к нашим позициям».

Блондинка выразительно поглядела на кабинетный рояль, заброшенно стоявший в углу просторной гостиной, и ностальгически произнесла:

— Когда мы учились в институте, в этом доме каждую субботу собирались друзья. Сережина мама всегда играла во время званых вечеров. Жаль, теперь некому.

— У нас есть чудесные записи, — прощебетала Жанна.

— И танго? — уточнила «Мэрилин».

— Ну, танго теперь не модно, — немного свысока, будто капризному ребенку, пояснила девушка.

— И очень плохо, — заметил Колганов. — А у меня всё руки не доходят заняться фонотекой.

— Ах, — легко улыбнулась Тото, — была бы это самая большая наша проблема! Сергей, вы не против, если я попробую поиграть на вашем инструменте?

— А я вот недавно его настраивал и все думал, для кого я это делаю. Но теперь понятно, что ничто в жизни просто так не случается. Прошу вас. — И хозяин дома под руку проводил гостью к инструменту, поддерживая ее, как драгоценную вазу хрупкого севрского фарфора.

— Как мило! — сказала Мария Антоновна, лучась довольной улыбкой при взгляде на эту пару.

Татьяна устроилась на крутящемся табурете и призналась негромко:

— Невыразимое чувство. Иногда мне хочется быть тапером в каком-нибудь маленьком кинотеатрике и играть все подряд, поглядывая на экран.

— Интересно, — сказал Борис, — в Киеве остались такие кинотеатры после революции?

— После войны еще сколько угодно. Но лучше было в начале века: на Крещатике стояло их в ряд несколько, и одним из лучших считался «Шанцер». Совсем недалеко от Бессарабки. На Бессарабской площади стоял «умывальник»…

— Что-что? — не поверила своим ушам «Мэрилин».

— Белое авто с откидным верхом, — пояснила Татьяна. — Его можно было взять напрокат, и катался на нем молодой тогда еще, зеленый совсем Люська Каплер со своими дамами, и кто бы мог подумать, что это он снимет потом «Ленина в Октябре»?

Гости наслаждались танцем. Жанна ждала, что возлюбленный пригласит ее, но Сергей облокотился о крышку рояля в устойчивой позе, которая свидетельствовала о том, что он собирается простоять здесь столько, сколько нужно.

— Мне даже страшно делается при мысли, что я мог нагрубить вам в первый день знакомства, — проговорил он, любуясь гордой осанкой пианистки. — Не принять на работу. Или что вы не захотели бы ничего менять. И я бы вас никогда не увидел.

— А вы и были резки, Сергей. Так что первый пункт программы вам вполне удался, — ответила она.

— И вы именно это будете помнить о первом дне нашего знакомства? Как жаль. — Он говорил вполне искренне.

— Нет, не это, — мягко возразила она.

— Интересно, что же?

— У вас был одеколон «Де Вивр». Теоретически я его не люблю, но на вашей коже он очень интересно звучит. Я запомню запах одеколона, свежего кофе и зеленые сердитые глаза с золотисто-медовыми пятнышками возле зрачка.

Сергей, никогда прежде не слышавший, чтобы женщина изъяснялась столь свободно и просто, нисколько не смущаясь своих чувств, смотрел на нее шальными блестящими глазами. Сзади к нему подошла Жанна и демонстративно обняла за талию, показывая самым непонятливым, кто в доме хозяин. Колганов вздрогнул и непонимающе обернулся: он начисто забыл на эту минуту, что она вообще есть на свете. И нельзя сказать, чтобы недвусмысленное напоминание доставило ему хоть какую-то радость.

* * *

Этим вечером майор Варчук тоже решил развлечь себя пасьянсом. Расписав на отдельных карточках известные ему эпизоды из жизни Татьяны Зглиницкой, он раскладывал их то в хронологическом, то в одному ему понятном логическом порядке, пытаясь составить для себя цельную картину. Но картины не получалось — она разваливалась на отдельные фрагменты, кусочки яркой мозаики, и без посторонней помощи сложить ее казалось невозможным.

Впрочем, Николай не унывал. Он уже приблизительно представлял себе эту историю, и отдельные эпизоды — впрочем, весьма важные — его не слишком интересовали. Кстати, компьютер, полезная штука, выдал по запросу на Зглиницкую чертову уйму упоминаний, все до единого в зарубежной прессе. Мучиться со словарем, переводя английские и французские (что уже вообще ни в какие ворота не лезло в связи с абсолютной непонятностью оного языка) статьи, Варчук не стал. Главное, он удостоверился в том, что Татьяна в свое время находилась за границей, в частности в Великобритании, и вполне могла познакомиться там с Артуром Скорецким: чем черт не шутит, когда Бог спит?

И если опираться на историю, рассказанную сахалтуевским товарищем Димкой Кащенко, то все становится на свои места. Косвенно виновный в гибели коллеги и близкого друга, Артур вполне мог много лет спустя встретиться с истинным виновником трагедии и совершить акт возмездия. А навести на него впрямую свидетель Кочубей не пожелал по вполне определенным причинам: слишком многое пришлось бы тогда объяснять, и никакой логике эти объяснения не поддавались бы. Проще подсунуть следствию Татьяну Зглиницкую, личность настолько необычную, что не захочешь — заинтересуешься. А уж от нее-то цепочка быстро приведет к Скорецкому, который каждый божий день, а точнее — вечер является в Музейный переулок как на службу. Дальше — дело техники.

Тут как раз все более или менее сходится. Интересно другое: кто еще знал о встрече Скорецкого и Мурзакова, кто кровно заинтересован в том, чтобы милиция, официально прекратившая дело и сдавшая его в архив, начала разбираться в нем заново? Кто и зачем послал в качестве свидетеля бывшего сотрудника КГБ Петра Кочубея? И вот еще что: как объяснить не самый важный, но любопытный факт: у Артура нет машины, у него мотоцикл. Трудно представить себе человека, совершившего убийство и разъезжающего ночью, на мотоцикле, с трупом за спиной. Правда, еще сложнее вообразить случайную встречу этих двоих на Трухановом острове, в кустах, под звездами.

И все это вместе никак не вяжется с тем театральным представлением, которое ежедневно разыгрывает очаровательная женщина из известной старинной (как утверждает все тот же компьютер) фамилии; особенно если учесть ее знакомства. Среди близких друзей Татьяны числятся такие бонзы, что вполне вероятно предположить, что некто пытается подобраться к ним столь необычным и мудреным способом.

Николай снова переворошил карточки и принялся выкладывать их в новой последовательности. Что бы он ни придумывал, как бы ни пытался объяснить происходящее, сходилось все, кроме одного. Сама Татьяна выпадала из стройного и логичного расклада, будто и вовсе явилась из другой галактики, а потому живет по совершенно иным законам; и смеется втихомолку над теми несчастными, которые пытаются вписать ее в единственно знакомую им систему.

Уже засыпая, Варчук успел ухватить две параллельные, никак не связанные между собой мысли. Первая: хорошо, что дело уже в архиве, а то бы за него Данила Константинович точно голову с плеч снял. А так можно никуда не торопиться и не наломать в спешке дров. И вторая: Татьяна никогда бы не ссорилась с ним из-за денег и уж наверняка никогда, даже сгоряча, в сердцах, не сказала бы: «Лучше бы тебя, идиота, пристрелили». Этой второй мысли он счастливо улыбнулся и впервые за долгое время заснул спокойно. Сны ему той ночью снились яркие, цветные и веселые, как в детстве, чего не случалось уже очень давно.

* * *

Сидя на пресловутой лавочке, утопающей в объятиях старого и пышного куста жасмина, Трояновский поймал себя на мысли о том, что и в цветущем отрочестве не проводил столько времени под окнами любимой девочки. Во-первых, по той причине, что ни одна знакомая девочка ему настолько не нравилась; во-вторых, потому, что он прежде полагал эти посиделки напрасной тратой драгоценного времени.

— И вот ты уже не знаешь, что тебе делать дома, потому что дома ее нет и никогда не будет, — говорил Артур. — И ты как-то быстро с этим миришься.

— Почему не будет? — чуть ли не вызывающе спросил Андрей.

— А ты сам узнаешь, — усмехнулся невесело его собеседник. — И смиришься, и согласишься. А вот так вот. Потому что такова селяви — вольная транскрипция, конечно. Я ведь поначалу твердил, что это ей просто сплошные тюфяки попадались. Думал, нужна твердая мужская рука. Эх, индюк тоже думал, а потом в суп попал. Сказали бы мне пару лет назад, что я буду вот так мирно беседовать с потенциальным соперником, со смеху бы умер.

— Наверное, я тоже, — согласился молодой человек. — Здесь хорошо. — Втянул пьянящий вечерний воздух. — Давно я так не дышал полной грудью.

— И это правда, — согласился Артур. — Немножко другая планета. Никто не говорит о деньгах, политике, здоровье. Какая-то чудесная жизнь, будто в кукольном домике. Кстати, ты видел Геночкин кукольный домик?

— Нет, не довелось.

— Замечательная штука, редчайшая. Середина прошлого века, кажется. Обязательно попроси, чтобы Геночка тебе похвастался. Это, кстати, ему Татьяна подарила на Новый год, когда узнала, что в детстве у него была такая мечта.

— С ума сойти, — изумился Трояновский. А потом задал немного неприличный, но давно уже терзавший его вопрос. — А ты давно… здесь бываешь?

Артур с наслаждением затянулся сигаретой, помахал рукой, разгоняя дым.

— Очень давно. Правда, был длинный перерыв, по моей собственной глупости. Больше ничего не спрашивай. Когда-нибудь, возможно, когда мы познакомимся поближе и будем сидеть вот так же, на этой самой скамейке, я наберусь смелости и расскажу тебе эту историю. Наверное. Слушай, есть предложение: давай выпьем на брудершафт. А то на «ты» я как-то незаметно перешел, и безо всякого повода. Успокой уж мою совесть.

— Хорошее предложение, — легко согласился Андрей. — Ну, за знакомство.

Они извлекли из-под скамейки бутылку с коньяком, наполнили бокалы, но тут к ним быстрым шагом приблизилась тень, при ближайшем рассмотрении закутанная в Липину шаль. Тень несла свечу, закрывая рукой крохотный огонек.

— Молодые люди, фу, как не стыдно, — укорила она голосом Олимпиады Болеславовны. — Вечер прохладный, бокалы остыли. А подогреть? Я вам не помешаю? А то Капа, бедняжка, уже заснула.

И Липа извлекла из кармана пузатый серебряный бокальчик. Тем временем Андрей прогрел над свечкой бокалы для себя и Артура. Липа протянула ему свой.

— Андрюшенька, не в службу, а в дружбу.

Выпили, помолчали.

— Поздно уже, — заговорил Трояновский пару минут спустя, — надо бы ехать, но…

— Не хочется?

— Никогда бы не поверил, что могу сидеть вот так и любоваться звездами и цветами. И преданно ждать почти незнакомую женщину, потому что…

— …без этой женщины все остальное вдруг стало пресным, — подхватил Артур, — бесцветным и потеряло смысл. Помните, Олимпиада Болеславовна, сколько времени я просиживал на этой скамейке?

— Жалеете? — спросила Липа.

— Нисколько. Умирать стану, а это время я вспомню как самое счастливое. И то сказать — столько прекрасных минут, проведенных в вашем обществе.

— Льстец, — махнула сухонькой ручкой Липа. — Если раздумаете ехать домой, то комнаты для гостей свободны.

— Спасибо, — сказали они дружным хором.

— Ну, сидите, сидите. — И почтенная дама отправилась отдыхать.

— А кого тебе Татьяна напоминает? — внезапно спросил Трояновский.

— В смысле? — уточнил товарищ по несчастью.

— Цветок, птицу, кошку, тигрицу? Кого-то еще?

— Воду, — не задумываясь ответил Артур. — В какой сосуд ее ни налей, она тут же принимает новую форму, легко и безболезненно. И в любой форме остается водой и ничем иным. И без нее нет жизни.

— Ты поэт? — подозрительно уточнил молодой человек.

— Мне очень хорошо и бесконечно больно. Говорят, что стихи так и пишут. Из счастья и боли…

— А мне страшно, — признался Трояновский. — Потому что я тебя слишком хорошо понимаю.

* * *

— Да! Слушаю! — сказал в трубке сердитый голос.

— Здравствуй, это я, — улыбнулась Тото.

— Привет, — значительно мягче ответил Говоров.

— Ты не занят? Ты не мог бы за мной заехать в течение часа?

— Нет, именно сегодня не могу, — ответил Александр. — Слушай, вызови такси, хорошо? Деньги-то у тебя есть?

— Конечно-конечно, — быстро сказала она. — Не волнуйся, никаких проблем.

— Я сегодня задержусь. У меня дела, важные, — непонятно зачем прибавил Александр Сергеевич, будто она упрекнула его в том, что он занят пустяками.

— Хорошо, — терпеливо повторила Татьяна, — тогда я съезжу домой.

— Целую тебя, — сказал Говоров деловито. — Завтра созвонимся. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, милый.

* * *

Ждать Татьяну не имело уже никакого смысла. Артур ушел домой, тепло попрощавшись и пожелав напоследок удачи. Причем сказал он это без всякой иронии или сарказма, и Андрей в который раз подивился, какие странные, необычные возможны ситуации, если речь идет о Тото и ее знакомых. Он посмотрел на часы и вздохнул. Пора бы домой, не ночевать же под окнами. И тут раздался звонок.

— Это ты? — воскликнул молодой человек.

— Извини за позднее вторжение. Просто хотела поцеловать и сказать спокойной ночи, — произнес родной голос.

— Ты где есть, Одиссей? — радостно завопил Андрей. — Я тут, как верная Пенелопка, жду тебя под окнами. Мы с Артуром выпили почти весь коньяк, остаток употребил Аркадий Аполлинариевич, так что будь морально готова к тому, что тебе ничего не осталось. Ты домой собираешься?

— Собираюсь, — призналась она.

— Тогда стой на месте, я сейчас приеду.

— Ты хотя бы осведомись, где это место есть, — рассмеялась Татьяна.

— А я стану расспрашивать всех встречных и поперечных, где стоит, не двигаясь с места, самая прекрасная женщина в мире.

— И тебя отправят к статуе Свободы.

— Куда ехать? — уточнил он.

— На Большую Житомирскую. Я буду в скверике, напротив остановки… Там, где такая крутилка, знаешь?

— Еду. Целую тебя.

И помчался к машине, подпрыгивая и пританцовывая, как — опять-таки — не делал даже в детстве.

* * *

Если Тото проводила вечер на важном и ответственном задании, а Андрей и Артур — в приятном созерцании майских прелестных сумерек на фоне окон любимой женщины, то Владислав Витольдович полностью посвятил себя английскому бульдогу Уинстону и изучению последних донесений от помощников.

Уинстон удобно разлегся возле камина, на толстой шкуре какого-то хищника, а одноглазый устроился в кресле, укутав ноги теплым пледом и разложив на ореховом столике кипу разнообразных бумаг. Бумаги сии он раскладывал на манер пасьянса и немало бы удивился, когда бы ему сказали, что сейчас, сию минуту, на другом конце города в это же занятие погружен майор Варчук, интересующийся той же самой женщиной, да еще и с его, Влада подачи. Воистину забавны бывают узоры в рукоделии судьбы.

— Я неоднократно упоминал, что из всех романов Дюма-отца превыше всего ценил «Графа Монте-Кристо», — негромко заметил одноглазый, и бульдог заворчал в утвердительной тональности.

На слова и поступки хозяина он реагировал так точно и безошибочно, что многочисленная прислуга и помощники в доме Владислава Витольдовича поговаривали, что в данном случае точно не обошлось без переселения душ. И что Уинстону наверняка досталась душа какого-нибудь нобелевского лауреата.

— Месть — тонкое искусство, и месье Дюма очень подробно, точно и убедительно это описал. Банальное убийство ничтожно. Оно не приносит ни удовлетворения, ни покоя. Только отягощает душу грехом, за который впоследствии придется отвечать где-то там, на том свете. А я полагаю, что если уж и расплачиваться, то за вожделенное нечто. Дабы не было мучительно стыдно за напрасно прожитые годы, как учили нас когда-то. Что вы думаете по этому поводу, Уинстон?

Собака подошла поближе и улеглась на ногу хозяина.

— Вы удивляетесь, что при таком подходе я терплю нерасторопных помощников? Но ведь они приносят ни с чем не сопоставимую пользу: ошибки и промахи нерасторопных помощников настораживают жертву, отравляют ей существование, изматывают ожиданием беды больше, чем незримые и аккуратные действия их расторопных коллег. Вот расторопные как раз представили мне любопытнейшие материалы: наш упрямый майор, как и предполагалось, бульдожьей хваткой — уж простите за каламбур — вцепился в Татьяну Леонтьевну и ходит за ней буквально по пятам. Более того, он уже побывал в охранном агентстве, которым руководит небезызвестный вам Артур Скорецкий.

Вадим поддерживает постоянную связь с девушкой этого юного ловеласа Трояновского — мы еще подумаем, как использовать сию молодую особу. Если верить докладам, она дурно воспитана, у нее плохо развиты представления о благородстве и порядочности и, утверждают, она ни за что не упустит своего. Уверен, такая персона сможет испортить возвышенный и прекрасный роман нашей девочки.

Теперь господин Говоров: ну, тут все ясно как божий день. Я сперва хотел вмешаться, но опыт подсказывает, что здесь крах и так наступит по всем фронтам в самое ближайшее время. Тото чересчур самостоятельна и самодостаточна, к тому же еще и успешна — он скоро сорвется. Я знаю этот тип мужчин. Подождем, Уинстон, и вы увидите, что я прав.

Она скоро останется одна — с ее гордостью, нетерпимостью к людским слабостям и независимостью. Вот к этому времени мы и прибережем финансовые неурядицы. Я уверен, что Тото ни за что не обратится к тем, с кем рассталась, и нам не придется бороться против нескольких обеспеченных людей одновременно.

Вы скажете, Уинстон, я забыл об этом монстре — Бабченко. Нет, не забыл. Но подобные ему больше всех уязвимы. Его люди время от времени пересекают нашу границу, и что же? Их больше не существует. Как говаривал один тиран из нашей недавней истории: «Нет человека — нет проблемы». Этот Бабуин, — и старик усмехнулся с непередаваемым выражением, — я бы застрелился, если бы меня так прозвали; так вот, Бабуин — колосс на глиняных ногах. Его мы свалим без труда.

Меня беспокоит совершенно иное: чересчур легко наша девочка отрывается от слежки и чересчур регулярно. Вы скажете — случайность? Но по теории вероятности, лимит случайностей на ближайшее десятилетие исчерпан. И вот что я обнаружил, рассматривая карту города, — он, кстати, очень изменился и не всегда к лучшему, я полагаю. Она отрывается от наших соглядатаев вот в этом районе. — И одноглазый обвел на карте две улицы в самом центре жирным красным карандашом. — С какой бы стороны она ни подъезжала или ни подходила к Большой Васильковской, они ее теряют. Так, словно она знает об их присутствии, но оно ее не беспокоит вплоть до определенного момента.

А теперь ответьте мне, Уинстон, на два вопроса. Первый: что располагается в этом районе? Какой тайной так дорожит наша Тото? И второй: каким образом ей удается столь небрежно и легко спутать карты таким игрокам, как бывшие сотрудники почтенного ведомства, чья квалификация не подлежит сомнению?

* * *

Сергей подал ей накидку:

— Танечка, вы были неотразимы. Вас проводить?

— Спасибо, — мило отказалась она, — за мной приедут.

— Я и не сомневался, что приедут, — вздохнул Колганов. — Но все-таки надеялся. Вот столечко.

В прихожую провожать Татьяну вышла и Жанна в сопровождении бессменной подруги. Алина взяла слово. Сергей слушал ее, кривя недовольно рот, — эту Жаннину неотвязную тень он и так на дух не переносил, а тут она еще открыто грубила его драгоценной гостье.

А Ковальскую несло, как байдарку на перекате. Она уже не могла остановиться или смолчать, ей приспичило хоть напоследок уколоть Татьяну.

— Я просто вам завидую, — говорила она. — Вот вы рассказывали некоторые случаи. У вас такое богатое прошлое, прошлое хорошо и со вкусом пожившего человека.

При этих словах Жанна победоносно усмехнулась.

— Да, — очень спокойно и уверенно отвечала Тото, — полноценный человек должен иметь прошлое. И оно обязано соответствовать двум пунктам: быть интересным и ярким, но при этом таким, чтобы о нем было не стыдно вспоминать вслух даже в самой многолюдной компании и даже во хмелю.

— Ой, Танечка! — вмешался наконец хозяин дома. — Я так хотел показать вам коллекцию.

— Сегодня уже поздно. Такую коллекцию нужно рассматривать вдумчиво и не торопясь. Я там у вас успела увидеть мизерикордию. Если даже это подделка, то блестящая, но я бы все-таки определила ее как оригинал.

— Невероятно! — ахнул Сергей. — У вас глаз — алмаз. Но ваша правда, еще успеем. Буду ждать с нетерпением.

* * *

Она выбежала из дому и попала прямо в объятия Андрея, который уже нервничал, высматривая ее на темной улице.

— Здравствуй. — Он прижал ее к себе и не отпускал. — А тебе взрослые не говорили, что ночью маленьким девочкам одним ходить нельзя? Послушай, какая ты шикарная!

— Тебе нравится?

— Безумно.

— Спасибо, солнышко. Мне действительно важно, что ты думаешь. Очень важно. — И она уткнулась носом в его плечо, вызвав у молодого человека такой прилив нежности, что ему показалось, он сейчас задохнется.

Они сели в машину, и Андрей вырулил на проезжую часть.

— Ты вообще в курсе, что завтра выходной?

— Господи, счастье-то какое! — искренне обрадовалась она. — Теперь в курсе.

— И что ты хочешь мне сказать по этому поводу? Какие у нас планы на завтра? — тревожно спросил он, замирая при мысли, что планов у нее окажется чересчур много и в них он не предусмотрен.

— После трех я в твоем распоряжении.

Андрей демонстративно закатил глаза, взывая к людской справедливости.

— То есть до трех я могу сидеть и покрываться пылью. Ладно, предположим, что мы договорились. Но тогда чтобы никаких планов до утра понедельника. Считай, что для окружающих ты… взята в заложницы.

— Серьезное заявление, — заметила Тото.

— А я вообще очень серьезный мужчина. И хоть твоя скамеечка под окном мне действительно понравилась и Артур оказался чудесным парнем, но не проводить же там всю сознательную жизнь в его компании?

Татьяна немного помолчала.

— А помнишь, ты спрашивал, нет ли у меня сестры или родственницы?

— Отчего это ты вдруг вспомнила?

— Не знаю. Вечер, всяко-разные мысли в голову лезут.

— Да это я заскакивал как-то к одному нашему финансовому воротиле. И в дверях увидел женщину, похожую немного на тебя. То есть это мне тогда так показалось, на самом деле ты единственная и никого даже отдаленно похожего нет и быть не может. Вот и все. А что?

— Нет, ничего, — пожала она плечами. — Со всяким бывает.

* * *

Приглашенный в каминный зал для беседы с шефом, Вадим с нескрываемым удовольствием разглядывал размещенную на обитой пробковым деревом стене коллекцию крохотных кувшинчиков: керамические чайники в виде домов, телефонных будочек, омнибусов и швейных машинок; очаровательное собрание миниатюрных бутылочек со спиртными напитками, занимавшее двустворчатый стеклянный шкаф; и изысканные старинные гравюры с видами Генуи, Флоренции и Падуи.

Сам Влад восседал в глубоком кресле перед огнем и как раз приступал к ритуалу закуривания сигары. Он не спеша выбрал ее из коробки — будто именно эта сигара имела какой-то определенный вкус; отрубил кончик золотой карманной гильотинкой. За всеми этими неспешными манипуляциями Вадим следил с пониманием.

— Ну-с, молодой человек, — наконец обратился к нему одноглазый. — И какими успехами вы можете порадовать старика?

— Не вижу особых причин для радости, — не стал малодушничать помощник.

— Вот как? — равнодушно спросил Влад.

— Надо бы объясниться, — решился Вадим.

Когда он сказал напарнику, что хочет переговорить с хозяином по существу, Валерий выразительно покрутил пальцем у виска, а затем на пороге комнаты помахал ему рукой, будто прощаясь навсегда. Он не верил в возможность подобной беседы, и человека, затевавшего такой разговор, считал отъявленным безумцем.

Однако одноглазый не рассердился. Напротив, даже заинтересовался. Он давно уже сетовал единственному собеседнику — Уинстону — на то, что блестящих, остроумных и аккуратных исполнителей нынче днем с огнем не найдешь. Вадим нравился ему больше всех, с кем пришлось иметь дело в последние полгода.

— Я всегда готов внимательно выслушать как жалобы, так и предложения своих подчиненных, — сказал он, виртуозно выпуская колечки ароматного дыма.

— Видите ли, Владислав Витольдович, — решительно и отчаянно заявил помощник, — те незамысловатые операции, которые я выполняю согласно вашим распоряжениям, я мог бы проводить значительно лучше, если хотя бы в общих чертах представлял себе конечный пункт. Цель. Ведь есть же у нас какая-то цель?

Влад долго смотрел на него сверкающим, круглым, немигающим глазом. И Вадиму на какой-то миг показалось, что его прожигает лазерный луч.

— У меня наверняка. Но зачем вам моя цель? Вы еще нестарый человек, у вас много лет жизни впереди. Наверняка есть какие-то нереализованные мечты и желания. С теми деньгами, которые я вам плачу, вы сможете исполнить хотя бы некоторую их часть. А мои запросы намного скромнее.

Вадим позволил себе слегка поморщиться:

— Мне неприятно думать, что вы подозреваете меня в праздном любопытстве. Я не юноша, который при виде кирпича сразу думает о женщине, потому что он вообще всегда о них думает. — Тут одноглазый издал ухающий смех. — Объясню подробнее, если позволите.

Влад благосклонно кивнул, и некто, выступив из темноты ниши за его спиной, пододвинул помощнику второе кресло. Вадим вздрогнул от неожиданности и не сумел это скрыть. Присутствие телохранителя стало для него очередной новостью. Одноглазый не переставал преподносить сюрпризы, причем не всегда приятные.

От Влада его замешательство не укрылось, и он с иезуитской усмешкой пояснил:

— Обожаю всякие ниши за драпировками, отъезжающие панели, переходы. Дом строили по моему проекту. Это к слову…

Вадим устроился в кресле, поерзал, подождал с минуту, не решит ли хозяин продолжить беседу. Но тот выжидательно молчал, и потому помощник решился:

— Девочка эта, Марина, с которой мы разыгрываем комбинацию насчет Трояновского, не вызывает у меня никаких положительных эмоций.

— Да оно, собственно, и необязательно, — заметил Владислав Витольдович. — Разве нет?

— Я неправильно выразился, — откашлялся Вадим. — Девочка она простенькая, только хорошенькая, как куколка. Но не может такой мотылечек иметь хоть какое-то влияние на мало-мальски самостоятельного мужчину. Калибр не тот. А из того, что я узнал о господине Трояновском, следует, что он весьма умен и крайне разборчив. Барышню свою держит не для души, а для дизайну. И поэтому в нашей игре она всего лишь пешка — то есть фигура разменная и практически бесполезная.

— Даже так? — заметно заинтересовался одноглазый. Колечки перестал выпускать.

— Я показал ей фотографии, как вы и велели. Девочка неприятно поражена, но ни на что толковое не решилась. Забегала, засуетилась, наделала глупостей. Попыталась выяснить отношения с Трояновским. Сделала это крайне необдуманно, так что теперь он знает, что его фотографировали. Будет начеку. Впрочем, все это я подробно изложил в двух предыдущих докладах. Я просто хотел уточнить — вы именно этого и добивались?

— Г-м-м, — протянул Владислав Витольдович. — Вы правы дважды: я неверно выстроил эту партию и мало доверял вашему профессионализму. Что ж, будет мне урок. А что бы вы теперь предприняли на моем месте?

— Да ведь мы с вами с этого и начинали. — Вадим в волнении даже привстал со своего места. — Я не на вашем месте и совершенно не знаю, чего вы добиваетесь.

— Теперь я вижу, что был совершенно прав, когда отказался от услуг вашего предшественника, — заметил одноглазый. — Он полагал, что раз Марина является дамой сердца господина Трояновского более трех лет, то она имеет на него определенное влияние и сможет оказать нам немало мелких, но бесценных услуг. Здесь и будут полезны фотографии — утверждал ваш предшественник. А вот фотографий до недавнего времени у нас не было. Трояновский достаточно холоден и рассудочен, занят скорее работой, нежели прекрасным полом.

— Не сейчас, — возразил Вадим. — Судя по состоянию Марины, ее возлюбленный на самом деле не на шутку увлечен Татьяной.

— Ею трудно не увлечься, — с непонятной для окружающих, плохо скрытой гордостью ответил хозяин. И помощник снова задумался, какое отношение старик имеет к Татьяне Зглиницкой, что она ему? Больше всего это было похоже на любовь-ненависть, но ведь он сам наводил справки, сам часто следил за ней и наверняка знал, что с Владиславом Витольдовичем она не встречалась ни разу в жизни.

А одноглазый в последний раз затянулся сигарой и сообщил:

— Ну что, меняем тактику? Напоминаю, что даже пешка может стать ферзём. Исходя из этого, поступим следующим образом…

* * *

Андрей привез Татьяну домой, провел до дверей, поцеловал. Он понимал, что тем все его обязанности, равно как и права, исчерпываются, и не находил причин, чтобы задержаться еще чуть-чуть, хотя бы на пару минут.

— Уже поздно, — мягко напомнила Тото, — езжай.

— Хорошо. Как скажешь, — грустно ответил он.

— Созвонимся около трех?

— Ты необыкновенная… — невпопад сказал Трояновский.

— То есть не созвонимся? — спросила она лукаво и потерлась щекой о его ладонь; слегка ее укусила.

— Сумасшедшая девчонка, — прошептал молодой человек, чувствуя, как расползаются по коже мурашки.

— Черт! — озорно прищелкнула она пальцами. — Меня давно никто не называл девчонкой. Это приятно.

— Может, поохранять тебя тут до завтрашнего утра? — предложил Андрей. — А то опять исчезнешь.

— Когда это я исчезала? — изумилась Тото.

— А где ты была все эти годы? Таилась? Пряталась? Енотов всяких заводила.

И было неясно, шутит он или всерьез ее укоряет за многолетнее отсутствие и его неправильную, как теперь выяснилось, жизнь.

— Дался вам этот несчастный енот.

— Енот как раз счастливый, — заметил Андрей. — Его уже подобрали, приютили, пригрели. Это я несчастный, потому что меня прогоняют.

— Потому что спят усталые игрушки, книжки спят. И одеяла, и подушки ждут ребят.

— Понял, понял. Поцелуй меня еще раз на прощание.

Он повернулся и ушел не оглядываясь.

Татьяна осторожно, чтобы не перебудить домашних, пробралась в свою комнату; с облегчением сняла роскошный наряд, украшения, расчесала волосы, сняла макияж и довольно долго просидела перед туалетным столиком, жмурясь и улыбаясь своим воспоминаниям. День выдался настолько приятный, что его не испортила даже крохотная ложка дегтя: тон, которым разговаривал с ней Говоров. И дело вовсе не в том, что он занят, а в непривычных небрежности, досаде и раздражении, тщательно скрываемых, но от того не менее очевидных.

Но ей не хотелось думать о неприятном. С этим всегда успеется. Она потянулась, села на край постели, собираясь уже уютно устроиться под одеялом и помечтать всласть. Но неведомая сила подняла ее с мягкого ложа и потащила к окну.

Татьяна осторожно отодвинула занавеску и замерла: на скамейке, сгорбившись, подперев голову рукой, сидел Андрей. В темноте трудно было что-то разглядеть; так что он скорее почувствовал, нежели увидел ее силуэт. Вскочил, подбежал к окну.

— Ты тут?

Татьяна протянула к нему руки, и он легко спрыгнул в комнату.

Он обнял ее так, что в первый момент ей сделалось больно. А ему казалось, что ее нужно держать крепко, еще крепче, еще, чтобы их уже никто и никогда не растащил. Он вдыхал аромат ее духов, от них кружилась голова; ее кожа оказалась мягкой и шелковистой на ощупь, а завитки волос щекотали шею. Она была такая родная, теплая, маленькая и беззащитная, что Андрей застонал от переполнявших его чувств.

Ее руки обнимали его и ласкали с такой изощренной и беззастенчивой нежностью, какой никогда и ни от кого он не видел. Все происходило, будто впервые в его жизни, а многое и на самом деле в первый раз — и это пугало и восхищало; и делало счастье совершенно невыносимым.

* * *

В то позднее ночное время, когда Вадим обсуждал с хозяином сложившуюся ситуацию, а Андрей собирался провести под окном у любимой всю ночь, не в силах расстаться с ней, еще один наш добрый знакомый разыгрывал из себя полуночника.

Капитан Сахалтуев писал рапорт о предоставлении ему трех суток отгулов в связи с тем, что он дежурил в этот Новый год и на Рождество. Сложность заключалась в том, чтобы составить бумагу без ошибок, правильно и по всей форме. Сам Юрка склонен был считать данную проблему старинным родовым проклятием: в ту минуту, когда ему срочно требовалось написать официальную бумагу, у него отказывали все системы.

То он начисто отрицал правила грамматики и правописания; вот и сегодня первый вариант рапорта походил на работу китайского студента-первокурсника, только-только поступившего в университет. Текст, несомненно, заинтересовал бы сатириков, но отгулы за него никто не даст. Затем Юрка забыл собственное отчество и отчего-то сделался не Ивановичем, а Игоревичем, наверняка заставив покойного родителя хорошенько поворочаться в гробу с боку на бок. Минут десять после обнаружения этой ошибки Сахалтуев перебирал в памяти всех знакомых Игорей подходящего возраста, ничего толкового не вспомнил, скомкал рапорт и принялся за новый, высунув от усердия язык.

На сей раз подвела старательность — первые три или четыре предложения он повторил по второму кругу. Не стали исключением и следующие варианты, и вот наконец к третьему часу ночи капитану удалось написать девятую, самую удачную редакцию рапорта. Он довольно допил кофе и собрался было спрятать бумагу в папку, но природная недоверчивость заставила все-таки перечитать текст еще раз. К тому же Сахалтуев вспомнил старый филологический анекдот: решили как-то издать безупречную энциклопедию, редактировали три раза, держали одиннадцать корректур; наконец напечатали и издали. На титульном листе значилось: «Энциклопудия».

Пробежав глазами свой эпистолярный шедевр, Юрка издал крик, похожий на брачный призыв гамадрила, застукавшего свою гамадрилиху в объятиях соперника-орангутанга. В правом верхнем углу листа самым аккуратным его почерком было выведено:

«Полковнику Бутузу Даниле Константинополевичу».