Ураган по имени Бабуин бушевал в пределах собственного кабинета, но даже охранник, стоящий у стеклянных крутящихся дверей на первом этаже, вжимал голову в плечи. Секретарша производила так мало шума, словно передвигалась в безвоздушном пространстве, а многочисленные заместители и менеджеры просто растворились в окружающей среде. Куда там камбале с ее жалкими умениями?

Но собеседник грозного шефа, квадратный атлет с губой, изуродованной шрамом так, что казалось, он все время ухмыляется, только помаргивал, услышав особо яростное рычание.

— Как Кулибин пропал? — уточнил Павел.

— Внезапно, — невозмутимо пояснил атлет. — Сказал, что подобрался к интересующему нас объекту почти вплотную и…

— И пуфф! — Бабченко шумно выдул воздух. — Мне это не нравится, Халк. Мы что, совершенно никакие? Это нам Бэтмен противостоит, да?

— Бэтмен не Бэтмен, а только ведет он себя действительно профессионально.

— Кто — он? — гневно спросил Павел. — Где его искать?

Атлет пожал плечами:

— Вот Кулибин и должен был докладывать сегодня в десять ноль-ноль. А его нигде нет, телефон не отвечает…

— Нормально! — Бабченко грохнул кулаком по столу. — Маленькое одноглазое фамильное привидение таскает растерянных детей. Сенсация дня. Достань его из-под земли. Целиком, или частями, или в порошке — но только достань. Иначе я возьмусь за тебя. Где Варчук?

— Исчез, — поморгав, ответил Халк.

Павел побагровел, глаза у него налились кровью, и в какую-то секунду атлету привиделось, что сейчас шефа хватит удар. Однако тот взял со стола графин с темной жидкостью, уверенно налил себе полный стакан и выпил. До дна.

— Мне вот других проблем не хватало, — уже спокойнее поделился Бабуин. — Я тут баллотироваться хочу в депутаты, а у меня за спиной примостился какой-то маньяк. Слушай, Халк, ты это… пусть от Тото, то есть от Татьяны Леонтьевны, ни на шаг твои не отходят. Ни на шаг. И все ее свободолюбивые выбрыки пресекать сразу. В корне. Ясно? Чтоб берегли пуще вот этого вот… Кощеева яйца.

И если Варчук объявится, чтобы сразу, пулей ко мне!

* * *

Андрей вернулся в родной офис мрачнее тучи. Михаил терпеливо поджидал его на рабочем месте, но сразу пообщаться им не удалось. Многочисленные клерки, жаждавшие решить с шефом дела, которые отказывался решать Касатонов, многочисленные звонки, совещание. Но наконец они смогли перевести дух и удалились в комнатку за кабинетом, чтобы сбежать от суеты.

— У меня есть потрясающая новость, — радостно сообщил Мишка.

— У меня тоже есть потрясающая новость, — ответил Андрей вяло и безразлично. — Только она меня совершенно не радует.

— А моя, возможно, заставит тебя танцевать.

— Сомневаюсь. Ну, что у тебя там? Мы, наконец, подписали этот клятый контракт? — И он взялся за какие-то бумаги, хотя очевидно было, что он не в состоянии ни на чем сосредоточиться.

— Бери выше, — важно сказал Касатонов.

— Честно говоря, мне даже не хочется думать, — признался шеф. — Выкладывай, не томи.

— Разговариваю я с Лариской, глазки ей строю, подбираемся мы к самой интересной теме, и тут она…

Но тут Андрей разразился бессвязным и возмущенным монологом, и друг поразился тому, что его совершенно не слушали.

— Нет, ты можешь себе представить? Я ее сегодня видел! Квартиру коммунальную она продает! Девочкой наивной прикидывается. Мобильного у нее, видите ли, нет, и она, вероятно, даже плохо знает, что это за зверь такой! Енотов заводит. Не заводит, а разводит! И не енотов, а идиотов, как я. Лгунья, Господи, какая же лгунья! Или они все такие?

Михаил, осененный единственной идеей — донести до друга потрясающую новость, попробовал снова:

— Они все такие, потому что Лариска критически настроена и капризничает зверски, а я ей говорю, что хорошо хоть не беременная…

— Да я ее даже не узнал в первый раз. Представляешь, такая ожившая картинка. Какая-нибудь принцесса Монако или испанская инфанта…

— Ты будешь меня слушать или нет?

Андрей непонимающе на него уставился.

— Повторяю для тупых и тугодумов — Лариска считает, что Маришка тебе врет.

— А я уже и не сомневаюсь. Только беда в том, что мне врет не только Маринка, но еще один человек, которому я верил гораздо больше.

* * *

А Марина развила настолько бурную деятельность, что набралась отваги и посетила мать своего жениха, Наталью Николаевну. Та встретила ее настороженно и не слишком радушно, но постепенно оттаяла, видя, как стелется перед ней будущая невестка.

Принимала она ее на кухне, где царили стерильная чистота и безупречный порядок. Похвалив домашнее печенье и пригубив сок, Марина демонстративно отказалась от кофе, выразительно похлопав себя по плоскому, подтянутому животику.

— Какая вы хозяйка! — сказала она. — Не печенье, а что-то необыкновенное. Вы обязательно должны научить меня хозяйственным премудростям. Я буду стараться.

Наталья Николаевна одобрительно улыбнулась, но промолчала, предоставляя посетительнице самой приступить к больной теме.

— Наталья Николаевна, — не заставила ее ждать девушка, — он настолько не хочет верить в происходящее, что цепляется за малейшие, даже самые абсурдные возможности. Сегодня, например, подговорил какую-то цыганку наговорить мне гадостей.

— Мариночка, а ты не преувеличиваешь? — вежливо переспросила Трояновская, плохо представлявшая себе своего щепетильного до крайности сына в сговоре с какими-то цыганами.

— Я бы не звонила вам просто так, — едва сдерживая слезы, сказала та. — Я стараюсь держать себя в руках, я с ним не ссорюсь, хотя он провоцирует меня на скандал каждые несколько минут. А сегодня, представляете, подхожу к дому, и тут выходит откуда-то, я даже не поняла откуда, цыганка, такая молодая, в яркой такой, золотой юбке и говорит: «Нет там ничего». И в живот мне рукой тычет. Я чуть было сознание не потеряла. Куда милиция смотрит? А Андрей даже слушать не захотел, не то что предпринять что-нибудь.

— Безобразие, — согласилась будущая свекровь. — Но, возможно, деточка, он просто не очень хочет жениться. Современные мужчины уже не столь наивны и доверчивы. К тому же все эти неприличные рекламы и телепередачи как-то слишком основательно ввели их в курс дела. Они знают о нас и наших проблемах ровно столько же, сколько мы, женщины.

— Напрасно вы так, Наталья Николаевна, — с дрожью в голосе сказала Марина. — Вы не видели эту особу. Я не о цыганке, я о той, из коммуналки. У нас с Андрюшей все было хорошо, вы это знаете. А теперь он почти не бывает на работе, запустил дела фирмы, сам на себя не похож. Я не суеверна, но тут поневоле поверишь в любую чертовщину.

— Ты говорила, Маришенька, что она вроде и старше Андрюши.

— Мало того, что старше, — взвилась «невеста». — Намного старше. Была замужем, детей нет. По-моему, с этим все понятно. Живет она в какой-то жуткой квартире и хочет, чтобы Андрюша эту развалюху купил. Она его сейчас охмурит, деньги вытянет и бросит. Или не бросит, а зачем? Где она еще найдет такого молодого, преуспевающего, красивого? Обеспеченного всем?

— А зачем ей тогда, чтобы он квартиру покупал? — искренне удивилась Трояновская.

— А как же? Вдруг он ее бросит, а деньги в кармане. Вы же Андрюшу знаете — он человек порядочный, при разводе и квартиру купит или свою будет продавать и пополам делить. Наталья Николаевна! Неужели вы хотите, чтобы какая-то баба, которой нормального мужа ее возраста не нашлось, испортила вашему сыну всю жизнь?

— Но что-то же его в ней привлекло.

— На шею она ему вешается без всякого стыда и совести, вот что его привлекло. И потом, Наталья Николаевна, это я с вами советуюсь, а она не станет.

Наталья Николаевна пожевала губами. Она недолюбливала Марину, но втайне немного сочувствовала ей. О, она хорошо помнила, каким презрением и холодом обдавал ее отец Андрея всякий раз, когда она хотела наладить с ним отношения. И ей внезапно захотелось отплатить ему той же монетой. Пусть не ему, но его точной копии — непокорному, высокомерному, удачливому сыну. И она спросила:

— У тебя есть ее телефон?

— Конечно есть. — Девушка принялась торопливо копаться в сумочке, нарочито выставляя напоказ коробочки с витаминами для беременных. — Я хотела и сама позвонить, но потом подумала, что ни вы, ни Андрей меня не поймете и будете по-своему правы. И потом, кто лучше матери разберется, что нужно ее сыну. Я вот как забеременела, так сразу иначе на жизнь стала смотреть. Все думаю: вот во мне живет маленький Андрюшечка, и так вас стала понимать. Раньше, вы знаете, бывало, что и обижалась, по неопытности и по глупости. А теперь я очень хорошо знаю, почему вы говорили то или это, почему советовали.

И чтобы не получилось, что я к ней несправедлива только из ревности, не стану я в их отношения вмешиваться. А матери никто не запретит. И никто не упрекнет.

* * *

Татьяна забежала к Антонине Владимировне буквально на пару минут — занести продукты, деньги и удостовериться, что та находится в добром здравии.

— Рассказывай подробно, как все прошло? — велела Нита. — Ты довольна?

— Ты не поверишь, — сообщила внучка, — картины раскупают. Это, конечно, не парижские цены и не то, что платит «Пингвин» за иллюстрации, но тоже немалые деньги. А главное, я не ожидала от наших соотечественников такой активности.

— Александр свет Сергеич удовлетворен?

— Ай, его только знатный пушкинист поймет. Мне кажется, что он сам еще не определился: не то ему радоваться, что все так складно получилось, не то досадовать, что не он был самой главной фигурой в этом балагане. Кажется, что досады все-таки больше.

— Он самолюбив, — пояснила Антонина Владимировна. — А это неплохое качество для любого человека, особенно для мужчины.

— Скорее тщеславен. Но и я тем же грешу, так что не мне его судить.

— Подробности, подробности, — потребовала старуха. — А то я тут как какой-то гриб боровик сижу, мхом обрастаю, пылью покрываюсь и ни о чем не знаю. Трехминутный сюжет в новостях — это все, что знает бабушка о судьбе своей внучки. Скоро у меня вырастут большие уши, чтобы лучше тебя слышать, и большие глаза, чтобы лучше тебя видеть.

Татьяна полюбовалась колечками:

— Красиво.

— Это меня Влад научил, — пояснила Нита и поморщилась. — Ты опять поднимаешься на крыло. Так не пойдет, дружок. Посиди со мной хоть пару минут.

— Мне на работу, — извиняющимся тоном молвила Тото, — а до этого еще заскочить на Музейный. Сейчас в городе нормально не проедешь, всюду пробки, так что хоть десять минут форы должно быть. А вечером я тебе принесу видеокассету. Я же у тебя до жути предусмотрительная и пригласила специального человека для съемки. Он мне четыре часа накрутил. Так что тебе будет чем заняться. И пространства для критики… — И она описала рукой предполагаемое необъятное пространство.

* * *

В ожидании персоны, которую им велели охранять и беречь как зеницу ока, двое накачанных парней, сотрудники службы безопасности Бабченко — Данди и Винни, — облюбовали небольшое уличное кафе, откуда открывался прекрасный вид на двери офиса Колганова. С чего-то же надо было начинать?

Впрочем, оба казались чем-то озабочены. Хмурые и неразговорчивые, они решали какую-то проблему и никак не могли прийти к согласию.

— Ты уверен, Винни? — переспрашивал первый, в который уже раз не в силах поверить только что услышанной новости. — Не обознался?

— Да я чуть мобилу не проглотил. Говорю тебе, стоит как живой. Данди, мы с ним столько лет вместе протрубили, чего только не прошли. Что же он, гад такой?..

— Может, все как надо? — не слишком уверенно пробормотал Данди.

— Да нет, — отмахнулся его товарищ. — Ну что ты такое городишь, как это все правильно, если он нам, боевым друзьям, не доверяет?

— Так пойдем и спросим, — предложил прямодушный Данди.

— Во-первых, куда мы пойдем: на деревню к дедушке? — спросил Винни. — Во-вторых, не хочу. Душа не позволяет. А ты ее знаешь… — И он выразительно почесал ухо.

— Знаю-знаю, — согласился его друг. — Это единственный аппарат в мире, которому я доверяю. Твоя душа, дай бог ей долгих лет счастья, нас еще ни разу не подводила. Хотя мы, комсомольцы, в нее не верим.

— Я тоже не верю, — ухмыльнулся Винни, и в сию минуту любой, кто не имел счастья быть близко с ним знакомым, изумился бы — кому пришло в голову назвать этого тролля именем милого медвежонка. — Но прислушиваюсь. И она пока что на ушах стоит, так ей неспокойно. Так что ты имей в виду, если со мной что…

— И думать не моги! — испугался Данди, отчаянно колотя костяшками пальцев по своей круглой, коротко стриженной голове. — Постучи по дереву и сплюнь. Ишь, чего удумал! С тобой ничего, а не «если что»…

Они сдвинули кружки с пивом, и одинаковые солдатские жетоны, болтавшиеся на одинаковых цепочках на одинаковых бычьих шеях, при этом тихо звякнули.

Официант, проходивший мимо их столика, на секунду притормозил, разглядывая корявый длинный шрам, уродовавший шею и ухо Винни; то самое, которое всегда отчаянно чесалось, когда его прозорливая душа чуяла беду. Как, например, там, в Кандагаре, где тогда выжили чудом только они трое.

* * *

Татьяна стояла на месте в нерешительности. Двигаться ей не хотелось, но позволить себе хотя бы краткую передышку она пока не могла. Ее ждали работа и Сергей Колганов, и нужно было довести это дело до конца, чтобы потом уволиться с чистой совестью. Впрочем, совесть не собиралась спокойно смотреть на все ее проделки и время от времени недвусмысленно напоминала о себе.

Из комнаты вышла Липа с чайником в руках.

— Таточка, здравствуй, ты приехала или уезжаешь?

— Уезжаю на работу, тетя Липа. Продукты на кухне, деньги там же, в ящике буфета, как обычно.

— Семь футов воды под килем, — пожелала Олимпиада Болеславовна. — Где у нас кухня?

— Там, — махнула она рукой. — И вам счастливого плавания.

Липа сверилась с указателем на стене и бодро потопотала по коридору. Оттуда донесся ее удивленный голос:

— Гляди-ка, действительно плавание. — И звуки, будто она брела по глубокой луже.

— Я сейчас все уберу, — грустно пообещал Геночка. — Я просто совершенно не заметил этот тазик.

— Это не тазик, юноша, — загрохотал демонический баритон Аркадия Аполлинариевича. — Это какое-то необъятное корыто. Его даже слон и то бы заметил.

— Я не слон, — возмутился Геночка. — Я хомо, этот, думающий сапиенс.

— Вы не сапиенс, голубчик, — поправила его Капитолина, — вы — сущий саспенс.

Тото слушала и млела: хоть что-то в этом мире незыблемо. И тут зазвонил телефон. Ей страшно захотелось поднять трубку и спросить: «Кто говорит? Слон?», но она пожалела ни в чем не повинного человека.

— Да, — сказала она, — да, это я. Очень приятно, Наталья Николаевна. — Тут глаза ее загорелись зеленым опасным огнем, на губах мелькнула странная улыбка, но голос, в секунду переменившись, зазвучал в диссонанс выражению лица. Он оказался растерянным, слегка дрожащим, неуверенным. Словом, таким, каким его и желала бы услышать собеседница.

— Ой, что вы, как-то я смущаюсь даже. Но если вы настаиваете. А как же я вас узнаю? Да, да. Запомнила. Да. Ну, я смогла бы часов в семь. У нас на работе очень строго. Хорошо. Хорошо. А где вам удобно? Да, да, Наталья Николаевна.

Она аккуратно, даже чересчур бережно положила трубку на место, как если бы крайним усилием воли удерживала себя от того, чтобы не шваркнуть изо всех сил несчастный аппарат об стенку. Потеребила нижнюю челюсть, будто ставила ее на место после удачного апперкота противника. Затем она отперла свою комнату, добыла из ящика письменного стола крохотный серебристый диктофон и позвала:

— Тетя Капочка, вас можно на минуту?

Капитолина Болеславовна, недавно проводившая ее до дверей и тепло простившаяся, удивилась и встревожилась:

— Что-то случилось, Таточка? Почему ты еще не ушла?

— Мне срочно нужно отыскать старенький белый плащ… — попросила Тото, и Капа поразилась тому, какая она вся встопорщенная и взъерошенная. Она помнила свою Таточку с младенчества и видела ее в подобном состоянии разве что в раннем отрочестве. — Куда же я его засунула? И беретик. Тот, молью побитый и заштопанный. Я точно знаю, что тетя Липа его пожалела и не выбросила. Вот пусть теперь и пожертвует для благого дела.

— Авантюра? — догадалась тетушка.

— Обижаете, тетя Капа. Суровые будни. А вот теперь я поскакала, а вы мне подберите экипировку. Юбку там старенькую, кофточку похуже.

— Ты бы еще деревянные башмаки девочки Герды заказала, — вздохнула Капитолина. — Хорошо, детка, иди. Что-нибудь придумаем.

* * *

В офисе Колганова стояла погребальная тишина. Секретарь Оксана сидела на своем месте притихшая и несчастная, с тоской косясь на поднос, на котором стыл потрясающий йеменский кофе. Когда тонкая фигура главного пиар-менеджера появилась у нее перед глазами, она очень обрадовалась и вполголоса заговорила:

— Здравствуйте, Танечка. Ой, какое платье! Хотите кофе? Я купила йеменский, как вы и советовали, — вкуснотища!

— Спасибо, — тоже вполголоса ответила Тото. — Если можно, я с удовольствием. А почему мы говорим шепотом, Оксаночка?

— А, — милая секретарша махнула ручкой, — тут с утра тайфун «Жанна» пролетел. Сергей в таком приятном настроении прибыл, а часа через два мадама явилась. Сергей ее к себе на ковер, спросить об опоздании, а она такой крик подняла, что просто неудобно. Все бы ничего, но тут люди посторонние были.

— Печально.

— А потом Сережик Анатольевич вылил кофе на брюки, испаскудил их до неузнаваемости и теперь рвет и мечет, как раненый тигр.

— Понятно, — кивнула Татьяна. — Учится на курсах кройки и шитья.

Оксана хихикнула, но сдержанно, косясь одним глазом на начальственную дверь:

— Это как?

— Элементарно. Рвать и метать — учатся на курсах кройки и шитья. Так, а что же мне делать? Мне с шефом поболтать нужно.

— Оксана! — раздался внезапно грозный голос шефа. — А Татьяна Леонтьевна у себя?

— Нет, — доложила та, нажимая кнопки, — нет, сидит со мной в приемной, вас ожидает.

— Так что ж ты… — укорил голос. — Татьяна Леонтьевна, заходите.

* * *

Мишка вытащил Трояновского на прогулку, но даже благодатная прохлада, опустившаяся на утомленный жарой город в эти дни, ласковый легкий ветерок, цветущие парки и прелестные девушки не радовали страдальца. В конце концов они вернулись обратно, на службу, к вящей радости Ларисы, которую уже замучили вопросами, когда можно встретить в этом заведении руководящих особ. Впрочем, к плодотворной работе на благо фирмы Трояновский все еще не был готов. Он поминутно отвлекался от бумаг, продолжая тему, которую был готов развивать до бесконечности:

— Я поверить не могу, что она так меня за нос водила. У нее глаза такие ясные…

— Филин большеокий, — закивал Касатонов, понимавший, что другу больше всего нужно выговориться, выплеснуть обиду.

— Помнишь, — в который раз спрашивал Андрей, — я тебе говорил, что у Сергеича видел женщину, ну жутко на Татьяну похожую. Я ее спрашивал даже тогда. А она, значит, поиздевалась надо мной. Она-то меня тогда точно видела. И по телефону со мной говорила, как из дому. В голове не укладывается, зачем ей это?

— Сдуреть с этими бабами можно, — соглашался Мишка. — Одна явно ваньку валяет, вторая — вообще играется. И год вроде не високосный. Слушай, а может, это все-таки не она?

— В том же самом кафе, с той же самой подругой! — завопил Андрей. — Ты что, не слышал, что я тебе говорил?

— А енот был? — невинно осведомился заместитель.

— Оставь ты эти свои дурацкие шуточки. Знаешь, Мих, так противно, что вообще никого видеть не хочется.

— А все потому, что ты слишком серьезно ко всему относишься. Особенно к женщинам. С ними так нельзя. Я тебе об этом когда еще говорил.

— Я себя виноватым чувствовал, не знал, как ей сказать про Маришку. А теперь я могу поступать как хочу. Она ничуть не лучше. Но сначала я посмотрю ей в ее невинные глаза. Ах, какая цаца, непонятая своими предыдущими мужчинами! Так и немудрено. Я ее тоже понять не могу!

— Стоило такой монолог говорить, Гамлет! — внезапно прервал его Михаил, и Трояновский удивленно на него посмотрел, не ожидая, что друг настолько понимает, что происходит у него на душе. — Скажи проще — хочу видеть ее, стерву, мочи нет. А я тебе отвечу: если так хочется, то чего ты мне тут мозги компостируешь? Иди к ней. Иди.

— Думаешь, нужно?

— Ты без нее просто извелся. — И Мишка оттянул пальцами уголки глаз. — Сын самурая потерял лицо. Вечны лишь рожки да ножки.

— Язва ты, — смеясь, сказал Андрей.

— Давай, давай, катись!

— Я пошел?

Мишка замахал на него руками, как на назойливое привидение, и Трояновский, будто того и ждал, — исчез за дверью.

Через минуту в кабинет заглянула удивленная Лариса:

— Куда это он с такой скоростью? И с таким счастливым лицом? Что происходит в этом несчастном заведении?

— Наукой доказано, — важно пояснил Касатонов, — что несчастные в личной жизни особи не умеют добывать себе банан и кокос. Посему их надо железной рукой загнать к счастью, и тогда они снова станут продуктивны, прогрессивны и плодовиты.

— Особенно — последнее, — сказала скептически настроенная секретарша.

* * *

— Знаешь, — Бабченко подпер щеку пудовым кулачищем, — в голове не укладывается, плюс еще эти твои секреты. Тайны, понимаешь, Мадридского двора. Долго ли сдуреть?

— Секреты не мои, — механически поправил Варчук, — потому я вам их открыть не могу. Хотите — верьте на слово, не хотите — я пошел.

— Пошел он! — возмутился Павел. — Единственный человек, у которого мозги нормально варят и который хоть что-то в этой каше понимает, видите ли, пошел. Далеко, позвольте узнать?

Николай наконец притянул к себе давно предложенный стакан с неразбавленным виски (какой русский человек станет разбавлять драгоценную жидкость?) и осторожно пригубил. Чуждый светских условностей, Бабуин почитал «Джонни Уокера», а уж для особо привередливых гостей держал полный бар, включая глубоко непонятный ему самому ядовито-зеленый абсент, который — как он искренне полагал — пить вообще нельзя, это французы над нами поиздевались, а мы и поверили; и — специально для себя, для серьезных случаев — бабушкин чистый как слеза самогон. Вот эту тайну он доверчиво и открыл собеседнику:

— Самогончику хочешь?

Варчук слегка покачнулся, но удар выдержал:

— Нет, спасибо.

— Хороший самогон, домашний. Мне бабушка делает. Фирма! — И жалобно почти попросил: — Ну хоть что-нибудь объясни мне.

— Все, что мог, я уже рассказал, — сдержанно ответил Николай. — Учтите, что я еще и не все знаю.

— Тогда мы можем долго пытаться составить слово «вечность» из имеющихся в наличии букв «о, п, а, ж», — заключил Павел.

— Не совсем, — сказал Варчук. — Вот поэтому-то я и пришел к вам. Мне нужна помощь…

— И безоглядное доверие, — прибавил Бабуин. — Давно меня так не плющило. Хорошо, я сделаю все, что ты говоришь. Но помни, майор, я делаю это только потому, что так или иначе все сходится на Тотошке… на Татьяне Леонтьевне то есть, я хотел сказать. И если ты этим просто пользуешься, то я тебя достану из-под земли. Это понятно?

— И даже логично, — сказал Варчук. — Но слушать все равно скучно. И злит.

— Это потому что ты злой, — авторитетно пояснил олигарх. — Я бы тоже злился на твоем месте, может оскорбился бы даже. Но мое дело — тебя предупредить, а твое — выслушать. У нас обоих другого выхода нет, согласен? А если бы я тебе не доверял, такого разговора вообще бы не было.

— Только потому и не выплеснул вам в… лицо это виски, — кротко заметил Николай.

Кабинет огласился рыкающим хохотом.

— Свой человек! — одобрил Бабченко. — Но давай ты больше никогда мне этого говорить не станешь.

— Согласен, — быстро закивал Варчук. — Мы боксируем в разных весовых категориях, и у меня против вас никаких шансов. Я уже думал.

Они чокнулись, как два старых друга, и Николай внезапно увидел теплую улыбку, притаившуюся во взгляде несокрушимого олигарха — дружескую, беззащитную, добрую. Он удивился. До сих пор он считал, что так может улыбаться ему одними глазами только его единственный друг — Юрка Сахалтуев.

* * *

Татьяна зашла в кабинет шефа, сияя самой нежной и приветливой своей улыбкой. Сергей тоже улыбнулся, но выглядел при этом как обиженный ребенок.

— Добрый день, — мурлыкнула она. — Что с вами?

— Да вот, день начался отвратительно. Вывернул кофе прямо на себя, сижу, извините, в мокрых штанах.

— Не обожглись?

— Да нет, — с досадой ответил Колганов. — И галстук вот запутался, пришлось его снять.

— Десять минут подождете?

— А что такое? — всполошился Сергей — Я вас огорчил? Я насупленный, да? Со мной невозможно разговаривать?

— Шеф, — прервала она поток восклицаний, — вам не говорили, что когда вы несчастны и политы кофе, то вы похожи на ослика Иа?

Она послала ему воздушный поцелуй и исчезла. Ей не нужно было оставаться, чтобы узнать, как смотрит вслед потрясенный Колганов.

* * *

Тем временем Владислав Витольдович все еще пребывал под впечатлением от первой встречи со своей единственной правнучкой и внучкой той, кому он так желал отомстить. Из близких существ в этом мире остались у него всего только двое — бульдог Уинстон и повар Бахтияр, которым он изливал сейчас душу.

Они уютно расположились в курительной комнате. Бульдог — рядом с хозяином, Бахтияр — в кресле напротив, с кальяном. Без своего поварского колпака и белой куртки он стал тем, кем есть, — старым, мудрым, седым как лунь азиатом, чье смуглое лицо, прорезанное морщинами, более всего походило на маску, вырезанную из персиковой косточки. Он давно уже был гораздо больше чем просто доверенным слугой, но другом, и только ему старик мог признаться во всех своих чувствах.

— Ужасное ощущение, — говорил одноглазый, — я словно растаявший воск. Представляешь, никогда не думал, что у человека могут подкашиваться ноги. Я подошел к ней, но внутри весь трепетал, как в тот день, когда решился познакомиться со своей женой.

— Хозяин рад, что увидел девочку сам?

— Очень рад, — согласился Владислав Витольдович. — Во-первых, эти болваны совершенно не умеют фотографировать. На их снимках она вышла кое-как.

— Если хозяин позволит, очень красивая барышня.

— Ты ее не видел, друг мой, в жизни. Рыжая, зеленоглазая, немножко ведьма, немножко ангел. Больше всего похожа на египетскую Сохмет. — И он указал точеной рукой в сторону мраморной колонки, где стояло из обсидиана изображение львиноголовой богини с раскосыми зелеными глазами. — Что-то такое в ее взгляде, что-то нездешнее, подсказало мне, что я с моими жалкими потугами причинить ей боль не сравнюсь с тем, что она уже пережила в этой жизни. И меня охватило раскаяние. Не уверен, конечно, со мной такое впервые, но я сверился с литературой. И, кажется, это все-таки оно.

— Хозяин волнуется до сих пор? — уточнил Бахтияр.

— Стыдно признаться, но — да. Ты единственный из всех знаешь, сколько лет я жил ненавистью, и вдруг оказался на раздорожье. Я и ненавижу ее, и восторгаюсь. Я вспоминаю самые прекрасные мгновения и… ненавижу за то, что у меня отняли полвека невероятного счастья. И думаю, все время думаю, что мне осталось совсем немного времени, не лучше ли потратить его на то, чтобы сделать мою девочку счастливой, а не уничтожить ее жизнь. Конечно, это в корне противоречит десятилетиям предыдущей жизни. Но ведь мнения своего не меняют только мертвецы и круглые идиоты. Не хочу быть ни тем ни другим. Во-вторых, Бахтияр, — я ведь упомянул во-первых, значит, есть и во-вторых… Так вот, во-вторых, она чертовски умна. Я долго наблюдал за ней, прежде чем заговорить. Моя кровь. Кровь Ниты. Но насколько же она прекраснее нас.

— Барышня приедет обедать?

— Обязательно. Мне даже видение было.

— Она? — Это слово повар произнес с некоторым даже благоговением и покосился на портрет цыганки, висевший справа от него, над каминной полкой.

— Стояла и щурилась, кошка, — сказал одноглазый. — Но впервые за столько лет не зло, скорее приветливо.

— Не сомневаюсь, — и Бахтияр заговорил о главном: — Что мы предложим такой важной и желанной гостье?

— Непременно лобстера, — начал перечислять хозяин. — Она должна любить лобстеров. «Кингстоун» с дыней. Липтауэрский сыр. Обязательно липтауэрский сыр. Виноградных улиток. Устриц. Закажи самых свежих и крупных устриц и улиток. Все легкое, нежное, чтобы услаждало вкус, но не отвлекало мысли. Я хочу угодить ей.

* * *

Сергей еще не успел наудивляться вволю, как она уже вернулась.

— Ваша мантия, босс, — и подала ему только что купленные в магазине по соседству брюки. — Корону поднесут позднее.

— Зачем же? — смутился Сергей.

— На этот вопрос я могу ответить легко. А вот зачем сидеть в мокрых штанах, дуться и пыжиться на весь свет, но ничего не предпринимать — этого, увольте, я понять не могу. Переодевайтесь, Сережа, и не морочьте себе голову.

— Сколько я вам должен? — спросил он.

— Сейчас пойду подумаю. Надо же еще включить стоимость доставки. Плюс надбавку за мозговой штурм. Кстати, здесь, на углу, недавно открыли химчистку. Отправьте туда Оксаночку.

— Слушаюсь и повинуюсь. А галстук вы завязывать умеете?

И когда она подошла, чтобы помочь ему, Сергей наклонился и поцеловал ее.

— Вот наконец сделал то, что давно хотел.

Она не отстранилась, не возмутилась даже ради приличия, а стояла, прижавшись к его плечу теплой щекой, спокойная и расслабленная. Сергей сиял от счастья. Он не знал, что она, в принципе, легко и уютно ощущает себя в таких интимных ситуациях и дело вовсе не в нем. И какой бы ужас и отчаяние он испытал, когда бы узнал, о чем она думала в эту секунду.

А Тото думала о том, что ее миссия завершена и нужно увольняться, ибо она выполнила то, о чем просила Машка, но совершенно не намерена терзать неплохого, в сущности, человека, к которому испытывает искреннюю симпатию.

«Вот и все, — сказал кто-то, кто всегда жил внутри ее и смотрел на все со стороны. — Вот и этот кусок твоей жизни закончился. Дело завершено. И ты свободна от всяких обязательств».

Неуловимая и загадочная улыбка скользила по ее губам, радуя влюбленного мужчину. Он никогда прежде не видел таких улыбок, но самодовольно полагал себя виновником торжества. А это ведь ее душа радовалась тому, что еще одна тонкая ниточка, связывающая Тото с окружающим миром, перерезана и скоро она, как воздушный шарик, сможет оторваться от поверхности и упорхнуть в какую-нибудь другую, совершенно новую жизнь — как случалось с ней уже не раз. И снова невыразимая легкость охватила все ее существо: мне до меня вчерашней нет ровным счетом никакого дела…

* * *

Вечерело, когда Татьяна влетела на Музейный, мысленно сравнивая себя с Бабой Ягой на скоростном помеле. Она уже уверилась в том, что пора раздать все долги, расплатиться по счетам и вырваться на волю из замкнутого круга ненужной суеты и событий.

Однако сегодняшнюю встречу она все же решила провести. Быстро переоделась в одежки, пожертвованные Капой и Липой, но, взглянув в зеркало, осталась собой недовольна. Тогда она смыла легкий макияж; затем коричневым карандашом для бровей нанесла несколько легких штрихов под глазами и аккуратно их растушевала; розовым карандашом для губ едва-едва прошлась по краю нижнего века. И облегченно вздохнула, увидев, что теперь на нее из зеркала смотрит уставшая, загнанная женщина с воспаленными глазами.

— Гадость какая! — заметила она своему отражению — То, что доктор прописал.

Давешний парикмахер умер бы на месте, увидев, как она прилизывает роскошные волосы и маскирует его шедевр, стягивая их прозаической аптечной резинкой. Затем Тото водрузила на голову вязаную круглую шапочку, натянула костюмчик из искусственного шелка. В последнюю минуту ее взгляд упал на изящные туфельки от «Феррагамо», и она распаковала пакет со специально купленными для такого случая на рынке ультрамодными «копытами». На плечо повесила целлулоидную сумку малинового цвета — и, в принципе, осталась собой довольна.

Ее радость укрепила реакция Олимпиады Болеславовны, не посвященной в подробности.

— Господи! — воскликнула та. — Что это еще за бухенвальдский узник с извращенным вкусом?

— Я иду на ответственное свидание, — пояснила Тото. — Ваша реакция меня радует.

— Деточка, — осторожно сказала явившаяся на крик сестры Капа. — Ты выглядишь больной и не слишком…

— Нормальной?

— Не хотелось бы тебе очень льстить, но ты добилась нужного эффекта. Кто же это заслужил такую немилость?

— Меня пригласила для беседы мама господина Трояновского, — ласково, как сытый крокодил, усмехнулась Татьяна.

— И ты напялила это старье? — ужаснулась Липа.

— Блестящая провокация! — восхитилась Капа.

— И диктофон в сумочке, — подвела итог Тото.

— Это неприлично, — заметила дотошная Олимпиада Болеславовна.

— Сейчас век информационных технологий, — напомнила ей сестра. — Теперь принято спорить, этично это или нет, а не безоговорочно осуждать.

— Хорошо, детка, — поцеловала ее Олимпиада. — Удачной тебе охоты. А мы с тобой, Капочка, пойдем спорить. Все равно нечем заняться, не умирать же от любопытства.

* * *

Обнаружив в кафе даму преклонных лет, не меньше шестидесяти, одетую довольно дорого, которая преувеличенно внимательно читала стихотворный сборничек, Тото решила, что не ошибется, если предположит, что это и есть Трояновская.

— Добрый день, — остановилась она у столика. — Это вы, наверное, Наталья Николаевна?

— Да, я, — царственно кивнула дама. — А вы, верно, и есть та самая Танечка? Тогда, присаживайтесь.

И смерила ее холодным, оценивающим взглядом, который один сказал несчастной женщине все про ее внешний вид и манеру одеваться.

Татьяна поспешно изобразила на лице вину за то, что она Танечка, и тем более та самая. И приложила все усилия, чтобы выглядеть как маленькая, подавленная величием дамы, затурканная женщина неопределенного возраста.

У нее была только одна проблема: кафе «Вечерний Киев», в котором Наталья Николаевна назначила свидание не терпящим возражений тоном, считалось лучшим из заведений, где подавали собственное мороженое. Многочисленные завсегдатаи боготворили тамошних умельцев за уникальные лакомства, делавшиеся тут же, на месте, и только из натуральных продуктов. От Музейного до Пассажа, где находился «Вечерний Киев», — минут пятнадцать ходу; и наша героиня со дня открытия кафе входила в число завсегдатаев. Она любила здесь бывать; и здесь любили, когда она приходила. Обслуживающий персонал «Вечернего Киева» не составлял исключения и полагал Тото чем-то вроде счастливой приметы, относился как к любимому дитяте, и потому она очень боялась, что радушные официанты и бармены расстроят ее игру.

Пикус заключался еще и в том, что они сели в зале самообслуживания, но один из официантов уже высмотрел зорким глазом Татьяну, ужаснулся ее внешнему виду и потому ринулся на помощь, игнорируя расположение залов.

— Я сейчас подскажу вам, что выбрать, милочка, — покровительственным тоном сказала Наталья Николаевна, — а потом вы пойдете и закажете себе и мне…

Тут-то и подскакал дробной рысью к их столику добрый официант Витя и срывающимся голосом заговорил:

— Здравствуйте. Что закажете? Как вы себя…

Татьяна чувствительно наступила ему на ногу под столом и спросила:

— А что у вас есть? Недорогое чтобы такое…

Официант с ужасом на нее воззрился, но если он и не считал, что любой клиент всегда прав, то уж в отношении любимой Татьяны Леонтьевны сию истину полагал непреложной. Он взял себя в руки и пообещал принести меню, проглотив массу вопросов, которые возникли у него по ходу. Наталья Николаевна лучилась самодовольством — сей казус она отнесла на свой счет.

— Вы были правы, — откашлявшись, робко заговорила Татьяна, — больше никто не читает стихов. Я вас сразу узнала. Андрей на вас очень похож.

— Я не читала, — наставительно заметила Трояновская, — я сверяла по памяти, не сделали ли в редакции какие-нибудь ошибки, опечатки.

— А вы в редакции работаете?

— Сотрудничаю. Это моя собственная книга.

Татьяна выжидательно молчала.

— Я вас почему пригласила, голубушка, — начала Наталья Николаевна. — Я очень дружна с Мариночкой. Это невеста Андрюши, вы с ней знакомы.

— Виделись, — уточнила Тото.

— И я очень пекусь о благе своего единственного сына. Если бы вы знали, сколько мне пришлось вложить в него сил, души, средств, пока он стал человеком. Он ведь очень сложная натура. Интраверт. — Она подозрительно поглядела на собеседницу. — Вам знакомо это слово?

Татьяна изобразила ожидаемые ею неловкость и смятение:

— В общих чертах.

Наталья Николаевна довольно усмехнулась.

— Несколько лет тому Андрюша стал просто неуправляем: много пил, гулял, иногда мог исчезнуть на несколько дней. Если бы вы знали, сколько бессонных ночей я провела в ожидании, что мне позвонят из милиции или из «Скорой помощи». Я вся поседела. К тому же мне надо было работать, чтобы поставить его на ноги.

— Я не очень понимаю, зачем вы мне это рассказываете…

— Зато я вас понимаю, милочка, — прервала ее Трояновская. — Вам, конечно, нелегко живется. Не спорьте, я знаю, мне Мариночка все-все рассказала. Я понимаю, кто у нас сейчас ютится в коммуналках. Вы где работаете?

— Да собственно… — протянула Татьяна.

— Безработная?

— Ну, — нисколько не покривила душой. — Моя трудовая книжка действительно лежит у меня дома.

— Вы не замужем, детей у вас нет и, как я понимаю, не будет…

Будь она поумнее, отреагировала бы на то, что Татьяна изменила позу, небрежно облокотилась о стол и подперла голову рукой. Холеной маленькой рукой с безупречным маникюром. Но Наталью Николаевну несло на парусах поэтического вдохновения:

— Я сама женщина, и я в состоянии почувствовать, какое отчаяние вы испытываете. Вам сколько лет?

— Много, — любезно улыбнулась Тото, но и этой улыбки дама не отметила.

— Эта неопределенность, бедность и одиночество угнетают. И вы, увидев Андрюшу, решили, что это ваш шанс. Да и влюбились, не спорю, влюбились. Женщины вашего возраста легко влюбляются в молодых людей. Сколько, вы сказали, вам лет?

— Я не говорила…

— Не надо меня стесняться, голубушка, — сочувственно молвила Трояновская. — Вот мне пятьдесят три…

— В жизни бы не сказала, — честно призналась Тото.