— Кто тебя просил лезть в квартиру? — тихо и яростно спрашивал Вадим у нахохленного помощника, в коем Олимпиада Болеславовна, возможно, и признала бы странного вора, невоспитанно смывшегося от нее, не сказав ни «Здравствуйте» ни «До свидания».

— Я думал…

— У тебя орган, которым думают, в комплекте отсутствует. Ты что — матерый домушник? У тебя талант обнаружился — замки вскрывать и тайники находить?

— Я хотел как лучше, Вадим Григорьевич.

— А получилось как всегда. Вот объясни мне, что ты собирался там делать?

— Ну, оглядеться на местности, присмотреться.

— Присмотрелся?

— Я же говорю, не вышло. Бабулька эта выскочила из темноты, как привидение замка Моррисвилль.

Вадим коротко хохотнул:

— Сколько раз объяснять, что каждый должен заниматься своим делом? Это твое счастье, что тебя соседи не заметили и в милицию не замели. Там же трасса правительственная в десятке метров, на пять домов выше по улице — президентский дворец. Ты представляешь, какой кипиш поднимется, если что?

— Я осторожно.

— Она твое лицо видела, осторожный ты мой?

— Нет, точно — нет. Я же в темноте стоял, а фонарь светил на нее.

— Ну, будем надеяться, что ты прав. Учти, на сей раз я не доложу о твоей самодеятельности, пощажу тебя, дурака. Но в следующий раз прикрывать не стану. Сам будешь хозяину докладывать, если оскоромишься где-нибудь. И я бы не хотел оказаться на твоем месте. Кожаный чулок, понимаешь.

Оскандалившийся «домушник» подобострастно хохотнул:

— Вадим Григорьевич, простите. Так хотелось предпринять что-то нестандартное, проявить инициативу.

— Выслужиться, — констатировал Вадим устало. — Я предпочитаю короткие и точные формулировки. Выслужиться тебе хотелось. Только ты забыл: заставь дурака богу молиться — он и лоб себе разобьет. Значит так, ты сидишь тише воды и ниже травы, никакой инициативы и нестандартных находок, и выполняешь мои указания С точностью до микрона. Ясно?

— Ясно.

— А в квартиру попасть — проще простого. Незачем было огород городить, когда есть веками отработанные, приличные, аккуратные методы. В общем, готовься. Да, в парикмахерскую все же зайди: стрижку измени, перекрасься. Прояви фантазию.

* * *

Переодевшись, приведя себя в порядок и нанеся последний штрих — капельку духов «Коти» из маленького флакончика в виде торса Венеры Милосской, Татьяна снова включила мобильный и начала переговоры. Кто-то там, на другом конце, видимо, очень волновался.

— У меня все в порядке, — терпеливо втолковывала она. — Не беспокойся. Ну, вот же звоню… Послушай, мобильный нужен для того, чтобы я не искала автоматы по всему городу, а не в качестве короткого поводка — и мы уже об этом говорили. Да. Буду, через час, максимум — полтора. Целую, до встречи.

Высокий красавец с улыбкой и взглядом Шона Коннери, на котором костюм сидел как на выставочной модели, уныло посмотрел на мобильный, понимая, что с безответным аппаратом спорить бесполезно, и спрятал его в карман. Затем повернулся к своему собеседнику и сказал:

— Еще раз простите. Очень хотел вас познакомить, но, видимо, сегодня не судьба. Впрочем, жду вас на послезавтрашней вечеринке.

И крепко потряс Андрею протянутую руку.

* * *

— Исходил я из того, что ты сообщил, будто он перед смертью произнес единственное слово, слишком уж непривычное для нашего времени.

Вадим жестом приказал своему собеседнику замолчать. Он с нескрываемым удовольствием глядел, как плавится в специальной ложечке подожженный сахар, пропитанный абсентом; как тягучие капли медленно стекают в изумрудную жидкость. Затем проделал несколько хитрых манипуляций со специальным стаканчиком тяжелого литого стекла, и только потом с наслаждением выпил.

— Абсент, Петруша, — наставительно произнес он после долгой паузы, — не терпит небрежного и неаккуратного обращения. Его нельзя отдавать в чужие равнодушные руки, если ты желаешь сполна вкусить его радости.

Считались они с Петрушей ровесниками. Но если Вадим прекрасно выглядел, был дорого и со вкусом одет, подтянут и благоухал изысканным парфюмом, то Петруша являл собою его полную противоположность. Серый, невзрачный, какой-то неухоженный; в невразумительных потертых джинсах явно китайского производства и стоптанных пыльных ботинках не по сезону. Его видавшая виды рубашка потерлась на воротнике, сумка явно просилась на пенсию; и он чувствовал себя крайне неуютно в ресторане, где была назначена встреча. Его коробили презрительные взгляды официантов, которые даже не пытались скрыть, что этот клиент не вызывает у них никакого почтения.

— Плюнь и разотри, — посоветовал Вадим, перехвативший один такой взгляд. — Дураки они, что с них взять? А может, ты миллионер и у тебя в сумке куча денег, которые ты намеревался потратить именно в их заведении; а теперь вот обидишься и отправишься в другой ресторан? Но чтобы так мыслить, нужно прожить лет пятьдесят, дабы рефлекс закрепился в поколениях. Как с английским газоном, помнишь? «Как вам удалось добиться такой идеально ровной поверхности? — Очень просто: стричь и поливать. И так двести лет подряд». Ну, ты уже выбрал, что будешь заказывать?

— Тут все как-то слишком…

— Дорого? И на это плюнь. Не откажи себе в удовольствии разорить меня на сотню-другую. Я от этого не обеднею, и тебе приятно.

И Вадим повелительно кивнул официанту, ждавшему у барной стойки:

— Вот что, голубчик, принесите нам два стейка «Ацтека», один бифштекс по-татарски, салат ваш фирменный из черных креветок, суп из улиток — две порции, ну и всякой там зелени, овощей. Теперь главное. Водочки нам графинчик и две бутылочки кахетинского. Белое подадите под креветки и суп, а красное — к мясу. Впрочем, не мне вас учить. И еще — одну порцию осетра по-царски. Осетр у них тут знатный, а ты рыбу уважаешь, я помню, — пояснил он собеседнику.

— Ну спасибо, не ожидал. Тронул, не скрою. Однако ты хорошо живешь.

— И ты так же будешь, если принес действительно толковые новости.

— Это уже тебе решать.

— Сейчас выпьем ее, родимую, закусим, и я весь внимание. — И, лихо опрокинув стопку ледяной водки, наклонился к Петру. — Ну-ну?

— Итак, ты сказал, что покойник ваш перед смертью прошептал «призрак».

— Я хорошо помню, что сказал, — проскрипел Вадим, явно не одобрявший занудливости своего компаньона.

— Кстати, забыл полюбопытствовать — это ты его успокоил? — невинно поинтересовался Петруша, отрезая себе кусок сочного стейка.

— Так бы я тебе и сказал правду, исповедник, — пожал плечами Вадим. — Но вообще-то нет, не я. Я только рядом оказался, в ненужную минуту. Что поделать — снявши голову, по волосам не плачут. И поскольку у нас есть на руках бесхозный «жмурик», то отчего бы не пристроить его к богоугодному делу?

— Своя рука — владыка, — дипломатично согласился Петруша. — Словом, я рассуждал следующим образом. Предположим, он увидел человека из своего прошлого. Причем человека, в смерти которого был уверен. Логично? Остальные идеи, вроде яркого света в конце туннеля, видений или зрелища собственной души, я оставляю для эзотериков и прочих любителей духовности.

— Вполне логично, я рассуждал приблизительно так же.

— Ну вот. Поднял старые связи, пообщался, где надо, с кем бог послал, и выяснил, что ваш Мурзик одно время подвизался в роли двойного агента. Мелочевка, шестерка, но если бы его вывели на чистую воду, мало бы не показалось. Я решил копать там, все равно больше нечего. Архивные поиски опустим, я тебе их потом отдельно в счет поставлю. Но победа достается не самому сильному и не самому хитрому, а самому терпеливому — я всегда это знал.

— Не томи, — нахмурился Вадим.

— В Лондоне он пересекался, угадай с кем? С агентом, кодовое имя «Призрак»! В том же, 1999-м, «Призрак» прекратил функционирование, вычеркнут из всех списков.

— То есть умер?

— Официально — да. Полагаю, таких совпадений не бывает. Ставлю сто против одного, что вот этого самого «Призрака» он и видел незадолго до смерти.

— Молодца, молодца, браво, — сказал Вадим, театрально хлопая в ладоши. — Твое будущее обеспечено. Открой мне последний секрет: кто же такой этот «Призрак»?

— Ну, старик, чего захотел, — протянул Петруша, опрокидывая стопку водки и подцепив вилкой кусок стейка. — Боже, какая вкуснотища! А это что? Сырое мясо?

— Бифштекс по-татарски, чудак человек, — усмехнулся Вадим. — Фарш с соусом, специями, лучком, ворчестерским соусом — ах! — Он поцеловал кончики пальцев. — Язык проглотишь.

— Ты будешь есть сырое мясо?

— Ну тебя. Ничего ты не понимаешь в колбасных обрезках.

Петр рассмеялся. Смех у него был скрипучий, как звук несмазанной двери.

— Что до личности «Призрака», это уже не моя компетенция, Вадюша. Тут надо давать запрос в Главархив, моими знакомствами не обойдешься. Допуск, пропуск, туда-сюда. Сам понимаешь.

— Ладно, — махнул рукой Вадим. — Это уже мои проблемы. А теперь, старик, давай вкусим этих изысканных блюд. Мы это точно заслужили. На десерт кофе, и покурим кальян — стоящая штука. Сам увидишь.

* * *

Утром следующего дня Татьяна в квартире у Маши готовилась к часу «икс». Подготовка продвигалась не так чтобы очень хорошо. Машка совсем раскисла, вся на нервах, все у нее валилось из рук. Она пыталась натянуть то одну, то другую одежку, но всем оставалась недовольна. Наконец запуталась в длинном трикотажном свитере и потащилась через всю квартиру, к Татьяне на кухню, чтобы та ей помогла. Зацепила по дороге бокал, тот упал на пол и разлетелся на десятки сверкающих на солнце осколков.

— Осторожно! — закричала Тото. — Стой на месте, несчастье! А то еще и поранишься. С тебя станется.

Машка стащила с головы свитер и жалко моргала опухшими, покрасневшими глазами. Нос у нее был как молодая розовая картофелинка, веки набрякли, губы обиженно подрагивали.

— Мадам победительница! — сердито сказала Татьяна, возясь с веником и совком. — Стой на месте, я кому сказала. С твоей удачей ты сейчас без ног останешься. А позвать меня было трудно?

Машка всхлипнула.

Татьяна собрала осколки на совок, отнесла на кухню, выбросила. Затем вернулась в комнату, удобно устроилась на диване и похлопала по нему ладонью, приглашая подругу сесть рядом.

— Нам надо очень серьезно поговорить.

Сама она выглядела на все «сто»: в брючном костюме с жилетом и галстуком; умопомрачительные кольца, сделанные явно на заказ; кожаный деловой портфельчик и очень изящные туфельки от «Феррагамо». Классика, одним словом. И никаких остро модных штучек. На ее фоне Машка смотрелась еще более несчастной и потерянной.

— Так не пойдет, — категорически заявила Тото. — Слушай, дружок, хочешь, я расскажу тебе сказку?

— Хочу.

— От слез и нервов прибывают морщины и складки. А молодость убывает. Послушай, это твое лицо и твои нервы. Нет ничего главнее. Все остальное — суета сует и томление духа. Оно пройдет, а ты останешься.

Машка придвинулась к ней и пожаловалась:

— Тебе легко говорить. А я вот думаю, что ворваться бы к этому подлецу домой и…

— Разнести там все вдребезги пополам? — спросила подруга, предлагая ей белоснежный носовой платочек с монограммой.

Та нервно хихикнула:

— В эту красоту сморкаться не стану. Поищи в комодике что-нибудь жалобное, чтобы рука поднялась.

— Послушай, ангел мой неземной, — не отступала Татьяна, копаясь в ящиках. — Давай решим, чего ты в принципе хочешь добиться — отвести душу или вернуть Сергея. Или что-то третье?

— Нет, ну душу отвести — это же сам Бог велел.

— Сколько раз повторять: отношения между мужчиной и женщиной суть шахматная партия. Засветишь доской в голову противника — и считай, ты дисквалифицирован. Более того, выказал свою душевную слабость. Машенька, родной мой человек, я тебе обещаю полную сатисфакцию. Только потерпи чуть-чуть и не изводи себя. Хорошо?

— Я постараюсь, — пообещала она и снова ударилась в слезы.

Татьяна погладила ее по голове, утерла нос огромным клетчатым платком:

— Не реви. Лучше скажи, кто для твоего Сергея авторитет в его бизнесе и такая себе путеводная, но недостижимая звезда.

Машка задумалась, даже реветь перестала, подняла глаза к потолку:

— Несомненно, Павел Леонидович.

— Какой еще Павел Леонидович?

— Господи, Тото, откуда ты свалилась? Бабченко Павел Леонидович. Он полгорода в кармане носит и полстраны в рюкзачке. Что, не знаешь? Банк «Рантье», супермаркеты эти новые по всему городу — «Колхозный рынок», «Сим-Сим».

— Этот?! — искренне удивилась Татьяна. — Слушай, нам повезло, по чистой случайности у меня есть где-то его телефончик.

Она порылась в портфеле, достала изящнейшую телефонную книжицу и принялась настукивать нужный номер.

Маша глядела на нее задумчиво и даже немного испуганно.

— Иногда мне кажется, что если я потребую динозавра, ты скажешь, что по чистой случайности у тебя завалялась пара-тройка.

— Нет, — помотала головой Тото, — с динозаврами в стране напряженка. А? Пашенька, доброе утро, это я. Нет, динозавры не нужны — нужен ты. Звоню поцеловать и узнать, как дела. Что? Полгода? Да нет, ты издеваешься. Точно? Ну-у-у, я какая… Прямо сейчас и можем встретиться, я соскучилась. Честное-пречестное. Слушай, у меня к тебе, конечно же, просьбишка: сделай мне рекомендательное письмо. То есть характеристику с места работы. Нет, Паша, трудоустраивать меня не надо — я тебе наработаю. Мне нужно письмо, как если бы уже оттрубила у тебя лет эдак пять. Ну конечно. Хорошо, через двадцать минут на углу, как обычно. Целую!

Машка вытаращила глаза.

— Однокурсник, однако, — виновато пожала плечами Татьяна.

* * *

Настроение у полковника было непривычное — умиротворенное. Как если бы родимый отдел вовремя сдал отчеты, раскрыл все преступления и внезапно возжелал работать безвозмездно — то есть даром. Плюс еще грядки окучивал в свободное от работы время — преимущественно ночами, с двух до пяти утра, ибо иного свободного времени вообще-то не наблюдалось.

Майор Барчук, как главный реалист убойного отдела и дежурный скептик, подобным чудесам не доверял. Отношения у них с шефом всегда были приличные, но воспитанный на классической литературе Николай полагал, что «минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь». На самом деле ему сейчас полагалось получать по первое число и на орехи за убиенного гражданина Мурзакова А. Н. И поскольку Данила Константинович речи о нем не заводит, значит, откладывает тему напоследок. А значит, привычно тянул майор логическую цепочку, ему есть что сказать. И не стандартные трали-вали, почему отчет не сдали, а по существу. Разговоров по существу Барчук не любил — из них никогда еще не выходило ничего хорошего, это он знал по опыту.

— Ну что, — сказал Бутуз чересчур бодрым голосом докладчика, — в целом картина складывается вполне приличная. Вот тут сегодня утром генерал звонил, спрашивал, что да как. Тебя вспоминал, хвалил; намекал, что стоит подумать о каком-нибудь поощрении ко дню рождения. И он тоже сказал, что ситуация у нас на редкость неплохая, статистика, показатели — всё без ложной скромности — на уровне. И даже отдельные огрехи не портят впечатления. А куда нам без огрехов в нашей глубоко творческой работе? А?

И шеф вопросительно поглядел на Николая, будто ждал, что тот поможет ему. Но Барчук сидел, уставившись в портрет президента, молчал и жизнь начальству облегчать нисколько не собирался. Больше всего ему хотелось побыстрее отбыть обязательную программу, а потом убраться восвояси, к себе в кабинет, чтобы там на досуге поразмыслить, как выкручиваться. Что нужно будет выкручиваться, он даже и не сомневался.

В принципе, общие тезисы он мог бы набросать сейчас и за Данилу Константиновича, тоже мне — «бином Ньютона», как говаривал его любимый литературный персонаж.

Покойный Мурзаков А. Н., которого Николай давно уже про себя окрестил Мурзиком, явно интересовал кого-то там, наверху. И если до вчерашнего дня никто не грозил расформировать убойный отдел за нерасторопность и забрить всех до единого сотрудников в дворники, то даже салаге стажеру яснее ясного, что расторопность как раз и не приветствуется. А уж битый опер и подавно поймет, что сейчас полковник плавно перейдет к последней части Мерлезонского балета. О том, что покойный гражданин, одинокий и никому не интересный, зарезанный по пьянке в лесопарковой зоне, никуда не напишет жалобу на плохо проведенное следствие. Что дел и так по горло. А господин Мурзаков пускай себе покоится с миром в братской могилке, в компании таких же, как и он сам, «невостребованных жмуриков». Или что там с ними теперь делают, в век компьютерных технологий?

Николай поморщился, будто у него внезапно заболел зуб. Что ему, больше всех надо? Беда была в том, что действительно надо больше всех. И Данила Константинович тоже это знал, за что и ценил, и даже по-своему любил Барчука. Но генерала он тоже любил, по-своему. А главное, ох как не любил с ним ссориться, особенно в последний год перед выходом на пенсию. То-то, братцы, сыскное дело — штука хитрая, не всякому по плечу.

Майор елозил на стуле, будто в сиденье вбили гвоздь острием кверху.

— Этот ваш труп, как его там? Мурзаков? — небрежно спросил Данила Константинович, и Николай подумал, что актер из шефа никудышный, даже для самодеятельного театра в каком-нибудь неперспективном селе. — Заканчивайте с ним, ребятки. Что, других дел нет? Настоящих? Я уже докладывал туда, — и полковник выразительно взглянул наверх, — и даже там понимают, что к нам претензий быть не может. К нам и так каждый день люди ходят со своим горем…

«А этот, значит, уже и не человек», — подумал Барчук, но промолчал. Скучно спорить, когда наперед знаешь расклад: что тебе ответят, что ты на это возразишь и что тебе прикажут в конечном итоге. Зачем резину тянуть?

— Сахалтуев как раз установил с помощью московских коллег… — начал он.

— Вот-вот, — подхватил Бутуз. — Сахалтуеву больше заняться нечем? Так я подкину. Стол делами завален — макушка только торчит. И еще: когда понадобится по-настоящему, вам не помогут. Сколько можно использовать личные связи направо и налево? Там же тоже, в Москве, люди сидят. Я ясно выражаюсь?

По справедливости стоило бы сказать, что нет, неясно. И заставить шефа четко произнести, что он своей властью приказывает прекратить следствие по делу об убийстве гражданина Мурзакова, но зачем же наживать себе врага за здорово живешь?

— Ясно, — буркнул Барчук.

— Коля, — примирительно сказал полковник, — мне никогда не нравились такие вещи. И такие приказы, пусть даже высказанные в завуалированной форме. Генерал тоже не в восторге, поверь мне. Но ему звонили из таких заоблачных высот, что он рекомендовал не рыпаться, дурака не валять и на сей раз не заедаться. И тебя просил предупредить отдельно, зная твой комсомольский задор и юношеский максимализм. Я знаю, что ты думаешь. Так вот: думать можешь сколько твоей душе угодно. Но дело закрывай и — в архив. Все. Не доводи меня до инфаркта, я твою удаль молодецкую знаю. Только не в этот раз. Тем более что человечек был не лучшего пошиба, гнилой человечишко был.

— У нас теперь лицензия на отстрел выдается по характеристике жертвы? — едко спросил Барчук, сию секунду клявшийся себе, что ни за какие коврижки не врубится в безнадежную дискуссию. — Плохих, значит, можно убивать, и это совсем даже не плохо, да?

— Коля! Я же просил, зачем этот пафос, а?

— А не надо мне, Данила Константинович, совесть облегчать. Не горюй, мол, Барчук, за этим подонком и не заплачет никто. Мне это ни о чем не говорит. За мной, может, тоже никто не заплачет.

— А Сахалтуев? — изумился шеф, против воли втягиваясь в безумный какой-то разговор.

— Он? Да Юрася первый обрадуется: он на мою квакву давно уже глаз положил. Я еще остыть не успею, как он ее к рукам приберет.

— Кого?!

— Квакву. Чашку с жабой, — смилостивился майор.

— Так, кыш отсюда, пока я еще не рехнулся окончательно! — скомандовал полковник. — А то я за себя не ручаюсь. Сам твою квакву отберу.

— Майора обидеть может всякий… полковник, — пробормотал Николай уже от дверей.

— И посмотри в справочнике слово «субординация», — попросил Данила Константинович почти ласково. — Все, свободен.

* * *

У входа в офис печально топталась Машка, и Татьяна, остановившись в двух шагах, неодобрительно ее оглядела: плечи опущены, спина сутулая. Общая картина — мрачная.

— Горе горем, но осанка тут ни при чем. Ты же не безутешная вдова, — пробормотала она, подойдя к подруге, и сунула ей огромный букет роз.

— Это мне? — пискнула та.

— Мне. Но не идти же устраиваться на работу с этой клумбой. Отвлекает.

— Это Павел Леонидович?

Татьяна фыркнула:

— Павел Леонидович, скажите на милость! Господи, как время летит: только что был Пашка, тощий и лопоухий, а теперь огромный, как Колосс Родосский, и уже Леонидович. Да-с, старею… — Она наморщила нос. — Рекомендательное письмо он привез и обещал, если что, подтвердить, какой я просто ангел небесный, если тебя интересуют подробности.

— Да Сережка ему звонить не посмеет, калибр не тот.

— На Бога надейся, а верблюда привязывай. Ну что, вперед!

* * *

Когда-то давно, года четыре тому, когда Машка встретила нового мужчину своей жизни и страстно желала услышать мнение Татьяны по этому поводу, та отчаянно воспротивилась знакомству. Все, что Мария рассказывала о возлюбленном с восторгом и умилением, у нее вызывало в лучшем случае скептическую усмешку. Тото была требовательна к представителям сильного пола; чересчур требовательна — как сетовала порою Машка, — и она совершенно не хотела разочаровывать лучшую подругу. Практика показывала, что беспощадная в суждениях Татьяна редко ошибалась на предмет взаимоотношений, но надежда умирает последней.

Маша отчаянно защищала Сергея, приписывая ему всё новые достоинства; и в конце концов Тото постановила, что лучшим выходом будет не видеть этого рыцаря на белом коне. «Зачем тебе нужно сводить нас нос к носу? Я, конечно, могу и попритворяться тебе в удовольствие, но ты же непременно захочешь услышать честное мнение. Давай, его у меня как бы не будет. А время покажет». И Машка — пусть с неохотой, но согласилась.

Тогдашнее соломоново решение теперь пошло на пользу. Колганов о Татьяне только слышал, да и то нечасто. И, как всякий занятой человек, не слишком помнил, что его возлюбленная рассказывала о какой-то своей подруге-художнице и бесконечных перипетиях ее квартирно-коммунальной истории, в Машкином изложении похожей на бразильский «мыльный» сериал.

Так что он никак не мог соотнести неведомую подругу бывшей любовницы и успешного рекламиста с богатым опытом работы в этом бизнесе.

Настроение у Сергея было отвратительное. Сорвалась солидная сделка, сулившая не только приличную прибыль, но и интересные перспективы. Типография не выполнила заказ, а в банке снова затеяли какие-то проволочки с выдачей нового кредита. К тому же накануне вечером он страшно поругался с теткой, не одобрявшей его расставание с Машкой и обозвавшей новую пассию «сопливой вертихвосткой», «чухонкой» и своим коронным словцом, которое в приличном обществе произносить вообще не следует.

Он искал, на ком бы сорвать злость. И соискательница на вакантное место пиар-менеджера идеально подходила на эту роль. Сергей, узнавший о ней от директора по кадрам, представлял себе эдакую очкастую девицу в бижутерии от Сваровски, в модном наряде и длинноносых туфлях без задника, которые он органически не переваривал. При этом она виделась ему близорукой и неинтересной говорливой особой, как и все его предыдущие менеджеры. Они заискивали и лебезили, могли всплакнуть, когда он устраивал им очередной разнос, и Сергей решительно не понимал, как им удавалось выполнять работу, главными в которой были неотразимое личное обаяние и эрудиция.

Так что Татьяну он ждал, заведомо ею недовольный, и прикидывал, какой бы установить испытательный срок — три месяца, четыре или сразу уж полгода. С минимальной заработной платой, разумеется.

Напряжение в кабинете висело ощутимое, и переступившая порог Тото, своей чувствительностью способная поспорить с лучшими сейсмографами мира, сразу его ощутила.

Сергей Колганов в принципе нравился ей и на фотографиях, но в жизни оказался гораздо более интересным. К тому же у него явно появился новый парикмахер, и Татьяна вынуждена была признать, что этот цирюльник свое дело знает. Короткая стрижка очень шла Машкиному «бывшему» — он будто помолодел на несколько лет, и даже ранняя седина смотрелась благородно. Лет ему было около сорока, высокий шатен с зеленовато-медовыми глазами. Такие глаза могут быть на удивление притягательными и глубокими. Впрочем, сейчас их взгляд не предвещал нашей героине ничего хорошего.

Восседающий за столом Сергей даже и не подумал приподняться ей навстречу. Коротко кивнул на глубокое мягкое кресло, в котором можно было либо утонуть, либо ютиться на самом краешке. Такие сиденья специально существовали во многих офисах, чтобы поставить посетителя в неудобное положение. В любом случае человек чувствовал себя неуютно, не мог сосредоточиться и терял уверенность.

Эта вот небрежность Сергея, нежелание «церемониться» с будущей подчиненной, вкупе с брюзгливым (от слова брюзжать) и неприветливым выражением лица Татьяну разозлили. И если еще минут пять назад она собиралась быть сдержанной и, чего греха таить, кроткой, то сии благие намерения изменились за считанные секунды. «За что боролись, на то и напоролись», — прокомментировала бы Машка.

Сергей налетел на нее, как патрульный катер на мину в нейтральных водах, и даже не заметил, как подорвался.

Он совершил еще один непростительный промах — буркнул коротко, игнорируя приветствия, как докучливый китайский ритуал:

— Садись. Анатолий Харлампиевич утверждает, что ты — находка. Рассказывай, чем же ты так хороша.

Татьяна решительно притащила от стены стул с прямой спинкой, с грохотом установила его перед столом, уселась, закинула ногу на ногу и ослепительно улыбнулась:

— Американский стиль работы? Разумно. Все члены коллектива уравниваются между собой, работают на одно общее дело, начальник формально не давит на подчиненных. Ты прав, это современный подход, и мне уже интересно. Люблю работать с мыслящими людьми.

Сказать, что потенциальный работодатель был ошарашен, — значит не сказать ничего. А Тото не давала ему опомниться:

— Собственно, тем я и хороша, что нахожу мыслящих коллег и мыслящих партнеров. Вот мое резюме, — она открыла изящный кожаный портфель, звонко щелкнув замочками, — дипломы, характеристики, рекомендательные письма; вот от Бабченко — с последнего места работы.

Сергей только что не подпрыгнул в кресле. Машка, говоря о его отношении к хозяину банка «Рантье», был абсолютно права: ее бывший возлюбленный буквально трепетал перед Павлом Бабченко, как, впрочем, трепетали и сотни других. Человек, вхожий к Бабуину, как за глаза называли его друзья и недруги, казался Сергею священным чудовищем. Или уж во всяком случае жрецом оного чудовища.

— А кем… — с трудом выговорил он, — вы там работали?

— Директором департамента, — не моргнув глазом, отвечала она. Что это был за департамент и зачем Пашка навыдумывал своим сотрудникам такие странные должности, она даже не задумывалась.

— Что-то мы никогда не встречались.

— А зачем нам было встречаться? — нагло и холодно отвечала Татьяна.

Ее план работал: теперь у нее точно было больше чем десять минут для первого разговора, а большего она и желать не могла. Раздраженный и злой, он все же станет ее слушать и не пропустит ни единого слова, хотя бы для того, чтобы ущучить нахальную стерву, вся цена которой — ломаный грош в базарный день плюс личная симпатия Бабуина. Теперь все зависело только от того, что сказать. А это она знала, как «Отче наш». Люди одинаковы: их легко расположить к себе, еще легче заставить заинтересоваться. Татьяна вела диалог практически на «автопилоте», а сама думала, что, кабы не родная, несчастная Машка, ни за что не полезла бы в эту авантюру. Скучно все, знакомо, известно наперед. Вот, сейчас он должен разозлиться.

Сергей действительно смотрел на нее как солдат на вошь, но когда начал читать характеристику, глаза его широко раскрылись.

— У вас должен возникнуть вопрос, отчего я ушла от Павла Леонидовича. Если скажете, что нет, не поверю, — вела Татьяна свою партию, как оперная прима.

— Вообще-то да, — покорно откликнулся он.

— Отвечаю: там все налажено и работает как часовой механизм. А я по призванию конструктор, но не садовник. Восхищаюсь английскими газонами, однако не стала бы стричь один-единственный двадцать лет подряд. За это время я придумаю двадцать новых парков.

— Доходчиво, — быстро отреагировал он. — Звучит очень красиво, но не слишком реально, в наши-то дни. И почему тогда вы выбрали именно нас?

Она усмехнулась:

— Потому что у вас есть блестящие перспективы по сравнению с вашими конкурентами. И над этими перспективами я бы с огромным удовольствием поработала, на взаимовыгодной основе конечно. А еще потому, что назад, к Бабченко, я могу вернуться в любой момент — это моя маленькая гарантия.

Сергей раздражился еще больше: он не привык, чтобы с ним разговаривали так свободно и на равных; особенно женщины; особенно, если они нанимались к нему на работу. Подчиненным следует быть более зависимыми от начальства, больше дорожить местом и бояться увольнения как огня. Это явно не тот случай.

— Послушайте, — отрывисто бросил он, — рынок нищает, рекламодателей не найдешь днем с огнем, покупательная способность населения падает — людям уже просто все равно, что рекламируют, у них ни на что нет денег. Настоящих специалистов в этой области у нас можно пересчитать по пальцам. И как вы себя чувствуете в этой ситуации?

— Уверенно.

— И — какой-какой? — спросил он, вчитываясь в резюме.

— Язык? — уточнила она. — Английский, итальянский, французский, шведский, японский. Польский со словарем, но объясниться могу. Для работы хватает, но для полного счастья нужен еще испанский.

— Это вы серьезно?

— Вполне.

— Вы меня пугаете.

— А ведь я хочу работать на вас. Представляете, как я могу запугать ваших конкурентов? — рассмеялась она.

— И как же вас, такую талантливую и незаменимую, отпустили? — В его голосе явно сквозило желание уколоть. Он не мог простить ей столь открыто демонстрируемой независимости.

— Как Карлсона. Он тоже обещал вернуться.

Сергей задумался на полминуты, а затем произнес значительно вежливее и совершенно другим тоном, предназначенным в обычных ситуациях для коллег и партнеров равного калибра и статусом выше:

— Вы меня так потрясли, что я совсем забыл узнать, что вы будете — кофе, чай, сок?

— Чашечку кофе, пожалуйста, — приветливо ответила она. — Без сахара.

— Без сахара, — эхом повторил он. — Даже боюсь теперь говорить, какой оклад положен на этой должности.

Об испытательном сроке длиной в полгода Колганов уже не вспоминал.

«Смешно, — подумала Тото. — Такое ощущение, что это я писала ему текст, настолько все знакомо». Понятное дело, она нисколько не была этим огорчена. А ответ давно готов, еще до начала беседы, как и большинство других, импровизировать ей почти не пришлось. Снайперы не импровизируют. Их дело — всадить пулю между глаз, для полной гарантии.

Она одарила его специальным дружелюбным взглядом, говорящим: «Да, я стерва, но могу быть и своим парнем, если правильно себя вести», — слегка наклонилась к нему, чтобы придать словам доверительности и произнесла:

— Сперва уточним один важный момент: вы хотите платить мне зарплату или хотите, чтобы я работала?

— Простите?

— Простая логика. Если первое — то, по большому счету, все равно, сколько вы платите, потому что изначально речь шла о другом. Если же мы заключаем договор и я обязуюсь в корне изменить ситуацию на фирме за определенный срок, то первый месяц вы мне платите стандартный оклад, а после поговорим о том, сколько это на самом деле стоит.

— А если я вас обману? — не удержался он.

— Вам это невыгодно. Во-первых, станете ли вы меня обманывать, я разберусь через неделю-другую. Не такой уж долгий срок, согласитесь, чтобы после о чем-то жалеть. Во-вторых, я уйду, а вы останетесь… — Она сделала паузу и безжалостно продолжила: — Все с теми же проблемами. Поскольку я выложила часть карт на стол, то вам нет смысла принимать в корне неверное решение. Мы можем расстаться прямо сейчас к полному взаимному удовлетворению. Логично?

Сергей несколько секунд внимательно разглядывал ее, борясь с раздражением. Интуиция, да и многолетний опыт подсказывали ему, что это тот самый менеджер, о котором страстно и безнадежно мечтают его коллеги. Расчетливая холодная стерва, способная загрызть любого, кто попытается перейти ей дорогу. Умная. Эффектная. С ней нужно дружить, у нее связи. Если то, что написано в ее резюме, хоть отчасти правда, ему привалило сокровище. Просто он опасался таких людей, сторонился их. Такие обычно метят на престол и сметут с лица земли всех конкурентов. Кто знает? Может, она уже рассматривает его как конкурента. А вслух он сказал:

— Вы непохожи на человека, который хочет получить работу.

— Во что бы то ни стало? — ответила она вопросом на вопрос. — Ни в коем случае.

И снова уставилась на него огромными серыми глазищами, похожими на море в непогоду, даже не собираясь для приличия отвести взгляд хотя бы на какую-нибудь деталь интерьера.

«Надо будет развесить по стенам картинки или маски какие-то, — неожиданно подумал он. — Сидишь тут как под обстрелом».

— Хм, я думал, вы напомните мне о том, что вас ждут у Бабченко с распростертыми объятиями.

Если он рассчитывал ее смутить, то абсолютно зря. Татьяна безмятежно улыбнулась:

— Вы и так об этом помните. Кроме того, мир велик, всем хватит места. И еще — вы и так уже на меня злитесь. Этой дозы отрицательных эмоций с меня вполне достаточно.

— Вы очень откровенны, — буркнул он, злясь, что щеки его против воли пошли красными пятнами. — Опасно даже откровенны. А еще мне понравился ваш пассаж о части карт. — Он особо выделил слово «часть».

— Выложить все при первой же беседе — глупо. Если выложить не все, но декларировать полную свою открытость — нечестно. А глупые и нечестные сотрудники никому не нужны.

— Неожиданный вопрос: вы любите играть в карты?

— Могу за компанию. Но люблю в шахматы и компьютерные стратегии. Хотя, каюсь, могу отвести душу и за какой-нибудь стрелялкой. Очень, знаете ли, расслабляет.

Сергей подумал, что уволить ее, если все окажется сплошной фикцией, никто не помешает. С другой стороны, Бабченко не ошибается: это аксиома. Иначе не был бы одним из самых богатых людей страны в неполные сорок. Словом, рискнуть стоит.

— Оксана введет вас в курс дела, — сказал он. — Приступать можете завтра. По всем вопросам смело обращайтесь ко мне. Я весь внимание.

— Тогда сразу задам первый — какова моя степень свободы?

Он не успел ответить и не успел даже удивиться такому повороту событий. В этот момент в кабинет без стука вошла очень красивая девушка лет двадцати двух — двадцати четырех, стройная, изящная, с золотистыми волосами и мягкой бело-розовой кожей. Она процокала к столу шефа, наклонилась, облокотилась острыми локотками о столешницу, приблизив свое лицо к его, и капризно проговорила:

— Послушай, зачем ты взял билеты в Оперный? Я хочу в ночной клуб. Сержик, ты же обещал.

И победоносно оглянулась на Татьяну — дескать, съела? Это мое.

Та скользнула по барышне коротким взглядом и полностью переключилась на мужчину, с нетерпением ожидая его реакции. Сергей нервничал: он явно понимал, что подобное вторжение показывает его в самом невыгодном свете, но рассердиться всерьез на девушку, похоже, не мог. Его губы сами расползались в предательской улыбке.

— После поговорим, — наконец постановил он самым официальным тоном, на какой оказался способен. — Это важное мероприятие. Ты должна быть на высоте, понятно?

— Опять мероприятие?

— А завтра в клуб, — примирительно произнес он, — договорились?

— Ну ладно, только ради тебя.

Хорошо, что эти двое, полностью занятые собой и своими маленькими семейными проблемами, не могли видеть торжествующую Татьянину улыбку: она была весьма довольна выступлением Машкиной соперницы. «Дурак, Господи, какой же дурак, — думала она неспешно, разглядывая Жаннины ножки. — Разве можно так подставляться в присутствии незнакомого человека? Что Машка в нем нашла?»

Когда девица направилась к выходу, Сергей снова обратился к своей собеседнице. Ее лицо было совершенно непроницаемо, и если она и думала что-либо по поводу этого внезапного вторжения, то внешне никак не отреагировала, даже бровью не шевельнула.

«Ишь, как их Бабуин вышколил, — сердито подумал он. — С другой стороны, чего я злюсь, мне же проще».

— Ну что, — нарочито бодро произнес он, — завтра в десять? И с утра, на свежую голову, обсудим все животрепещущие вопросы.

На сей раз он соизволил выбраться из-за стола и проводил ее до дверей:

— До завтра.

Зазвонил телефон. Даже звонок был какой-то повелительный, требовательный.

— Да! — рявкнул Сергей в трубку и уже другим голосом сказал: — Я! Да, Павел Леонидович, да, как раз только что ушла. Я в полном восторге… — И замялся, боясь ляпнуть что-нибудь лишнее.

Трубка гудела хорошо поставленным диктаторским басом, будто Кинг-Конг внезапно решил обеспокоиться делами отдельно взятой фирмы:

— Я бы вообще ее не отпускал никуда, но раз уж ей самой так захотелось — пусть поиграется. Голова у нее золотая, так что цени, что тебе привалило. И смотри мне там, не обижай. Понял?

Сергей послушно кивал головой, будто Бабченко мог его видеть; и еще какое-то время держал около уха трубку, в которой слышались короткие гудки.

А Тото выскользнула из офиса, торопливо прошла несколько шагов, встряхивая волосами, будто сбрасывая что-то, и бухнулась за столик на открытой веранде кафе, в тени вьющегося винограда.

— Оперный; сегодня вечером; важное мероприятие, — бормотала она себе под нос. — Ну что ж, пойдем в оперу.

* * *

Марина торопливо посмотрелась в зеркальце, убрала несуществующий комочек туши с длинных ресниц, провела пальцем в уголке губ, вытирая размазавшуюся помаду. Кажется, она в полном порядке. Безупречный макияж был для нее тем же, чем в средние века доспехи для рыцарей: защитой. Ненакрашенная, она чувствовала себя отвратительно, будто ее выставили за двери раздетой. А в «боевой раскраске» настроение сразу поднималось. Оделась на это свидание она тоже очень тщательно и продуманно, подчеркнув точеную фигурку и в самом выгодном свете показав загорелые стройные ноги. Таким образом, девушка, по ее мнению, могла разговаривать на равных с неизвестным «доброжелателем» по имени Вадим, который сунул ей накануне эти отвратительные фотографии. Она собиралась решительно разобраться с ним, а если понадобится, то и пожаловаться Андрею, какая чепуха выходит, что кто-то за ними следит. И все же гордость ее была уязвлена — эта женщина, с которой так любезничал сдержанный и холодноватый ее Андрюшенька, она же явно старше. Что он в ней нашел? Что есть у нее такого, чего нет у Марины? Что им вообще, сволочам, надо? То, что еще им не принадлежит? Или то, что сопротивляется?

Марину трясло от злости. Неужели она стала хуже только оттого, что Андрей уверен в ее чувствах, неужели, это сразу сделало ее неинтересной и ненужной? Еще этот, «дядюшка», Вадим, лезет в их дела без мыла. Девушка и сама не понимала: рада она, что узнала о возможной сопернице, или предпочитает оставаться в неведении. Или все это вообще интриги Андреевых конкурентов и ничего такого у него не было с этой женщиной — подумаешь, пригласил в кафе поговорить о делах, — и кто-то намеренно разжигает в ней ревность.

Она подошла к Вадиму, который терпеливо дожидался ее в условленном месте, и, забыв поздороваться, с места в карьер стала излагать свои требования:

— Учтите, что в машину я с вами второй раз не сяду. Говорить можем в каком-нибудь кафе, лучше — уличном. И еще учтите: если что-то пойдет не так или мне просто покажется, что что-то не так, я закричу. Такое подниму, что вам будет мало места.

Вопреки ожиданиям, Вадим не стушевался и не рассердился. Он обезоруживающе улыбнулся, предлагая ей руку:

— Мариночка, вы потрясающая умница и очень предусмотрительны. Я страшно доволен, что обратился именно к вам. Знаете, я бы даже заволновался, не выдвини вы всех этих разумных условий. Собственно, у нас уже заказан столик в «Майами», там много людей и, — льстиво добавил он, — уж вы-то не останетесь незамеченной с вашей потрясающей внешностью.

И она сама удивилась вымученной улыбке, которая мелькнула на ее губах, накрашенных суперстойкой помадой наимоднейшего в этом сезоне оттенка.

Они зашли в кафе и уселись за столик, с которого подбежавший официант тут же убрал табличку «Reserved». То, как выжидательно он смотрел на ее спутника, произвело на Марину благоприятное впечатление и неожиданно успокоило. Странно, но Андрея, при всей его чопорности и респектабельности, официанты явно недолюбливали и всерьез не воспринимали. Во всяком случае, ей так всегда казалось. Чуть ли не каждый второй заказ бывал выполнен нерасторопно и даже как-то небрежно; а при этом мужике обслуга отчего-то становилась совершенно другой. Тем не менее, заговорила она с Вадимом сухо и настороженно:

— Я хочу знать, зачем вам все это понадобилось. И пожалуйста, не городите глупостей о том, что делаете это ради моего же блага. Я, знаете, не на скотном дворе родилась. И не вчера.

— Будь я лет на двадцать моложе, — галантно ответил он, — я бы рискнул утверждать, что делаю это ради вас. И то таки было бы правдой. — И веско, серьезно продолжил: — Но сейчас, Мариночка, мне нужны не вы, а ваш Андрюша. Я хочу знать, что он делает, чем занят, — нет-нет, не в делах. — Вадим выставил вперед ладони, заранее протестуя против возможного обвинения. — Его бизнес меня не касается. Только в отношениях с этой женщиной.

Марина нервничала, а потому сердилась. И даже с перепугу стряхнула пепел с сигареты в только что принесенный кофе. Это разозлило ее еще больше. И почему-то неприятно было, что официант так же молча убрал одну чашечку и почти сразу принес новую, свежую, будто только и делал, что стоял сзади и ожидал этого ее промаха.

— Да с чего вы взяли, что там вообще есть какие-то отношения? Он с ней едва знаком. Я у Мишани спрашивала. Эти ваши фотографии наверняка подделка. Или им есть простое объяснение. Взгляды, знаете ли, к делу не подошьешь. И милую улыбку не инкриминируешь, — победоносно взглянула она на собеседника, ввернув сложное словцо. Знай наших! — Я согласилась на эту встречу только потому, что хочу все выяснить раз и навсегда. И очень советую вам быть со мной предельно откровенным.

Вадим некрасиво пожевал губами. Это очень ему не шло, будто гримаса принадлежала другому человеку, которого давно и надежно похоронили в самых потаенных тайниках его души и вдруг он выскочил на мгновение. Девушка поморщилась: ей-то какое дело до этого противного дядьки, его дурацких жестов и привычек. Она его видит во второй и, даст бог, последний раз.

Но что-то подсказывало ей, что эти надежды тщетны, а ее злость и встопорщенность — всего лишь детская бравада. И что загадочный Вадим, как только захочет, сразу сломает жалкое ее сопротивление. Железная воля чувствовалась в этом мужчине, вольготно раскинувшемся в плетеном кресле на веранде дорогого ресторана. Марина не могла похвастаться особой проницательностью, но здесь и не требовалось обладать какими-то особыми качествами: Вадим Григорьевич улыбался ей и угощал ее кофе и пирожными. А мог просто раздавить, как гусеницу, с той же рассеянной, милой улыбкой. И даже не заметить.

— Мариночка, — заговорил он минуту спустя, но минута показалась ей вечностью, — буду с вами предельно откровенен. Меня интересует эта женщина, ее зовут Татьяна. Все те же двадцать лет тому я бы не пал так низко, чтобы беспокоить вас, но теперь я знаю, что против вашего Андрюши мои шансы равны нулю. Ноль целых и ноль десятых, если быть точным. — Он выдержал театральную паузу. — Эту женщину не стоит недооценивать. Вы, Мариночка, по-детски наивны и доверчивы, вы юны. А она умеет добиваться того, чего хочет.

— Андрей тоже! — запальчиво возразила девушка.

— Вот я и прошу вас помочь мне узнать, чего они хотят. Возможно, вы абсолютно правы и ничего особенного между ними не происходит. Я, кстати, не такой скептик, как некоторые особи моего пола, и вполне серьезно и уважительно отношусь к женской интуиции. Тогда я извинюсь за причиненное беспокойство, и, поверьте, мои извинения будут весьма и весьма материальными. Это спасибо, — засмеялся он, — вы вполне сможете положить в карман. А если я все-таки прав… Лучше предотвратить проблему, чем после ее решать. Правда?

Ему все-таки удалось сбить ее с толку. Он неадекватно реагировал на ее слова, не злился тогда, когда по всем расчетам должен был злиться; не утратил терпения, будто разговаривал с несмышленым ребенком. И Марине с каждой секундой все тяжелее было сопротивляться ему, его странному магнетизму и мужскому обаянию. Она наконец поняла, кого он ей напоминает, — Шона Коннери, такого же ироничного, лукавого, галантного и шикарного. Она глотнула кофе и согласилась:

— Да, конечно. Вы правы.

Вадим махнул рукой, подзывая официанта, и что-то пошептал ему на ухо. Затем вкрадчиво продолжил:

— Я не буду вам особенно докучать, только иногда позвоню, спрошу, как идут дела, что новенького… Вы с вашим умом и женской интуицией узнаете столько, сколько ни один Штирлиц не разведает. Мужчинам в массе не хватает артистичности и воображения.

Зазвонил мобильный, исполняя сложную классическую мелодию. Девушка прислушалась: что-то до боли знакомое, но что? Андрей бы наверняка помнил и композитора, и название; и его наверняка раздосадовало бы ее незнание. Господи, сколько же обиды накопилось в ней за эти годы. И Марина подумала — что она, собственно, теряет? Зачем выгораживает того, кто ее ни в грош не ставит? За свое счастье нужно бороться, и она станет бороться.

— Да, — сказал Вадим отрывисто, — да, Петруша. Ох как хорошо! Порадовал, порадовал ты меня, и я тебя тоже порадую, вот увидишь. Ну что, давай действуй. Твой выход. Да. Да, буду ждать результатов. Звони, дорогой, не пропадай. Удачи. Все, до связи, пока. — И, обернувшись к спутнице, извинился: — Простите, драгоценная моя, дел невпроворот. Ни днем ни ночью нет мне покоя.

Голос его был больше всего похож на мурчание сытого и довольного кота.

Тут подкатился официант с бутылкой дорогущего шампанского в серебряном ведерке и ловко разлил кипящую жидкость в два высоких хрустальных бокала. Вадим торжественно взял один, приподнял, держа на уровне глаз, и промурлыкал:

— Ну что, Мариночка! За успех нашего предприятия!

* * *

Большой народный хурал проводил выездное заседание в ресторане «Ацтека», где подавали лучшую «Маргариту» в городе.

Завидев в дверях Татьяну, бармен приветливо замахал рукой и снял со сверкающей стеклянной полки внушительную бутыль с ликером «Куантро».

— Алкоголик, — прокомментировала Машка. — В любом злачном заведении уже по глазам узнают, чего твоя душенька желает.

— Завидно? — спросила подруга, устраиваясь за своим любимым столиком в рукотворном гроте, в самой глубине зала. Тут толстые свечи стояли в темных бутылках, залитых потоками цветного воска, и в атмосфере, казалось, были разлиты тишина и покой.

Татьяна специально притащила сюда Машку. Той надо было встряхнуться и отнестись к себе, любимой, трепетно и нежно. А то всю душу уже вымотала себе из-за неверного возлюбленного. Тото полагала, что это вопиющее безобразие, и с ним нужно покончить раз и навсегда.

— Стейки у них тут обалденные. Уши свисают с края тарелки. И фахитос рекомендую настоятельно.

— А на их цены ты смотрела? — нервно спросила Машка.

— Я-то смотрела, а вот ты не смотри. Сиди смирно, пей, ешь, радуйся жизни. А то на тебя без слез смотреть невозможно. Думаешь, это кто-то оценит? Вынуждена тебя разочаровать — ни в коем разе. Плевать ему на твои душевные метания и трагедии. Ясно? И поэтому спасение утопающих — дело рук самих утопающих.

— Я понимаю, — пробурчала Машка, нервно дергая кончиком носа, что означало готовность расплакаться в любую минуту. — Просто душа болит.

— А ты ублажи душу мороженым, пирожным, коктейльчиком. Потом отправимся в «Гранд-галерею», купим тебе что-нибудь новенькое и веселенькое.

— Тото, ты же разоришься.

— Еще нет. Когда наступит финансовый кризис, я тебя оповещу телеграммой. Будешь меня кофе поить. И корочку хлеба покупать.

— Ну, рассказывай, рассказывай, сил нет терпеть.

Татьяна неодобрительно покосилась на подругу, но принялась докладывать:

— Первый раунд мы сыграли. Он знает, что я наглая, что у меня есть покровители и голова на плечах. Словом, мы добились своего. Сейчас он меня ненавидит.

Машка вскинула на нее недоуменный взгляд:

— Ненавидит-то за что?

— А я вела себя так, что любому нормальному человеку станет тошно и крайне неприятно. Он разозлился, я ему поперек биографии встала. И теперь он будет думать, как меня — такую удачливую и самодовольную — крепко ущучить.

— Ну и чему ты радуешься?

— Тому, что расчет был верен, а я сработала на «отлично». И заслужила вот этот бокал с «Маргаритой». И еще один заслужила. Влюбить в себя с первого взгляда — не самая легкая задача. Да и не верю я в такую любовь. А вот заставить о себе думать — это, пожалуй, главное. Я тебе гарантирую, что он будет думать обо мне весь день. Во всяком случае то и дело возвращаться мысленно к нашему диалогу и придумывать гораздо более удачные реплики. В своего пупсика он влюблен, но это даже лучше.

— Чем? — тоскливо осведомилась Машка, не разделявшая энтузиазма Татьяны, особенно по последнему пункту.

— Чем грузины, — машинально ответила та.

— Какие еще грузины?

— Анекдот такой. «Армяне лучше, чем грузины. Чем, чем лучше? Чем грузины».

Маша наконец расхохоталась.

— Почему лучше?

— Ватсон, — ласково сказала Тото, — вы меня смущаете. Помнишь, с чего начинается «Ромео и Джульетта»?

— Нет, не помню.

— Фи, батенька. От незнания классики и проистекает львиная доля ваших проблем. Ромео по уши влюблен в некую Розалинду, что и требовалось доказать.

— Ты мне напоминаешь нашего профессора математики. Ему говоришь: «Профессор, это утверждение не вытекает из предыдущего», — а он сидит минут пятнадцать молча, что-то считает, как компьютер, щелкает и дымится, а потом вопит: «Да нет же, вытекает!»

Какое-то время Татьяна сосредоточенно молчала, со всех сторон изучая принесенное блюдо зажаренного мяса и колдуя с соусами и специями. Когда результат ее удовлетворил, а первый кусочек был продегустирован со вздохами и восторженными постанываниями, она вернулась на грешную землю, к радости нетерпеливой Машки.

— Повернуть паровоз в нужном направлении, — важно сообщила она, — гораздо проще, чем раскочегарить и заставить его набрать скорость. Доходчиво?

— Ну?

— Теперь нашему Сереженьке нужно узнать, что у меня есть ноги и декольте. И некая загадка, которую он просто обязан разгадать. Теперь он должен мной восхититься. То есть продолжить обо мне думать — это будет уже вполне естественно для него, но только со знаком плюс.

— А ты не боишься, что он уже считает тебя стервой и побоится обломать об тебя зубы? Жанночка попроще и подоступнее.

— Естественно, побоится. Но это как раз тот случай, когда и хочется, и колется, и мама не велит. И не потащит меня сразу в постель по той же причине. А это совпадает с моими планами. На кой он мне ляд в этом качестве? Нет, он должен добиваться меня долго, осторожно и терпеливо; приручать, как опасную стерву. Представляешь зато, какой трофей? Вот тут уж есть чем душу потешить. Слушай, лучше скажи мне, ты будешь потом с этой фирмой возиться?

— С удовольствием, — сказала Машка, — а ее можно поставить на ноги?

— Есть пара идей. Даже противно, что я буду работать на эту красну девицу и добра молодца. Единственное утешение — все достанется тебе, если себя разумно поведешь.

Машка мечтательно уставилась на оплывающую свечу:

— Видала у него в кабинете пресс-папье? Вот бы совместить его и Сереженькину голову.

— Нерентабельно, — отозвалась Тото. — Хлопотно. Опять же, пресс-папье денег стоит. Чего калечить будущее собственное имущество? Так, не сбивай меня с мысли, мне позвонить надо и ничего не забыть.

Она добыла из сумки мобильный.

— Солнышко, это ты? Послушай, я подумала, а не пойти ли нам вечером в Оперный? Сегодня там играют Респиге «Фонтаны Рима». Что, все зубры и монстры собираются? Да ну, как-нибудь потерплю, это же только в антракте… Ага, как раз перед завтрашним вечером оттаю душой, отдохну и хоть немного побуду с тобой. А то завтра опять до самой ночи словом не перекинемся.

— А я тебе боялся даже намекать на еще одно светское мероприятие, — ответил очень довольный Александр Сергеевич. — С огромным удовольствием, ты со мной уже давно никуда не выбиралась. Уж не знаю, где ты столько времени проводишь. Нет, не ворчу. И не капризничаю. Просто соскучился. Жду тебя к пяти, чтобы еще заехать куда-нибудь перекусить. Целую. Будь хорошей девочкой и веди себя прилично.

— Оптимист, — вздохнула Татьяна, отключившись.

* * *

Андрей честно пытался работать в своем офисе, но то и дело отвлекался на собственные мысли и замирал, уставившись невидящим взором в погасший экран компьютера. Наконец не выдержал, решился, набрал номер Татьяниной квартиры. Трубку долго, очень долго не брали, но Андрей мужественно ждал, успокаивая себя воспоминаниями о небывалой длине тамошних коридоров. Наконец кто-то отозвался на том конце провода.

— Алло, говорите, я слушаю.

— Здравствуйте. А Татьяну можно попросить?

Геночка пошарил взглядом по стене, обнаружил большой плакат, с любовью и большим мастерством выполненный на серой оберточной бумаге красной плакатной краской, и зачитал с выражением, как его наставляли:

— Уехала на два дня в Харьков по делам. — И спросил осторожно: — Может, что-нибудь передать? Я могу записать телефоны.

— Нет, спасибо, я перезвоню позже.

С чего он взял, что она будет сидеть дома и терпеливо дожидаться его звонка? Только из-за того, что до сегодняшнего дня именно так и было с другими женщинами?

Андрей вспомнил, как познакомился с Маринкой: на вечеринке у какого-то общего знакомого, с которым он виделся от случая к случаю. Она была самой яркой и интересной из всех барышень не только на том сабантуйчике, но и вообще среди его тогдашних знакомых. Он представился, спросил телефон и уехал домой, ничего не пообещав и не назначив свидания, — на следующий день у него была намечена важная встреча, и он совершенно не собирался являться на нее с мутным взглядом и тяжелой головой только по той причине, что ему понравилась хорошенькая девочка. А позвонил Марине только через день или два — он уже точно не помнил. Она схватила трубку после первого же гудка, и голос ее звенел такой радостью. Собственно, тем она его и подкупила: Андрей остро нуждался в человеке, который бы с нетерпением его ждал. По этому поводу Мишаня не раз бурчал: «Лучше купи себе собаку — дешевле станет и проблем меньше». Но собаку молодому человеку было заранее жаль: от нее не откупишься дорогими подарками, ей нужны внимание и забота.

В отличие от всех его предыдущих подруг и от Марины, Татьяна явно не нуждалась ни в крепком мужском плече, ни в перспективном и состоятельном поклоннике-«спонсоре», ни в выгодном женихе. Она была, как кошка, — гуляла сама по себе, и взгляд ее не был ни заискивающим, ни томным.

По идее Андрей должен был злиться на новую знакомую, но злился отчего-то на Марину: за ее несвоевременное появление в «Каффе», за осточертевшие капризы, за то, что она занимала непомерно большое место в его жизни, а претендовала еще на большее.

Вскоре стало ясно, что с таким настроением и такими мыслями работы не получится — лучше не напрягаться, чтобы не напороть чепухи. Молодой человек собрал бумаги, запер их в сейф, выключил компьютер. Затем заглянул к заместителю:

— Миха, я пошел, если что-то очень срочное, звони на трубу. Но только если очень срочное.

— Ты куда?

— «В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов».

Михаил немного ошалел:

— Ты никогда не говорил, что у тебя в Саратове родственники! — И, осознав всю неразумность поступка своего друга, завопил в возмущении: — Какой Саратов, Андрюха, какой, блин, Саратов, у тебя завтра решающая встреча с Сашей Сергеевичем!

Андрей окинул его тем сочувственным взглядом, каким обычно смотрят посетители клиники для душевнобольных на тамошних несчастных обитателей, и весело сказал:

— Проехали, Миха. Успокойся. Это образное выражение, я остаюсь в Киеве. На встрече буду с неотвратимостью, как температура у больного инфлюэнцей.

— Хотя бы на работе разговаривал как человек, — забормотал тот смущенно и обиженно. — Я же однажды трёхнусь тут. Кстати, Маринка деликатно, как носорог, расспрашивала, что да как с этой твоей… из вчерашнего дурдома. Так я сказал, что это сплошные дела и никакой личной заинтересованности. Потому что там у тебя все равно ничего не склеится, а Маринку ты потеряешь.

Андрей невесело усмехнулся:

— Может, ты и прав.

* * *

На Байковом кладбище, у необычного надгробия из белого мрамора, что изображало вальяжную даму со старомодной прической, раскинувшуюся в кресле, с книгой в руках, стоял очень высокий господин с повязкой на правом глазу. Костюм у него был, по случаю жары, светлый, цвета топленого молока. Одной рукой он тяжело опирался на трость с серебряным набалдашником, а в другой едва удерживал огромный до неприличия букет нарциссов — всех цветов, форм и размеров.

На кладбище люди часто ведут себя не так, как обычно; и часто приходят сюда, чтобы договорить то, что не успели при жизни. Впрочем, это понимают лишь те, кто сам пережил потерю близкого человека.

Молодой человек атлетического сложения, стоявший у распахнутой дверцы черного «мерседеса», курил и откровенно скучал. Он исполнял одновременно обязанности шофера и телохранителя, но в данный момент хозяин никуда не собирался, уезжать и охранять его было не от кого. А вел он себя непривычно, мягко говоря. И спутнику его было не по себе. Он изо всех сил старался сдерживать неуместное любопытство, но уши его будто сами настраивались на нужную волну: он не то чтобы подслушивал — как-то само собой выходило.

— Ты думала, — спрашивал его хозяин у неподвижной дамы в кресле, — что откупишься от меня такой малой ценой? Ты думала — исчезнешь, я на том успокоюсь, погорюю, перебешусь и все закончится? Нет, я обещаю тебе, что не остановлюсь, пока хоть кто-то из дорогих и близких тебе еще жив. Я заставлю тебя ворочаться тут и биться головой об эту деревянную крышку. Я достану твою обожаемую внучку, я уничтожу ее, и вот тогда посмотрим, кто из нас победитель!

Дама насмешливо разглядывала его через очки, и, казалось, что она не придает значения этим угрозам. И, как только одноглазый отойдет от могилы, снова вернется к своей каменной книге.

— Цыганку встретил, твою разлюбезную. Даже не попыталась притвориться, что не узнала меня. Даже не потрудилась… Каково нахальство, а? Думает, на нее управы нет? Интересно, что бы ты сказала по этому поводу?

Он опустился на колени и бережно, даже любовно положил букет на сверкающую снежной белизной плиту. Провел рукой в старческих коричневых пятнах по гладкой поверхности, будто приласкал кого-то.

— Твои любимые нарциссы. Какие-то новые появились, лохматые, голландские; вот тебе была бы радость. В Ботаническом выставка цветов, и я плохо понимаю, зачем это все, если тебя нет. Видишь, я все помню.

И уже совсем другим голосом, в котором звенела звериная, страшная тоска, произнес:

— Я все помню.