Ясным июньским полднем 1734 года на пяти судах экспедиция отчалила от Петербурга и по Ладожскому озеру направилась к устью реки Волхов — таков был водный путь к Москве. Прожив в столице несколько лет, Петр Рычков впервые рассматривал Петербург и его окрестности издали, со стороны моря, и восхищался красотой и основательностью застройки. Берега возле города были укреплены камнем и деревом, сделаны несокрушимые плотины и шлюзы, а на случай сильных наводнений прорыты обводные каналы. После нескольких пожаров и штормов, поглотивших и уничтоживших сотни домов, Петр Первый в 1714 году издал указ о строении зданий на каменном фундаменте и мощении дорог булыжником. Но поскольку дикого камня в болотистых окрестностях не находилось, государь повелевает с каждого судна или повозки, прибывавших в Петербург, брать камни весом от пяти до тридцати фунтов, за непривоз — денежный штраф. Ежедневно в порту и возле въездных городских ворот вырастали горы крупных и мелких камней, которые немедленно пускались в дело. Город спешно одевался в гранит и мрамор.
Зато утеснялась и беднела жизнь поморских крестьян и рыбаков. Наведываясь по служебным делам в Ямбургский стекольный завод, Петр Рычков, принужденный бездорожьем и ненастьем, случалось, останавливался на ночлег в избе крестьянина и видел, что «народ весьма учтив, но так угнетен бедностью, что едва виден в нем образ человеческий». Низкая изба-сруб обыкновенно вмещала печь, широкие полати и подвешенную за крюк к закопченному потолку сплетенную из прутьев люльку. Вместо окон мутно светились крохотные отверстия, в две ладони, заделанные слюдой или высушенным коровьим пузырем. На ночь избу жарко натапливали, и все домочадцы укладывались на полати, а то и на пол почти нагими, прикрывшись лохмотьями. Все лежали вповалку: муж, жена, дети, собаки, кошки, телята…
Как сказывали Рычкову старожилы, рыбы и домашней скотины здесь прежде было вдоволь, но с появлением большого города с многотысячным населением нужда в мясе и овощах умножилась, съестные припасы стали привозить из российской глубинки. Задавленный поборами и налогами, местный люд бедствовал, хлеба не видел совсем, обходясь капустой, ягодой, кореньями, рыбой.
Взирая сочувственно на бедность простонародья, Петр Рычков считал ее временной тягостью, без которой воздвижение великого города и быть не могло. Он вырос на рассказах о легендарном Петре Первом, боготворя каждое его деяние.
В Вологде, а затем в Москве к Рычковым иногда захаживал граф Бонде, который после Полтавской битвы в числе пленных шведов попал в Вологду, где Рычков оказал ему, большому знатоку коммерции, приют и содействие. Мнения иностранца и русского купца о недавно почившем славном государе не всегда совпадали.
— Побыв за границей, император наш Петр Алексеевич повелел вдруг нам, русским людям, забыть свою одежду и облачиться в иноземное платье. Разве не обидела та причуда соотечественников? — вспоминал Иван Рычков, впрочем, больше привередничая, нежели осуждая государя, давшего большие льготы купцам, всем торговым людям.
— Надобно ли жалеть о тех убогих смехотворных балахонах и малахаях? Чем мужчина прежде отличался от женщины в тех нарядах? — подшучивал граф Бонде.
— Бородой. А государь наш и бороды приказал всем обрить, окромя крестьян да холопов. Всякому другому люду за ношение бороды штраф от десяти рублей и более. Не грех ли это против христианства? Я знавал одного работника, что долго не мог с бородой своей расстаться даже под угрозой, что у него ее вырвут вместе с кожей. Потом все ж пошел к цирюльнику, слыша его зазывной совет: без бороды ты, мол, только помолодеешь видом. Уговорил, состриг ему бороду. Вот идет он от цирюльника, вконец удрученный, и показывает мне свою бороду из-за пазухи. Говорит: помирая, попрошу положить ее в гроб, чтобы на суд божий в благочестивом облике христианина явиться.
— Что так, то так: имели русские привычку усы в вине, а бороду в борще купать.
— Не нами сие заведено, с древних времен повелось.
— Мало ли чего заведено было… Ивана Ванькой, Марию Машкой, Дмитрия Митькою, Пелагею Палашкою у вас заведено было кликать. А государь Петр запретил эти оскорбительные клички.
— Но привилось ли сие? Указ-то был, но были и есть Ваньки и Палашки. И будут, понеже у русских свой нрав и привычки, — рассуждал купец Иван Рычков. — Грозный и нудный, помните, еще был указ, чтоб не падать на колени в грязь и зимою, когда морозно, шляп и шапок с головы не снимать, проходя мимо дворца, где он, государь, обитает. Молиться на коленях можно-де лишь перед иконой, Господу Богу, а ему, государю, не нужна такая глупая и бесплодная почесть: в мороз оголять голову и вредить здоровью своему; мне, говорит, здоровье моих подданных дороже. А ныне попробуй не поклонись, если императрица со свитою появится. Живо кнута отведаешь или в остроге очутишься.
— Вина ли в том Петра Великого, что его заветы и указы ныне забыты или попираются? Но, согласен, и сам он ошибки чинил, спешно перенося иностранные обычаи в русскую жизнь. Сетуя, что в России мало ученых людей, специалистов, приглашал иноземцев, а также посылал за границу молодых людей за образованием. Однако многие из них возвращались домой почти такими же, какими уезжали, потому как были ленивы и дурно воспитаны. Тогда государь Петр решил создать по образу Французской академии свою, российскую, где надлежало обучать наиболее способных юношей. Но жизни ему не хватило наладить это дело, а продолжатели его не радеют ныне… Нет в оной академии ни одного русского профессора Президента ее, Кейзерлинга, сменил недавно Бреверн, но, слыхивал я, академия запущена, имеет тридцать тысяч долгов.
— Петр Алексеевич не потерпел бы, пресек сие нерадение, — заметил Иван Рычков. — В Вологде, помню, двух купцов едва не сослали в Сибирь за нарушение государева указа о неподбитии сапог гвоздями и скобками, ибо оные полы портят. А те купцы ослушно скупали у сапожников и продавали… Дотошный рачитель был!
— О том и говорю: отовсюду добро и богатство в свою страну стремил, полезными делами и людями наполнял ее… Вот и моя судьба в одночасье решилась, как однажды увидел, послушал вашего государя… Двадцать седьмого июня то было, под Полтавой. Сражение кончилось тем, что двадцать четыре тысячи шведов, в том числе и я, попали в плен. Наш король бросил нас и бежал в Турцию. Толпа пленных стояла на поле под горячим солнцем и ждала своей участи. Стволы русских пушек были наведены на нас. Тут появился на коне Петр Первый и велел выдать всем пленным провиант, разоренным оказать помощь, убитых схоронить. А через день у государя был день рождения, и он повелел угостить пленных наравне с русскими воинами праздничной порцией провианта и вина. Русские обнимали нас, своих врагов, и пели песни. Вот в тот день меня и осенила мысль остаться в России…
Приняв русское подданство, граф Бонде порядком обрусел и исправно служил в Государственной коллегии иностранных дел. Помня старое добро купца Ивана Рычкова, при случае оказывал ему поддержку.
Об отце, вообще о родословной своей Петр Рычков впоследствии подробно изложит в автобиографических записках.
«Род и прозванье Рычковых исходят из древней дальности и неизвестности», — писал он и вполне достоверно сообщал, что его дед, Иван Иванович Рычков, был вологодским подьячим, занимался как приказный служитель казенными сборами в провинциях. Он скоропостижно скончался в 1712 году. Петр, родившись 1 октября того же года, деда своего помнить не мог, но от родственников слыхал, что дед был «человек большого росту, твердого состояния и здравого рассуждения». Он после себя оставил трех сыновей: Ивана, Михаила и Федора.
«Старший из них, Иван Иванович, был мой родитель, — свидетельствовал Рычков. — Жизнь его была соединена с разными и по большей части трудными приключениями». Вдвоем с братом Михаилом отец вел торговый промысел. По рекам Двине и Сухоне они отправляли в Архангельск небольшие суда с хлебом и разными товарами. Однажды взяли крупный подряд на перевоз поташа, смольчуги и клея. Но в пути буря разбила ветхие речные суда. Казна предъявила братьям Рычковым счет, уплатить который им оказалось не по силам. Тогда приказная контора для возмещения принесенных убытков конфисковала имущество Рычковых.
Лишившись средств, Иван Рычков в 1720 году навсегда покидает Вологду и едет с семьей в Москву, где среди своих знакомых по торговым делам находит и весьма влиятельных. Таких, как ранее упомянутый граф Бонде, который устраивает его экономом ко двору герцога Шлезвиг-Голштинского Карла-Фридриха.
Жить в Москве было дорого. Тем более что Рычков окладного жалованья не получал. Однако все старания направил к тому, чтобы дать своему сыну образование. Петр был единственной радостью и надеждою родителей, так как все прочие двенадцать рожденных у них детей в младенчестве поумирали. Для восьмилетнего ребенка нанимают учителя арифметики и голландского языка. Потом отец отдает сына «для совершеннейшего познания оного и других языков и для обучения бухгалтерской науке и внешней коммерции» к тогдашнему полотняных фабрик директору Ивану Павловичу Тамесу.
Тамес полюбил смышленого и покладистого ученика, как сына, и, по словам Рычкова, «при всех своих рассуждениях и представлениях к размножению мануфактур и к пользе российской коммерции чиненных всегда употреблял, и хотя я тогда несовершенного еще возраста был, следственно, и понятия ко всему тому достаточного не имел, однако в познании оных дел еще тогда и суще от него нарочитое основание получил».
Наставником своим Рычков гордился не беспричинно: «За его разум и многие полезные проекты к заведению и распространению мануфактур Тамес находился в особливой милости у его Величества… Петра Великого». Чтобы похвале не быть голословной, об Иване Тамесе нельзя не сказать чуть подробнее.
Приехал он из Голландии в начале XVIII века, то есть сразу же после того, как Петр Первый, побывав за границей, издал в 1702 году манифест, приглашавший в Россию ремесленников, мастеров, фабрикантов на выгодных для них условиях. Петр старался приемы и обычаи западноевропейской промышленности внедрить в русское производство, направить его усилия на освоение нетронутых богатств страны, «освободить рынок от гнета заграничного ввоза». Льготами и принуждением он всячески поддерживал иноземных и собственных промышленников, сравнивая последних с детьми, что «без понуждения от учителя сами за азбуку не сядут и сперва досадуют, а как выучатся, благодарят».
Силою и ласкою Петр Первый спешил насадить новый порядок в стране. Россия жила в режиме сверхвысокого давления извне и, чтобы отбиться от наседавших отовсюду многочисленных врагов, должна была в лице Петра «властно требовать от своего народа столько богатств, труда и жизней, сколько это нужно было для победы».
Известно, что из 35-летнего своего царствования Петр Первый четверть века непрерывно воевал, борясь за выходы к морям и за возвращение исконно русской территории. Ему нужна была сильная армия. Вот почему его заботило прежде всего устройство военных производств — парусинового, суконного, полотняного, а также горного дела, металлургии.
В Москве и Петербурге затевается строительство канатного, кожевенного, стекольного, шляпного, суконного, полотняного дворов, пуговичного и овчарного заводов. Машины и сырье для них либо изготовлялись на местах, либо ввозились из-за границы. Покровительствуя иностранцам, Петр Первый относился к ним весьма осторожно, особенно когда те норовили претендовать на роль хозяев новых мануфактур. Он использовал их лишь как проводников промышленных новшеств.
Московские торговые люди опасливо воспринимали новое дело, боясь вкладывать свои капиталы в создание мануфактур, которые требовали не только больших денег, но и технического образования, каждодневного пригляда, порядка и дисциплины. Русским купцам, склонным к вольному режиму жизни, привыкшим только скупать, а не производить товары, новая деятельность была в тягость. Эго видно, например, из истории Полотняного завода. Он был построен в 1706 году в Москве. И хотя сырья имелось в достатке и приемы обработки его русские хорошо знали, хотя начальниками его поставили крупных московских купцов, завод нес убытки, а через восемь лет совсем остановился. Один из компанейщиков, купец Иван Зубков, признаваясь в неудачах, доносил, что он-то старался, но другие, вложив деньги, фактически «у того дела не были и не радели».
Туг в компанию купцов и вступил Иван Тамес. Чуть погодя он принял русское подданство и уравнялся в правах с русскими купцами. Видя среди них разлад и нерадение, он обратился к Петру Первому с просьбой назначить его директором мануфактуры, обещая так наладить дело, что не только «удовольствует всю Россию полотном, тиком, скатертями и салфетками, но и сверх того за море ради продажи отпуск умножит». Царь удовлетворил эту просьбу, и вскоре так называемая «фабрика Тамеса» стала самой крупнейшей и передовой в России. Уже к концу 1725 года там работало около восьмисот человек.
Прежде основная часть пряжи покупалась втридорога за рубежом. Тамес открыл свой прядильный цех. Сырье для него заготовлялось подрядом. Тамес отказался от этой невыгодной и ненадежной услуги людей, прямо не подчинявшихся ему. Он попросил придать фабрике несколько сел, жители которых поставляли бы нужное количество работников и льна. Кроме желающих обучаться и работать на фабрике по доброй воле, присылались «винные бабы и девки», допустившие в своем поведении какие-то промашки. Так Иван Тамес снабдил фабрику дешевой рабочей силой и почти даровым сырьем. В ее цехах работали теперь в основном русские мастера, рабочие и управители вместо наемных иностранцев, содержать которых было в два раза дороже… При фабрике были созданы школы у станка, учебное заведение, где опытные русские мастера передавали свои навыки детям, вообще молодежи, здесь же шло обучение арифметике и коммерческим наукам.
Когда Тамес умер, Петр Рычков, оказавшись без попечителя, некоторое время жил у родителей, затрудняясь найти службу. «В таких наших обстоятельствах принужден я был не только ученье, но и родителей моих оставляя, сыскивать способов к их облегчению и где б себя употребить, тем наипаче, что они никакого беспутства во мне не видели, но еще и годность нарочитую с немалою и всегдашнею охотою к наукам примечали; а где и как меня пристроить по тогдашнему своему состоянию, способов не находили».
В начале 1730 года отец едет в Петербург и берет с собой семнадцатилетнего сына. После многих хлопот благодаря давним своим связям с торговыми людьми устраивает Петра в контору дирекции Ямбургского и Жабинского стекольных заводов, что находились в ста верстах от столицы.
В уездном городке Ямбурге Петр нашел хорошую девушку Анисью и решил жениться. На смотрины невесты — дочери управителя волостей Прокофия Даниловича Гуляева — в Ямбург вскоре приехали из Москвы родители Петра и благословили молодых.
После свадьбы Петр снова остался без работы: оба стекольных завода закрылись в связи с переносом их из-под Петербурга в другое место. Вот туг Петр Рычков и обратился в портовую таможню. В качестве переводчика он работал там до того июньского дня, когда позвал его в экспедицию географ, статский советник Иван Кирилов.