Ребекка вышла из поезда в Мейплвуде и поспешила  на  почту,  где  стоял  дилижанс, отправляющийся в Риверборо. И какова же была ее радость, когда она  увидела, что держит лошадей под уздцы не кто иной, как дядя Джерри Кобб!

- Постоянный возница заболел, - объяснил он,  -  и  когда  послали  за  мной, я подумал: прошли денечки, когда я влезал на козлы, но ведь Ребекка не  станет терять времени даром, когда получит письмо от своей тети Джейн,  и  я  поймаю ее сегодня или если она немного задержится, то уж завтра  непременно.  И вот я здесь, как тогда, больше шести лет назад. Ну как, будешь  "настоящей  пассажиркой" или сядешь наверху вместе со мной?

Разные чувства сменяли друг друга  на  лице  старика,  и  два  или  три  случайных свидетеля были изумлены,  увидев,  как  красивая  статная  девушка  прильнула к запыленному плечу возницы и заплакала как ребенок.

- О, дядя Джерри! - всхлипывала она. - Дорогой дядя  Джерри!  Все  это  было так давно, и столько всего случилось за это время, и мы так  постарели,  и столько еще случится, что мне просто страшно.

- Ну, ну, голубушка! - шепнул старик ласково. - Мы будем  совсем  одни  на козлах и обсудим это, пока едем, и, может быть, все покажется не таким уж  плохим.

Каждая миля пути была  так  же  хорошо  знакома  Ребекке,  как  и  дяде  Джерри, - каждая поилка для скота, мельница, амбар, флюгер, пруд,  ручей.  И  все время, пока они ехали, она вспоминала  казавшийся  таким  далеким  день,  когда она впервые сидела на козлах  с  болтающимися  в  воздухе  ногами,  не  достающими до подножки. Она снова чувствовала запах большого букета  сирени,  видела украшенный воланами розовый  зонтик,  ощущала  жестко  накрахмаленное  ситцевое платье и раздражающие  уколы  черных  и  желтых  иголок  дикобраза,  украшавших ее шляпку.

Почти вся поездка прошла в молчании, но это было приятное,  согревающее  душу молчание и для дяди Джерри, и для сидевшей рядом с ним девушки.

Затем они увидели Эбайджу Флэга, лущащего бобы  возле  сарая,  а  затем  окна чердака Перкинсов, где развевался  кусок  белой  ткани.  Ребекка  сразу  разгадала продиктованный любовью замысел Эммы-Джейн -  приветствовать  ее  с  помощью этого маленького реющего на ветру  флага,  передать  ей  послание  в  первую же минуту, когда она увидит трубы Риверборо, чтобы  согреть  ей  душу  еще до того, как они встретятся.

Затем появился кирпичный дом, выглядевший точно так же, как  и  прежде,  хотя Ребекке казалось, будто смерть околдовала его своими волшебными чарами:  зеленый холм, величавые вязы, все желтые и бурые в эту пору, пылающие клены,  садовые клумбы с яркими астрами, штокрозы, вздымающиеся высоко на фоне  окон  гостиной, - только вместо радостных розовых и  красных  цветов  виднелась  в  этих окнах полоска траурного крепа, связавшая вместе шторы, и  другая  такая  же - на медном кольце парадной двери.

- Стойте, дядя Джерри! Не поворачивайте к дому. Дайте мне, пожалуйста,  мой саквояж. Высадите меня на дороге, я побегу к дому сама, а  вы  поезжайте  дальше.

Как только Ребекка закрыла за собой калитку, дверь дома распахнулась, и  по  каменным  ступеням  крыльца  спустилась  услышавшая  шум  и  стук  колес  дилижанса тетя Джейн, совсем другая женщина - слабая, подавленная и бледная.  Ребекка раскрыла объятия, и тетка, обессиленная, прильнула к ней, так же как  в тот день, когда открыла, лишь на  мгновение,  и  показала  ребенку  могилу  своей погребенной любви. Казалось, тепло, и сила, и жизнь  лились  в  старое  тело из молодого.

- Ребекка, - сказала она, поднимая голову, -  я  хочу  спросить  тебя,  прежде чем ты войдешь взглянуть на нее: ты чувствуешь какую-нибудь горечь  в  душе из-за того, что она говорила тебе, когда была жива?

В глазах Ребекки вспыхнул упрек,  почти  негодование,  и  она  сказала,  задыхаясь от волнения:

- О, тетя Джейн! Вы могли подумать такое обо мне? Я вхожу  с  сердцем,  полным благодарности!

- Она была хорошей женщиной, Ребекка. Да, она была вспыльчива и  остра  на язык, но всегда стремилась поступать честно и справедливо  и  делала  это  как могла. Она никогда не говорила об этом, но я  уверена,  она  сожалела  о  каждом суровом слове, которое сказала тебе. Она не взяла этих слов назад при  жизни, но она сделала все, чтобы ты узнала о ее чувствах, когда ее не будет.

- Я сказала ей перед отъездом,  что  она  сделала  из  меня  человека,  именно так, как говорит мама, - всхлипывала Ребекка.

- Это сделала не она, - сказала Джейн. - Прежде всего это сделал  Бог,  и ты сама немало потрудилась, чтобы  помочь  Ему.  Но  она  обеспечила  тебе  необходимые условия и предоставила средства, и этого нельзя  не  принять  во  внимание,  особенно  потому,  что,  поступая  так,   она   отказывалась   от  собственных удовольствий и удобств. И позволь мне сказать тебе еще  кое-что,  Ребекка. Твоя тетя Миранда завещала тебе все это - кирпичный дом, постройки,  мебель, всю землю, которая ей принадлежала.

Ребекка сбросила шляпу и прижала руку к сердцу, как она делала всегда в  минуты крайнего волнения. После недолгого молчания она сказала:

- Позвольте  мне  войти  одной.  Я  хочу  поговорить  с  ней,  я  хочу  поблагодарить ее. У меня такое чувство, словно я могу сказать так, чтобы она  услышала и поняла!

Джейн вернулась в кухню к тем неумолимым заботам, которые и  смерть  не  имеет власти даже на день вычеркнуть из существования. Она может шествовать,  оставляя за собой скорбь и отчаяние в одном жилище за другим, но стол должен  быть накрыт, посуда вымыта, кровати застелены - кем-нибудь.

Десять минут спустя Ребекка покинула комнату, где теперь  торжествовала  смерть, и, бледная, усталая, но с умиротворением и  возвышенным  чувством  в  душе,  села  на  тихом  пороге,  скрытом  от   маленького   мира   Риверборо  раскинувшими свои ветви вязами. Глубокое счастье и покой овладели ею,  когда  она смотрела на осенний пейзаж, слушала стук телеги на  мосту  и  зов  реки,  медленно катящей свои воды к морю. Она  подняла  руку  и  коснулась  сначала  блестящего дверного молотка, а затем красных кирпичей, таких ярких  в  лучах  октябрьского солнца.

Это был ее дом: ее крыша, ее сад, ее зеленые поляны, ее милые  деревья.  Это был приют для маленькой семьи с Солнечного Ручья. Ее мать снова окажется  в обществе сестры и друзей юности, у детей будут учителя и товарищи для игр.

А она? Ее собственное будущее было все еще плотно окутано и  скрыто  от  глаз прекрасной дымкой. Она прижалась головой к нагретой  солнцем  двери  и,  закрыв глаза, шепнула, словно ребенок, читающий молитву:

- Боже, благослови тетю Миранду! Благослови кирпичный  дом,  что  был!  Благослови кирпичный дом, что будет!