Глава 6

Он снова свободен: урок пройден. С этого момента кто бы ни позвонил, какие бы отношения их ни связывали, он не сможет помочь. Все прошло не так уж плохо, и они довольно милые молодые люди, но факт остается фактом: либо он уходит на покой, либо нет.

Сейчас, вернувшись на вокзал, Лукас думал об этой парочке, о том, какой растерянный у них был вид, когда они садились в такси, чтобы ехать в консульство. Его — теперь уже бывшие — подопечные явно ожидали, что Лукас тоже поедет, совершенно забыв о том, что показаться на публике в одной компании не входит ни в чьи интересы — ни Лукаса, ни их собственные.

Ничего, с ними все будет в порядке и без его участия. С тех пор как сегодня утром Элла связалась с консульством, персонал там уже должен был всех обзвонить, проверить ее рассказ и предпринять необходимые меры, возможно, даже забронировать им места на рейс домой, и это станет последней точкой в его работе — передать девушку под надежную защиту.

Да, хорошо, что она уехала. Элла ему нравилась, и ее присутствие вызвало у Лукаса совершенно лишние и ненужные мысли. Может быть, это началось еще до Монтекатини, когда он только наблюдал за молодыми людьми, но потом стало хуже — разговоры с Эллой, она в его доме, ее вопросы…

Неожиданно внимание Лукаса привлекла какая-то девушка, которая шла по вестибюлю вокзала и внезапно изменила направление, повернув в его сторону. На долю секунды он напрягся, потом заметил у нее в руке смятый пакет, а рядом со скамьей, на которой сидел, — урну. Девушка выбросила мусор и снова пошла своей дорогой — скорее всего даже не обратив на него внимания.

Лукас смотрел на окружающих. Вот какой-то малыш, пританцовывая, вышагивает впереди родителей; а вот старушка медленно везет небольшой чемодан на колесиках; а вон там — пара смеющихся подростков. Он мысленно сфотографировал каждого из них и невольно отметил: ближе, чем сейчас, ему никогда не узнать этих людей.

Подобные настроения обычно посещали Лукаса, когда он путешествовал поездом. Он часто думал о домах, мимо которых проезжал, об освещенных окнах, автомобилях, стоящих перед шлагбаумом, случайных пешеходах — процессии мимолетных образов чужих жизней…

Лукас тщательно оберегал себя от окружающего мира, но его всегда охватывала неуловимая тоска, когда он видел, как этот мир, сверкая яркими красками, проносится мимо. И сейчас Лукас понял, почему ему становится тревожно от осознания упущенных возможностей.

Просто его дочь могла оказаться рядом. Однажды она могла промелькнуть на вокзале или в аэропорту, и они никогда не узнали бы, что шанс всей жизни — его и ее — пришел и ушел, растворившись в мгновенно забытых мелочах.

Лукас сделал глубокий вдох и постарался освободиться от наваждения. Конечно, все это верно, однако жизнь полна горьких истин и заблуждений, которым никогда не примириться друг с другом. Погрязнув в них, ничего не добьешься.

Он достал только что купленную книгу «Доводы рассудка» и тут же растворился в истории семьи Эллиот. Нарушен привычный уклад жизни, вот и все. Ничего страшного. Через день-другой мир придет в норму.

Когда Лукас вернулся домой, ему стало легче, но сам дом все еще был полон напоминаний, ассоциаций, и на то, чтобы их стереть, вероятно, понадобится немало времени. Вот что получается, если позволяешь людям вторгаться в привычное одиночество — их присутствие как бы затягивается, и жизнь долго потом не входит в привычную колею.

Войдя в гостиную, Лукас тут же заметил пистолет, оставленный на обеденном столе, — тот самый, что был у парня в гостиничном холле. Второпях собирая вещи, Элла упаковала и его, а нашла только сегодня утром.

Она хотела вернуть Лукасу и «Песнь о Нибелунгах», но он сказал: «Оставь себе». На внутренней стороне обложки Лукас написал номер своего телефона и велел звонить, если понадобится помощь. Он уже начал жалеть об этом акте великодушия и надеялся только на то, что подобной необходимости не возникнет. А если возникнет, ему придется принести извинения и, наверное, передать Эллу Дэну Боровски.

И все же Лукас понимал, почему сделал такое предложение. Каким-то непонятным образом Элле удалось заглянуть ему в душу: странный факт, который напомнил ему о необходимости следующего шага на пути возвращения к нормальному состоянию. Он достал из шкафа фотографию Мэдлин и вернул на прежнее место. И тут же с раздражением вспомнил о своей дурацкой шутке с Прустом. Ему ведь Пруст даже не нравится.

Лукас сел, не отрывая взгляда от фотографии. Неожиданно он понял, как ее не хватало всю эту неделю. Абсурд: скучать по фотографии! И все-таки она — единственный оставшийся у него след того времени и той женщины, которых ему не хватает больше, чем способны выразить чувства.

Кроме того, есть другие связующие нити — пойманный в объектив солнечный день, любящая улыбка, контакт с той частью его жизни, из которой он изгнан — мира взрослеющей дочери. Элла посоветовала связаться с ней; он бы отогнал эту мысль, если бы именно об этом не думал последние годы.

Вначале Лукас занимался самообманом. Вдруг она сама разыщет его? Тогда лучше бы перед ней предстал другой человек, а не тот, которого Мэдлин ей обрисовала. Но после того, что произошло с Эллой, Лукас не желал больше ждать. Несмотря на все обещания, которые он дал Мэдлин, ему нужно видеть дочь.

Ему необходимо увидеть их обеих.

Зазвонил телефон.

— Привет, это Дэн.

— Что у тебя?

Конечно, особого значения это уже не имеет, но все равно любопытно.

— Практически ничего. Вопреки ожиданиям у Марка Хатто не было врагов.

— А как насчет тех, кто угодил за решетку?

— Там тоже пусто. Поверь, дружище: Марк Хатто никому не был нужен мертвым.

— Расскажи об этом его дочери.

— Я имею в виду — никому в бизнесе. Мне посоветовали присмотреться поближе к его дому, тогда можно найти того, кто крепко выигрывает от случившегося кошмара. Тебе что-нибудь говорит имя — Саймон Хатто?

Лукас не мог понять: как это он проигнорировал очевидного подозреваемого? Еще один симптом потери квалификации… Брат Хатто определенно приобретает очень многое, убив всю семью Марка, то есть мотивом могла быть совсем не месть — по крайней мере не та безумная жажда отмщения, которую он себе представлял, — а элементарная жадность.

— Ну что скажешь? — спросил Дэн. — Хочешь, чтобы я присмотрелся поближе?

— Нет, — ответил Лукас. — По крайней мере пока нет. Я не готов. Но спасибо.

— Нет проблем. Звони, если что понадобится.

Лукас положил трубку и вышел на балкон. Закрыв глаза, вдохнул запах деревьев. Услышал птичью песню, еще какие-то неясные звуки, летевшие к нему сквозь застывший воздух. На мгновение показалось, что стоит открыть глаза — и он увидит Эллу и Криса, выходящих из леса. Они хорошие ребята, но сейчас необходимо сосредоточиться на более важном — на возвращении в Париж. В город, где он увидит дочь, увидит Мэдлин.

Может быть, это совершенно не то, что следует делать. Ему известно, что Мэдлин вышла замуж, у нее есть еще дети, и они счастливы, а дочь никогда о нем даже не думала. Его появление может вывести из равновесия их жизнь, однако это тот риск, который он обязан взять на себя.

Для семьи Хатто все кончено; уже не сказать те слова, что хотелось, не построить планы, не сблизиться друг с другом. Семья сократилась до одного члена.

Он тоже один, но у него есть путь назад.

Мысли Лукаса вернулись к рассказу Дэна, к образам Эллы и Криса… Да, Эллы, свернувшейся калачиком на диване. Впрочем, он не хочет ничего помнить, потому что больше не может думать о той крови, к которой мог ее подтолкнуть. Если Саймон Хатто убил ее семью, то наверняка ради контроля над империей своего брата. А раз дело обстоит именно так, то, как только наступит подходящий момент, он нанесет новый удар. Или Дэн ошибается, или Элла тоже мертва… только пока об этом не знает.

 

Глава 7

— Можете оставаться здесь столько, сколько захотите.

Дверь позади Эллы мягко закрылась, и воцарилась неприятная тишина. При всех мягких коврах и приглушенном освещении, при всей этой уютно-заурядной меблировке правда жизни вызывающе и бескомпромиссно лежала перед ней в виде трех гробов.

Девушка вглядывалась в лица родителей. Глаза у них были закрыты, но правая глазница отца казалась деформированной; кроме того, ее покрывал толстый слой грима. Очков на Марке Хатто не было, и Элла задалась вопросом: что это — стандартная практика или еще одно свидетельство того, что ему выстрелили в глаз?

Она вгляделась в лицо матери, высматривая такие же характерные признаки, но ничего не обнаружила. Куда же пришелся выстрел? Она это обязательно выяснит в свое время. Она выяснит все.

Элла вдруг поняла, что рассматривает тела, как муляжи, что не в силах соотнести их с людьми, которых знала.

Обойдя изножье материнского гроба, она приблизилась к Бену, все еще глядя поверх него на родителей. Сумеет ли она выдержать, увидев брата вблизи?

Нет, он не похож на Бена… На секунду мелькнул луч безумной надежды: а вдруг произошла чудовищная ошибка? Увы, чудес не бывает: это именно ее брат, его лицу просто не хватало той живости и того простодушного выражения, которые были так ей знакомы. Лицо, которое Элла воспринимала как нечто естественное, постоянное, словно восход солнца, слегка стерлось из ее памяти: ведь она думала, что оно будет таким всегда.

Она попыталась зафиксировать образ брата, впервые обратив внимание — глядя как бы со стороны, — что Бен симпатичный, и девушки должны считать его привлекательным. Элла буквально впитывала детали — форму рта, нос, брови… И тут заметила маленький белый шрам под подбородком.

Это сделала она, столкнув брата с велосипеда, когда они были еще маленькими, сделала нарочно, и результат оказался настолько ужасным, что Элла поклялась никогда больше не причинять ему боли. И сдержала слово, однако сейчас шрам вернул ощущение той детской вины, воспоминание о маленьком теле брата, лежащего на каменистой дорожке, о его отчаянных попытках не заплакать.

Судорожные рыдания сотрясли ее тело, жестоко сдавили грудь и горло. Как с этим жить? Слишком тяжела ноша, а сама Элла чересчур слаба. Она закрыла лицо ладонями. Потом снова посмотрела на брата.

Ей хотелось обнять его, но Элла боялась. Она гладила длинные, почти до плеч, волосы Бена, мягкие и шелковистые, осторожно, чтобы не дотронуться до лица неестественно здорового цвета. И тут девушка заметила то, на что не обратила внимания с самого начала: маленькую заплатку на лбу, чуть выше переносицы.

Вот куда ему выстрелили, вот точка, где его будущее, их общее будущее брата и сестры — было уничтожено. Элла почувствовала злость, злость сильнее горя, решимость увидеть убийц пойманными и осужденными. Это единственное, что теперь ей остается.

Не оглядываясь, она вышла и в коридоре вначале никого не заметила, однако возле главного входа наткнулась на Саймона, который с видом перепуганного школьника поджидал ее, сидя на стуле.

Увидев племянницу, он вскочил.

Ей всегда казалось, что они с отцом похожи, но сейчас дядя выглядел намного моложе Марка; волосы еще не тронуты сединой, лицо худощавое и свежее. Вид у него был совершенно растерянный. Девушка обратила внимание, что Саймон три или четыре раза доставал телефон — и тут же одергивал себя, и каждый раз — она не сомневалась — только потому, что человек, которому он хотел позвонить, лежал в гробу.

Саймон беспомощно улыбнулся и спросил:

— Ты в порядке?

Элла кивнула.

— Ужасно, ужасно… поскорее бы все закончилось, — сокрушенно покачал головой дядя.

— У полиции хотя бы есть предположения, кто мог это сделать?

— Еще нет. Кстати, они хотят поговорить с тобой.

— Зачем? Что я могу им рассказать?

— Думаю, они спросят, были ли у Марка враги, о которых ты знаешь, не в курсе ли ты каких-нибудь ссор, — произнес дядя, потом быстро оглянулся по сторонам и добавил: — Они могут воспользоваться случаем, чтобы покопаться в бизнесе, или по крайней мере спросят твоего разрешения на проведение дознания. Поэтому если тебя попросят посмотреть какие-нибудь записи, бухгалтерию и все такое, направляй их прямо ко мне.

Элла почувствовала себя неловко, понимая, что без какой бы то ни было подготовки ее тычут лицом в секреты, от которых оберегали всю жизнь.

— Саймон, в любом случае я так бы и сделала. Не хочу быть частью бизнеса. Я слишком молода, мне нужно закончить колледж. Я не готова…

Дядя снова улыбнулся, на сей раз теплее.

— Не беспокойся, тебе не придется этим заниматься. Не в моих силах их воскресить, но обещаю сделать все, что смогу, чтобы вернуть свою любимую племянницу к прежней жизни. — Он положил ей руку на плечо и осторожно повел к выходу. — А пока не обсуждай ничего в присутствии полицейских. Мы поговорим наедине, когда вернемся домой.

— Хорошо.

Один из полисменов, который стоял снаружи, сочувственно улыбнулся, открывая перед ними дверь патрульного автомобиля. Сам он сел впереди на пассажирское место, и они поехали к Саймону.

Время от времени полицейский поворачивался, говорил что-то дружеским и сочувствующим тоном или задавал вопрос, причем совершенно не соответствующий ситуации. Элле стало смешно. Он поняла, что думает о Лукасе, что ей не хватает своего случайного телохранителя, недостает свойственной ему странной, резковатой манеры общения.

Она вспомнила о Крисе, о том, как всего два дня назад в Швейцарии они занимались в лесу любовью — их секс был страстным и отчаянным, будто в последний раз. Ей захотелось позвонить ему, увидеть его…

— Ты не против, если я потом позвоню Крису?

Саймон повернулся к девушке:

— Элла, не нужно спрашивать. Пока ты поживешь у нас… причем столько, сколько захочешь: считай, что ты дома. Привезем твой компьютер, поставим его в твоей комнате. Даже проведем для тебя отдельную телефонную линию.

Она поцеловала дядю в щеку, когда снова заговорил полицейский:

— Э-э… я уверен, что это всего лишь временная мера, но, по-моему, мы забрали все компьютеры из дома Марка Хатто.

— И мой?

— Все, что там были. Только не подумайте, что они конфискованы. Это на случай, если в них есть информация, которая поможет расследованию.

— Расследованию чего? — спросил Саймон раздраженно. Он достал телефон и набрал номер. — Тим, это Саймон. Полиция забрала оргтехнику из дома Марка, в том числе и компьютер Эллы, на котором все ее университетские работы и, думаю, много чисто личной информации. Верни их, хорошо? И напомни, что здесь расследуют убийство трех невинных людей.

У Эллы все закружилось перед глазами. Она не могла понять, почему полицейские так себя ведут: с одной стороны, помогают, а с другой — обращаются с ней, как с подозреваемой в преступлении. Девушка заметила это в глазах всех полицейских, которых встречала: любопытство, желание узнать все, что только можно, и даже чего нельзя.

До прошлой недели она считала себя совершенно обычным человеком, студенткой из нормальной семьи, типичной представительницей среднего класса. А теперь их собственность забирают, со всеми Хатто обращаются так, будто они какие-то мафиозные боссы… Подобные слухи даже просочились в газеты. Что ж, как и предупреждал Лукас, ей придется пройти через многие испытания.

Разве что самой Элле удастся добраться до правды.

Полицейские в доме Саймона вели себя открыто и дружелюбно. Люси угощала их чаем и пирожными, а двоюродные братья Эллы, Джордж и Гарри, носились как угорелые.

Когда Саймон и Элла вошли в дом, мальчишки ураганом пронеслись через холл, что-то громко крича, и взлетели вверх по лестнице. Навстречу вышла Люси:

— Как все прошло?

— Думаю, нормально. Хотя это так опустошает… Они здесь, но их уже нет.

— Понимаю.

— Люс, нам с Эллой надо поговорить о делах. Сегодня чудный день, так что мы посидим в саду.

— Конечно, — кивнула она понимающе, будто приняла закодированное послание. Потом добавила: — Я принесу выпить. Не слишком рано для джин-физза?

— Было бы здорово, — сказала Элла.

Люси очень располагала к себе: воспитанная в городе, она влюбилась в образ изобильной деревенской жизни, вышедшей из моды лет сорок назад.

Наверное, вся эта история явилась для Люси таким же потрясением, как и для всех остальных, заставила понять, как легко можно все потерять. На первый взгляд она достаточно крепко держала себя в руках, но Элла представила, как тяжело ей придется, когда полиция снимет охрану.

Саймон провел племянницу через большую лужайку к столику и стульям, стоящим под дубом. Элла не стала терять времени и сразу приступила к делу.

— Ты должен рассказать, каким бизнесом занимается моя семья. Если мне придется разговаривать с полицейскими, я должна знать правду.

— Разумеется.

— Нет, подожди. Еще кое-что. Во-первых, перед тем как предложить мне отредактированную версию, помни, что я имею право выяснить все сама. И во-вторых: я уже знаю о наркотиках и торговле оружием, поэтому не надо меня щадить.

Вид у Саймона был заинтригованный:

— Как ты узнала?

— Сообщил человек, который охранял меня в Италии. Он знал папу много лет назад.

— Неужели? Расскажи-ка мне об этом малом.

— Сначала ты расскажешь мне о бизнесе. Мы что, преступники?

Саймон рассмеялся:

— Конечно, нет. Послушай, в молодости Марк был связан с наркобизнесом, да и с торговлей оружием, однако здесь он никогда не нарушал законов. Максимум время от времени случалось работать с сомнительными экспортными лицензиями, что чаще всего делалось во взаимодействии с правительством.

— А что же тогда полиция? И почему кому-то понадобилось их убивать?

— Это два разных вопроса. Полагаю, вся суть в какой-нибудь давней незаконченной сделке.

Его слова подтверждали сказанное Лукасом, и от этого дополнительного доказательства Эллу стало подташнивать.

— Полиция поднимает сделки восьмидесятых… Марк попал под расследование, проводимое американскими и английскими властями в связи с незаконным отмыванием денег. И я буду с тобой откровенен: тогда он действительно отмывал деньги, но им не удалось ничего найти. Поэтому твой папа и был успешным бизнесменом. Так или иначе, с середины до конца восьмидесятых дела велись законно, хотя и были довольно сложно организованы. Офшоры, понимаешь ли.

Саймон замолк и посмотрел в сторону лужайки. Приближалась Люси с подносом.

— Извините, что мешаю, — сказала она мягко.

— Никаких секретов, ты все это знаешь, Люс. Просто мысль о холодной выпивке выбила меня из колеи.

Она улыбнулась Элле.

— Я бы ни за что не принесла ему выпить, если бы не ты.

— Спасибо, — поблагодарила Элла, взяв один из запотевших стаканов.

Когда Люси ушла, Саймон продолжил:

— Как я уже сказал, структура бизнеса достаточно сложна, в основном офшоры, из соображений ухода от налогов. Власти до сих пор относятся к этому с подозрением, что вполне естественно.

— То есть ты имеешь в виду, что у меня нет причин беспокоиться и чего-либо стыдиться?

— Совершенно верно. Напротив, ты вправе гордиться тем, чего достиг твой отец. Да, бизнес-империя Хатто не всемогуща, но нас просто так не согнуть!

Элла сделала глоток, слегка поморщилась и спросила:

— Я богата?

— Да. Очень. Точно сказать не могу. Скорее всего ты стоишь больше двухсот миллионов фунтов стерлингов.

— Не может быть!..

Что за чушь?! Люди с такими деньгами не живут так, как жила ее семья…

— Элла, послушай, да один только твой дом уже делает тебя мультимиллионершей.

Дом… Но как она сможет теперь туда вернуться?

— Я хочу продать его, и как можно скорее.

— Не торопись. К концу лета ты будешь думать иначе.

— Нет. Я не желаю туда возвращаться. Пожалуйста, организуй все и выставь дом на продажу.

Саймон с явной неохотой кивнул.

— Ты не против, если я останусь здесь до конца лета?

— Конечно, нет. А на Рождество ты поедешь с нами на Карибы.

Элла улыбнулась, однако вспомнила, что теперь у нее больше никогда не будет Рождества со своей семьей. Вдруг возникла мысль: какое будет Рождество у Лукаса в Швейцарии — одного в доме посреди своей библиотеки?

— Спасибо. Мне потребуется какое-то время, чтобы решить, где жить во время учебы.

— Хорошо. Я имею в виду — хорошо, что ты собираешься вернуться в колледж. После похорон нужно постараться вернуться к нормальной жизни, насколько это возможно. А для тебя это значит — быть двадцатилетней девушкой, обычной студенткой. Остальное подождет. Я позабочусь обо всем, пока ты не сочтешь, что мне пора отойти в сторону.

— Этого никогда не произойдет. Слава Богу, рядом есть ты, Саймон. Не знаю, что бы я без тебя делала.

— Да нет, ты ошибаешься. Ты крепче, чем сама о себе думаешь.

Как бы случайно он оглянулся, и Элле это показалось несколько странным.

— Да, по поводу того малого, что охранял тебя… Ты сообщила полиции, что не знаешь, кто он такой, как его зовут и все остальное.

— По дороге в консульство он сказал нам, что если мы так сделаем, то облегчим ему жизнь. Наверное, это самое малое, чем можно было его отблагодарить.

Саймон откинулся на спинке стула с заинтересованным видом.

— То есть тебе известно, кто он такой? Расскажи-ка.

— Его зовут Стивен Лукас. Папа нанял его, чтобы он за мной приглядывал.

Похоже, Саймон был очень озадачен, если не сказать — поражен.

— Стивен Лукас… Он так представился?

— Нет, он назвался просто Лукасом. Ему примерно столько же лет, сколько и тебе.

— Удивительно… Я думал, он ушел на покой. Вот уж кого я никогда не выбрал бы в качестве телохранителя.

— Ты знаешь Лукаса?

— Господи, конечно, нет. Только слышал о нем. Неприятный тип, скорый на расправу и с репутацией наемного убийцы.

Скор на расправу?.. Элла вспомнила, с какой яростью Лукас тогда набросился на Криса, и представила, что могло случиться, если бы он дал волю своему гневу.

— Лукас говорил, что ему приходилось убивать… И он убил троих, чтобы спасти мне жизнь. Это все, что я хочу знать о нем.

— И правильно, — кивнул Саймон. — Мне нужно связаться с ним — убедиться, что его работа оплачена. Он оставил тебе номер телефона или адрес?

Элла покачала головой. Ей хотелось, чтобы номер, записанный в книге, принадлежал только ей одной.

— Ладно, наверняка он свяжется с нами, если ему понадобятся деньги. Кстати, составление завещания — его идея?

Похоже, Саймон очень подозрительно отнесся к влиянию, которое загадочный Лукас мог оказать на Эллу. Еще до того, как она успела ответить, возбужденные крики мальчишек вырвались из дома и разнеслись по лужайке. Гарри несся во весь дух с теннисной ракеткой в руках, а Джордж — с мячом.

Он подбежали к двоюродной сестре:

— Элла, пошли поиграем!..

Саймон кивнул, давая понять, что разговор не закончен.

Однако Элла уже поднялась.

— Дайте угадать. Французский крикет? — сказала она, потом посмотрела на дядю: — Нет, завещание — моя идея. Я завещала все тебе, потом — мальчикам.

Кажется, это убедило Саймона.

— Ладно, хватит бесед о смерти. Еще наговоримся в ближайшие недели. На всю жизнь хватит.

Элла улыбнулась, слегка удивленная неудачным подбором слов, потом присоединилась к мальчикам.

Поиграть немного с мальчишками — такое облегчение. Ей хотелось бы еще что-то услышать о папином бизнесе, узнать еще немного правды, но ее почти тошнило от деталей. Лучше все забыть и сдать на руки Саймону.

Следующие полчаса единственно важными вещами были споры Джорджа и Гарри по поводу того, кто попал, а кто промазал, и каждый из них обращался к Элле, будто она — вселенский судья. Потом Саймон снова позвал ее в дом.

Подойдя ближе, она увидела, что позади дяди в гостиной стоят двое незнакомых людей.

Голос Саймона прозвучал нарочито бодро:

— Здесь полиция. Они пришли немного поболтать с тобой.

— Ладно, — пожала плечами Элла.

— Это моя племянница, Элла. А это — поправьте, если ошибусь — детективы инспектор Грэм Торберн и сержант Вики Уэлч.

Торберн в галстуке, но без пиджака, волосы зачесаны назад. Лет ему, наверное, около тридцати, а вот Уэлч выглядит ненамного старше Эллы. Короткая стрижка, легкая юбка и короткая свободная блузка.

— Пожалуйста, зовите нас Грэм и Вики.

Они пожали друг другу руки.

— Давайте пройдем в библиотеку, — предложил Саймон. — Как ни странно, это единственное помещение, которое мальчишки не используют в качестве беговой дорожки.

Когда они оказались в библиотеке, Торберн сказал:

— Вы не против, если мы поговорим с Эллой наедине?

Элла подумала, не провокация ли это, не попытка ли вызвать реакцию Саймона, но дядя остался невозмутим:

— Ничуть. Позвоните, если вам что-нибудь понадобится.

Он ушел, и они сели: Элла на одном диване, а детективы на другом, напротив. Между диванами стоял кофейный столик с книгами по искусству, явно давно не читанными.

Вики Уэлч огляделась по сторонами и сказала:

— У вашего дяди прекрасный дом.

— Думаю, вы правы. Похож на типичный английский дом у Агаты Кристи.

Торберн рассмеялся:

— Точно. Элла, поскольку вы не возражаете, мы хотели бы задать несколько вопросов. Если они покажутся вам навязчивыми, то это исключительно потому, что мы хотим зацепиться за любую ниточку, которая может привести к человеку или людям, убившим вашу семью.

— Конечно.

— Хорошо. Тогда первым и самым очевидным будет такой вопрос: кто мог испытывать неприязнь к вашему отцу или вашей семье, есть ли причина, которая могла вынудить кого-нибудь к подобным действиям?

Элла заметила, что Вики Уэлч достала блокнот и приготовилась записывать ее ответы.

— Попробуйте вспомнить, не ссорился ли ваш отец с кем-нибудь — лично или по телефону, не казался ли взволнованным?

— Нет.

Элле было немного стыдно за такой короткий ответ на такой длинный вопрос.

— Я не помню, когда в последний раз видела папу расстроенным, что наводит меня на мысль: а хорошо ли я его знала?..

— Почему вы так говорите?

— Ну… если отец всерьез предполагал, что меня похитят, то у него должны были иметься основания для беспокойства. Конечно, я понимаю, все родители волнуются за детей, но не настолько же, чтобы нанимать телохранителей!

— Понимаю. И вы говорите, этот телохранитель так ни разу не назвал свое имя?

— Совершенно верно. Он сказал, что нам вовсе не нужно его знать. А когда мы увидели, что он сделал, то пропала вся охота расспрашивать.

— И вы останавливались у него дома, хотя не знаете, где именно? — с нескрываемой иронией спросил Торберн.

— Там недалеко находился небольшой городок. Я бы вспомнила название, если бы снова увидела, а сейчас просто не могу.

— Ясно. — Детектив посмотрел на девушку так, будто решил оставить тему Лукаса в покое, но что-то в его поведении говорило о том, что он не поверил ни слову. — Ваши родители были счастливы? Я хочу сказать, их брак…

— Да, вполне.

Торберн улыбнулся:

— А что ваши отец и дядя? Как насчет их отношений?

— Хорошие отношения, что еще сказать.

— И вы никогда не слышали, чтобы они спорили по поводу бизнеса? — Детектив говорил таким тоном, будто Саймон находился под подозрением, Элла даже захотела это выяснить. Удержало ее только то, что подобный вопрос прозвучал бы совершенно в духе телевизионных криминальных сериалов.

— Я вообще никогда не слышала, чтобы они спорили. И бизнес они никогда не обсуждали.

— То есть вы не считаете, что ваш дядя был недоволен, пребывая на вторых ролях?

— Саймон боготворил отца.

Элла хотела сказать больше, чтобы объяснить, насколько неуместны такие вопросы, насколько безосновательны подозрения, но потрясение от подтекста лишило ее дара речи.

Очевидно, детектив уловил негодование Эллы, потому что сделал паузу. И Торберн, и Уэлч выглядели несколько смущенно. Потом инспектор заговорил тоном ниже:

— Сейчас расследование сосредоточено на довольно запутанных финансовых делах вашего отца. Полагаю, вы понимаете, что шансы найти убийц намного повысятся, если у нас будет полный доступ…

Элла перебила его:

— Об этом вам следует поговорить с моим дядей.

Она хотела подчеркнуть, что доверяет Саймону полностью. Во всяком случае, намного больше, чем полицейским.

— Но вы даете нам свое разрешение? — В голосе Торберна, к раздражению Эллы, сквозило недовольство. Ее саму отцовский бизнес не волнует, а вот их, похоже, заботит больше, чем поиск убийц!

— Нет уж, извините. Пусть решает Саймон.

— Но вы ведь хотите, чтобы мы нашли людей, которые убили ваших родителей и брата?!

— Хороший ход.

Элла улыбнулась, как бы давая понять, что им не добиться легкой победы. Ясно, что полицейские надеялись воспользоваться ее неопытностью и отчаянием.

— И раз уж мы коснулись этой темы… Мне не особенно нравится читать заголовки газет, где говорится о бандитских разборках. Мой отец не был гангстером.

Во взгляде Торберна промелькнула некоторая враждебность; во всяком случае, учтивости там не осталось.

— Могу вас уверить, что мы прессе ничего не сообщали.

— Не прямо, конечно.

— Никак вообще. — Торберн пристально смотрел на девушку, как бы прикидывая, стоит ли еще задавать вопросы. — Хорошо. Думаю, на сегодня достаточно. Спасибо, что уделили нам время.

Враждебность в его голосе еще чувствовалась — как, впрочем, и некоторое разочарование. Элле показалось, что полицейские перепозиционируют ее в своих схемах.

— Даже если ваш отец и был гангстером — а я повторю, что мы никогда не имели этого в виду, — так вот, даже тогда наши намерения найти убийц останутся столь же твердыми, — заявил Торберн.

Фраза прозвучала довольно напыщенно.

— И все же не такими твердыми, как мои.

Детектив кивнул — не соглашаясь, а как бы давая понять, что пора заканчивать.

— Сочувствуем вашей потере, — сказал он, вставая. — У вашего дяди есть мой номер. Если что-нибудь вспомните, позвоните.

После того как полицейские ушли, Элла села на диван и попыталась дать оценку тому, что произошло. Получалось так, что в какой-то неуловимый момент полиция из союзника превратилась в противника. А она, защищая репутацию семьи, чувствовала себя преступницей с врожденным чувством недоверия к представителям власти.

Раздался стук в дверь, и вернулась улыбающаяся Вики Уэлч.

— Еще раз привет. Извините за Грэма. Честно говоря, скорее всего именно кто-то из полиции подкинул прессе пару намеков. Так иногда делают, чтобы успокоить публику, но это несправедливо по отношению к вам.

Уэлч подала Элле листок бумаги:

— Вот мои телефоны. Если захотите поговорить со мной или узнать, как идут дела, просто позвоните.

— Спасибо.

— Не стоит. Держитесь.

Женщина-детектив направилась к выходу, но остановилась, не дойдя до двери.

— Элла… — Она заколебалась, как будто не могла правильно подобрать слова. Потом просто сказала: — Будьте осторожны.

— Постараюсь.

Полицейские явно не знали, что делать дальше. Они толкли воду в ступе, к Саймону относились как к подозреваемому, копались в семейном бизнесе Хатто. Через несколько недель стражи порядка наверняка решат, что за убийствами стояла сама Элла.

Возможно, для полиции такой ход событий кажется естественным, но Элла не может допустить мысли, что никто так и не будет пойман. Киллер, который сейчас находится где-то рядом, вошел в дом и убил ее близких, какие-то другие люди преследовали ее в Италии, и кто-то должен был заказать эти смерти и заплатить убийце.

Мысль о том, что люди, сделавшие все это, гуляют на свободе, отравляла душу. На днях Элле придется присутствовать на похоронах того мира, в котором она провела всю жизнь… но глубоко внутри, под переплетением горестей и страданий, она не забудет об этих страшных, неизвестных ей людях, о том, что они продолжают смеяться, есть, пить и дышать.

Отец Эллы не был гангстером, однако сейчас она простила бы ему даже это. В ее собственном сердце оказалось больше жестокости, чем могла представить. И если полиции не удастся добиться правосудия, жестокость потребует выхода.

 

Глава 8

Книга лежала рядом, готовая обмануть каждого, кто войдет. Элла понимала, что подумают люди, если увидят, как она просто сидит и смотрит на дождь.

Она не знала, чем себя занять; главное, не замыкаться в тяжелых мыслях. Ее семья уже покоится в земле, а ей самой пора двигаться дальше, оставив кошмары позади. Все просто.

Так просто…

Несмотря ни на что, Элла чувствовала себя хуже, чем во время похорон. По крайней мере тогда нужно было что-то устраивать, принимать решения, и это помогало забыть ужас случившегося. А сейчас отвлечь девушку не могли даже мальчишки — их на неделю забрали родители Люси.

Вот Элла и сидит в тишине, глядя на дождь, который льет уже добрых два дня. В лучшие моменты она вспоминала, как они втроем в такую же точно погоду ехали в гостеприимное убежище — дом Лукаса. Хотя бо льшую часть времени ее мысли терялись в невразумительной чепухе, скакали от темы к теме: всплески жалости к себе, ностальгические воспоминания и — все сильнее и сильнее — сверлящее желание уничтожить виновных. Но это желание казалось безнадежно бесплодным: ведь никто не знает, что это за люди.

Элла начинала тихо ненавидеть полицию за то, что следствие совсем не продвигается. Вскоре она начнет ненавидеть себя — потому что все еще жива, все еще в состоянии увидеть свершение правосудия, но при этом ничего не предпринимает. Свою бездеятельность она воспринимала как предательство.

Внизу хлопнула дверь, донеслись тихие голоса. Элла не узнала их, но догадалась, что обсуждают именно ее. О ней часто говорят тихо, приглушенно, как будто она больна или находится под наблюдением — как потенциальный самоубийца.

Голоса смолкли, и некоторое время Элла напрягала слух, стараясь хоть что-то уловить. Ничего. И вдруг — стук в дверь, от которого она вздрогнула.

Она подняла книгу и безразличным голосом спросила, кто пришел. Когда дверь открылась, она посмотрела в сторону темного от дождя окна, чтобы увидеть отражение вошедшего.

От вида знакомой фигуры Элла снова вздрогнула, потом вскочила на ноги. Она почувствовала себя так, будто страдала амнезией. Понимая, что именно этого человека она любила, Элла никак не могла вспомнить, где спрятана память о самой любви.

Крис бросился к ней, обнял и крепко прижал к себе. Она уронила книгу и отстранилась от него — рефлекторная реакция на тепло и прикосновение. Крис зашептал ей на ухо о том, как соскучился по ней, просил прощения за то, что не появился раньше, объяснял причины, почему не смог приехать на похороны.

Элла отстранилась еще больше.

— Все нормально. Я понимаю. — Она даже позволила ему поцеловать себя, прежде чем высвободилась окончательно. — Присядем?

Вид у Криса был встревоженный, будто Элла сказала что-то странное или в ее внешности появилось нечто подозрительное. Однако он улыбнулся и ответил:

— Конечно.

Они немного поговорили, как люди из разных эпох: вежливые вопросы — вежливые ответы. Элла заметила, что это дается ему нелегко, но не могла придумать, как перейти к обычной спокойной беседе.

Наконец, будто хватаясь за последнюю соломинку, Крис сказал:

— Я поговорил с твоим дядей и с одним из полицейских… Нам с тобой имеет смысл куда-нибудь съездить на несколько дней.

Элла не успела среагировать, а он, будто спохватившись, добавил:

— Я не имею в виду — прямо сейчас. Ближе к концу лета. Можно отправиться в какое-нибудь спокойное место…

— Вроде Монтекатини?

— Вот! Именно поэтому нам и нужно куда-нибудь съездить: чтобы избавиться от подобных ассоциаций.

Элла перевела взгляд на дождь за окном. Если полицейские выследят убийц, она еще может себе представить, что поедет куда-нибудь с Крисом, но ведь они никого не разыщут. А тогда ей не найти ни безопасности, ни покоя — нигде на белом свете.

— Полицейские не понимают, что делают, — сказала Элла. Эта фраза сбила Криса с толку, поэтому она с улыбкой добавила: — Если полиция найдет их, тогда я поеду. Мне просто не нравится сама идея…

— Понимаю. Но если полиция отыщет убийц, ты подумаешь?

Элла кивнула. Крис поцеловал ее и снова обнял, опять зашептал о том, как скучал, на этот раз несколько в ином смысле. Движениями ладони, как бы поясняя смысл слов, он словно измерял площадь ее тела, пока не остановился на левой груди, массируя сосок.

Он никогда не умел обращаться с ее грудью. Пару раз Элла ненавязчиво намекала, что именно нужно делать, но потом отказалась от подобной идеи, смирившись с отсутствием удовольствия и временным дискомфортом и уговаривая себя, что Крис возместит это чем-то другим.

Неожиданно он отпустил ее и отстранился:

— Что стряслось?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты какая-то напряженная.

— Извини.

— Да не нужны мне твои извинения. Я просто хочу знать, в чем дело. Ты злишься на меня?

Элла посмотрела в глаза Крису, пытаясь напомнить себе, кто перед ней. Она все еще любила его, однако сейчас все выглядело так, будто он пришел к ней на свидание в тюрьму строгого режима, будто их разделяет непреодолимый барьер из бронированного стекла, и нет ни одного шанса растолковать ему, каково это — находиться по другую сторону.

— Не знаю, как объяснить. Словно ты дотрагиваешься до меня, а я ничего не чувствую… ничего, кроме… Мне, наверное, нужно время.

Вид у Криса был нерешительный и вместе с тем заботливый.

— Твоя тетя говорит, что ты проходишь курс лечения. Может, стоит сказать им, чтобы увеличили дозу?

Не веря своим ушам, Элла посмотрела на него.

— Ты хочешь, чтобы таким манером у меня поднялось настроение и мы могли потрахаться?

— Я не это имел в виду.

— Крис, я выбрасываю таблетки в унитаз.

Настала его очередь удивиться.

— Я так понял по словам врача, что у тебя депрессия.

— Разумеется, у меня депрессия! Кто-то, видишь ли, расстрелял мою семью. Я в депрессии, и я в ярости, и меня переполняет ненависть — вот мои чувства!

— Но почему? Чего ты хочешь добиться, так изводя себя?

Элла не видела смысла что-то объяснять. Все хотят, чтобы она была счастлива. Главная ложь эпохи: цель — быть счастливым. Прими таблетку и стань счастливым, забудь, что кто-то отнял у мира голубое небо. Но она, Элла, чувствовала себя как страна на военном положении: территория захвачена врагом, народ вымирает, армия сражается за каждый клочок земли. Как объяснить это Крису?

Элла опустила ладонь ему на руку.

— Мне просто нужно, чтобы ты дождался меня. Еще несколько недель.

Он покачал головой.

— Нет. — Замешательство Эллы было слишком явным, поэтому Крис добавил: — Пойми, я нужен тебе прямо сейчас. Если ты не готова принять это на веру, вряд ли несколько недель что-то изменят.

Элла прекрасно понимала, чего он желает: получить ее назад такой, какой она была раньше, чтобы она принимала таблетки и выздоравливала, а часы пошли в обратную сторону и вернулись к тому моменту в Монтекатини, перед которым Лукас пересек улицу и убил тех двух человек. И глухим, далеким колокольным звоном до Эллы донеслось то, чего она опасалась с самого начала: между ними все кончено.

Элле отчаянно хотелось, чтобы Крис принимал ее такой, какая она есть… Увы, он так и будет ждать ее выздоровления. Ему никогда не понять, что Элла не пострадала, а, наоборот, обрела истину, увидела мир таким, каков он есть на самом деле.

— Если полиция найдет убийц… — начала она.

— А если нет?

— Тогда не знаю.

Крис встал. Хотя в глубине души Элла почувствовала облегчение, она не могла поверить, что Крис сдался так быстро.

— Зачем ты приходил?

Неправильный вопрос, она не то хотела сказать…

Однако он ответил:

— Потому что скучал по тебе. Потому что думал, что могу быть тебе нужен.

Элла пыталась заставить себя встать, удержать Криса, но тот принял обиженный и оскорбленный вид.

— Я начну принимать таблетки. — Элла не это имела в виду, ей просто хотелось хоть что-то предложить ему. — И мы поедем куда-нибудь — в сентябре, как ты сказал.

— Ты хочешь, чтобы я сейчас остался? — Фраза прозвучала не как предложение, скорее как требование разъяснений, и ее молчание — единственный ответ, которого он ожидал. — Я все лето буду дома.

И Крис ушел.

Элла перестала понимать людей. Как следует себя вести? Может, лучше написать ему, и, когда они вернутся в колледж, все изменится?

Она услышала голоса внизу, стук двери, звук двигателя отъезжающего от дома автомобиля. Какая-то часть ее разума оценила усилия Криса: он приехал издалека, чтобы увидеть ее, возможно, намеревался остаться, помочь ей справиться с кошмаром. И за все старания она отплатила отказом.

В дверь еще раз осторожно постучали. Элле не нужно было смотреть на отражение в оконном стекле, чтобы понять — это Саймон.

Он подошел и положил ей руку на плечо.

Элла схватила его за пальцы.

— Извини.

— Нет, я сам виноват. Думал, он поднимет тебе настроение. — Саймон помолчал, потом добавил: — Никому не нужно, чтобы ты так страдала.

Фраза прозвучала фальшиво, будто он подслушал ее в слезливом телесериале и вдобавок почувствовал неловкость, повторив чужие высокопарные слова.

— Неужели? Откуда ты знаешь?..

Элла повернулась к Саймону. Казалось, он смущен, даже испуган.

— Надеюсь, что когда я умру, то оставлю в этом паршивом мире хотя бы одного человека с таким же разбитым сердцем, как у меня сейчас. Я хочу, чтобы люди грустили. Хочу, чтобы моя жизнь чего-то стоила!

Саймон улыбнулся.

— Мы ведь договорились, что больше не станем упоминать о смерти.

— Дай мне только это лето. Одно лето, чтобы погоревать о потерянной семье. Это ведь не так много, правда?

— Конечно, нет. И все-таки подумай насчет того, чтобы поехать куда-нибудь с Крисом в сентябре. Тебе пойдет на пользу.

Элла кивнула. Саймон снова улыбнулся и бесшумно закрыл за собой дверь.

Ей хотелось кричать. Кажется, она — единственный человек на земле, который понимает, что произошло.

Ее взгляд упал на телефон, и неожиданно Элла подумала о Лукасе. Ерунда, конечно, однако номер его телефона — ее последняя слабая связь с миром, в котором она теперь обитает. Только что ему сказать? Даже сам факт, что Элла еще жива, может вызвать у Лукаса минимум интереса.

И все же причина, по которой она не подняла трубку, была скорее практического свойства. Лукас — ее запасная позиция, последнее прибежище, и ей хотелось приберечь его в резерве на черный день. Лукас пока об этом не знает, но Элла больше, чем на кого-либо, рассчитывает на него.

 

Глава 9

Его дочь? Нет, не может быть! У этой девушки темные волосы.

Лукас почувствовал, что она идет к дому: действительно, остановилась и позвонила у двери. Одна из подруг, наверное. Симпатичная девчонка.

Лукас сфокусировал оптику на двери, однако угол был неподходящим, и тот, кто открыл, остался вне поля зрения. Как бы хотелось попасть в этот дом, узнать его топографию, увидеть Мэдлин и их дочь… может быть, нового мужа и других детей.

Вряд ли здесь до сих пор живут родители Мэдлин. Скорее всего они оставили ей дом, а сами переехали в деревню. Мысли о них вызвали ностальгические воспоминания: Лукас вспомнил, как они ему нравились.

Вместе с этими мыслями возникали все новые и новые воспоминания о Мэдлин.

Лукас хотел еще раз ее увидеть — не для того чтобы начать все заново, а чтобы просто сказать ей, что он изменился… или, во всяком случае, отошел от дел. Мэдлин, безусловно, останется непоколебима; и, наверное, будет права, сохранив безразличие к тому, что Лукас сделал со своей жизнью.

Он даже не знает, насколько изменился. Судя по разговорам с Эллой Хатто, можно было подумать, даже попробовать убедить себя, что настало время принять реальный мир… но нет, скорее всего это лишь самообман.

Лукас сам выбрал такую манеру воссоединения со своей бывшей подругой и дочерью: сидя в машине, на расстоянии сотни ярдов от их дома, с фотоаппаратом и телескопическим объективом. Он подкрадывается к собственной дочери — и не может представить себе иного способа приблизиться к ней. Вот как далеко он ушел от нормальной жизни.

У Лукаса возникла мысль, не пора ли сдаться и вернуться в гостиницу, быть может, даже вообще в Швейцарию, когда дверь вдруг снова открылась. Ему удалось вовремя настроить фотоаппарат и увидеть выходящую из дома брюнетку, а за ней — еще одну девушку. Что-то знакомое в чертах ее лица вызвало у него нервный вздох. Мышцы ослабели так неожиданно, что Лукасу пришлось облокотиться на руль, чтобы фотоаппарат перестал трястись.

Блондинка, прическа довольно короткая… а у Мэдлин всегда были длинные волосы. Впрочем, похожа на Мэдлин в четырнадцать лет.

И тут Лукас почувствовал себя счастливым — потому что в ней нет ничего от него самого; она прекрасна, как ее мать.

Теперь девушки удалялись от дома, и неожиданно Лукас запаниковал, растерялся. Секунду не знал, что делать: остаться сидеть или последовать за ними? Впрочем, нерешительность скоро прошла: он следит не за домом; он здесь, чтобы увидеть дочь.

Лукас положил фотоаппарат под сиденье, взял книгу, вылез из машины и перебежал через дорогу. Вначале он двигался быстро, потом умерил шаг, удостоверившись, что не отстает.

Лукас шел на достаточно близком расстоянии от девушек, чтобы слышать, как они разговаривают и смеются. Время от времени подруги поворачивались друг к другу, и тогда он снова испытывал нервный шок от страха, что дочь обернется и увидит его. И какая-то его часть желала, чтобы она обернулась, бросила взгляд на человека, идущего далеко позади, и резко остановилась, инстинктивно почувствовав, кто он такой.

Лукас проследовал за девушками до кафе, однако остановился, понимая, что в Париже нельзя, не выделяясь, сидеть с чашкой кофе и читать книжку в мягкой обложке на английском языке. Он купил «Монд», подождал, сколько смог, потом зашел в кафе.

Внутри оказалось довольно многолюдно, но свободных столиков было все же достаточно, и Лукас сумел сесть так, чтобы хорошо видеть ее лицо.

Молодой официант подошел к столику девушек. Они заговорили с ним со снисходительной надменностью богатых деток, граничащей с хамством. Лукас почувствовал некоторое разочарование: ему хотелось, чтобы его дочь была больше похожа на Эллу Хатто, сдержанную и вежливую девушку, которая не знает, что богата.

Хотя, вполне возможно, что они просто притворяются. Официант что-то сказал им в ответ, и девушки рассмеялись — достаточно громко, чтобы привлечь внимание и взгляды других посетителей. Тут они смутились и немного сбавили тон.

Лукас заказал кофе и стал наблюдать, как девушкам подают напитки. Теперь они дружески болтали с официантом; скорее всего, они даже знакомы — конечно, это не особенно важно, но Лукас все равно почувствовал облегчение.

Он дождался своего кофе и притворился, что читает газету. Символическое в общем-то действие, потому что ни дочь, ни кто-либо другой не смотрели в его направлении. Сейчас Лукас воспринимает это как само собой разумеющееся, даже порой негодует, но в прошлом способностью не привлекать внимания даже гордился. Он совершил убийство в переполненном ресторане в Гамбурге, и ни один человек не смог дать его мало-мальски точное описание. Показания сильно разнились: высокого роста, низкого, блондин, рыжий, очки, солнцезащитные очки, вообще без очков… Как будто свидетелей загипнотизировали и приказали все забыть.

Лукас наблюдал за дочерью и ее подругой уже минут десять, когда к ним присоединились еще одна девушка и двое мальчишек. Девица и один из парней явно были братом и сестрой, третий — приятель девушки. Еще немного дружеской пикировки с официантом.

Наверное, сюда они приходят потусоваться. Мелькнула мысль заходить сюда каждый день, но так даже его лицо может стать узнаваемым. Не стоит торопить события. Когда они уйдут, он неспешно вернется к машине, чтобы потом поехать в гостиницу.

А утром снова отправится к дому. Потом решит, как к ней связаться — или подойти самому, или с помощью письма. Мэдлин, конечно же, письмо перехватит, надо ее перехитрить. Он дождется подругу дочери, отдаст ей послание и попросит передать его… кому? Первым делом следует выяснить, как ее зовут.

Лукас начал чувствовать раздражение, что сел так далеко. Голоса были едва слышны, и приходилось напрягать слух, чтобы услышать, не назовет ли дочь кто-то по имени. До него доносилась лишь мешанина французских слов, вроде бы знакомых, но бессмысленных. Лукас завороженно наблюдал за лицом девушки, за улыбкой, многозначительными взглядами, игриво нахмуренными бровками. Стало грустно от мысли, что он не видел, как эти гримаски формировались в детстве.

Те годы безвозвратно потеряны — годы, когда он мог читать ей сказки, быть рядом в важные моменты ее жизни — дни рождения, уроки плавания, велосипедные прогулки, — делать все то, что должны делать отцы. Она весь путь прошла самостоятельно, а Лукас за этот невинный промежуток времени убил, наверное, сотню человек.

Он нервно вздрогнул и отвел глаза, когда заметил, что брат одной из девушек удивленно смотрит на него. Мальчишка что-то сказал остальным, и Лукас приподнял газету повыше, чтобы скрыть лицо.

Он не мог поверить, что кто-то заметил, как он смотрит на нее. И еще Лукаса раздражало объяснение, которое они обязательно придумают его взгляду. Сердце замерло от неприятного ощущения, что именно сейчас дочкина компания насмешливо смотрит на странного посетителя.

Судя по их уверенной, собственнической манере общения с официантом, можно даже предположить, что они запросто подойдут к нему. Лукас раздраженно хмыкнул, сраженный иронией ситуации: закрываться газетой от страха перед какими-то сопляками!.. Так он просидел минут пять, прежде чем встать и уйти, как бы случайно отворачивая лицо.

По пути к машине Лукас все еще ощущал в себе адреналиновую дрожь. Он увидел свою дочь. Она красива, пользуется популярностью, у нее милые друзья.

И тут пришло мощное желание, всепоглощающая потребность в том, чтобы это стало началом, а не концом знакомства.

Да, эгоистично. Что она чувствует по отношению к нему, если вообще знает о его существовании? Она живет полной и счастливой жизнью, а появление отца из страшного небытия может оказаться таким же сокрушительным ударом, как смерть члена семьи. Он думает только о себе и понимает это, но ему необходимо найти путь к дочери.

Со всей силой духовного откровения Лукас понял, что не видит смысла продолжать жить иначе.

После ужина тем же вечером Лукас сидел с книгой в гостиничном баре. Вновь обретенный оптимизм вернул ему желание быть среди людей, даже если общаться с ними и не хотелось. Через некоторое время за соседний столик присела пожилая дама. Лукас сделал вид, будто не замечает ее улыбки, обращенной к нему.

Он услышал, как дама заказала «Беллини». У нее шотландский акцент… скорее всего Эдинбург. Шотландские словечки промелькнули и в разговоре с официантом, когда тот принес заказ. Лукас сосредоточился на книге и очень удивился, когда через несколько минут незнакомка произнесла:

— Извините за назойливость, вы первый раз?..

Он поднял глаза, полагая, что за столик подсел кто-то еще, но встретился с ее улыбающимся любопытствующим взглядом. У Лукаса не оставалось иного выбора — придется отвечать на этот самый банальный туристский вопрос.

— В Париже — не в первый. В этом отеле — да.

— Нет, я имею в виду другое. — Женщина улыбнулась и показала на книгу. — Я хочу спросить, вы впервые читаете «Гордость и предубеждение»?

— А, понимаю, — улыбнулся Лукас в ответ. — Да. Мне как-то порекомендовали Джейн Остен, и я пристрастился. «Мэнсфилд-парк», «Нортенгерское аббатство», особенно «Доводы рассудка» — сейчас это моя любимая.

— И моя тоже, совершенно восхитительная книга. Очень трогательная, особенно если рассматривать ее с точки зрения жизни самой Джейн Остен.

Лукас никогда не задумывался, почему ему понравилась книга, но, может быть, дело именно в этом — в надежде, которую она давала, не важно, насколько губительным было прошлое.

— И вы на самом деле верите, что никогда не поздно?..

— Конечно. Я тому свидетель; я не раз наблюдала за людьми, живущими в раскаянии, никогда даже не помышляющими о том, что еще осталось время все исправить. Как грустно вот так влачить существование…

— Наверное.

Женщина снова улыбнулась.

— А скажите, любезный, вы здесь один? Если так — ужасно жаль.

— Я привык путешествовать в одиночестве. Это деловая поездка.

— Все равно.

Лукасу не хотелось, чтобы на него давили, поэтому он увел любопытство незнакомки в сторону встречным вопросом:

— А вы разве не одна путешествуете?

— Господи, конечно же, нет. Муж лег пораньше спать — после того как немного перебрал вчера. А сын с женой отправились на ночную прогулку по Сене. Вы можете еще увидеть их, они вот-вот должны вернуться.

— Вообще-то я собирался уходить. Завтра тяжелый день…

Беседовать с незнакомкой было довольно приятно, но ему не особенно хотелось встречаться с представителями молодого поколения, которые могли оказаться более склонными к вопросам о том, чем он занимается, есть ли у него семья… а не присоединится ли он к ним и не выпьют ли они по стаканчику…

— Ах. Ну да ничего. — Она снова посмотрела на него так, будто видела насквозь. — Спасибо, что поболтали со мной.

— Вам спасибо.

— Благодарите Джейн Остен.

Лукас улыбнулся и откланялся с облегчением, — разговор закончился прежде, чем они познакомились.

И все же после разговора с незнакомкой он почувствовал себя лучше. Хотя для многих это могло ничего не означать, для него подобная спонтанная светская беседа стала отправной точкой. Слова женщины наполнили Лукаса решимостью следовать единственным логичным курсом — поговорить с Мэдлин.

За пятнадцать лет он изменился, да и она, наверное, тоже. Лукас всегда представлял себе гнев и горечь, которые переполняют Мэдлин, но время должно было смягчить ее. Он поговорит с Мэдлин, и она увидит, что с Лукасом опять можно иметь дело.

На следующее утро он уже сомневался в своей правоте. Лукас нашел место немного ближе к дому дочери и, пока солнце медленно нагревало улицу, снова стал наблюдать за ним. Главное — дождаться, пока девушка выйдет, потом подойти и позвонить в дверь.

Увы, пожилые дамы из произведений Джейн Остен — это одно, а в резком утреннем свете Лукас не мог не думать о том, что Мэдлин увидит в его возвращении еще одно предательство, которое вернет к жизни давным-давно похороненные воспоминания.

Лукас не знал, как это ему пришло в голову, что отказа от прошлой жизни для Мэдлин будет достаточно. И теперь он боялся того, что, подойдя к этому дому, увидит, как двери закрываются для него навсегда.

Лукас приехал сюда примерно в девять двадцать и сейчас уже начал думать, не ушли ли они раньше, не уехали ли вообще из города. Однако сразу после десяти из дома вышла молодая женщина лет двадцати с небольшим, которая стала подниматься вверх по улице, пройдя мимо его машины.

Она походила на студентку: в руках у нее была папка. Преподавательница музыки? Мэдлин наверняка учила дочь играть на каком-нибудь инструменте. Скорее всего на фортепьяно. Однако Мэдлин вряд ли доверила бы обучение четырнадцатилетней дочери почти такой же молодой девушке. Если это преподаватель музыки, значит, младший ребенок Мэдлин только что провел час, играя на скрипке или пианино.

Поглощенный такими мыслями, Лукас дал волю любопытству. Следующие полчаса он строил картины жизни, которую вели за этой дверью, населял дом воображаемыми семьями, причем всегда — с Мэдлин в центре.

Потом подъехала какая-то машина: раздался звук автомобильного клаксона. Лукас навел объектив на водителя, однако не смог рассмотреть его за отблеском ветрового стекла. Переведя фокус на дверь дома, он успел поймать ее: улыбаясь, дочь вышла и запрыгнула на заднее сиденье автомобиля.

Когда машина поехала в его сторону, Лукас опустил камеру. В салоне были водитель — женщина средних лет — и две девушки сзади. Они болтали друг с другом, и он разглядел лицо дочери. На мгновение показалось, будто она смотрит прямо на него, улыбается ему…

Не отдавая себе отчета в собственных действиях, Лукас вышел из машины, подошел к дому и позвонил в дверь. Почти сразу же внутри началась суматоха. Он не ошибся насчет младшего ребенка: за возбужденными детскими криками послышался мягкий нравоучительный взрослый голос, который, приближаясь, становился все громче. Дверь открылась, перед ним стояла служанка.

— Здравствуйте. Вы говорите по-английски?

Ответ был ясен. Она одарила его снисходительным взглядом, потом произнесла какую-то фразу, которую Лукас принял за просьбу подождать на пороге.

Когда служанка закрывала дверь, он заметил маленького светловолосого мальчугана в длинных шортах и футболке. Тот пытался выглянуть наружу, а встретившись глазами с Лукасом, убежал в дом.

Дверь снова отворилась: перед ним стояла Мэдлин в простом летнем платье красного цвета, волосы собраны сзади в пучок. Ее фигура по-прежнему была безупречна, и лицо осталось молодым, как на той фотографии.

Лукас оторопел от этой красоты. Впрочем, все годы он такой ее себе и представлял. На секунду Лукас лишился дара речи; его появление тоже, видимо, вызвало у Мэдлин шок, потому что и она стояла молча.

— Здравствуй, Мэдлин. Я подождал, пока она уехала.

Чары разрушены, звук его голоса — единственное, чего ей недоставало, чтобы вспомнить все.

— Весьма благородно с твоей стороны. Что ты здесь делаешь, Люк?

— Хотел тебя увидеть, Мэдлин.

Ребенок позвал ее: она машинально, прежде чем ответить, закрыла дверь.

Голос у нее приятный, терпеливый. Лукас понял, что хорошего ждать не следует: закрытая дверь — свидетельство ее желания оградить свой мир, на который у него не может быть притязаний.

— Что ты здесь делаешь? — повторила Мэдлин, снова повернувшись к нему.

Спасти могла только прямота.

— Я хочу увидеть ее. Понимаю, что дал обещание, но я хочу ее увидеть, поговорить с ней. Возможно, она тоже захочет увидеть меня, узнать, кто я такой.

— Мы заключили соглашение. Ты согласился не встречаться с ней — в первую очередь, чтобы уберечь ее от самого себя. И что? По своей эгоистичной прихоти хочешь все разрушить?

— Эгоистичной — возможно. Только не прихоти. Я изменил свою жизнь, Мэдлин. Согласен — недостаточно рано. Однако я сделал это.

Ее голос стал чуть мягче.

— Наша жизнь тоже изменилась, Люк. Мы — семья. Счастливая, прочная. Ты выбрал не то время. Я прошу тебя уйти — не ради меня, ради Изабелл.

— Изабелл?..

Горло сдавило. Лукас не мог поверить, что его до такой степени может потрясти звучание ее имени, услышанного впервые. Всего три слога — как идеально сложенные стихи.

Казалось, Мэдлин ничего не заметила.

— Да, ее зовут Изабелл, и она счастлива. Кроме того, девочка не говорит по-английски, только «пожалуйста», «спасибо» и «привет». Полагаю, ты по-прежнему не знаешь ни слова по-французски?

Лукас покачал головой, чувствуя, что за мягкими интонациями скрываются настоящая злость и глубокая горечь. Он представил себе, как Мэдлин все эти годы ограждала дочь от английского, понимая, какой барьер язык возведет перед ними.

— Итак, скажи мне, Люк: что хорошего выйдет из вашей встречи? Что хорошего — для Изабелл?

Она права. Девочка явно счастлива, и как объяснить, что это не прихоть, если за четырнадцать лет ему ни разу не пришло в голову выучить ее родной язык? Как он мог не подумать об этом?

— Прошу тебя, больше не приходи. Обещай мне.

Лукас не собирался давать никаких обещаний. Он хотел, чтобы Мэдлин пригласила его в дом, рассказала о своей жизни. Хотел обнять ее, помочь снять это летнее платье, почувствовать ее кожу… Никогда не бывает поздно.

— К полудню меня не будет в Париже, — произнес Лукас, поворачиваясь, чтобы уйти.

И услышал, как Мэдлин сказала ему вслед:

— Обещай.

Лукас не ответил, просто пошел к машине, а когда оглянулся, дверь уже была закрыта.

Какая ей теперь польза от его обещаний? И в чем смысл? Если пути назад уже никогда не будет, в чем смысл всего остального?..

 

Глава 10

На протяжении всего этого черного лета университет был единственным, о чем Элла могла думать, чтобы сохранить рассудок. Но после одной лишь недели занятий она поняла, что возвращаться не следовало. Еще слишком рано. Она думала, что обретет новую жизнь, а все оказалось намного примитивнее, как упражнение «найди десять отличий»: она сегодняшняя против той, которая ушла на каникулы три месяца назад.

Было пять часов. Элла только что вышла с лекции о поэтах-романтиках и влилась в поток, пересекающий кампус: студенты, спешащие на последнюю лекцию или, наоборот, в общежитие. Она достаточно гармонично вписалась в это половодье, но все равно чувствовала себя так, будто она — носитель вируса, о котором никто из окружающих не подозревает.

Определенно внутри ее живет болезнь. Кровь переменчива: то слишком горяча, то чересчур холодна, то наполняет ее неистовым желанием, то, наоборот, ощущением хрупкости и безжизненности — до такой степени, что нет сил подняться с постели. И Элла не в состоянии больше выносить общество — разговоры, знакомых, которые притворяются, будто она им небезразлична, но которым на самом деле нужна лишь пища для сплетен.

Элла заметила Криса, направлявшегося в ее сторону. Он был главным поводом ее возвращения — и главной причиной, почему возвращаться было не нужно. Крис написал Элле прощальное письмо через неделю после того, как навестил ее у Саймона, однако ей хотелось верить, что если она вернется в университет, то они смогут восстановить отношения… или хотя бы остаться друзьями.

На второй день после возвращения Элла пришла к Крису в комнату, но он не мог даже просто посмотреть ей в глаза, а когда она прикоснулась к нему, его тело одеревенело. И все время он повторял фразу — «как я сказал в письме», словно чувства, выраженные там, ему неподконтрольны, и он вынужден действовать в соответствии с ними.

Элла не знала, что сказать Крису, и мысленно репетировала варианты, решив, что короткое «привет» будет лучше всего. Сразу будет ясно, что она успокоилась, поняла, насколько все изменилось… В последний момент Крис лишил ее возможности что-то сказать, нагнув голову и отвернувшись.

Элла точно знала, что он видит ее: она даже остановилась, пораженная, разгневанная и сбитая с толку, потому что не могла взять в толк, чем заслужила такую холодность. В начале лета она винила себя, но это Крис предал ее, и теперь она его ненавидела.

Элла смотрела в удаляющийся затылок бывшего бойфренда, и внутри у нее закипела ярость. Еще не понимая, что делает, она побежала за Крисом. Схватив за руку, повернула лицом к себе. Какое-то мгновение вид у него был испуганный, потом — злой.

— Не смей меня игнорировать!..

Крис почти закричал в ответ:

— Чего тебе надо, черт возьми? В чем проблема?

В одно мгновение в голове у Эллы вскипела дюжина ответов, но ни один из них не был достаточно сильным и крутым, чтобы перебить грубость его фразы. Крис повел себя отвратительно, бросил ее, когда был так нужен, а сейчас парой грубых слов отмахнулся от нее, как от назойливой мухи. Это несправедливо!..

— У меня нет никаких проблем! Понял?

— Тебе нужно к психиатру!

Элла недобро усмехнулась:

— Ты даже не в силах выдавить из себя улыбку и поздороваться, а к психиатру нужно мне?

Крис не ответил, лишь неопределенно повел головой и через секунду отвернулся, чтобы уйти. До нее дошло, что он отказывается воспринимать ее, отказывается ее слышать. Она не позволит себя игнорировать!.. Вне себя от гнева, Элла схватила его за руку и, прежде чем Крис успел что-то сказать, сильно ударила по лицу.

Он замахнулся, готовый дать сдачи… и замер. Его щека почти мгновенно покраснела, правый глаз заслезился. Крису явно было больно, однако он опустил руку и ушел, быстро смешавшись с толпой. Несколько человек остановились, чтобы посмотреть на Эллу, и она ответила им вызывающим взглядом.

К тому времени когда она вернулась в общежитие, гнев спал, и она почувствовала слабость. Элла решила сходить на кухню — если там никого нет, можно будет что-то приготовить.

В кухне возились двое, Скарлетт и Эл, поэтому она направилась к своему шкафчику, взяла хлеб и джем, чтобы отнести к себе в комнату.

Скарлетт, подруга Эллы по первому курсу, весело поздоровалась с ней. Эла она почти не знала, но это был полный урод — целую неделю отпускал тупые шутки насчет ее семьи, о которой трезвонили в газетах.

Когда она закрывала шкафчик, он спросил:

— Элла, ты заходила в мою комнату? — Она повернулась к нему, ожидая продолжения. — Кажется, ты оставила у меня в кровати свою лошадиную голову.

— Почти смешно, Эл.

Парень повернулся к Скарлетт и сказал:

— Она улыбнулась — я еще целый день в безопасности.

Скарлетт смутилась и шикнула на него.

Эл Браун раздражал Эллу, но он хотя бы все делал открыто. Она презирала Скарлетт и всех остальных за то, что они устроили малоубедительную демонстрацию тактичности и сочувствия, но Элла знала, что о ней постоянно судачат. Она слышала, как они шепчутся у нее под дверью или внезапно замолкают, когда она заходит в кухню.

Вернувшись в комнату, Элла приготовила сандвичи и стала думать, что же ей такого сделать, чтобы вернуть прежнюю жизнь. Придется уйти из колледжа, это факт, и надо свыкнуться с мыслью, что она больше никогда не станет прежней.

Необходимо взять ситуацию под собственный контроль. Слишком простой выход — уговорить себя, что полиция занимается поиском убийц. Результат — постоянное чувство вины. И истощающий ее гнев, неустанно бурлящий в душе.

Элла нашла в ящике стола клочок бумаги и набрала записанный на нем номер. Ответили так быстро, что на мгновение она растерялась, потому что не успела решить, зачем звонит.

— Привет, Вики. Это Элла Хатто. Вы сказали, что я могу позвонить.

Повисла пауза. После их последней встречи Вики Уэлч, наверное, имела дело с сотней преступлений, и ей потребовалась секунда-другая, чтобы вспомнить Эллу.

Когда же женщина-детектив заговорила, было похоже, что она торопится, словно боится, что собеседница повесит трубку.

— Элла, как ваши дела? Что я могу для вас сделать?

— Я просто хотела узнать, есть ли какие подвижки…

— Мы все еще рассматриваем несколько версий, но должна сказать честно: у нас пока нет ничего конкретного.

Прежде чем осторожно продолжить, Уэлч сделала еще одну паузу.

— Кстати, Элла, вы совсем не помогаете себе — или нам.

— Что вы имеете в виду?

— Следы к убийцам вашей семьи должны находиться где-то рядом с бизнесом вашего отца. Теперь я знаю, что кое-какая его деятельность в прошлом была в определенной степени… скажем так, многоцветной. Так вот, мы не намерены в ней копаться. Мы не хотим порочить имя вашего отца, нам просто нужны свидетельства, которые смогут указать на его убийцу.

— Мне ничего не известно.

Она рада бы помочь, да не может. Ей не хочется предавать Саймона. И она боится, что, несмотря на обещания Вики Уэлч, имя ее отца будет так или иначе опорочено — на сей раз конкретными разоблачениями, а не только косвенными намеками.

— Может, вы хотя бы поговорите об этом с дядей? Спросите, почему он не настроен на сотрудничество?

— Вы не понимаете, я…

— Не принимайте решение прямо сейчас. Обдумайте все, и мы поговорим позже.

— Ладно.

— Мы на вашей стороне, вы же знаете.

— Знаю. Спасибо.

Положив трубку, Элла еще раз прокрутила в уме весь неудавшийся разговор. Она не помогает себе, она препятствует поиску убийц… Будь папа сейчас рядом, он посоветовал бы ей не попадаться на их удочку, а слушать Саймона.

А еще он, наверное, сказал бы, что пора позвонить Лукасу.

Элла представила себе, как отец говорит с ней тем самым тоном, который он берег для изречения фундаментальных истин по поводу того, как следует жить: всегда проси повышения, всегда договаривайся о скидке, никогда не оставляй стакан без присмотра, покупай недвижимость, доверяй Лукасу, не верь полиции…

Она никогда не предаст Саймона, не позволит полиции разрушить построенный отцом бизнес — разумеется, не ради справедливости, которую ей подадут, как милостыню, если когда-нибудь все же найдут убийц. По крайней мере если их отыщет Лукас, он не будет колебаться по поводу наказания, которое они заслужили.

Элла сняла с полки «Песнь о Нибелунгах». Закладка все еще на том самом месте, до которого она успела дочитать, когда Лукас принес ей страшную новость. До встречи с ним она никогда не видела настоящего пистолета, никогда не видела мертвеца, никогда не сталкивалась с тем, как убивают людей. Весь его мир был для нее совершенно чуждым; если воспользоваться предложением Лукаса о помощи, ей придется стать частью этого мира. И все-таки она готова заключить сделку, если это поможет достичь цели.

Не раздумывая более, она набрала номер. Довольно долго никто не отвечал. Затем гудки прекратились, и последовала тишина. Элла ожидала сигнала автоответчика, пока не поняла, что Лукас снял трубку, просто он ничего не говорит.

Так типично для него, подумала она, невольно улыбнувшись.

— Это Элла.

— У тебя возникли проблемы?

— Нет-нет.

— Хорошо.

Пауза. Она почти чувствовала, как Лукас напрягся, придумывая, что сказать вместо вопроса о причине ее звонка.

— Ну как у тебя дела?

— Нормально. Учусь.

— Здорово.

— Вообще-то не очень. Я думала, что смогу возвратиться к нормальной жизни, но не получается. По крайней мере так будет до тех пор, пока не поймают убийц. Хотя маловероятно, что это произойдет в ближайшее время.

— Зачем ты мне позвонила?

Его интонация предполагала, что он знает, но хочет удостовериться.

— Я хочу, чтобы вы помогли мне найти их. Я заплачу вам.

— Нет. Никакой платы. Я вышел в отставку.

Еще одна из его пауз.

— Вы ведь поможете мне их найти? Надеюсь…

— Больше ничего не говори, — перебил он. — Где ты находишься?

— В Рэдстон-Холле, в кампусе. Комната Д-76.

— Буду у тебя, как только смогу. — Еще одна пауза. — Я рад, что ты позвонила. Пока.

— Пока.

Положив трубку, Элла улыбнулась. Во что же превратилась ее жизнь, если разговор с Лукасом успокоил и умиротворил — впервые за несколько месяцев!

Большую часть того времени, пока она была с ним, Лукас казался воплощением ее проблем. Но при всех его недостатках он оставался ее спасителем, верным и надежным. А теперь станет еще и оружием, которым Элла отомстит за свою семью.