Руперт Карр сидел у камина в своем доме в Фулеме и трясся от страха. Положив трубку, Франческа странно покосилась на него, и внутри у Руперта все перевернулось. Что Милли наплела его жене?
- Кто такая Милли? - поинтересовалась Франческа, пригубив вино из бокала.- Почему ты не хочешь с ней разговаривать?
- Да так, одна ч-чокнутая. Я был с ней когда-то знаком,- промямлил Руперт, проклиная себя за то, что заикается от волнения. Он попытался как можно небрежнее пожать плечами, но у него дрожали губы, а к лицу от испуга прилила кровь.- Понятия не имею, что ей понадобилось. Позвоню завтра с работы.- Он заставил себя спокойно посмотреть в глаза жене.- А сейчас мне нужно готовиться к вечерней проповеди.
- Хорошо,- улыбнулась Франческа.
Она подошла и села рядом с ним на диван - стильный диван от «Колфакса и Фаулера», подаренный им на свадьбу одним из богатых дядюшек Франчески. Напротив стоял такой же диван - его они купили сами; на нем сидели самые близкие их друзья, Чарли и Сью Смит-Халлиуэлл. Все четверо собирались на вечернюю службу в церковь Святой Екатерины, где Руперту предстояло читать проповедь.
Стараясь избегать взглядов жены и друзей, Руперт уткнулся в Библию, но строчки расплывались у него перед глазами, вспотевшие пальцы липли к странице.
- Прости, Чарли,- извинилась Франческа. Она обернулась и сделала чуть потише проигрыватель, в котором стоял диск Кири Те Канава. - Что ты там говорил?
- Ничего особенного,- засмеялся Чарли.- Просто мне кажется, что как раз такие люди, как мы, должны приобщать молодые семьи к церкви.
- Вместо того чтобы проводить воскресное утро в гипермаркете,- подхватила Франческа, потом нахмурила брови.- Я сказала «в гипермаркете»?
- В конце концов,- продолжил Чарли,- семья - это основная ячейка общества.
- Вся штука, Чарли, в том, что семья перестала ею быть! - сразу же воскликнула Сью тоном, позволявшим предположить, что тема не нова.- Семья - устаревшее понятие. Сейчас сплошь и рядом видишь родителей-одиночек и лесбиянок.
- Вы читали об особой интерпретации Нового Завета с точки зрения гомосексуалистов? - вставила Франческа.- Признаться, я была шокирована.
- Меня от этого в прямом смысле тошнит,- заметил Чарли и крепко обхватил свой бокал.- Не люди, а уроды.
- Да, но на них нельзя не обращать внимания,- возразила Сью.- Игнорировать целый слой общества невозможно! Даже если они и заблудшие души. А ты как считаешь, Руперт?
Руперт поднял глаза. В горле у него пересохло.
- Извините,- выдавил он.- Я прослушал, о чем речь.
- Ох, прости,- всплеснула руками Сью.- Тебе, наверное, надо сосредоточиться, да?
- Она широко улыбнулась Руперту.- Все пройдет отлично. Во время чтения проповеди ты никогда не заикаешься!
- Я бы назвал тебя одним из лучших церковных чтецов, Руп,- бодро произнес Чарли.- Должно быть, помогает университетское образование. В Сандхерсте нас не очень-то обучали ораторскому искусству.
- Это не оправдание! - возразила Сью.- Господь каждому из нас дал рот и мозги. На какую тему твоя проповедь?
- Евангелие от Матфея, глава двадцать шестая - отречение Петра.
Все замолчали.
- Петр…- тихо и серьезно произнес Чарли после паузы.- Что он чувствовал в тот момент?
- Не надо.- Франческу передернуло.- Когда я думаю о том, насколько близка была к потере веры…
- Да, но ты ведь не отрекалась от Христа? - промолвила Сью, затем протянула руку и взяла ладонь Франчески в свою.- Даже в тот злосчастный день, когда я пришла к тебе в больницу.
- Я испытывала сильный гнев,- поделилась воспоминанием Франческа.- И стыд. У меня было ощущение, что я недостойна иметь ребенка.
Она закусила губу.
- Ты достойна,- успокоил ее Чарли.- Вы оба достойны. У вас еще будет ребенок. Помни, Господь на вашей стороне.
- Знаю,- вздохнула Франческа и посмотрела на мужа.- Правда, дорогой?
- Да,- сказал Руперт, чувствуя, что этот ответ будто вырвали у него изо рта калеными щипцами.- Господь на нашей стороне.
Однако Бог не был на его стороне, Руперт это знал. Когда они вышли из дома и направились к церкви Святой Екатерины, расположенной на небольшой площади в Челси, в десяти минутах ходьбы, Руперт начал отставать. Он хотел бы тащиться так медленно, чтобы отстать совсем, чтобы на него перестали обращать внимание и забыли о нем. Однако мечтать об этом не приходилось.
В церкви Святой Екатерины никогда ни о ком не забывали. Любой, кто хоть раз отваживался переступить ее порог, немедленно становился членом семьи. Даже случайных посетителей здесь встречали с улыбчивым радушием, заставляли чувствовать себя нужными и любимыми, уговаривали заглянуть еще разок. Тем, кто не поддавался, звонили по телефону и бодрым голосом сообщали: «Нет-нет, ничего, просто хотим убедиться, что у вас все в порядке. Вы ведь нам не безразличны». Скептиков привечали еще больше, чем истово верующих. Скептикам разрешалось выступить и открыто изложить свои сомнения, и чем серьезнее были доводы колеблющихся, тем шире расплывались в улыбках слушатели. Члены общины церкви Святой Екатерины улыбались много и часто, несли свое счастье, как знамя, излучали сияющий ореол уверенности.
Именно эта уверенность и привлекла Руперта в церковь. В первый год адвокатской работы, снедаемый отчаянием и неверием в собственные силы, он познакомился с Томом Иннзом, тоже барристером. Том был общительным и дружелюбным, вел активную общественную деятельность, связанную с церковью Святой Екатерины. Он знал ответы на все вопросы, а если готового ответа не было, Том знал, где его искать. Руперту он казался счастливейшим из всех, кого ему доводилось встречать. И Руперт, который в то время считал, что уже никогда не испытает счастья, с почти безумным пылом окунулся в круг интересов Тома, в христианское вероучение, в построение семьи. Теперь его жизнь приобрела размеренность, определенный смысл, в котором он находил удовольствие. В браке с Франческой он прожил три безмятежных года; в доме царил уют; карьера продвигалась успешно.
Никто не знал о его прошлом. Об Аллане. Руперт не рассказывал об этом ни единой душе. Ни Франческе, ни Тому, ни викарию. Ни самому Господу Богу.
Том ожидал их у дверей. Как и Руперт с Чарли, он был одет по-деловому: хорошо пошитый костюм, рубашка от Томаса Пинка, шелковый галстук. Все мужчины в общине церкви Святой Екатерины носили одинаковую одежду, одинаковые прически, одинаковые массивные золотые печатки. По выходным они надевали легкие брюки и скромные рубашки от Ральфа Лорена, либо загородные костюмы из твида.
- Руперт! Рад тебя видеть. Все готово к службе?
- Конечно.
- Молодец!
Том улыбнулся Руперту, и у того по спине пробежала дрожь. Точно такое же впечатление он пережил, когда впервые встретил Тома.
- Надеюсь, ты не откажешься быть чтецом в следующей группе изучающих Библию?
- Разумеется! Какая тема выбрана?
- Обсудим это позже.
Том вновь улыбнулся и отошел. Как ни странно, Руперт испытал легкое разочарование.
Впереди Франческа и Сью теплыми объятиями приветствовали знакомых; Чарли энергично тряс руку старого школьного приятеля. Куда бы Руперт ни глянул, повсюду толпились стильно одетые люди, имеющие хорошую работу и хорошую зарплату.
- Я просто спросил Иисуса,- услышал Руперт позади себя.- Я спросил Иисуса и назавтра проснулся с готовым ответом в голове. Я вернулся к клиенту и сказал ему…
- Не понимаю, почему люди не могут себя контролировать! - горячо говорила Франческа. В ее глазах появился блеск, а в голосе слышались резкие нотки.- У матерей-одиночек не хватает средств даже на себя!
- Не забывай, из какой они среды,- с деланно-любезной улыбкой ответила ей блондинка в пиджаке от Армани.- Мы должны поддерживать и наставлять их, а не осуждать.
- Я знаю,- пробормотала Франческа,- хотя это очень сложно.
Она бессознательно приложила ладонь к своему плоскому животу, и Руперту стало ее жаль. Он догнал жену и поцеловал ее сзади в шею.
- Не волнуйся,- шепнул он ей на ухо,- у нас будет ребенок. Надо только чуть-чуть подождать.
- А вдруг Господь не хочет, чтобы у меня был ребенок? - Франческа обернулась и посмотрела на мужа.- Что тогда?
- Хочет.- Руперт постарался произнести это с уверенностью.- Я не сомневаюсь.
Франческа вздохнула и опять отвернулась.
Рупертом овладела паника. Он не знал ответов. Да и где их найти? Он утвердился в христианской вере позднее, чем Франческа, хуже знал Библию, занимал более низкое положение и даже денег зарабатывал меньше, чем она. Тем не менее жена беспрекословно его слушалась, по собственному желанию дав обет подчиняться.
Постепенно толпа поредела, прихожане расселись по скамьям. Некоторые опустились на колени, другие выжидательно смотрели перед собой, кое-где еще болтали. Многие шуршали бумагой, приготовившись делать записи. Сумма пожертвований, собранных в церкви Святой Екатерины за одну службу, примерно равнялась годовому сбору в маленькой корнуолльской церквушке, которую Руперт посещал мальчишкой. Здесь паства могла позволить себе щедрые даяния, ни в чем себя не ущемляя. Они все так же ездили на дорогих машинах, ели изысканную пищу, путешествовали за границу.
Готовая целевая аудитория, мечта рекламщиков, подумал Руперт. Даже если продать место на стенах церкви под размещение рекламы, и то можно озолотиться. По лицу Руперта промелькнула невольная усмешка. Фраза в духе Аллана.
- Руперт! - его размышления прервал Том.- Иди, твое место впереди.
- Да-да.
Руперт сел на приготовленный для него стул и обвел взглядом паству. На него смотрело много знакомых лиц, он поймал несколько приветливых улыбок. Руперт попытался улыбнуться в ответ. Оказавшись в центре внимания, под взглядом пяти сотен христианских глаз, он вдруг почувствовал себя неуютно. Кого они в нем видят? Что думают? Руперту стало по-детски страшно. «Все считают меня таким же, как они,- внезапно дошло до него.- Но я не такой, как они. Я другой».
Заиграла музыка, все встали. Руперт тоже поднялся и послушно опустил глаза на желтый листок бумаги, который держал в руках. Мелодия церковного гимна была светлой и радостной, слова - жизнеутверждающими, однако Руперт не чувствовал радости, а, наоборот, ощущал, как по венам растекается яд. Он не мог петь, не мог разорвать круг, по которому двигались его мысли. «Они все думают, что я такой же, как они,- вертелось в голове.- А я не такой. Я другой».
Он всегда отличался от остальных. В Корнуолле, где прошло его детство, он был сыном директора школы, и это отдалило его от других детей еще до того, как он успел к ним потянуться. Папаши прочих ребят ездили на тракторах и глушили пиво, а его отец увлекался греческой поэзией. Мистера Карра уважали, он, вероятно, был самым уважаемым директором за всю историю школы, но Руперту от этого легче не становилось - по натуре мальчик был мечтателен и застенчив, не любил шумных игр.
Парни над ним насмехались, девчонки не замечали, и постепенно у Руперта развилось внутреннее средство защиты от мира - заикание - и появился вкус к одиночеству.
Примерно к тринадцати годам ребенок превратился в восхитительного золотокудрого юношу, и стало еще хуже. Девчонки вдруг начали таскаться за ним по пятам, ухмыляясь и говоря непристойности, ребята-сверстники - поглядывать с завистью.
Благодаря привлекательной внешности Руперта все решили, что он может переспать с любой и, более того, что он так и делает. Почти каждую субботу Руперт приглашал ту или иную девушку в кино, усаживался с ней на последний ряд и обнимал за талию, стараясь, чтобы все это видели. В понедельник счастливица, стоя в толпе подружек, до икоты хихикала и роняла откровенные намеки. Слава Руперта росла не по дням, а по часам. К его изумлению, ни одна из девочек не выдала того факта, что его сексуальная удаль ограничивалась целомудренным поцелуем на прощание. К восемнадцати годам он перегулял со всеми девушками в школе - и при этом оставался девственником.
Руперт надеялся, что в Оксфорде все будет иначе: он сойдется с однокашниками, встретит девушку другого сорта - не то что девицы из школы, и все встанет на свои места. Проведя лето на пляже, он приехал в Оксфорд загорелым и стройным и немедленно привлек к себе внимание. Девушки стайками вились вокруг него - умные, обаятельные, такие, о которых он всегда мечтал.
Только вот теперь, когда они стали для него доступны, Руперт потерял к ним интерес.
Он не испытывал влечения к остроумным, образованным девушкам. В Оксфорде его восхищение вызывали парни. Мужчины. Руперт украдкой рассматривал их на лекциях, провожал взором на улице, усаживался поближе в пабах. Будущие юристы в щеголеватых жилетках, коротко стриженные французы в высоких шнурованных ботинках, актеры студенческого театра, которые, не снимая грима, всей толпой заваливались в паб после спектакля и шутливо целовались в губы…
Порой кое-кто из них оборачивался, замечал взгляд Руперта и приглашал его присоединиться к компании. Несколько раз ему делали недвусмысленные предложения.
Однако Руперт неизменно тушевался и бежал прочь, переполняемый страхом. Он не мог признать, что желает мужчин. Он не мог стать гомосексуалистом, просто не мог.
По окончании первого года в Оксфорде Руперт по-прежнему был девственником, еще более одиноким, чем раньше. Он не прибился ни к одной компании, не завел ни подружку, ни приятеля. Красота сыграла с ним злую шутку: в колледже его застенчивость принимали за холодность. Молва наделяла Руперта самоуверенностью и высокомерием, которых в нем не было; считалось, что его личная жизнь проходит за стенами колледжа, поэтому его оставили в покое. К концу летнего семестра почти все вечера Руперт проводил, сидя в четырех стенах с бутылкой виски.
Однажды его направили на дополнительное занятие к американцу Аллану Кепински, младшему научному сотруднику Кебла. Предметом обсуждения был «Потерянный рай» Мильтона.
Дискуссия, завязавшаяся между преподавателем и студентом, становилась все жарче и жарче. К концу занятия щеки у Руперта пылали, как огонь, настолько он увлекся спором и эмоциональной атмосферой встречи.
Аллан сидел в кресле, наклонившись вперед, почти касаясь лица Руперта, а потом молча придвинулся еще ближе и поцеловал своего ученика в губы. Возбуждение, словно электрический разряд, пронзило Руперта. Он закрыл глаза, желая, чтобы Аллан повторил поцелуй, еще теснее придвинулся к нему. Аллан медленно, словно боясь спугнуть, обнял Руперта и нежно притянул к себе, с кресла на ковер, в новую жизнь.
Впоследствии он рассказал Руперту, насколько серьезно рисковал, решившись на первый шаг.
- Ты мог запросто сделать так, что меня засадили бы в тюрьму,- промолвил он в своей обычной суховатой манере, лаская растрепанные кудри Руперта.- Или как минимум первым самолетом отправили бы домой. Проявлять интерес к студентам, мягко говоря, не совсем этично.
- К черту этику,- ответил Руперт и с наслаждением завалился на спину. От сладостного чувства освобождения его била дрожь.- Господи, я на седьмом небе! Я и не думал, что такое может быть…
- Я так и знал,- тепло улыбнулся Аллан.
То лето, до краев наполненное восхитительным упоением, навсегда отпечаталось в памяти Руперта. Он буквально слился с Алланом, проведя в его обществе все каникулы.
Руперт ел и спал с Алланом, любил и уважал его. Всех остальных Руперт просто не замечал, они будто перестали для него существовать.
Девица по имени Милли не интересовала его ни в малейшей степени. Аллан же искренне к ней привязался - привлекали ее наивное обаяние и невинный лепет. Для Руперта она была лишь очередной пустоголовой вертушкой. Ненужная трата времени, ненужный человек в комнате, ненужная соперница, отнимающая у него внимание Аллана.
- Руперт?
Стоявшая рядом женщина нервно шевельнулась, и до него дошло, что гимн отзвучал.
Он поспешно сел и попытался сосредоточиться.
Однако мысли о Милли выбили его из колеи, он не мог думать ни о чем другом. «Милли из Оксфорда», назвалась она сегодня. Руперт вспомнил, как жена произнесла это имя, и его охватил новый приступ раздражения, смешанного со страхом. Чего она хотела, когда решилась позвонить ему десять лет спустя? Откуда у нее его номер телефона?
Она что, не понимает, что все изменилось? Что он не «голубой»? Что все это было ужасной ошибкой?!
- Руперт, пора начинать проповедь,- зашипела ему на ухо женщина.
И он мгновенно пришел в себя. Аккуратно отложил в сторону желтый листок бумаги, взял в руки Библию и встал. Медленно прошел к аналою, положил на него Библию и обвел взглядом аудиторию.
- Я собираюсь прочесть отрывок из Евангелия от Матфея. Наша тема сегодня - отречение. Как можем мы жить в мире с собой, отрекшись от тех, кого истинно любим?
Дрожащими руками он открыл Библию и набрал в грудь побольше воздуха. «Я читаю это во имя Господа,- мысленно произнес он, как делали все чтецы в церкви Святой Екатерины.- Я читаю это во имя Иисуса». Перед его воображением предстало печальное лицо того, кого предали, и Руперт ощутил привычный укол вины. Однако увидел он не лик Христа, а лицо Аллана Кепински.