— Как дела, Джорджина?

Девушка стояла перед ним худая и изможденная, с проступавшими ключицами. Кожа стала как пергаментная, а глаза — тусклыми.

— Подойди и присядь. — Он похлопал по сиденью стоявшего рядом стула.

Она заколебалась на мгновение, но потом подчинилась, подошла и, тяжело вздохнув, села на указанное место.

— Сколько еще времени я должна оставаться здесь? — спросила похищенная с такой печалью и усталостью в голосе, что если бы он обладал способностью испытывать сочувствие, ее слова непременно тронули бы его.

— Почему ты спрашиваешь? Тебе не терпится покинуть меня? Между тем за последнее время я очень привязался к тебе, Джорджина. — Он положил руку на ее бедро. Девушка почувствовала сквозь тонкую ткань платья жар и тяжесть жестокой руки, поникла головой, вздрогнула, а на ее бескровных губах проступила странная безжизненная улыбка. — Ты вся дрожишь. Должно быть, тебе холодно. Ну-ка, иди ко мне…

Он усадил ее на колени. Она казалась тяжелой и вялой, как больной ребенок.

Джорджина потеряла счет времени, так как дни для нее сливались в единое целое, и она перестала замечать их. Прекратила сопротивляться и уже без напоминаний со стороны закатывала рукав. Словно во сне чувствовала, как ей что-то кололи в вену, а потом ослабляли турникет. После этого по телу растекалось тепло, дававшее забвение и успокоение. Часы тянулись, как дни, когда она лежала у себя на постели, глядя перед собой остановившимися глазами с крохотными, с булавочную головку, зрачками. Дни же казались годами. Девушка не сомневалась, что никто ее не найдет и она умрет в этой самой комнате. В глубине души Джорджина знала, что Ка-Лей уже умерла. Она чувствовала это и даже, бывало, чуть ли не воочию видела ее мертвой. Когда проваливалась в забытье, перед мысленным взором оказывалась призрачная Ка-Лей, бродившая как неприкаянная по некоему потустороннему пространству в ожидании любимой сестры Джорджины. Она также видела словно со стороны собственную жизнь, проходившую перед глазами с замедленной скоростью, будто кадры старой поцарапанной целлулоидной кинопленки. Джорджина слышала, как отдавалось эхом в ушах сердцебиение, слышала, когда какие-то люди разговаривали о ней. Слышала даже, как тяжело, с натугой, проворачивалась под ней земля, и рев раскаленной магмы, заполнявшей земное ядро. Слышала и то, как переговаривались на кантонском диалекте женщины в ресторане «Золотой дракон». Она смотрела на них взглядом ребенка, прячась за юбками матери, также являвшейся ей в этих странных бдениях. Видела глаза матери, когда за той пришла смерть, и слышала, как отлетела ее душа, прошелестев: «Вот и все…»

Неожиданно комнату словно затопило кровью, обрызгав рубиновыми каплями стены.

Теперь звук сердцебиения сильнее прежнего отдавался у нее в ушах, складываясь в слова.

— Я животное… БУМ… БУМ… лисица, попавшая в западню… БУМ… БУМ… Идет охота… БУМ… БУМ… Охотники все ближе… БУМ… БУМ… все ближе… ближе…