Мы похоронили маму на следующий день на маленьком кладбище рядом с яблоневым садом, всего в паре километров от Хиллтоп-Хоума. На похоронах были Рой и Руби, а также Трумэн Хилл, хотя, когда мы пришли, он стоял поодаль, возле ворот. Вечером накануне я позвонила Берни и сказала, что не хочу, чтобы на похоронах мамы говорил пастор.
– Мне кажется, вместо него должна говорить я.
Берни постаралась помочь мне найти нужные слова.
– Когда люди умирают, обычно мы говорим о том, чего нам будет без них не хватать, – сказала она, – или о том, что хорошего они сделали, когда были живы.
– О том, кем они были?
– Именно, – подтвердила Берни. – О том, кем они были.
Той ночью, после разговора с Берни, я взяла листок бумаги из блокнота, лежавшего рядом с телефоном, и составила список. Я хотела прочитать его вслух на маминых похоронах.
* * *
– Вы не забыли? – спросила я Руби на следующий день, когда мы шли по мокрой траве к месту, где рядом с кучей свежей земли стоял мамин гроб.
– Да, милая, у меня все с собой, – заверила она, постучав по своей сумочке.
С минуту мы стояли молча. Затем я развернула листок бумаги, который сжимала в руке с тех пор, как мы вышли из дома.
Кем она была
София Линн Демут
Сууф И. Я
Милый цветочек
Мама
Сооф
Я хотела просто прочитать этот список и ничего больше не говорить. Но когда увидела мамино слово внизу страницы, что-то внезапно изменилось во мне, словно внутри повернулся какой-то ключ. Я посмотрела на Трумэна Хилла, который стоял у ворот, засунув руки глубоко в карманы и опустив глаза.
– Я всегда знала, что мама любит меня, – начала я. – Но думала, что у нее нет для этого слов. Я была не права. Все это время у нее было слово для любви – просто оно отличалось от того, которым пользовались все остальные. Мы называли маму по-разному – милый цветочек, София Линн Демут, мама, – но она называла себя по-другому. Она называла себя Сууф И Я, и не важно, что ее больше никто так не звал, – это все равно было ее имя. Много лет назад кто-то, кто любил маму, дал ей другое имя – Сооф. Но, произнося это слово, она говорила не о себе. «Сооф» не было маминым именем. «Сооф» было маминым именем для любви.
Затем пришло время опустить маму в могилу. Руби открыла сумочку и протянула мне маленький сверток. Берни прислала его из Рино, и я попросила Руби положить его к себе, чтобы он был в безопасности. Развернув платок, я бережно поставила на край маминого гроба белую чашку с золотым ободком. Рядом с ней я положила большую коробку с мармеладом, которую купила на автозаправке, где Рой остановился по моей просьбе по пути на кладбище. Коробка была открыта, потому что я вытащила все зеленые мармеладки и выбросила их.
Я закрыла глаза и подумала о маме. О том, как она выглядела, когда я видела ее в последний раз. Она высовывалась из окна вместе с Бернадетт, махая рукой мне на прощание, когда я отправилась в свое путешествие.
– Чай, Хайди? – услышала я ее голос.
– Да, мама. Чай, – ответила я.
Затем я в последний раз села с ней рядом на диван и отпила горячий сладкий чай с молоком. Я увидела мамину улыбку. Я почувствовала, как мама гладит меня по коленке. Я посмотрела в ее светлые, широко расставленные голубые глаза.
– Скоро придешь, Хайди? – спросила она. – Скоро придешь?
– Прощай, мама, – прошептала я.
* * *
Той ночью я сидела с Роем и Руби в их гостиной в той же одежде, которую надела на похороны. Руби разложила по тарелкам вчерашнее тушеное мясо, но никто, похоже, не хотел есть.
– Я никак не могу привыкнуть к этой стрижке, – сказал Рой, разглядывая меня. – Она теперь выглядит такой взрослой, правда, Руби?
За то время, что мы сидели в гостиной, он говорил это уже в третий раз. Думаю, мы все знали, что нам нужно поговорить.
– Может, ты останешься пожить с нами? – спросила Руби. – Ты бы могла ходить здесь в старшую школу и жить у нас дома.
– Так ты получше узнаешь Эллиота… И твоего дедушку, – добавил Рой.
– Мы бы покрасили стены у тебя в комнате. Или поклеили бы обои – как тебе захочется.
Я посмотрела на них, сидевших рядышком на диване, и подумала о «Пексесо». Как бы мне хотелось изменить правила и сделать так, чтобы для каждой карты было больше одной пары. Но Руби была правда – иногда в жизни не все по-честному.
Несколько дней спустя мы остановились у Хиллтоп-Хоума по пути в аэропорт. Я встала рядом с Эллиотом в игровой комнате перед большим камином, сложенным из камня, чтобы Руби сфотографировала нас для Берни. В этот раз Эллиот не сказал «сооф». Возможно, с короткими волосами я больше не напоминала ему маму. Трумэн Хилл держался в стороне, пока мы не собрались уходить. Затем он подошел к нам и протянул мне конверт:
– Здесь все, что было в архиве на твою маму. И еще я положил туда ее фотографии с того времени, когда она поселилась у нас, и другие… семейные фотографии. – Он поколебался на слове «семейные». – Ты наверняка заметишь, что очень похожа на покойную миссис Хилл, особенно сейчас, с этой стрижкой. Она была замечательной женщиной, мать Эллиота.
Я видела, что ему было непросто со мной говорить, ведь он заплатил небольшое состояние, чтобы никогда не знать о моем существовании. Перед моим уходом он сказал мне еще кое-что:
– Я знаю, что после всего, что случилось, это вряд ли возможно, но я хотел бы когда-нибудь узнать тебя получше.
Позднее я была рада, что не сказала ему то, что вертелось у меня на языке: «В жизни есть вещи, которые мы просто не можем знать».
* * *
Многое изменилось после того, как умерла мама. Сначала я все время грустила, но Берни сказала, что я могу предаваться любым чувствам, пока это у меня не пройдет, и, хотя я не оправилась окончательно, через некоторое время мне было уже не так плохо. Я обдумала то, что сказали мне Рой и Руби, и поступила в местную старшую школу, где все знали меня как Хайди Демут. Я, как и прежде, виделась с Зандером, и мы по очереди присматривали за близнецами Чудаковых. Берни перестала пить кофе – после того, как прочитала, что кофеин заставляет нервных людей нервничать еще больше. А еще она решила научиться готовить.
Кроме того, вернувшись из Либерти, я потеряла свой дар везения навсегда – по крайней мере, когда это касалось азартных игр. Бернадетт иногда подбрасывала монетку, чтобы проверить меня, но я угадывала не больше любого человека.
Я еще раз ездила в Либерти, осенью, после того как умерла мама, когда мы ставили на ее могилу надгробный камень из розового мрамора, со списком маминых слов, вырезанным на нем красивыми буквами. Этот список и тот, что был приклеен скотчем с внутренней стороны кухонного шкафчика в квартире в Рино, – единственные оставшиеся у меня с тех времен.
Живот у Руби был большой, как баскетбольный мяч, а несколько месяцев спустя у нее родился малыш – девочка, которую они по моему предложению назвали Авророй.
– Мы уже потеряли всякую надежду создать полноценную семью, – сказал мне Рой, когда позвонил мне из больницы в день рождения дочери. – Руби считает, что ты передала ей свое везение.
Я надеялась, что она права.
В тот раз я не повидалась ни с Эллиотом, ни с моим дедушкой. Рой предложил подвезти меня в Хиллтоп, но я была не готова. Мне было нужно время.
Несколько дней спустя после возвращения домой я стояла в очереди в «Дабл Ди», когда вдруг увидела коробку жевательного мармелада на полке с конфетами и положила ее к остальным покупкам. Дома я отнесла ее к себе в комнату и долго разглядывала знакомую желтую коробку с нарисованными на ней разноцветными конфетами. Я думала о маме, о Берни и о себе… и о том, как мы жили до того, как я уехала в Либерти.
Вдруг я заметила кое-что, на что не обращала внимания раньше. Название компании, делавшей мармелад, – оно было написано сбоку коробки маленькими черными буквами внутри красного ромба. «Хайде». Писалось оно через «е» вместо «и», но тем не менее я была уверена, что произносилось оно очень похоже на «Хайди».
Я спросила себя, не пользовалась ли моя бабушка Диан Демут этими мармеладками, чтобы уговорить маму что-то сделать, так же как это делали мы с Бернадетт. И еще я спросила себя, не увидела ли она это слово на коробке в тот день, когда я родилась, – возможно, тогда она и подумала, что это хорошее имя для маленькой девочки. Я сидела, размышляя над этим, когда услышала голос Бернадетт из кухни:
– Хайди-Хо, не подойдешь на минутку? Я пытаюсь сделать тушеное мясо по рецепту, который прислала Руби, и у меня все идет наперекосяк. Посмотри, пожалуйста, в Л.Д.Ч., что значит «пассеровать».
Я отбросила желтую коробку.
– Иду, Берни! – крикнула я.
И я вышла из комнаты, пройдя мимо всего, чего мне не хватало, и шагнула в коридор, в лучи солнца, сиявшего, как широкая улыбка, тому, что у меня было.