Территория лечебницы «Беллью» на Ист-Ривер простиралась на десять кварталов. На участке в тридцать акров располагались двадцать корпусов из красного кирпича. Последние два были обнесены высокой стеной с острой как бритва колючей проволокой наверху. Там содержались невменяемые преступники. Снаружи все выглядело вполне симпатично. Парк с высокими деревьями и уютными скамейками, яркие цветники, зеленые лужайки. Монстры находились внутри, за стенами этих строений, накачанные лекарствами, часто на цепи, некоторые жестоко избитые.

Сегодня выдался ненастный день. Попеременно шел то дождь, то мокрый снег. Отворачиваясь от пронизывающего ветра, Дойл подошел к воротам. Сказал охраннику несколько слов, и тот открыл калитку.

Огромный вестибюль с высокими колоннами. Стойка дежурного рядом с широкой лестницей, по которой спускались и поднимались доктора и сестры. Шаг у них был быстрее, чем у остальных.

Попасть к Лавкрафту было не так просто. Его считали очень опасным. Ведь два зверских убийства — это не шутка. За ним установили круглосуточное наблюдение и варварски накачивали лекарствами. Дойлу повезло, поскольку на следующей неделе Лавкрафта должны были переправить в другой госпиталь, с более строгим режимом, где он останется до суда. Его никто не посещал, у него не было ни друзей, ни близких. Почти всю сознательную жизнь он провел в компании с одними демонами.

«Беллью» была перегружена больными, и здесь, как и в большинстве лечебниц на Манхэттене, врачей не хватало. Поэтому больные никакого серьезного лечения не получали.

Разумеется, в пропуск Дойла вписали вымышленную фамилию, но оформили как положено. Ему предложили подождать рядом с двумя полицейскими, дежурившими у стойки.

Прошел час. Наконец вышел гориллоподобный санитар с редкими растрепанными волосами на конусообразной голове. Болтающаяся на поясе потертая дубинка была явно не декоративная. Похоже, он часто пользовался ею. Санитар кивнул Дойлу следовать за ним вниз, в подвал.

— Десять минут. Не больше, — буркнул он.

Дойл чувствовал себя неуютно. Ладони вспотели, но кожаных перчаток он снимать не стал.

Санитар толкнул дверь, и сразу же резко запахло мочой и аммиаком.

1869 год. Десятилетний Артур храбрится изо всех сил. Электрического освещения в коридоре нет, зажжены лишь газовые фонари. Запахи ужасные. Так, наверное, пахнет в аду. Он опускает голову и видит, что шнурки на башмаках развязались. Папа расстроится. Дойл приседает, чтобы их завязать, и слышит голоса. Обитатели палат справа и слева кричат, сквернословят, даже плюются. Нижняя губа Дойла подрагивает, но он не заплачет. Нет, он не заплачет…

Санитар вывел Дойла в коридор, освещенный тусклыми лампами. Вначале из камер доносились невнятное бормотание и отрывистые крики, но неожиданно все обитатели одновременно ринулись к стальным дверям, пытаясь в узкие щели разглядеть Дойла. Двигающийся на несколько шагов впереди гориллоподобный санитар снял с пояса дубинку.

— А ну заткнитесь! — Он несильно ударил дубинкой по наличникам нескольких дверей. Узники отчаянно заверещали.

— Сукин сын, будь ты проклят…

— О Иисус, я Тебя слышу…

— Я не могу ничего забыть…

— Сволочь! Сволочь!

Дойл поморщился.

Артур нерешительно останавливается у двери палаты. Он в воскресном костюмчике, в руке цветок. Длинноносый бородатый санитар в синей шляпе сует в замок ключ. Дверь со скрипом открывается. Дойлу хочется бежать, но ноги не слушаются. Внутри еще темнее, чем в коридоре. С деревянной койки, которая прибита к полу, поднимается обросший щетиной человек. Грязной босой ногой отталкивает в сторону ассенизационную лохань. Вглядывается в юного Артура. Тот застывает на пороге. Протягивает цветок.

— Здравствуй, папа.

Улыбка на лице отца похожа на гримасу. Он показывает на прислоненные к стене листы картона.

— Вот, Артур, нарисовал для тебя несколько картинок.

На рисунках изображены лесные нимфы и феи, сидящие на камнях посередине речного потока. Из розовых бутонов выглядывают эльфы.

— Не стой там, мальчик. Иди сюда.

Дойл сглатывает застрявший в горле комок и входит в палату. Дверь с громоподобным шумом закрывается.

Санитар остановился у двери камеры, единственной в блоке, из которой не доносилось ни звука. В остальных безумцы постепенно затихали, были слышны лишь бормотание и плач. Санитар открыл замок. Распахнул дверь. Дойл сделал глубокий вдох и вошел. Дверь за ним с шумом захлопнулась.

Сквозь зарешеченное окно у самого потолка струился слабый свет. Когда глаза привыкли к полумраку, Дойл увидел койку. На ней лежал Лавкрафт, свернувшись. Непонятно, живой или мертвый.

— Говард! — прошептал Дойл.

Лавкрафт не пошевелился.

— Говард, это я, Артур.

По-прежнему никакой реакции. Самое ужасное, размышлял Дойл, если его психика необратимо сломана. Ведь не сойти с ума в таких условиях, наверное, невозможно.

— Говард, я принес вам кое-что. Возможно, вы… — Дойл достал из кармана пиджака новенькие белые перчатки. — Перчатки, Говард. Я знаю, вам очень нравятся такие. — Дойл наклонился и уронил перчатки на неподвижное тело Лавкрафта. — Я подумал, что они… как-то облегчат вам существование.

«Неужели мне придется все делать без помощи Лавкрафта?» — подумал Дойл и испугался этой мысли. Мощный интеллект этого человека и практически безграничная эрудиция во всем, что касается оккультизма, могли бы помочь сложить все воедино. А так, без него…

— Спасибо.

Дойл вздрогнул от неожиданности. Он впервые услышал от Лавкрафта слова благодарности.

— Вы очень приветливы сегодня, Говард.

— Только боюсь… — Лавкрафт пошевелился, — что перчатки мне уже не помогут. — Он поднял голову. На нем была смирительная рубашка, сейчас не завязанная, вся запачканная рвотой и остатками пищи. Черные как смоль волосы, обычно всегда аккуратно причесанные, теперь почти закрывали большие, глубоко посаженные глаза. Щеки покрыты красными пятнами. Он качнул головой, присматриваясь к Дойлу. — Артур?

— Как… вы себя чувствуете?

— Чудесно. Не жалуюсь.

Дойл внимательно вгляделся в него. Степень изменения психики Лавкрафта пока обнаружить не удавалось.

— Я пришел помочь вам, Говард. А вы, в свою очередь, должны помочь мне.

— Вот как? — Лавкрафт пристально посмотрел в глаза Дойлу, словно хотел прочитать его мысли.

— Соберитесь с мужеством, Говард. Сейчас я сообщу вам ужасную весть. Умер Дюваль.

Лавкрафт порывисто задышал.

— Вы лжете.

— Очень жаль, но это так.

Отмахиваясь от Дойла, Лавкрафт снова забрался в тень.

— Какого черта вы пришли? Что вам нужно?

— Говард, он погиб под колесами автомобиля. Но я уверен, это не несчастный случай. Из зала реликвий похищена книга. Очень важная книга.

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

— Прекрасно понимаете. Ведь вы…

— Уходите отсюда. Уходите. — Лавкрафт закрылся одеялом.

— Дюваля убили из-за нее.

— Я не знаю никакой книги. Охрана! — крикнул Лавкрафт. — Охрана!

Дойл взял его за плечи и встряхнул.

— У Дюваля в кабинете висит карта…

— Не прикасайтесь ко мне! Убирайтесь вон!

Дойл встряхнул Лавкрафта сильнее.

— Говард, что означает тайна Еноха?

Лавкрафт пронзительно взвизгнул. Вырвался, ударил плечом в дверь. Затем развернулся и уставился на Дойла.

— Кто ты? Черт возьми, почему ты используешь это лицо? Покажись! — Лавкрафт вжал голову в плечи. — Почему ты не убиваешь меня? Убей, и дело с концом.

— Говард, успокойтесь. Я Артур Конан Дойл.

— Нет. Нет. — Лавкрафт шарил глазами по камере в поисках спасения.

Дойл наконец понял. Он подбежал к несчастному, прижал к себе. Лавкрафт застонал.

— Послушайте меня, Говард. — Дойл начал гладить его голову. — Последними словами Дюваля были: «Он проник ко мне в сознание». Говард, нам с вами предстоит ответить на множество вопросов. Вот самые главные. Кто ополчился против нас? Кто сделал так, чтобы вас обвинили в убийствах и упрятали сюда? Кто украл книгу?

Лавкрафт неожиданно посмотрел на Дойла, будто впервые увидел. Дойл кивнул:

— Все в порядке. Вы Говард Лавкрафт, а я Артур Конан Дойл. Больше здесь никого нет.

— Он проник ко мне в сознание. — Лавкрафт вздохнул чуть ли не с облегчением. По его щекам потекли слезы. — Вы правы, Артур, он проник ко мне в сознание. Прошу вас, помогите!

— Непременно. Я непременно вам помогу, — успокоил его Дойл. — А пока напрягитесь и не поддавайтесь. Повторяйте каждые несколько секунд: я — Говард Филлипс Лавкрафт, и все будет в порядке. Ведь мы противостояли более мощным силам, чем эта.

— Арканум, — еле слышно проговорил Лавкрафт.

Дойл кивнул:

— Да, Арканум.

Лавкрафт вздрогнул, а затем снова взвизгнул:

— Нет! Нет!

Дойл сильно ударил его ладонью по лицу, так что остался розовый след. Голова Лавкрафта дернулась, и глаза снова стали нормальными.

— Артур.

— Да, Говард.

Лавкрафт заплакал. Дойл его погладил.

— Меня все покинули. Абсолютно все.

— Мне жаль, что так получилось.

Да, подумал Дойл, после прекращения деятельности Арканума, каждый зажил своей жизнью. Все, кроме Лавкрафта, ведь у него не было семьи и вообще никого из близких.

— Вы опоздали. — Плечи Лавкрафта перестали трястись. — Они меня здесь убьют.

— Кто они? — спросил Дойл.

— Те, с кем нам еще не приходилось сражаться. — Лавкрафт поднял на Дойла заплаканные глаза. — Я знаю, что происходит. Знаю, почему я здесь.

Санитар постучал в дверь дубинкой.

— Десять минут прошли.

Лавкрафт запаниковал.

— Нет! Вы не можете уйти. Они скоро появятся.

Дверь камеры скрипнула.

— Ваше время истекло.

Дойл взял обе руки Лавкрафта в свои.

— Эти убийства как-то связаны? С Дювалем? С книгой?

Глаза Лавкрафта расширились.

— Это длинная история, Артур. Две тысячи лет назад в…

— Выходите! — рявкнул санитар.

Дойл внимательно посмотрел на него и повернулся к Лавкрафту:

— И что?

— Разыщите всех наших, Артур.

Санитар подергал Дойла за пиджак:

— Хватит…

Дойл стряхнул его руку:

— Осторожнее, приятель. Осторожнее, — и шагнул в коридор.

Лавкрафт метнулся за ним.

— Назад, ты, псих, — прохрипел санитар.

— Теперь они меня наверняка убьют. Они следят за всеми нами.

— Клянусь вам, Говард, я вернусь.

Санитар запер дверь камеры и повел Дойла к выходу. А тот продолжал слышать голос Говарда Лавкрафта:

— …Вы пришли слишком поздно, Артур… разыщите остальных… Артур… Артур!..

Десятилетний Дойл сидит на краю папиной койки в палате психбольницы. Наблюдает, как папа трясущейся рукой делает набросок рисунка.

— Они живут в траве. Видишь? — Лицо у папы почти безмятежное. На рисунке эльф проказливо выглядывает из-под листа. У него длинные конусообразные пальцы, остроконечные уши и глаза-щелочки. — Он улыбается тебе, Артур.

На несколько мгновений Дойл забывает, где находится, захваченный фантазией рисунка. Верит, что этот эльф действительно существует где-то среди дикой природы. Поверить его заставляет папа.

Неожиданно карандаш ломается. Импровизированный мольберт падает на пол.

У отца начинается очередной припадок эпилепсии. Закатываются глаза. Он стоит некоторое время, одеревенев, а затем на его губах появляется кровь. Высунутый язык крепко стиснут зубами. Руки сжаты в кулаки. Вены на шее набухают, словно готовы вот-вот лопнуть. Он бьет головой о стену, не произнося ни звука. Крови на губах становится все больше, и Дойл с ужасом видит, что отец откусил свой язык.

Он сидит и смотрит, ничего не понимая. Не зная, что делать.

Дойл вышел на улицу и остановился. Вот если бы можно было сейчас поговорить с Дювалем, потому что одному со всем этим не справиться. Никак. Он уже не тот, постарел и вообще… к тому же Дюваль всегда был их бесспорным лидером. Но надо как-то выкручиваться. Первым делом освободить Лавкрафта, иначе его действительно убьют. Нужно изыскать способ вызволить Говарда из психушки.

И сделать это мог единственный человек в мире.