Кейт Уилхелм

Твоя навеки - Анна

Анна появилась в его жизни однажды весной, после полудня - без приглашения и вопреки его воле. В тот день Гордон открыл дверь клиенту, пришедшему по предварительной договоренности, и обнаружил в холле еще одного человека.

- Вы ко мне?

- Гордон Силлс? Я без приглашения, но... Вы не возражаете, если я подожду?

- К сожалению, у меня нет приемной.

- Ничего. Я подожду здесь.

Человеку было около пятидесяти, и выглядел он весьма преуспевающе: пепельно-серый костюм, неброский серо-голубой галстук, шелковая рубашка. Гордон сразу решил, что изумруд в перстне настоящий - три карата, не меньше.

- Хорошо, - согласился он и провел ожидавшего его клиента в квартиру. Миновав прихожую, они прошли в кабинет, который был перегорожен тремя ширмами из рисовой бумаги, украшенными китайскими иероглифами. За ширмами стоял стол, два кресла для посетителей, его собственное кресло и до предела набитый книгами шкаф. На полу тоже лежали стопки книг.

Когда клиент уходил, в холле никого не было. Гордон пожал плечами и вернулся в кабинет. Затем пододвинул к себе телефон, набрал домашний номер бывшей жены, выждал двенадцать гудков и положил трубку. Откинувшись на спинку кресла, задумчиво потер веки. Сквозь жалюзи в комнату полосами пробивался послеполуденный свет. "Бросить бы все и уехать на несколько недель, - подумал Гордон. - Закрыть лавочку и не появляться до тех пор, пока не начнут приходить уведомления о превышении кредита и просроченных платежах". Три недели, сказал он себе, не больше. А этот, который приходил без приглашения... Что ж, его трудности... Гордон подумал о нем без особого сожаления. Работы и так на месяц вперед, а когда он с ней разберется, появится новая...

В свои тридцать пять лет Гордон Силлс был ведущим специалистом по графологии и, как довольно часто напоминала ему бывшая жена, мог бы стать очень богатым человеком. Если не выберешься наверх до сорока лет, говорила жена - и, пожалуй, делала она это слишком часто, - то уже не выберешься никогда. Но почему-то его эти вещи не заботили - ни деньги, ни положение, ни свое будущее, ни будущее детей...

Резко поднявшись из-за стола, Гордон прошел в гостиную. Как и в кабинете, здесь царил беспорядок: кругом валялись газеты последних дней, журналы, с полдюжины книг. Он вообще с недоверием относился к аккуратным, прибранным квартирам. Своя же собственная казалась ему удобной и уютной. Здесь, в гостиной, висели два его любимых японских пейзажа.

Прозвенел звонок. Гордон открыл дверь. В холле стоял все тот же незваный преуспевающий посетитель. В руке он держал большой кейс из замши.

Гордон распахнул дверь пошире и жестом пригласил незнакомца пройти сразу в кабинет. Теперь полосы света от окна исчезли: солнце скрылось за небоскребом, стоявшим на другой стороне Амстердам-авеню. Гордон указал гостю на одно из кресел, а сам сел за стол.

- Я приношу свои извинения, что не договорился о встрече заранее, сказал посетитель, потом достал из бумажника визитную карточку и передал ее через стол Гордону. - Меня зовут Эйвери Рода. Я здесь по поручению моей компании. Хотел бы получить консультацию в связи с несколькими письмами, которые оказались в нашем распоряжении.

- Это по моей части, - ответил Гордон. - А что за компанию вы представляете, мистер Рода?

- "Дрейпер Фосетт".

Гордон медленно кивнул.

- И вы...

- Вице-президент, - на лице Рода появилось недовольное выражение. - Я курирую исследования и новые разработки, но в настоящий момент мне пришлось возглавить расследование, которое компания решила предпринять самостоятельно. Первым делом я должен был разыскать достойного специалиста-графолога, и мне рекомендовали именно вас, мистер Силлс.

- Прежде чем мы продолжим разговор, - сказал Гордон, - я должен предупредить, что существуют определенные категории дел, в которые я никогда не вмешиваюсь. Например, установление отцовства. Или конфликты руководителей с подчиненными по поводу авторских прав...

Щеки Рода налились краской.

- Или шантаж, - закончил Гордон спокойным тоном. - Именно поэтому я до сих пор не разбогател, но таковы мои условия.

- Дело, которое я хотел бы обсудить, не имеет ничего общего с упомянутыми вами, - резко ответил Рода. - Вы читали о взрыве, случившемся на нашем предприятии на Лонг-Айленде два месяца назад? - Не дожидаясь ответа Гордона, он тут же продолжил: - Мы потеряли очень ценного сотрудника, одного из лучших ученых в стране. И теперь не можем разыскать некоторые его бумаги - заметки, касающиеся проводимой им работы. У него были близкие отношения с одной женщиной, и бумаги вполне могут до сих пор храниться у нее. Мы хотим найти эту женщину и вернуть записи.

Гордон покачал головой.

- Вам следует обратиться в полицию. Или к частным детективам. Или привлечь свою собственную службу безопасности.

- Мистер Силлс, вы недооцениваете нашу решимость и наши ресурсы. Все это мы, разумеется, перепробовали, но отыскать ту женщину никто не смог. На прошлой неделе мы провели очередное совещание и приняли решение сменить направление поисков. От вас мы хотим получить как можно более полный анализ почерка незнакомки. Не исключено, что это принесет какую-то пользу. - По интонации, с которой Рода произнес последнюю фразу, было ясно, что сам он в этом сильно сомневается.

- Насколько я понимаю, анализ текста не дал никакого результата?

- Вы правильно понимаете, - чуть раздраженно ответил Рода, затем открыл кейс, достал оттуда несколько листков и положил на стол перед Гордоном.

Со своего места Гордон сразу заметил, что это не оригиналы, а ксерокопии. Он скользнул взглядом по перевернутым строчкам письма и покачал головой.

- Для работы мне потребуются сами письма.

- Это невозможно. Они хранятся под замком.

- С таким же успехом вы можете предложить дегустатору вин подкрашенную воду.

Голос Гордона оставался спокойным, но письма словно приковывали его взгляд. Он протянул руку, перевернул верхний лист и взглянул на подпись. "Анна". Красивая подпись. Даже на ксерокопии она выглядела изящно - ничуть не хуже, чем образцы китайской каллиграфии на ширмах. Гордон поднял глаза и встретил настороженный взгляд Рода.

- По этим копиям я тоже могу сделать какие-то выводы, но для настоящей работы мне понадобятся оригиналы. Позвольте, я покажу вам свою систему охраны.

Он провел посетителя в ту часть комнаты, где стоял длинный рабочий стол. Тут же размещались копировальная машина, увеличитель, огромный стол с нижней подсветкой, картотечные шкафы. Еще на одном столе стоял компьютер с принтером. Все здесь было безукоризненно чисто и аккуратно.

- Шкафы несгораемые, - сухо сказал Гордон. - Сейф, разумеется, тоже. И если вы наводили справки обо мне, вам должно быть известно, что мне приходилось иметь дело с действительно бесценными документами. Все они хранились прямо здесь, в кабинете. Вы можете оставить копии. Я начну с них, но завтра мне потребуются оригиналы.

- Где у вас сейф?

Пожав плечами, Гордон подошел к компьютеру, ввел свой личный код, затем направился к стене за рабочим столом и отодвинул в сторону панель, скрывавшую дверцу сейфа.

- Я не собираюсь открывать его для вас, но вы и без того видели достаточно.

- Компьютерная охрана?

- Да.

- Очень хорошо. Завтра я пришлю вам оригиналы. Но вы сказали, что уже сейчас можете сделать кое-какие выводы...

Они вернулись в нерабочую половину комнаты.

- Сначала я задам несколько вопросов. Кто вырезал эти фрагменты? спросил Гордон, показывая на верхнее письмо.

Все письма были обрезаны сразу над приветствием, а в текстах то и дело попадались белые прямоугольные пробелы.

- Мы нашли их в таком виде, - сказал Рода, тяжело вздохнув. - Должно быть, Мерсер сделал это сам. Один из детективов утверждает, что текст вырезан бритвенным лезвием.

Гордон кивнул.

- Все любопытнее и любопытнее... Однако если вас интересуют мои предположения на этой стадии, то автор писем скорее всего имеет отношение к прикладному искусству. Я бы сказал, что она художница.

- Вы уверены?

- Конечно, я не могу быть полностью уверен. Это только предположение. И в дальнейшем вы получите от меня только предположения. Но аргументированные предположения. Это все, что я могу вам обещать, мистер Рода.

Посетитель обмяк в кресле и протяжно вздохнул.

- Как много времени вам потребуется?

- Сколько у вас писем?

- Девять.

- Две-три недели.

Рода медленно, задумчиво покачал головой.

- Результаты нам нужны как можно скорее, мистер Силлс. Мы готовы удвоить ваш обычный гонорар, если вы согласитесь взяться за эту работу сразу же и до ее окончания не отвлекаться на другие предложения.

- Вы поможете мне?

- Что вы имеете в виду?

- Меня интересует и его почерк тоже. Мне будут нужны по крайней мере четыре страницы, написанные им от руки.

Рода взглянул на Гордона с недоумением, и эксперт пояснил:

- Зная, с кем переписывалась эта женщина, я смогу лучше понять ее.

- Ладно.

- Сколько ему было лет?

- Тридцать.

- Ясно. Хотите добавить что-нибудь еще?

Рода на некоторое время задумался. Глаза его превратились в узкие щелочки. Он застыл, собираясь с мыслями, потом, вздрогнув, поднял взгляд и кивнул.

- То, что вы сказали об этой женщине, уже важно. В одном из писем упоминается "показ", и мы решили, что она, возможно, имеет отношение к зрелищному бизнесу - манекенщица, танцовщица или что-нибудь в том же духе. Я немедленно отдам распоряжение проверить и этот вариант. Художница... Не исключено, что он окажется верным.

- Мистер Рода, я хотел бы задать еще несколько вопросов. Насколько важны эти бумаги? Представляют ли они для кого-нибудь коммерческий интерес? Знает ли кто-нибудь еще, кроме сотрудников вашей компании, об их ценности?

- Это очень ценные документы, - ответил Рода таким бесцветным голосом, что Гордон мгновенно насторожился. - Если мы не вернем их в самое ближайшее время, нам придется призвать на помощь ФБР. Речь, возможно, идет о национальной безопасности. Но мы, разумеется, хотели бы уладить все своими силами.

Тем же самым монотонным голосом он добавил:

- Я не сомневаюсь, что русские заплатили бы за эти бумаги миллионы. Мы сами заплатим сколько потребуется. Бумаги наверняка у той женщины. Она упоминала об этом в одном из писем. И нам нужно найти ее во что бы то ни стало.

Гордон на мгновение усомнился, стоит ли браться за такую работу. "Дело серьезное, - подумал он, - можно огрести много неприятностей..." Потом взгляд его скользнул по письму, лежавшему сверху, остановился на подписи, и он сказал:

- Ладно. Обычно я использую стандартный бланк для контракта...

Когда Рода ушел, Гордон несколько минут сидел, разглядывая первое письмо, - не читал, а просто изучал почерк на верхнем листке.

- Здравствуй, Анна, - сказал он наконец тихо, затем сложил все письма в папку и убрал в сейф. Гордон и не собирался начинать работу до получения оригиналов, но решил, что так будет спокойнее для клиента: пусть считает, что он уже взялся за дело.

На следующий день, еще до двенадцати, Рода прислал оригиналы писем и несколько страниц с образцом почерка Мерсера. Три часа кряду Гордон изучал их внешний вид. Письма Анны он разложил на своем рабочем столе под лампой на "гусиной шее"; долго вертел их так и этак, время от времени делая пометки, но по-прежнему не читал. Как Гордон и подозревал, буквы везде оказались некрупными, изящными, с красивыми росчерками. Анна не пользовалась ни фломастером, ни шариковой ручкой - только перьевой и настоящими чернилами. Каждый элемент букв радовал глаз, словно законченное произведение искусства. Одно письмо было на трех страницах, четыре - на двух, остальные - на одной страничке, но нигде не сохранилось дат, адресов или полных имен. Гордон молча проклинал человека, который изуродовал письма лезвием. Переворачивая их по очереди, он осмотрел обратную сторону каждого листка и сделал пометку: "Нажим - от легкого до среднего". Другие записи были столь же краткими. "Беглый, быстрый, нестандартный, пропорции - один к пяти". Такие характеристики указывали на европейский стиль, но Гордон полагал, что женщина вряд ли из Европы, хотя это требовало более детальной проверки. Заметки фиксировали лишь первые впечатления, это были своего рода путеводные знаки, указывающие направление поисков. Работая, Гордон бездумно что-то насвистывал, и, когда зазвонил телефон, он невольно вздрогнул.

Оказалось, это Карен. Решила-таки поговорить с ним после стольких его звонков. Дети будут в субботу к шести, а к семи вечера в воскресенье он должен будет их вернуть. В голосе бывшей жены не чувствовалось ни капельки тепла, словно она отдавала распоряжения приемщице прачечной. Гордон согласился и положил трубку, осознав с удивлением, как слабо на него это подействовало. Раньше каждый разговор с Карен болью отдавался в сердце, порождая мучительные переживания. И он всегда интересовался ее делами, расспрашивал обо всем. Как она сама? Работает ли? Что дома?.. Дом на Лонг-Айленде остался за ней, но Гордона это вполне устраивало: последние годы он все равно проводил в городе все больше и больше времени. Однако они покупали его вместе, и он постоянно чинил там что-нибудь, ставил и снимал перегородки, сражался с водопроводом и канализацией...

В тот вечер он повел детей в греческий ресторан. Восьмилетний Бастер заявил, что там слишком шумно, и Дана - ей исполнилось уже десять - тут же обозвала его сопливым мальчишкой. Гордону удалось предотвратить ссору, сказав, что он купил им новую "Монополию". Бастер всегда любил выигрывать. Внешне Дана очень походила на мать, но на самом деле все ее качества унаследовал Бастер. Карен тоже любила выигрывать.

Они побывали в музее "Клойстерс" и долго обсуждали увиденное, выдумывая всякие средневековые приключения, потом играли в "Монополию", а в воскресенье Гордон повел детей в кукольный театр и к концу дня отвез домой. Устал он невероятно, а когда вернулся к себе и окинул квартиру взглядом, к усталости добавилось ощущение глубокой подавленности. В раковине и на столе в гостиной стояли грязные тарелки. Карен сказала, что дети уже выросли и им лучше спать в разных комнатах, поэтому Бастер спал ночью на диване - постельное белье, смятое и перекрученное, так и осталось неубранным. В спальне Даны тоже царил полный беспорядок. Кроме того, она забыла пижаму и шлепанцы.

Гордон торопливо собрал белье в гостиной, отнес все это в спальню и, швырнув на кровать, захлопнул дверь. Потом затолкал тарелки в посудомоечный агрегат, включил его и, вернувшись в кабинет, открыл наконец сейф.

- Здравствуй, Анна, - произнес он тихо, и усталость тут же покинула его. Головная боль, притаившаяся где-то сразу за глазными яблоками, исчезла. Он забыл и транспортные пробки по дороге из Лонг-Айленда, и бесконечные ссоры детей.

Перенеся письма в гостиную, Гордон уселся поудобнее и прочитал их впервые с тех пор, как они к нему попали. Любовные письма, страстные, иногда с юмором, проницательные, глубокие. Не имея дат, их было трудно расположить в хронологическом порядке, но общая картина тем не менее возникала вполне понятная. Анна встретилась с Мерсером где-то в городе. Они гуляли, разговаривали, потом он ушел. Вернулся, и на этот раз они провели вместе два выходных дня. Стали близки. Анна отправляла письма на абонентный ящик. Мерсер ей совсем не писал, только оставил на хранение бумаги с какими-то совершенно непонятными записями. Анна была замужем или жила с кем-то, но везде, где она упоминала этого человека, его имя было старательно вырезано лезвием. Мерсер его знал, виделся с ним. Очевидно, они даже дружили и не раз вели долгие, серьезные разговоры. Анна боялась за Мерсера, потому что он занимался какими-то опасными исследованиями, но ей было невдомек, какими именно. Она называла его "таинственным незнакомцем" и часто высказывала в письмах шутливые предположения о его тайной жизни, о семье, о безумной жене или отце-тиране, о странных его появлениях и исчезновениях.

Гордон улыбнулся. Анна не поддавалась унынию, не впадала в тоску, хотя была безнадежно влюблена в Мерсера и при этом не знала, где тот живет, где работает, какая опасность ему грозит. Знала только одно: когда Мерсер рядом, ей хорошо, она счастлива, она живет настоящей жизнью. И этого было достаточно. Муж Анны понимал, что происходит, но хотел жене только счастья, а ее такая ситуация мучила беспрестанно - она знала, как ему больно, и ничего не могла с собой поделать.

Гордон в задумчивости вытянул губы трубочкой и перечитал одно из писем. "Дорогой мой, я так не могу. Я действительно больше не могу. Я мечтаю о тебе, вижу тебя в каждом прохожем на улице, слышу твой голос каждый раз, когда снимаю телефонную трубку. Когда мне кажется, что я слышу твои шаги, ладони мои становятся влажными, и я вся горю. Ты мне снишься. И сегодня я спросила себя: "Что со мной происходит?" Разве я глупая школьница, влюбившаяся в звезду телеэкрана? Мне уже двадцать шесть! Я собрала все твои бумаги, сложила в коробку, начала писать адрес, но когда выводила номер абонентного ящика, меня вдруг разобрал смех. И в самом деле, разве можно посылать прощальное письмо на абонентный ящик? Вдруг ты не сможешь забрать его вовремя и письмо в конце концов вскроет почтовый инспектор? Мне совсем не хочется, чтобы мои мысли доставляли удовольствие такому типу. Они, эти инспектора, ты же сам знаешь, все серые и высушенные, словно мумии. Так что уж пусть развлекаются за счет кого-нибудь другого. И еще я подумала: что, если они расшифруют твои загадочные закорючки и откроют тайну Вселенной? Разве заслуживает кто-то из них такого дара? Нет! И я снова спрятала все у (вырезано) в сейфе..."

"Мерсер отнюдь не "таинственный незнакомец", - подумалось Гордону. На самом деле это определение больше подходило для другого человека - того самого неизвестного, в чьем сейфе хранились бумаги Мерсера. Кто он? Гордон покачал головой, раздумывая над сложившимся треугольником, и продолжил чтение: "...а потом пришел (вырезано), и я расплакалась у него на груди. Он повел меня обедать, и оказалось, что я ужасно голодна".

Гордон рассмеялся, положил письма на кофейный столик, откинулся на спинку кресла и, заложив руки за голову, стал разглядывать потолок, который давно уже нуждался в побелке.

Следующие две недели он работал над письмами и образцами почерка Мерсера. Фотографировал, увеличивал фрагменты, выискивая признаки слабостей или болезней. Затем закодировал письма и ввел в компьютер, запустив программу, специально им разработанную, чтобы выискивать необычные сочетания, комбинации элементов письма, характерные для иных стран или регионов, - вообще все привлекающее внимание или открывающее ему что-то новое. Про Мерсера Гордон решил, что тот родился в пробирке и никогда не выбирался из класса или лаборатории до тех пор, пока не повстречался с Анной. Сама она была родом со Среднего Запада. Очевидно, из небольшого городка где-нибудь в окрестностях Великих Озер. Имя, старательно вырезанное из всех писем, состояло из шести букв. Один раз Анна упомянула, что ходила на открытие выставки, но фамилия художника тоже оказалась вырезанной. В ней было девять букв. Даже без отзывов о художнике Гордон понял, что работы произвели на Анну сильное впечатление - это чувствовалось по почерку. Он измерял расстояния между словами, определял размеры букв, углы наклона, пропорции и сочетания всевозможных элементов. В каждой черточке ощущались изящество, ритм. Соединенные словно в гирлянды буквы - открытые, доверчивые - означали, что Анна человек честный. Тоненькие связующие нити - слова будто нанизывались на них свидетельствовали о скорости письма и развитой интуиции.

По мере продвижения работы записи Гордона пополнялись новыми развернутыми характеристиками, и портрет Анны начал оживать.

Сделав предварительную оценку почерка Мерсера, Гордон к нему больше не возвращался. Все ясно - ученый, технарь, точный и безупречно честный, гениальный, немного заторможенный, крайне замкнутый, типичный одиночка. В его характере чувствовалось что-то знакомое.

Когда Рода пришел за результатами, Гордон решил, что уже знает об этих двоих больше, чем могла бы рассказать о каждом из них родная мать. Хотя, конечно же, он по-прежнему не знал, как они выглядят, или где сейчас Анна, или где находятся бумаги, которые она прятала в сейфе мужа.

Пока Рода проглядывал отчет, Гордон внимательно наблюдал за его реакцией. За окном - серая пелена дождя. Воздух казался густым и липким.

- Это все? - требовательно спросил Рода, ознакомившись с заключениями.

- Да.

- Мы проверили все выставочные залы в штате, - сказал Рода с недовольной гримасой на лице, - но так и не нашли эту женщину. Кроме того, у нас есть доказательства, что Мерсер просто не мог проводить с ней столько времени, сколько получается по письмам. Очевидно, нас разыграли. И вас тоже. Вы уверяете, что Анна честная, высоконравственная женщина, а мы убеждены, что она чей-то агент. Подцепила его на крючок и выманила бумаги, а сами письма - не более чем подделка. Все до единого!

Гордон покачал головой.

- В этих письмах нет ни строчки лжи.

- Тогда почему же она не объявилась, когда Мерсер погиб? В прессе о нем писалось достаточно. Мы специально об этом позаботились. И я могу точно сказать, что он не проводил с ней столько времени. Мы отыскали Мерсера еще на последнем курсе колледжа, и с тех пор он оставался в своей чертовой лаборатории - все семь дней в неделю, четыре года подряд. У него не было времени на такие сложные отношения с женщиной, как она описывает. Все это сплошная липа. Выдумка. - Рода обмяк в кресле. Лицо гостя посерело и стало почти такого же цвета, как его добротный костюм. Он словно состарился сразу на несколько лет за эти две с небольшим недели.

- Они выиграли, - сказал Рода тихо. - Эта женщина и ее партнер. Возможно, они уже уехали из страны. Может быть, сделали это на следующий же день после аварии. Бумаги заполучили, работа закончена. И закончена блестяще. Черт бы побрал этого простодушного идиота!

Некоторое время Рода смотрел в пол, затем выпрямился, и когда он снова заговорил, голос его стал жестким, фразы короткими и отрывистыми:

- Я с самого начала был против графологической экспертизы. Пустая трата времени и денег. Чушь, хиромантия. Однако что сделано, то сделано. Счет отправьте почтой. Где ее письма?

Гордон молча подвинул ему через стол папку. Рода внимательно пересчитал страницы, положил папку в кейс и встал.

- На вашем месте, Силлс, я бы не стал никому говорить о сотрудничестве с нашей фирмой. - Он оттолкнул от себя отчет Гордона. - Это нам не пригодится. Всего хорошего.

Гордон понимал, что история на этом должна закончиться, однако случилось иначе. "Где ты, Анна?" - спрашивал он молча, обращаясь ко всему миру, утонувшему в холодном дожде. Почему она не объявилась, не пришла на похороны, не вернула бумаги? Ответов у него не было, но он знал, что Анна все еще где-то там, в этом мире, пишет свои картины и живет с человеком, который ее очень любит. Любит настолько, что даже не помешал ей полюбить другого. "Будь с ней внимателен, - думал Гордон, мысленно обращаясь к этому человеку, - будь нежен и терпелив, пока заживает ее сердечная рана. Ты же знаешь, ей нет цены".

Он прижался лбом к холодному стеклу, чувствуя, как приходит успокоение, и произнес вслух:

- Ей нет цены.

- Гордон, у тебя ничего не случилось? - спросила Карен по телефону. Снова настали "его дни", дни, когда он мог видеть детей.

- Все в порядке. А что?

- Да так, ничего. У тебя появилась женщина? Мне показалось, ты как-то странно разговариваешь.

- Боже, Карен, что тебе от меня нужно?

Голос ее вновь стал холодным и строгим. Сухо, по-деловому они договорились, как он получит детей и когда их возвратит. "Словно библиотечные книги", - невольно подумал он.

Повесив трубку, Гордон оглядел комнату и несколько встревоженно заметил, как неприбранно она выглядит, как неуютно, необжито у него дома. "Сюда нужна еще одна лампа, - решил Гордон. - По крайней мере, одна. Может быть, две". Анна любила, когда в комнате светло. "У меня появилась женщина?" Ему хотелось плакать и смеяться одновременно. Да, у него есть ее подпись и копии нескольких любовных посланий, адресованных другому мужчине. Она является к нему в снах и говорит с ним фразами из писем. Женщина! Он закрыл глаза и снова увидел ее имя. "Анна". Прописная А - как пылающий вулкан, вознесшийся своей вершиной в стратосферу. Дальше две ровные, изящные "н" и в конце забавная маленькая "а": она с трудом удерживалась на месте - вот-вот взлетит. Но буква оставалась, а из нее вылетал стремительный плавный росчерк, который огибал подпись сверху, пересекал прописную букву, превращая ее в А, и возвращался назад. Получалось что-то наподобие палитры - своего рода графический образ Анны, художницы, парящей над землей и каждым своим движением, даже одним дыханием творящей искусство. "Твоя навеки - Анна". Твоя навеки.

На следующий день он приобрел новую лампу, а по пути домой заглянул в цветочный магазин и купил шесть горшков с цветущими растениями. Анна как-то писала, что солнечный свет превращает цветы на подоконнике в маленькие драгоценные камни. Гордон поставил их на подоконник, поднял жалюзи, и... цветы действительно превратились в сверкающие драгоценности. Руки его болезненно сжались, он отвернулся от окна.

Работа брала свое. Вскоре весна незаметно уступила место лету, жаркому, душному лету, какое бывает только в Нью-Йорке. Неожиданно для себя Гордон начал посещать выставки и вернисажи. Он посмеивался и ругал себя, но по-прежнему ходил на премьеры, разглядывал работы молодых художников, изучал подписи - снова, и снова, и снова. Если уж ее не смогли разыскать опытные детективы, говорил он себе, если это не удалось даже людям из ФБР, то у него нет абсолютно никаких шансов, и просто глупо на что-то надеяться. Однако он по-прежнему ходил на выставки. Мне одиноко, уверял себя Гордон, и я хочу встретить женщину, которая смогла бы меня увлечь, любую другую женщину... И продолжал ходить.

Как-то осенью он отправился на открытие выставки нового художника, преподавателя, не так давно закончившего художественную школу. После чего отругал себя за то, что не додумался до этого сразу. Ведь Анна вполне могла и преподавать живопись. Гордон составил список школ и принялся навещать их одну за другой, по ходу дела отрабатывая легенду.

Возможно, она уродлива, говорил себе Гордон. В конце концов, что за женщина может влюбиться в Мерсера? Заторможенный, зажатый, никакого изящества. Гений, конечно, но эксцентричный и преисполненный удивления перед миром. Видимо, именно это последнее почувствовала в нем Анна. Именно это привлекло ее. Она сумела пробиться через все защитные барьеры и обнаружила там, в душе, по-настоящему привлекательного мальчика-мужчину. А он ее просто боготворил. Это ощущалось в письмах Анны: ведь чувство было взаимным. Почему же он лгал ей? Почему не сказал прямо, кто он и чем занимается? Второй мужчина не препятствовал их любви - это тоже было видно из писем. Оба они нравились друг другу, и оба любили Анну. Гордон часто и подолгу размышлял о ней, о Мерсере, об этом неизвестном. И продолжал посещать выставки. Вскоре его начали узнавать в студиях и школах, где он собирал автографы. Возможно, признавал он, в этой одержимости есть что-то нездоровое, может быть, даже признаки невроза или чего-нибудь похуже. Самое настоящее безумие - влюбиться в чью-то подпись, в любовные письма к чужому человеку.

И не исключено все-таки, что он ошибается. Вдруг Рода прав?.. Но подобные сомнения жили недолго.

Пришли холодные октябрьские дожди. Карен сообщила, что помолвлена с весьма состоятельным человеком.

Визиты детей стали проходить легче, потому что Гордон уже не пытался придумать, чем их развлечь каждую минуту. Он наконец сдался и купил цветной телевизор с несколькими видеоиграми в придачу.

Как-то в октябре Гордон решил навестить Рика Гендерсона, с которым они подружились два или три месяца назад, прямо в Академии художеств, где тот преподавал технику акварели. Гордон сидел у него в кабинете, дожидаясь, когда закончится критический разбор, и вдруг увидел ту самую букву А. Прописную букву А в имени Анны.

На столе у Рика лежал надписанный конверт, и Гордон мгновенно почувствовал, как вспотели у него ладони, как закололо в плечах, как сжалось что-то в животе. Почти со страхом он повернул конверт к себе и взглянул на рукописные строчки. Буква А в слове "Академия" действительно выглядела как вулкан, вознесшийся высоко в стратосферу и лихо перечеркнутый небрежной линией - словно сомбреро набекрень. Без сомнения, ее А. Буква не парила, палитры тоже не было, но здесь, в адресе на конверте, ей быть и не полагалось. Так буква могла выглядеть только в личной подписи Анны.

Гордон расслабился, сел поглубже в кресло у стола Рика и сделал глубокий вздох. Конверта он больше не касался, но, когда Рик пришел, указал на него кивком головы и спросил:

- Послушай, а кто это написал?

От волнения голос его звучал хрипло, но Рик, похоже, ничего не заметил. Он открыл конверт, взглянул на записку и передал Гордону. Почерк определенно ее, тут же отметил Гордон. Не совсем такой, как ему помнилось, но, без сомнения, ее. В этом он был уверен на сто процентов, даже несмотря на отличия. И расположение строк на странице, и размах букв, и стремительная грациозность... Все, как у его Анны, но чуть-чуть не так. А в имени тоже выглядела другой. Отличия озадачили Гордона, но он почувствовал, что письмо все равно написала его Анна. В письме она сообщала, что пропустит несколько дней занятий. Дата - четыре дня назад.

- Студентка. Молоденькая, - сказал Рик. - Только-только из Огайо. Решила отпроситься с занятий. Странно еще, что письмо не подписала ее мать.

- Можно мне с ней увидеться?

- Зачем?

- Хочу, чтобы она мне расписалась.

- Ну ты и в самом деле ненормальный, - рассмеялся Рик. - О чем речь? Она в студии, отрабатывает пропущенные дни. Пошли.

Гордон остановился в дверях, глядя на молодую женщину у мольберта. Лет ей было около двадцати, и выглядела она очень худой, едва ли не оголодавшей. Поношенные теннисные туфли, старые выцветшие джинсы, мужская рубашка в клеточку. Совсем не та Анна, что угадывалась в письмах. Пока еще не та.

Почувствовав, что у него кружится голова, Гордон ухватился за косяк и тут только понял, над чем работал Мерсер, что он открыл. Мысли его неслись, обгоняя друг друга, формируя объяснения, и Гордон чувствовал себя так, словно сам переместился во времени. И тут же, как, бывает, приходят воспоминания, пришло ясное понимание всей этой загадочной истории, всей цепочки событий. Записи Мерсера свидетельствовали о его гениальности, одержимости - одержимости проблемой времени - и скрытности. Рода полагал, что эксперимент Мерсера не удался - ведь он погиб, когда произошел взрыв в лаборатории. Должно быть, и все так решили. Да, он погиб. Но эксперимент удался. Мерсер научился переноситься в будущее на пять лет, от силы на шесть - в тот период, когда Анне было уже двадцать шесть. Он путешествовал в будущее. И Гордон вдруг понял, что в письмах Анны вырезано его имя. Тут же всплыли в памяти несколько фраз из ее посланий. Анна упоминала японский подвесной мост на одной из его картин, цветы на подоконнике и даже солнце, исчезающее ближе к вечеру за зданием на противоположной стороне улицы.

Он подумал о Рода и целой армии агентов, разыскивающих бумаги Мерсера, которые были - или будут - спрятаны в самом надежном на Земле месте. В будущем. И сейф, где Анна их спрячет, - это его, Гордона, сейф. Он крепко зажмурился, почувствовав боль и горечь, которые, он знал, придут, когда Мерсер поймет, что его ждет смерть, что он уже мертв. Потому что для Мерсера не могло быть любви настолько сильной, чтобы заставить его бросить работу.

Гордон знал, что он и Анна будут вместе, что она будет взрослеть на его глазах, превращаясь в ту Анну, из писем. А когда через свою дверь во времени проникнет в их будущее Мерсер, он по-прежнему будет любить Анну, и ждать ее, и помогать справляться с болью после страшной утраты.

Рик кашлянул, и Гордон, отпустив дверной косяк, шагнул в студию. Анна заметила его и, уже не в силах сосредоточиться на работе, подняла взгляд. Глаза у нее были темно-голубые.

- Здравствуй, Анна.