Нужна была большая смелость, чтобы снова после многих предшественников писать биографии Дарвина и Гексли, совершивших в XIX веке «революцию в кабинете ученого». Автор биографии, Уильям Ирвин, профессор одного из крупнейших в США, Стенфордского университета, создал себе имя как специальными исследованиями викторианской эпохи, так и трудами по истории науки. Книга «Обезьяны, ангелы и викторианцы» — драгоценный опыт яркого и увлекательного описания творческой деятельности.
Ирвин опирается не только на главные произведения Дарвина и Гексли и многих их современников — биологов, философов, историков, физиков, юристов, писателей. Он тщательно изучает все эпистолярное наследие Дарвина и Гексли, в том числе неопубликованное, стремясь проникнуть в «лабораторию мысли» ученых. В книге объективно резюмируется содержание «Происхождения видов» и других главных произведений Дарвина, причем это сопровождается оригинальными комментариями.
Важным достоинством книги Ирвина является изображение главных действующих лиц на фоне широко и точно обрисованной исторической и социальной обстановки, перипетий идейной борьбы в конкретных ситуациях. Книга хорошо осведомляет, воспроизводя достойные того основные дискуссии прошлого во всей их остроте и убедительно показывая их социально-культурное обрамление. Она свободна от апологетики и прямо указывает немало непоследовательного в наследии и общественной жизни двух английских биологов. Но это правда, и два героя борьбы с островными пуританскими псевдодобродетелями предстают не юбилейно, не в монументах, а живыми. Поражает отсутствие мелочей, как правило, переполняющих биографии великих и канонически мудрых.
Главное в фабуле — от первой до последней страницы — наблюдение и описание творчества вообще. Первый план занят панорамой черновой работы — тщательным, усидчивым изучением отдельных, порой однообразных деталей, но эта «мастерская» освещена гармонией возникающих обобщений, первыми мгновениями рождающихся новых понятий, разными плоскостями эмпирических рабочих подходов. Ирвин не умалчивает ни о разочарованиях, ни об ошибках, ни о тяжелых минутах, когда ученые узнают, что их открытия или мысли уже имеют предшественников и надо отказываться от первородства. Именно в этом Дарвин и Гексли показали образцы справедливости и благородства, расставаясь с приоритетами или щедро их разделяя.
Нет ни одного заметного произведения Дарвина и Гексли, мимо которого прошел бы Ирвин: он не отделывается простым упоминанием, а ищет генезис поиска, логику, аргументацию и основные реакции на новые естественнонаучные воззрения. Можно не сомневаться, что даже специалисты, хорошо знающие Дарвина, вновь найдут повод перечитать немало страниц его произведений. Что же касается Гексли, то надо надеяться, что будут переведены некоторые неизвестные русскому читателю его статьи и книги.
Фигура Гексли вообще заслуживает более обстоятельного представления. Это не только второй после Дарвина творец теории видообразования, но без преувеличения английский народный герой. Мало того что он вел с демократических позиций острейшие споры по политическим проблемам со всеми главами и самыми видными членами кабинетов тори и вигов, он специально пользовался для этой цели трибуной самых торжественных, официальных и академических актов. Гексли боролся за коренную перестройку среднего и высшего образования своей страны, активно участвовал в обсуждении множества общественных проблем. Ирвин показывает, насколько разносторонней была его научная деятельность. Эта широта интересов опиралась на свойственное Гексли стремление к самым фундаментальным естественнонаучным обобщениям. Но такие обобщения он строит, оставаясь прежде всего естествоиспытателем даже тогда, когда обращается к философии.
В нашей популярной литературе Гексли-философ известен по преимуществу как агностик. Это, конечно, так. Гексли был и автором термина «агностицизм». И все же для оценки его философских работ одной этой квалификации, конечно, мало. Эпоха Дарвина и Гексли — это время господства в науке эмпиризма и индуктивизма, особенно значительного в английской традиции. Его влияния не избежали и многие крупные естествоиспытатели. Но не надо думать, что эмпирическая ориентация таила в себе одни лишь опасности: научному знанию того и любого другого времени необходима прежде всего фактическая основа. Ирвин показывает, как по-разному отразилось это на характере творческой деятельности Дарвина и Гексли. Первый тщательнейшим образом перерывал груды фактов, прежде чем опубликовать работу, идейная схема которой была ему достаточно ясна уже в самом начале занятий его известной проблемой. Второй решительно ограничивал сферу объяснений философского характера тем, что может быть безусловно обосновано имеющимися научными данными.
Конечно, и такой агностицизм требует критики. Но критика не должна упускать из виду ни конкретных особенностей этого агностицизма, ни условий и мотивов, под влиянием которых он возникал. В частности, в случае с Гексли надо помнить, что вся его деятельность пронизана убеждением в огромных возможностях научного знания.
В своей книге о Юме Гексли принимает главным образом детерминистскую сторону в учении Юма. Под безусловно материалистическим углом зрения им рассмотрены многие пункты теорий Локка, Гоббса, а также Декарта. Полностью забыта уничтожающая критика философов позитивистов и агностиков, например Конта, со стороны Гексли.
Недостатки гносеологической платформы Гексли нашли выражение в его длительной дискуссии-переписке с Дарвином по поводу гипотезы пангенезиса. По мнению автора «Происхождения видов», корпускулярная теория наследственности должна завершать объяснение аппарата естественного отбора, и наследственность необходима, таким образом, для видообразования.
В пору формирования гипотезы пангенезиса Дарвин встречает широкую поддержку со стороны естествоиспытателей с очень различными интересами — от Гукера и Уоллеса до Тиндаля, и принципиальные возражения со стороны своего главного сподвижника — Гексли. Правда, и здесь Гексли оказал помощь своей замечательной эрудицией, указав на неизвестную Дарвину концепцию Бюффона. После многих лет вынашивания Дарвином его «временной гипотезы пангенезиса» Гексли, оставаясь оппозиционным, наконец пишет: «Я не хочу, чтобы потомство сказало, что старый осел Гексли помешал Дарвину опубликовать второе великое произведение».
В дни векового юбилея открытия Менделя мне разрешили ознакомиться с принадлежавшими ему несколькими томами главных произведений Дарвина. Из них можно убедиться в том, что Мендель не пропустил ни, одной строки, касающейся наследственности в «Происхождении видов», а изложение пангенезиса в другом крупном творении Дарвина буквально испещрено подчеркиваниями и пометками. Мендель, как потом и де Фриз, разделяет Дарвинову философскую идею вещественности наследственного аппарата и опускает то в ней, что, по определению самого Дарвина, преходяще. Гексли написал замечательную книгу «Материальные основы жизни», но агностицизм помешал ему перенять от Дарвина философскую идею дискретных материальных основ наследственности. (Подробнее об этом см.: «Прометей», № 7, стр. 420, 1969 г.)
Несколько необычным и вместе с тем чрезвычайно убедительным образом Ирвину удалось показать, каким множеством нитей его герои были связаны с важнейшими общественными событиями викторианской эпохи. В частности, громадная переписка и Дарвиновы «заметки для себя», цитируемые в книге, показывают, что он не только был сторонником освобождения негров и противником конфедератов в период борьбы за независимость в США. Он также отвечал на многие другие события, происходившие за границей, и занял мужественную гражданскую позицию в ответ на расстрелы восставших негров губернатором английской колонии Ямайки. Дарвин выступил против тори, деятелей англиканской церкви и поклонников «героизма» колонизаторов. Еще более страстную гражданскую позицию в связи с ямайскими событиями занял Гексли.
Еще одна заслуга Ирвина — в сообщении многих неизвестных большинству читателей этой книги данных из писем Дарвина и Гексли, где они обосновывают научный атеизм, но не мирятся с атеизмом вульгарным. В первом издании «Происхождения видов» бог не упоминается. В последующих изданиях Дарвин дипломатически уступил настояниям Ляйелла, который испугался огромного масштаба идейного взрыва, вызванного «Происхождением».
Фигуры Дарвина и Гексли не идеализированы. Ирвин не скрывает, в чем убеждения их были ошибочны, в чем они оставались на среднем уровне викторианского времени. Гексли как антрополог делает некоторые ошибки в расовой проблеме, а по поводу участия своего американского племянника в войне на стороне конфедератов пишет сестре: «Головой я… на стороне северян, но сердцем с южанами». Он не свободен от предрассудков по вопросу о женском образовании, и от этого пострадали его дочери. У Дарвина в переписке иногда встречаются слишком резкие характеристики отдельных современников, которые совсем того не заслуживают, и т. д.
Не свободна от некоторых недостатков и сама книга Ирвина, но это не касается главного ее содержания — показа творческой лаборатории двух гениальных биологов, их последовательного, благородного и мужественного движения на пути к истине. Поэтому книга в целом, без сомнения, интересна и полезна. Она проливает новый свет на творческий портрет Дарвина и открывает много нового в обаятельной и цельной личности Гексли.
И. А. Рапопорт