Но, стоило ему двинуться дальше по приветливой, прекрасной земле, ярко освещенной солнечными лучами, отдохнувшим, утолившим чувство голода, страх покинул его, и он шел в приподнятом настроении, и ничего плохого не приключилось с ним до наступления ночи, когда он расположился под огромным развесистым дубом, положил рядом с собой обнаженный меч и спокойно уснул, а когда проснулся, солнце стояло уже высоко.

Он поднялся и продолжил свой путь, и земля казалась ему еще прекраснее, чем вчера, если это только было возможно; цветов встречалось все больше и больше, а дубы и каштаны становились все выше и кряжистей. Множество оленей попадалось ему, и он с легкостью мог бы добыть одного; но он не трогал их, потому что у него был хлеб, и еще потому, что он не хотел разводить огонь. Может быть, думал он, такой его поступок будет плохой платой за оказанное ему гостеприимство; ведь даже страшный карлик был учтив по отношению к нему, не причинил никакого вреда, но даже оказал помощь. Однако встречи со слугами или рабами, о которых говорил ему карлик, он все-таки немного опасался.

После этого он шел еще некоторое время, и когда солнце поднялось к зениту, он приметил неподалеку впереди серый камень, посреди лужайки, окруженной могучими дубами; он свернул и направился к нему, ибо в этой прекрасной земле ему до сих пор не попадалось подобных камней, и, подойдя, он увидел фонтанчик, бьющий из-под каменной глыбы, и бежавший дальше небольшим ручейком. А когда он подошел ближе к камню, фонтанчику и ручейку, то — о, чудо! — увидел дитя Адама, сидящее рядом с фонтанчиком в тени. Приблизившись еще немного, он разглядел, что это женщина, одетая в платье, цветом своим напоминавшее окружающую ее пышную зелень. Она играла с водяными струями, погружая в них свои белоснежные руки, закатав рукава до плеч. Ее сапожки черной кожи лежали на траве рядом, ее ноги по щиколотку были погружены в ручей.

Наверное, среди брызг и шума воды она не слышала его приближения, так что он подошел достаточно близко, прежде чем она подняла лицо свое, и, едва взглянув на него, он подумал, что никогда прежде ему не приходилось встречать подобной красоты. Увидев его, она покраснела, распрямила платье, скрывая ноги, и распустила рукава, но ничто в ее движениях не выдавало волнения или страха. Что же касается Уолтера, то он застыл неподвижно, пытаясь сказать хоть что-то; но сердце его рвалось из груди, и он не мог произнести ни единого слова.

Девушка заговорила первая, чистым мелодичным голосом, в котором по-прежнему не было ни тени беспокойства:

— Ты, верно, чужестранец? Я никогда не видела тебя прежде.

— Да, — отвечал он, — я чужестранец; я напугал тебя?

Она улыбнулась.

— Вовсе нет, когда я увидела тебя, то подумала, что ты сын короля. Я не ожидала увидеть никого другого; из добрых людей только он один был здесь, в нашей стране, много времени тому назад; но пришел ты.

Он спросил:

— Разве вы ожидали моего прихода?

— О нет, — отвечала она, — откуда мне было знать, что ты придешь?

— Я говорю не о тебе, — сказал Уолтер, — а о другом человеке, который нашел меня; он знал о моем приходе и принес мне хлеб, чтобы я мог утолить голод.

Она с тревогой взглянула на него, лицо ее слегка побледнело, и она спросила:

— Кто был тот человек?

Уолтер не знал, кем приходится ей карлик, товарищ, слуга или кто еще, и счел неразумным выказывать свое к нему отвращение; а потому ответил просто:

— Маленький человек в желтом одеянии.

Но стоило ей услышать его ответ, как она совершенно побледнела, склонила голову назад и несколько раз взмахнула руками перед собой; затем произнесла слабым голосом:

— Прошу тебя, пока ты рядом со мной, не говори о нем, и даже не думай о нем, если это в твоих силах.

Он молчал, прошло немного времени, прежде чем она снова пришла в себя, открыла глаза, взглянула на Уолтера и смущенно улыбнулась ему, как будто просила прощения за то, что невольно напугала его. Затем она сделала шаг и оказалась прямо перед ним, их разделял только ручей.

Но он, по-прежнему с тревогой глядя на нее, спросил:

— Я сказал что-то ужасное? Прости, я не хотел.

Она снова ласково взглянула на него и сказала:

— О нет, ты не можешь причинить мне зла, не можешь!

Она снова покраснела, он тоже; но когда она снова побледнела и положила руку на грудь, Уолтер воскликнул:

— О горе мне! Я снова причинил тебе боль! Скажи мне, что не так?

— Нет-нет, ничего, — сказала она, — какое-то смутное беспокойство терзает меня, сама не знаю почему; но может быть, пройдет немного времени, и я это пойму. Прошу тебя, оставь меня ненадолго; когда ты вернешься, я по-прежнему буду здесь, и не важно, удастся ли мне отыскать причину беспокойства, или нет, я постараюсь все тебе рассказать.

Она говорил совершенно искренне, и он спросил:

— Сколько времени тебе нужно побыть одной?

Она слегка нахмурилась, потом отвечала:

— Не очень долго.

Он улыбнулся ей, повернулся и отправился к большим дубам, так, однако, чтобы она оставалась в поле его зрения. Здесь он сел и стал ждать, и ему казалось, что время замедлило свой ход; однако, он был хорошо воспитан, а кроме того, умел себя сдерживать; он сказал себе: жди, пока она не позовет тебя. Он сидел, а время, казалось ему, еще более замедлилось, а она все не подавала знака: он все сидел и сидел, пока ожидание не превратилось для него в мучение; он поднялся с бьющимся сердцем, и быстрыми шагами отправился назад, к девушке, которая все еще в задумчивости стояла возле камня, опустив взгляд. Она взглянула на него, когда он приблизился, ее лицо изменилось, и она произнесла:

— Я рада твоему возвращению, хотя прошло совсем не много времени. (Сказать по правде, прошло не более получаса.) Тем не менее, я успела подумать обо всем, и теперь попробую тебе все объяснить.

Он сказал:

— Милая незнакомка, нас разделяет всего лишь неширокий ручей. Могу ли я переступить через него и подойти к тебе, чтобы мы могли присесть на зеленую траву бок о бок?

— Нет, — отвечала она, — не теперь; подожди, пока я не закончу свой рассказ. Мне нужно поведать тебе о том, к чему привели меня мои размышления.

Лицо ее слегка порозовело, пальчиками она разгладила складку на платье. Затем произнесла:

— Вот первое, о чем я хочу тебе сказать; хотя и ты и видел меня всего лишь час, ты готов отдать мне свое сердце, ты хочешь, чтобы я стала твоей спутницей и твоей избранницей. И если это не так, то мои речи, впрочем, как и мои надежды, лучше оставить сразу.

— О да! — воскликнул Уолтер. — Это поистине так: не знаю, как ты догадалась об этом; ведь теперь мне остается только признаться тебе, что я в самом деле полюбил тебя, что я хотел бы, чтобы ты стала моей избранницей и моей спутницей.

— Тише, — сказала она, — тише! даже деревья имеют уши, а ты говоришь слишком громко: потерпи, и я скажу тебе, откуда мне это известно. Повторишь ли ты эти слова после того, как впервые обнимешь меня, не знаем ни я, ни ты. Но, надеюсь, что повторишь; признаюсь тебе, что и я, хотя и увидела тебя впервые всего лишь час назад, лишь час назад мы взглянули в глаза друг другу, я полюбила тебя, ты стал моим избранником, я хотела бы видеть тебя своим спутником. Я хочу, чтобы ты любил меня, чужестранец. Это так светло, так радостно, это переполняет мое сердце счастьем. Но я должна поведать тебе о своих страхах и том зле, которое будет преследовать нас.

Уолтер протянул к ней руки и воскликнул:

— Да, да! Какое бы зло ни грозило нам, мы знаем, что я люблю тебя, а ты любишь меня, что ты не уйдешь отсюда, что я могу взять твои руки в свои, и поцеловать их; если уж мне не дозволено целовать твое лицо и твои губы, я могу поцеловать твои драгоценные руки: разрешишь ли ты мне сделать это?

Она посмотрела ему в глаза и тихо ответила:

— Нет, этого сейчас делать не следует; не следует давать повод злу, окружающему нас, обрушиться на нас. Но внемли мне, любимый, я снова предостерегаю тебя: твой голос звучит слишком громко в этом месте, пронизанном злом. Я сказала тебе об одной вещи, которую тебе следует знать: мы действительно любим друг друга; но я должна сказать тебе еще одну вещь, которая известна мне, но неизвестна тебе. Будет лучше, если ты дашь мне слово не касаться моих рук, ни когда мы пойдем прочь от этого камня, ни когда будем сидеть на мягкой траве на открытом месте; ибо везде здесь незримо присутствуют соглядатаи.

Когда она произносила эти слова, лицо ее было бледно, и Уолтер сказал:

— Если это необходимо, я даю тебе свое слово, потому что люблю тебя.

Она присела и надела сапожки, и сделала несколько легких шажков; потом они пошли бок о бок, и прошли около половины фарлонга, и присели на траву в тени ветвей рябины, и на большом пространстве вокруг них не было ни кустика, ни малейшей заросли.

Девушка начала свой рассказ, и вот что узнал Уолтер.

— Я говорю тебе то, что должна сказать, что ты пришел в землю, таящую опасности для любого доброго человека; и поэтому, клянусь тебе, я бы предпочла, чтобы ты покинул ее пределы, даже если мне суждено умереть от тоски по тебе. Что касается меня, опасности, грозящей мне, то она не столь велика по сравнению с грозящей тебе; я имею в виду смерть. Взгляни, на моей ноге железный обруч, символ рабства, а тебе должно быть известно, чем рабы, обладающие мудростью, должны расплачиваться за такое преступление. Кто я и как попала сюда я не смогу рассказать тебе, за недостатком времени; но кое-что постараюсь поведать. Моя хозяйка злая женщина, настолько, что я даже не могу сказать, женщина ли она вообще; но для некоторых существ она божество, божество во плоти; и никакое иное божество не сравнится с ней в холодности и жестокости. Меня она ненавидит; но даже если бы она ненавидела меня чуть больше или чуть меньше, для меня это не имело бы ровно никакого значения, если бы не ее издевательства надо мной. Но эти ее издевательства исходят не из любви к подобным вещам, но из ее боли и утрат, а потому, как я уже говорила тебе, моя жизнь вне опасности, пока я нахожусь рядом с ней; если же внезапный приступ бешенства одержит верх, и она убьет меня, то будет горько жалеть об этом. Потому что, если это случится, это будет последним злом по отношению ко мне, проистекающим от ее уязвленного самолюбия, последним, в полном смысле слова. Много раз пыталась она заманить в свои сети некоторого доброго юношу; и ее последней добычей (да минует тебя чаша сия), был молодой человек, которого я назвала, если ты помнишь, как только увидела тебя, королевским сыном. Сейчас он у нас, и я боюсь его; он устал от нее в последнее время, хотя то, что говорят о ней, истинная правда, а именно, что она прекраснейшее создание в мире. Он устал от нее, по моему мнению, и обратил свой взор на меня, и если бы я не обращала на него внимания, он бы что-нибудь сказал хозяйке, и гневу ее не было бы предела. Должна сказать, что он был когда-то хорошим человеком, но теперь попал в ее сети, и у него исчезло чувство сострадания; сейчас он способен на подлость, — заигрывать со мной, а после, получив прощение хозяйки, улыбаться и пребывать в хорошем настроении, в то время как меня ждет жестокая кара. Видишь теперь, как нелегко мне жить с этими двумя жестокими глупцами? Есть еще многое другое, о чем я не могу тебе рассказать.

Она закрыла лицо руками и расплакалась, затем прошептала:

— Сможет ли кто-нибудь избавить меня от жизни, худшей смерти?

Тогда Уолтер воскликнул:

— Кто еще, кроме меня? Я! Я твой избавитель!

Она была рядом, и он хотел обнять ее, но вспомнил о данном им слове, и в ужасе отшатнулся от нее, потому что не хотел, чтобы она пострадала из-за него; слезы показались у него на глазах.

Но внезапно девушка перестала плакать, и сказала изменившимся голосом:

— Любимый, ты говоришь мне о моем избавлении, но скорее случится так, что мне суждено избавить тебя. А теперь я прошу у тебя прощения за то, что мое горе стало твоим горем, тем более горшим, что ты не можешь утешить его ни поцелуями, ни объятиями; но так уж случилось, что в этой стране тоска — мой удел, и мне не доступны радости мира.

Хлынувшие слезы заставили ее прерваться на полуслове, но она сдержалась и произнесла:

— Мой любимый, мой дорогой, выслушай и прими во внимание все, что я скажу тебе; поверь мне, и сделай так, как я говорю. Во-первых, что касается карлика, которого ты первым встретил на этой земле, который накормил тебя, — это госпожа послала его тебе навстречу; теперь она хочет завлечь тебя в свои сети и овладеть тобой. Не можешь ли ты припомнить ничего странного, что происходило с тобой в последнее время?

Уолтер отвечал:

— Трижды, при дневном свете, я видел шедших мимо меня карлика, тебя и величественную женщину, призрачных, но они были словно живые.

И он коротко рассказал ей о том, что произошло некоторое время назад в Лэнгдоне, когда он впервые увидел их на набережной.

Она горько улыбнулась.

— Значит, это не пустые домыслы, это правда, ты — ее последний улов; так мне и показалось с самого начала, поэтому я не разрешаю тебе ни целовать меня, ни обнимать, потому что не хочу, чтобы ты пострадал из-за меня. Пусть госпожа думает, что ты принадлежишь только ей, и что ты здесь только из-за нее одной; она знает толк в колдовстве (лучше многих, по моему мнению), и если ты прикоснешься своей рукой или губами к моей обнаженной коже, или даже к моей одежде, она узнает о твоей любви ко мне, и хотя, быть может, отнесется к тебе снисходительно, меня она не пожалеет.

Она замолчала и казалась очень огорченной; Уолтер же чувствовал себя и растерянным, и беспомощным, и смятенным, ибо он ничего не знал о волшебстве.

Наконец, девушка снова заговорила.

— Что бы ни случилось, смерть наша не будет напрасной. Теперь ты знаешь, что отныне ты, а не сын короля, цель ее устремлений, и что она не спустит с тебя глаз. Помни о том, что она может сделать с тобою. Теперь, впрочем, сын короля свободен, хотя он об этом еще не знает, и может искать любовь, где ему заблагорассудится; я, во всяком случае, буду вольна ответить ему видимой взаимностью. Хотя, может случиться так, даже в этом случае гнев ее может обрушиться на меня, она зла и своенравна, и может наказать меня даже за то, что позволяет мне делать. Помолчим, мне нужно немного подумать.

Но она молчала довольно долго, потом сказала:

— Да, это опасно, задуманное мною, о чем я пока не скажу тебе; не трать понапрасну время, пытаясь это выведать. Во всяком случае, нас ожидает меньшее зло, чем если мы покорно склоним головы и подчинимся своей участи. Теперь, любимый мой, нам следует держаться вместе перед лицом опасностей, которых будет все больше и больше. Скажу тебе одну вещь; может быть, потом еще одну. Ты отдал свою любовь той, которая будет верна тебе, что бы ни случилось; но госпожа коварна, и хотя чары ее не могут длиться вечно, чтобы заполучить тебя, она приложит все свое искусство, быть может, с большей настойчивостью, чем когда-либо прежде. Что же касается меня, я отдала свою любовь прекрасному юноше, простому и искреннему, с горячим сердцем; ему будет трудно противостоять всем искушениям, но если он сможет преодолеть их, то сможет освободить меня и освободиться сам. Давай же поклянемся, оба, что каждый из нас, преодолевая искушения и избегая предательства, будет ждать того дня, когда мы станем свободны и будем любить друг друга со всем жаром наших сердец.

— Любовь моя, клянусь! клянусь своим ангелом-хранителем, клянусь всеми святыми; самым дорогим для меня — жизнью твоею клянусь! — вскричал Уолтер.

Эти слова почему-то рассмешили ее; она улыбнулась, покраснела, ласково взглянула на него; затем лицо ее стало серьезным, и она произнесла:

— Я тоже клянусь самым дорогим — твоей жизнью!

Затем сказала:

— Теперь тебе следует идти в Золотой дом, дом моей госпожи, он единственный в этой земле (насколько мне известно), и находится невдалеке отсюда к югу. Как она тебя встретит, я не знаю; но помни, что я тебе сказала о ней, о тебе и о сыне короля. Помни, тебе следует быть осторожным и держать сердце в холоде, каким бы приветливым ты ни был снаружи. Если уж тебе суждено встретиться с ней, то пусть это случиться как можно позже, чтобы ты мог как следует подготовиться к встрече. С другой стороны, не следует особо откладывать встречу, чтобы не дать страху овладеть твоим сердцем. Береги себя, мой любимый, помни, чтобы избавить нас обоих, ты должен сделать вид, что никогда не встречал меня прежде. Некоторое время мы не увидимся; наша встреча может случиться завтра, а может быть, через несколько дней. Помни, я буду делать все, что в моих силах. Помни также, что ты не должен обращать на меня внимания, во всяком случае, не больше, чем на девушку, случайно встреченную тобою где-нибудь на улицах твоего родного города. О, мой любимый! коротко наше прощание, как коротка была наша первая встреча; но я уверена, что наши следующие встречи будут радостными, а путь до последнего прощания очень и очень долгим.

Сказав так, она встала, а он опустился перед нею на колени и на некоторое время застыл в безмолвии, затем поднялся и пошел указанным ему путем; но когда он отошел на довольно значительное расстояние и обернулся, то увидел, что она все еще стоит на прежнем месте; она стояла и смотрела ему вслед, словно бы ожидая, когда он обернется, и, когда он сделал это, медленно отвернулась.

Путь его лежал по прекрасной земле, в сердце его надежда боролась со страхом, и он все шел и шел.