С «Джеком» были связаны тысячи разных интересных людей, и не последними среди них были члены моего вест-индского бэнда. Они называли себя «Королевским Карибским Стил-бэндом». Конечно, на звание королевского они не имели никаких законных прав, но они настаивали на этом, и в «Джеке» их называли только так, а не иначе.

Сложите вместе Эверетта, Отто, Боунза и Слима, и вы получите сексуальную энергию, достаточную для отправки гигантского самолета в ад и обратно. Они наводили благоговейный ужас на дам Западного мира, особенно на скандинавок.

Среди наших постоянных клиентов было много датчанок, шведок и норвежек. Это были невероятно красивые девушки с длинными, крепкими ногами и загорелой кожей. Они все прекрасно говорили по-английски и происходили из богатых аристократических семей. Сексуальная привлекательность Эверетта, Отто, Боунза и Слима сводила их с ума, и нередко кто-нибудь из них оставался на всю ночь, развлекаясь со всеми четырьмя парнями… одновременно.

Эти ребята были настолько темнокожими, а в полуподвале «Джека» было так темно, что их лиц было совершенно не видно — пока они не улыбались. И только когда они сверкали своими крупными, великолепными зубами, ослепительно белыми, можно было убедиться, что они там. Каждую неделю я получал письма от адвокатов из Швеции, Дании и Норвегии. В них была одна и та же просьба: не могу ли я помочь им связаться с Эвереттом, Отто, Боунзом и Слимом? Наверное, сейчас по улицам Осло и Стокгольма бродят десятки шоколадных потомков Королевского Карибского Стил-бэнда и размышляют о том, удастся ли им когда-нибудь увидеть своих бродячих чернокожих папаш.

Эверетт, Отто, Боунз и Слим были хорошими ребятами, но во многих отношениях они были непредсказуемы, и мне приходилось держать их в узде. Каждый вечер я приходил в «Джек», чтобы проверить, пришли ли они. Однажды я пришел в «Джек» и, как обычно, спросил своих людей: «Ребята здесь?» «Нет, Алан, их нет», — ответила одна из девиц. Я застонал. «Ну, что случилось на этот раз? Опять неприятности из-за женщин?» У этих ребят постоянно бывали неприятности из-за женщин, у которых, в свою очередь, тоже бывали неприятности. Верьте мне, это был какой-то нескончаемый водевиль. «Они уехали.» «Уехали?» «Уехали навсегда», — сказала она, переворачивая кусок свинины, который жарился на гигантской сковороде, шипя, как змея. «Куда уехали?» «Угадайте.» «Черт возьми, сейчас не время играть в загадки.» «Они уехали в Гамбург.» Она произнесла это таким тоном, словно хотела ошарашить меня этим известием. Так оно и случилось. «В Гамбург? Я не ослышался? Гамбург?» С таким же успехом она могла бы сказать: «Они улетели на луну.» «Да, да, в Гамбург. Уехали и не собираются возвращаться.» Боже правый! Я сел на скамью, отпихнул какого-то ханыгу. Гамбург… Что там могут делать четверо вест-индийцев, ядрена вошь! Киты в Сахаре!

Когда я садился на ту скамью, ворча и отпихивая ханыгу, я не подозревал, что в это время пишется история. Впоследствии оказалось, что благодаря этим четырем вест-индийцам БИТЛЗ и я оказались потом в Гамбурге. Они были катализаторами одной из самых славных страниц истории БИТЛЗ как группы.

Порасспросив друзей моих вест-индийцев, я узнал, что один человек, имевший отношение к ночной жизни Гамбурга, ходил к нам, слушал ребят и в конце концов в тайне от меня переманил их.

В те годы стил-бэнд был вещью очень редкой — редкой даже в Англии, а в таком месте, как Гамбург, это была вещь совершенно удивительная. Когда тот перехватчик из Гамбурга слушал моих вест-индийцев в «Джеке», его воображению, наверное, рисовались горы немецких марок. Ребята были отличными музыкантами. Кроме того, он, конечно, предвидел, что арийская белизна Гамбурга будет здорово оттенять их оливковость. У него состоялся деловой разговор с ребятами. Они внимательно слушали и остались довольны тем, что услышали. Этот человек сулил им горы денег, а я ведь платил им всего несколько шиллингов (правда они получали еще пособие по безработице, так что, смею вас уверить, они не умирали с голоду. Во всяком случае, это лучше, чем рубить сахарный тростник). Они слушали этого типа с широко открытыми глазами. Он уверял, что они разбогатеют. У них будут девушки. Крупные немки — блондинки, толстомясые и зрелые. Большие карие глаза ребят вылупились еще больше. Они уже завоевали скандинавок, а теперь впереди был шанс завоевать и немок. Да, сэр, мы согласны. И они уехали, захватив свои стальные барабаны.

Я был расстроен. И не только потому, что остался без своих главных артистов, привлекавших массу народа в танцевальный погребок, но и потому, что любил их как людей, как друзей. Это были сочные, яркие типы, веселые и такие милые люди. Теперь, когда стил-бэнда не стало, у БИТЛЗ появилось больше работы. Я предложил им играть в «Джеке» в любое время, когда им захочется.

Отто, Боунз, Слим и Эверетт — милые люди, наивные, как дети — начали писать мне письма из Гамбурга. Другие бы на их месте постыдились писать мне после всего, что случилось. Другие, но только не они. Такие уж они были. Они увидели что-то хорошее и уцепились за это. Такова жизнь, месье. Не обижайтесь.

Они писали, что Гамбург — это сплошной кайф, город веселья, без всяких барьеров. Деньги плавают там в водосточных канавах. Алан, дружище, это место как раз для такого, как ты. Уж здесь ты развернешься. Может, откроешь клуб? Привезешь с собой ливерпульские группы? Приезжай, Алан, осмотрись.

Привезти группы? Ливерпульские группы в Гамбург? Это абсурд! Но приехать поглядеть, наверное, стоит. Ребята писали, что у них появились знакомые среди владельцев клубов и обещали помочь. Но… Гамбург, это даже не Лондон, а вообще бог знает что и бог знает где.

Так случилось, что группа ливерпульских бизнесменов решила на пару дней слетать в Амстердам. Они заказали самолет, и я, вместе с Вуди, решил к ним подключиться. Я взял его с собой для компании. Вуди был веселый человек, жизнь для него была сплошной веселой шуткой. Была и есть. Он и сейчас такой же. Я решил провести один день в Амстердаме, а потом поездом ехать в Гамбург. Посмотрю, что там и как, поговорю с ребятами. Жди меня, Гамбург!

Мне пришла идея подзанять денег и взять с собой БИТЛЗ. Они хотели побывать за границей и повидать другие страны. До этого они никогда не покидали пределов Англии. Вообще они были тогда зелены во многих отношениях.

Мои дела шли хорошо. Оба клуба — «Джек» и «Голубой Ангел» (которому в ближайшее время предстояло стать меккой для многих групп) процветали. Но наличных денег у меня было мало. Я просто не умею обращаться с деньгами: я могу их заработать, но удержать их при себе мне редко удается. Я пришел в свой банк и попросил заем — несколько сот шиллингов. Директор банка, маленький лысый человек, спросил, зачем мне эти деньги.

«Хочу съездить в Гамбург по делам.» «По каким делам, Алан?» «Хочу взять с собой группу музыкантов — БИТЛЗ — и найти им там работу.» «БИТЛЗ? Это кто — люди?» «Да, это люди. Музыканты, и очень хорошие.» Он посмотрел на меня так, словно у меня в голове не хватало винтиков. «В первый раз слышу о таких.» «Возможно. Но я вижу хорошие шансы для них и для себя.»

Английские банки не похожи на американские. Они дают займы тем, у кого есть деньги, а не том, у кого их нет. Я думаю, именно по этой причине в Англии так много талантливых людей, которые не могут реализовать свои великие идеи. «Нет, Алан, я не вижу оснований финансировать какую-то музыкальную группу. Да, они, возможно, хороши, и ты, наверное, мыслишь правильно. Но деньги на такую авантюру…» Он покачал головой, словно говорил с нашалившим ребенком. «Ну, нет, так нет. Спасибо.»

Я вышел. Интересно, как сейчас чувствует себя этот человек? Ведь он упустил шанс финансировать БИТЛЗ! Пройдет совсем немного времени, и половина всех денежных мешков лондонского сити будут обивать пороги БИТЛЗ и кричать, перебивая друг друга: «Меня, меня возьмите!»

Я поговорил с другими своими друзьями-бизнесменами, но ответ всегда был один и тот же: «Да, мы делаем много денег, но мы много и тратим.» Первую поездку БИТЛЗ в Гамбург пришлось отложить.

Тогда я сделал то, что при той ситуации казалось мне единственно возможным: я собрал все группы, которые играли у меня в «Джеке», установил магнитофон и сказал: «Итак, ребята, вот вам машина, играйте свои вещи, а я повезу пленки в Гамбург.»

Джордж спросил: «А что там, в Гамбурге, Алан? Не пойму, что тебе взбрело в голову.» «Еще одна попытка, — отвечал я. — Ребята из Вест-Индии очень хвалят Гамбург.» Джон: «Ты думаешь, наши немецкие друзья встретят БИТЛЗ по-доброму? Ведь у нас нет сабельных шрамов.» «Забудь о войне, Джон», — сказал я. Ах этот Джон, с его «любовной ненавистью» к фрицам. Она будет проявляться все чаще и чаще во время будущих поездок в Гамбург. Она доставит ему много веселых минут, но еще больше — неприятностей. Пол: «А что, по-твоему, мы должны записать?» «Что хотите. Делайте то, что у вас лучше получается.»

Кроме БИТЛЗ я привлек к затее Кэсса и Казанов, а так же группу традиционного джаза — Ноэль Уокер и Стомперс. Мне казалось, что так я смогу показать все разнообразие ливерпульской музыки. В тот вечер у меня была деловая встреча с моим бухгалтером, и на записи я не присутствовал. Уходя, я сказал: «Постарайтесь как следует, ребята. Кто знает, может, это заря новой эры!» Мы всегда вот так подшучивали друг над другом — насчет великого, славного будущего. «Не волнуйся, Эл. Мы сами все сделаем.» Не волнуйся. Мы сами все сделаем — так они мне сказали. Я ушел. И зря. Мне надо было бы остаться.

Я положил в свою походную сумку пленки, которые записали ребята, сунул туда смену белья, пару рубашек, бритвенный прибор, и мы с Вуди поехали в аэропорт.

В самолете вся наша компания набралась шампанского и, когда мы приземлились в Амстердаме, то готовы были брать город приступом. В центре города мы с Вуди расстались с остальными. Последнее, что мы видели, уходя, это как один из наших влез на фонарный столб и швырялся пустыми бутылками. Когда появилась полиция, мы с Вуди смылись.

Мы подошли к какому-то, суда по всему, роскошному ночному клубу. Это вам не какой-нибудь там бит-погребок. У дверей стоял швейцар с ледяным лицом и в белых перчатках.

Мы с Лордом Вудбайном оба были в цилиндрах, а я к тому же отрастил тогда густую черную бороду. Вуди черен, как туз пик, и даже он не станет доказывать, что темный цвет его кожи прекрасен. Интересен — да, прекрасен — вряд ли.

Мы бодро прошли мимо швейцара. «Одну минутку, джентльмены.» Он говорил на идеальном английском, и слово «джентльмены» произнес так, будто это какая-то заразная болезнь. Наверное, мы с Вуди казались очень странной парой даже для такого богемного города, как Амстердам. Почему мы были в цилиндрах, я не знаю. Просто тогда это нам показалось в самый раз. Вообще в зарождающейся атмосфере бит-Ливерпуля все мы были немного «крейзи».

Швейцар, символ власти и неуступчивости, продолжал смотреть на нас сверху вниз поверх своего мощного голландского носа. «В чем дело?» — сказал я, вытягиваясь во весь свой маленький рост. Он начал объяснять что-то насчет того, что вход только для членов клуба и т. п. Я знал, что это только предлог, и решил показать, что он не на тех нарвался. «Послушайте, — сказал я твердо, — это лорд Вудбайн. Единственный во всем Мерсисайде лорд-негр.» (Так оно и было.) Швейцар тут же сменил свое высокомерие на подобострастный тон. «Лорд Вудбайн?» «Да, лорд Вудбайн, — подтвердил я, толкая Вуди локтем в бок. — Настоящий живой лорд из Ливерпуля, в Англии.»

И тут это заведение раскрыло перед нами свои объятия. Лакей повел нас внутрь помещения, громко объявляя каждому встречному: «Это лорд Вудбайн из Ливерпуля, в Англии.»

Нас усадили за столик, откуда все было видно, и Вуди, напустив на себя важность, стал играть свою роль. На странном наречии, представлявшем собой смесь его обычного невнятного вест-индского акцента и того, что он считал королевским английским, Вуди заказал шампанского. После этого нас невозможно было остановить. Мы играли роль аристократов из высшего света.

Конферансье объявил со сцены: «У нас в гостях лорд Вудбайн из Ливерпуля, в Англии, со своим другом.» Лорда Вудбайна объявили первым, как второстепенного артиста! Какое унижение! Официант принес ослепительно чистое новенькое свежее меню и попросил Вуди поставить свой автограф. «Пожалуйста, Ваша светлость.» «Усе у порядке, приятель», — сказал Вуди нацарапал на меню: «Вудбайн с Ливерпуля.»

Мы выпили две бутылки шампанского (одну из них — за счет клуба) и стали смотреть представление. Выступала группа, танцевавшая что-то вроде испанского фламенко. Один из ведущих танцоров слышал, как нас объявили, и решил повеселиться: стал отпускать глупые шутки насчет лорда из Ливерпуля и моей бороды. Когда, в середине своего акта, он стал изображать быка, я спрыгнул на сцену и бросился на него с криками: «Ха! Торо, торо!» — так настоящий тореадор. Я размахивал перед ним своим пиджаком, как будто это был красный плащ тореадора. Этот тип аж застыл на месте. Публике понравилась моя выходка. Подзуживая меня, люди кричали, вопили, орали от восторга, пока танцор не убежал со сцены, чуть не плача. Я поклонился публике, спрыгнул со сцены и снова занял свое место рядом с Вуди.

Вскоре, однако, нас вежливо, но твердо попросили удалиться, хоть мы и лорды. Это случилось, когда я стал пить шампанское из туфельки старшей официантки. Нет, не за то, что я пил из туфельки красотки — с этим все было в порядке. Им не понравилось, что потом я швырнул эту туфельку через плечо. Я так понимаю, что туфелька приземлилась в чью-то тарелку и оставила бедного посетителя в состоянии тяжелого шока.

Шатаясь, мы вышли из клуба в темень амстердамской ночи и пустились на поиски своих ливерпульских спутников. К тому времени они были пьяны вдрызг: в такой дрызг, что подцепили каких-то «девчонок», которые оказались трансвеститами. Конечно, потом они бы поняли свою ошибку — когда было бы почти поздно говорить «Нет, спасибо.» Как говориться, когда член стоит, он ничего не соображает. Между прочим, многие ребята именно в такие минуты узнают о себе кое-что. Но это уже другая история. Один из наших спутников бизнесменов вскочил на стойку бара, исполнил там что-то вроде чечетки и вдруг грохнулся вниз, в толпу таких же пьяниц, как он. Я видел, как он падал: мне показалось, что он грохнулся головой. Я подскочил к нему. Кровь хлестала из огромной раны в голове. Я попытался привлечь внимание его друзей к его плачевному состоянию, но куда там: одни «зациклились» наглухо, другие были слишком увлечены своими «девочками». Вызвали скорую помощь, и несчастного увезли. С тех пор я о нем ничего не слышал. Кто знает, может, он и сейчас там — принял голландское подданство.

Что за ночь! На другой день мы с Лордом Вудбайном, мутноглазые и страдающие от похмелья, сели на гамбургский поезд. В Гамбурге мы остановились в одном дешевом отеле и сразу пошли в доки — там, по нашим сведениям, играл наш стил-бэнд. В местном пабе их не оказалось. Но хозяин слышал о них. Убедившись, что я их друг, а не сборщик налогов, он дал нам адрес одного заведения на знаменитом Репербане, районе «красных фонарей», где все можно, где все возможно. Это заведение оказалось стриптиз-клубом. Стоял даже не полумрак, а четвертьмрак. Девицы делали свое дело на сцене, после чего подсаживались к посетителям. Поскольку обычная цель этой игры — облегчить кошелек клиента, то девицы прибегали к разного рода сексуальным приманкам, в том числе к сексу прямо тут, за столиком. Расхаживая там в темноте, надо было быть очень, очень осторожным, чтобы не оказаться в какой-нибудь очень любопытной ситуации. Там никто не слышал про наших вест-индийцев. Лорд Вудбайн, пробираясь в темноте, наткнулся на девицу, свободную от своего стриптиз-акта, и застрял. А я пошел в одиночестве исследовать этот Гамбург. Кто-то сказал мне еще про один клуб — «Кайзеркеллер» («Царский погребок»). Я взял такси и поехал туда. Полуподвал, где размещался клуб, вмещал, наверное, тысячу человек. Огромное помещение в сравнении с маленькими ночными заведениями Ливерпуля. Клуб был оформлен в морском стиле: рыболовные сети и стеклянные поплавки на стенах, бар в форме корабля, медные иллюминаторы. Очень красиво. Хозяева, судя по всему, делали хороший бизнес: не было ни одного пустующего столика. И все же я уловил какую-то мрачную напряженность в атмосфере, как будто люди ждали, что вот-вот что-то случится. На сцене стояли коренастые немцы. Со скучающими лицами они пытались делать «Тутти-Фрутти», которая в их исполнении звучала, как строгий военный марш. Марш Смерти. Никакого природного чувства ритма у этих ребят не было. Слушать их после неистового, возбуждающего звука, к которому я привык в Ливерпуле, было мучительно. Итак, значит, это и есть гамбургский рок-н-ролл? В таком случае, моим ребятам будет, что показать здесь.

Казалось, Ливерпуль где-то очень, очень далеко, за тысячи миль отсюда. Я стоял у стойки, пил и думал о БИТЛЗ. Они бы свели с ума этих немцев. Я почувствовал, как во мне растет возбуждение. Собираясь сюда, я боялся, что напрасно растрачу свое время и деньги. Но теперь я был абсолютно уверен, что не зря приехал в Гамбург. Публика не обращала никакого внимания на усилия жалкой группы. Люди пили, болтали, кричали. Одна-две пары сомкнулись в томном танце. Вдруг музыканты прекратили игру, и конферансье объявил, что сейчас будет музыка из джук-боксов. Толпа заволновалась. Вот чего она ждала. Джук-боксы взревели голосами Элвиса Пресли и Томми Стила. Толпа ответила ревом восторга, и через какое-то мгновение все свободное пространство заполнилось вертящимися, крутящимися телами. Как будто кто-то подключил к залу гигантский трубопровод с адреналином.

Ну, подумал я, если они вот так реагируют на какие-то дурацкие джук-боксы, что же будет, когда они услышат и увидят мои живые ливерпульские группы!

Я стоял и обдумывал свой следующий шаг. Знакомых в городе у меня не было. Найти своих вест-индийцев мне не удалось. К кому обратиться? А почему бы не начать прямо здесь, в «Кайзеркеллере»? Мимо меня катился, словно на коньках, официант с пустым подносом. Я легонько шлепнул его по спине. Оказалось, что он знает английский.

«Слушай, — сказал я, — как мне связаться с твоим боссом?» Он подозрительно оглядел меня, как бы пытаясь определить, кто я — сыщик, налоговый инспектор? Во всем мире в клуб-ленде все ведут себя так. Это естественная реакция подозрения в нашем подозрительном, шатком бизнесе. Я успокоил его: «У меня тоже клуб, только в Англии, в Ливерпуле. В общем, я свой.» «Хорошо», — сказал он и засеменил прочь. Я стоял и ждал, надеясь. Потом я увидел, что высокий, упитанный человек оглядывает меня с ног до головы. Это был вышибала. Я подумал: может, я нарушил правила, сразу потребовав вызвать босса, без предварительных переговоров? Вышибала чинной походкой приблизился ко мне. Мускулы моего живота напряглись. Я легко пугаюсь. Но я не удираю. «Это вы спрашивали босса? Что вам надо?» «Я бы хотел поговорить с ним о деле.» «О каком деле?» «У меня к нему предложение. Это касается музыки. Ну, знаете — тутти-фрутти-олл-рути.» «Тутти-фрутти-олл-рути?» — переспросил он. У нас получался неплохой дуэт. «Да. Я — менеджер нескольких музыкальных групп в Англии.» «А, йа! — подозрение начинало исчезать с его жирного лица. — Йа! Музик. Гут!» И мы заулыбались друг другу, как старые приятели. Вышибала что-то сказал человеку в белом пиджаке. Через минуту белый пиджак вернулся и сделал мне знак следовать за ним. Мы пробрались сквозь массу тел, все еще извивавшихся под Элвиса и Томми, и подошли к кабинету «Мистера Биг».

Белый пиджак постучал в дверь. Изнутри кто-то рявкнул: «Йа!» Другой белый пиджак сидел за письменным столом. Это был владелец «Кайзеркеллера» Бруно Кошмидер — маленький человек-калека, бывший когда-то клоуном в цирке. Несмотря на это (как потом оказалось) чувства юмора у него было не слишком много. Но в тот момент он показался мне приятным человеком.

По-английски он не говорил, а я знал по-немецки всего несколько фраз, почерпнутых из кинофильмов — «Яволь, майн херр», «Хайль Гитлер» и вроде того. С такими познаниями, конечно, нельзя было объяснить ему про БИТЛЗ и другие группы.

Когда мои попытки донести до него смысл моей миссии закончились позорным провалом, он вызвал одного сотрудника, прекрасно говорившего по-английски. Я начал рассказывать про великих БИТЛЗ, но тут в комнату ворвался официант и возбужденным голосом стал что-то говорить по-немецки. Я подумал: «Уж не налет ли полиции?» — в нашем деле это обычная история, — и срочно убрал пленки назад в портфель.

Но я зря волновался. Полиция была тут ни при чем. Просто маленькая неприятность с одним посетителем. Маленькая? Официант оставил дверь открытой, и мне было видно, что происходит там, в глубине. На полу лежал человек. Ему приходилось крайне туго: толпа официантов и вышибал, окружив его плотным кольцом, избивала его ногами. Делали они это спокойно, бесстрастно, с типично немецкой деловитостью. Несчастный не сопротивлялся.

Конечно, Ливерпуль меня закалил, но все равно мне стало дурно при виде этой жестокой расправы. Что бы он там не натворил, но сейчас он был беспомощен и не мог представлять опасность. Бруно Кошмидер придерживался иной точки зрения. Его глаза загорелись огнем возбуждения. Воинственный пыл охватил его. Рывком выдвинув ящик стола, он вытащил оттуда толстую дубинку из черного дерева. Для калеки Бруно оказался очень подвижен и проворен. Наверное, это осталось у него с тех времен, когда он работал в цирке и должен был уметь увертываться от ведер «краски», которой клоуны всю дорогу обливают друг друга. Размахивая дубинкой, он, прихрамывая, побежал к месту происшествия. Прибежав туда, он крикнул, чтобы все расступились, что и было сразу исполнено с дисциплинированностью хорошо вымуштрованных солдат. Ринувшись в образовавшуюся брешь, Бруно набросился на несчастную груду мяса, лежавшую на полу, и обрушил на нее град ударов своей дубинкой. Я понял, что с этим человеком ссориться опасно. Закончив «работу», экс-клоун велел убрать с пола то, что там оставалось.

Да, в этом городе надо быть очень, очень осторожным. Наш Гарстон-Бас в сравнении с ним выглядит прямо, как сад отдыха. Кошмидер вернулся в офис. Я снова вытащил пленки из портфеля. «Извините за это, — сказал он через переводчика. — Но вы понимаете: в нашем деле без этого не бывает.» Да, тут он был прав, ничего не скажешь. Бруно сел и стал вытирать кровь на дубинке. Потом он заботливо положил ее назад в ящик стола и удобно откинулся в кресле. Единственным свидетельством его недавних доблестных усилий была маленькая капелька пота, сверкавшая на верхней губе. Я пустился в рассказ о ливерпульской «сцене», о группах, клубах, и, конечно, о своей роли в этих делах. «Я — менеджер лучших в мире бит-групп», — скромно сообщил я. Это мой принцип: если надо что-то продать — продавай, но продавай по большому счету. Бруно спросил: «Они не хуже Томми Стила?» Бедный Томми. В тот день я смешал его с грязью. «Кого? Томми Стила? Да это же фуфло! — с отвращением сказал я. — Ну вы и скажете тоже! Да он им в подметки не годится!» Впоследствии я пересказал эту сцену Томми Стилу, и мы оба хохотали до упаду. «А Элвис Пресли?» — спросил Бруно. «Что? Элвис Пресли? Да это же ничто по сравнению с моими группами, особенно с БИТЛЗ!» Бедняга Элвис! Он попал в одну компанию с поверженным Томми Стилом. «Да вы только послушайте их! Они будут следующей большой сенсацией после Zip Fastener.» «Zip Fastner? — переспросил Бруно. — Это что, такая группа?» Нет, Бруно, приятель, это просто такой речевой оборот.

Бруно оживлялся все больше и больше. «Если его ребята лучше Элвиса Пресли и Томми Стила, то я на них здорово заработаю», — наверное, эта мысль вертелась у него в голове. Чтобы это оживление, не дай бог, не прошло, я указал ему на то, что его тутти-фруттиевая группа в Ливерпуле не продержалась бы и двух минут. Они никуда не годятся. Это пародия. Пятно на доброй репутации поп-музыки. А вот если он вместо них возьмет моих ребят, публика будет прыгать все время, а не только когда включаются джук-боксы, а так называемый «бэнд» берет перерыв. «Вы сколотите целое состояние, — сказал я. — Вот увидите. Огромное состояние.» «Йа?» «Йа, йа, яволь», — подтвердил я. Еще не слышав мои пленки, Кошмидер перешел к финансовым вопросам. Сколько я хочу за свои потрясающие группы? Я сказал, что рассчитываю на 100 фунтов в неделю и оплату транспортных расходов на переезд из Ливерпуля. Он не возражал. Наконец, ему захотелось послушать эти самые группы, которые я превозносил до небес.

«Музыка — здесь?» — спросил он, похлопывая по лежавшим на столе пленкам. «Да, здесь. У вас есть магнитофон?»

Да, у него был — роскошный «Грюндиг». Итак, теперь он сможет своими ушами услышать поразительный звук Мерсисайда. Ты помнишь, дорогой читатель, что я поручил Битлам и другим ребятам записать свои песни на пленку, а сам ушел на деловую встречу? Помнишь, я писал, что мне надо было бы остаться и самому проследить за ходом записи, плюнув на встречу с бухгалтером? Но я этого не сделал. Идиот! Вы, конечно, догадались уже, в чем дело.

«Вы только послушайте, что здесь записано, — говорил я, пока Бруно заправлял ленту. — Это вас так потрясет, что вы уже больше никогда не будете таким, как прежде.»

Наконец, пленка была заправлена, и Бруно включил воспроизведение. Я ждал, что вот сейчас раздастся звук БИТЛЗ, лицо Бруно расцветет в улыбке и он тут же подпишет контракт. Вот он, великий, волнующий момент! «Весь Гамбург будет валяться у их ног…» — тараторил я, и вдруг осекся: из аппарата понеслась не музыка, а какая-то страшная какофония. Звуковая дорожка к плохому фильму ужасов. Лицо Бруно вытянулось. Я не верил своим ушам. «Постойте, вы уверены, что ваша машина в порядке? Или вы не так заправили ленту? По-моему, что-то с магнитофоном. Он исправен?» «О, йа, он исправен. Отличная, надежная машина. С ней все в порядке. Она всегда исправна.»

Мы пробовали и так, и этак, но звук был все тот же: никакой музыки, один жуткий шум. Бруно посмотрел на меня. Его взгляд говорил: «Ты что, разыгрываешь меня?» Я заверил его, что не разыгрываю. После того, как мы полчаса провозились с магнитофоном, мне стало ясно: Битлы и все остальные угробили сессию записи. Надо было мне остаться! Дурак я, что пошел к бухгалтеру в тот вечер. Я даже не помню, по какому делу мне надо было увидеть его. Наверняка по пустяковому.

«Мне очень жаль, герр Кошмидер, что все так получилось», — пробормотал я. Он видел, что я искренне расстроен. Проделать такой путь из Ливерпуля, приехать в Гамбург с сердцем, полным надежд и энтузиазма, и с портфелем, полным… бесполезного хлама! В тот момент я готов был убить Джона, Джорджа, Пола и Стюарта. К счастью, хрипящие, скрипящие пленки не смутили Бруно. Он не потерял интереса к ливерпульской «сцене». «Вы можете сделать другую запись и прислать мне?» — спросил он. «Да, конечно.»

Я покидал офис Кошмидера, проклиная все на свете. На душе у меня было скверно. Из Ливерпуля в Гамбург с мешком хлама! «Пришлите мне новые пленки», — сказал на прощанье Бруно, пожимая мне руку. С тяжелым сердцем я возвращался в Ливерпуль, и в полном одиночестве: Лорд Вудбайн остался в Гамбурге, ему там ужасно понравилось. Похороните этого человека в навозной куче — он все равно воскреснет, благоухая ароматом роз, как говорит один мой армейский дружок. Славный малый, Вуди. Такой нигде не пропадет.