В течение следующих полутора лет в «Кайзеркеллере», «Топ Тене» и затем в «Стар-клубе» БИТЛЗ процветали подобно экзотическим цветам в музыкальной оранжерее. В Гамбурге с ними происходило нечто такое, что инъектировало в их сердца и в их музыку некую таинственную жизненную силу, которая потом останется с ними навсегда.

Вслед за Сеньорами и Битлами на гамбургской сцене появились Джерри и Пейсмейкеры, Рори Шторм и Ураганы, Кинг Сайз Тэйлор и Доминоз. Все они играли долгие изнурительные часы. В будние дни работа заканчивалась в два часа ночи, а по субботам в три. Неудивительно поэтому, что все группы вынуждены были прибегать к возбуждающим таблеткам и алкоголю. Ребята были молоды и здоровы, но, чтобы выдержать такое напряжение, стимулирующие средства были просто необходимы.

Достать амфетамины было очень просто, а об алкоголе и говорить нечего. Среди популярных таблеток были черные, красные и зеленые «бомбардировщики», стимулянты, депрессанты и даже «шпанские мухи» — афродизиакальное (повышающее половое возбуждение) средство, которое можно было тоннами закупить в любом порномагазине этого района (не спешите туда: оно все равно не действует). Алкоголь в сочетании с пилюлями и таблетками образовывал мощную возбуждающую комбинацию, которая накладывалась на, и без того живой, темперамент ливерпульских музыкантов.

Многие группы жили вместе с проститутками, которые услаждали их, покупали им еду, одежду, а иногда даже дорогие инструменты. Как и все, ночные дамы Гамбурга были без ума от Битлов. Даже сейчас, если пройти по улицам Репербана (как это сделал я совсем недавно), где полуголые проститутки сидят на подоконниках публичных домов и зазывают клиентов, вы можете остановиться, поболтать с ними, и они расскажут вам удивительные истории про этих «озорных Битлов».

Битлы получали много денег, но они также легко уходили, как и приходили. Ребята не думали о том, что будет завтра. Когда они вдруг оказывались на мели (а такое тоже бывало), всегда находилась какая-нибудь красотка, которая покупала им еду и выпивку. Ребята впервые в жизни были так далеко от дома. Гамбург вскружил им голову. Но кто станет винить их за это? В перерывах между выступлениями ребята знакомились с какой-нибудь красоткой, выпивали вместе, обнимались, шептали слова любви, потом проводили с ней ночь и думали: может, это и есть любовь? А потом, гуляя по кварталу публичных домов, они видели, как их подруга, в кожаных штанах и с бичом в руке, зазывает клиентов, сидя на подоконнике. Конечно, такие вещи служили питательной почвой, на которой вырастало циничное отношение к женщинам и к жизни вообще. Но это же и закаляло их и без того твердые характеры. Они узнавали жизнь с разных сторон.

Некоторые музыканты — я не буду говорить, кто именно, — ходили в клубы гомосексуалистов и влюблялись в трансвеститов неописуемой красоты. Вы думаете, я преувеличиваю, говоря о «неописуемой красоте»? Держу пари, что вы не отличите мужчину от женщины, если у него (у нее) роскошные груди, стройные ноги и кожа, как персик. Некоторые ребята — опять же я не скажу, кто именно — одевались в женскую одежду, чтобы извлечь максимум удовольствия из общения с трансвеститами. Эти странные мужеженщины (или женомужчины) выращивали свои привлекательные груди с помощью силиконовых инъекций или гормональных препаратов. Им не составляло никакого труда соблазнить ничего не подозревающего человека, который думал, что его развлекает фантастическая женщина. Но потом наступал критический момент, и соблазненный вдруг обнаруживал, что «она» на самом деле во многих отношениях подобна ему, а то и превосходит его кое в чем. Из чистого любопытства я бывал во многих местах, где собирались трансвеститы. С ними всегда было интересно и весело, даже если вы не собирались с ними спать. Бурно — тот вообще там пропадал, а я мог терпеть это только в маленьких дозах.

В Гамбурге тех лет пышно цвела преступность. Гангстерские элементы, которыми всегда кишмя кишит клуб-ленд, нанимали бандитов, чтобы те устанавливали угодные им порядки. Полиция же не вмешивалась в эти дела, рассуждая так: пусть гангстеры убивают друг друга, лишь бы не трогали «простых граждан». Все швейцары и вышибалы носили револьверы на плечевой перевязи под куртками. Это я узнал из разговора с одним владельцем клуба, с которым успел подружиться.

«Удивляюсь, как этот маленький человечек умудряется поддерживать порядок. У него росту, наверное, два вершка, не больше.» «Не волнуйся, — сказал мой друг. — У него есть кое-что вот тут», — он похлопал себя по плечу. Потом он подозвал этого человека. Коротышка подошел. «Покажи ему своею пушку.» Тот подозрительно покосился на меня. «Не бойся, это свой.» Человек сунул руку под куртку и вытащил пистолет такого огромного размера, что я ахнул. В его крошечных руках он был похож на пушку. Это был самозарядный пистолет 45-го калибра. Такие есть в американской армии. Этой штукой можно снести башку, если стрелять в упор. Или проделать дырку в теле величиной с тарелку. Хорошо иметь при себе такое средство убеждения. «А как смотрит на это полиция? — спросил я. — Там, откуда я приехал, такие вещи запрещены законом.» «Полиция не суется в наши джунгли. Здесь мы хозяева. А полиция только помогает иногда, если кто-то выходит за рамки. В этот бизнес вложено много денег, и продолжает вкладываться. А те, кто это делают, не желают, чтобы их вклады оказались в опасности. Они знают нужных людей. Нужные люди знают полицию. Все очень четко продумано.»

Несмотря на все это, или наоборот, благодаря всему этому, район Санкт-Паули — Репербан — Гроссе Фрайхайт был вполне безопасный. Если вы приходили разлечься и занимались только своим делом, ни во что не вмешиваясь, то могли чувствовать себя в полной безопасности. Относительно, конечно. Во всяком случае, в нынешнем Лондоне куда опаснее, чем в тогдашнем Гамбурге.

Вот в такие времена и в такой обстановке очутились ливерпульские группы. Они много пили, глотали много таблеток и работали до рассвета, играя свою музыку, которая стала музыкой всего мира. Долгие часы соперничества с Сеньорами, Пейсмейкерами, Кинг Сайз Тэйлором, Доминоз и Большой Тройкой сослужили Битлам добрую службу. Чтобы выдержать эту гонку, им приходилось выкладываться и постоянно искать новые пути. Другие группы начали бег раньше, они имели фору. БИТЛЗ сначала поравнялись с ними, затем включили максимальную скорость и всех перегнали. Они стали группой N1. Остальные признали их превосходство.

Выходки и чудачества Битлов далеко не всегда приходились по вкусу немцам, многие из которых еще помнили минувшую войну и чувствительно реагировали, когда кто-то задевал их национальную гордость. Война закончилась 15 лет назад, но крайне ранимое тевтонское самолюбие еще давало о себе знать. Впрочем, немцы были разные. Были и такие, кто был рад забыть мрачные времена, когда был «один народ, один рейх, один фюрер».

Леннон не давал им этого забыть. Он орал: «Зиг хайль!» со сцены «Кайзеркеллера», вскидывая руку в нацистском приветствии и обзывал публику «проклятыми нацистами». Ему доставляло удовольствие дразнить немцев, напоминая им о мрачном прошлом. Хотя, при этом шуме и гаме, который стоял в зале, мало кто его слышал. А если кто и слышал, то, наверное, не верил своим немецким ушам. Но все равно в такие моменты я всегда боялся, как бы чего не вышло.

Взрывоопасные ситуации возникали и без провокации со стороны Битлов. Иногда в клуб являлись толпы гангстеров и посылали на сцену дюжины ящиков с выпивкой. Если бы Битлы отказались от угощения, дела могли быть плохи. Этим типам ничего не стоило начать пальбу. А я хотел, чтобы ребята остались целыми и продолжали делать деньги.

Хотя я знал, что Леннону бесполезно делать замечания за его выходки, я все-таки иногда его бранил за сквернословие на сцене. Такие слова, как «shit», «fuck» и «piss» были частью обычного сценического лексикона БИТЛЗ.

Леннон пил не больше, чем все остальные обитатели тех мест. Бывало, правда, и он хватал лишку. Я видел его за кулисами в состоянии, близком к обморочному: голова низко опущена, слюна у рта, он что-то бормочет и тянется к очередному стакану. В такие моменты я думал: «Ну, этот парень теперь не выйдет на сцену». Но, клянусь всеми святыми, он выходил-таки, заводился и делал великую музыку. Крепкий парень.

Вообще удивительно, как Битлы не превратились в отчаянных алкоголиков. Кто-нибудь из публики, желая выразить свое восхищение, всегда рвался к сцене, хватал Битлов за щиколотки, угощал шампанским. Пьяницы-энтузиасты выносили даже целые ящики с пивом или шампанским и с грохотом ставили их на сцену. «Тринкен, тринкен!» — орали пьяные благодетели и, шатаясь, шли на свои места.

Ребята открывали бутылки любым предметом, который оказывался под рукой: гитарой, ножом или с помощью «усилка». Я видел, как Леннон открывал пивные бутылки зубами. Видя это, я всякий раз морщился. Я думал: ну, сейчас он выплюнет кучу зубов. Но этого никогда не случалось. Однажды вечером толпа в «Кайзеркеллере» никак не могла дождаться, когда начнется музыка. Какой-то пьяный немец кинулся к сцене, просунул голову за занавес и заорал: «Мек шоу, мек шоу!» Но он выбрал неподходящий день: Леннон набрался пива и был в агрессивном расположении духа. Немец кричал, что привел с собой важных гостей и они не могут ждать так долго. Не услышав в ответ лакейского «Яволь, майн херр!», немец распалился и стал ругаться. Леннон не выдержал и крикнул: «Убери прочь свою толстую харю!» Тот не унимался. Тогда Леннон размахнулся и ударил его носком сапога в лицо. Пухлое тело немца, описав дугу, удалилось в том направлении, откуда появилось.

БИТЛЗ начали, как обычно, будто ничего не произошло. Кажется, Пол пел «It's Now Or Never» («Теперь или никогда»). Оскорбленный немец взял эти слова своим боевым кличем. Он решил объявить тотальную войну Битлам вообще и Джону Леннону в частности. Он бросился в лобовую атаку. Леннон видел его потное лицо, искаженное ненавистью. Еще один прицельный удар — и фриц отлетел к публике.

Вскоре я увидел его рядом с Кошмидером. Размахивая руками и вытирая кровь с лица, он жаловался ему на Леннона. Бруно подошел ко мне. Я вступился за Джона. «Ребята имеют право защищаться. Мы здесь не в детском саду», — сказал я. Бруно пришлось согласиться.

Но далеко не всегда с ним было легко ладить. Я уже говорил, что он быстро полюбил Битлов и, подобно Эпстайну, стал их слишком опекать и даже ревновать (не будем осуждать Бруно, он был далеко не единственным в этом смысле).

Владельцы гамбургских клубов всегда включали в текст своих контрактов с группами примерно такую «защитную» статью: «Артисты не должны без письменного согласия администрации появляться в местах общественного развлечения в пределах 25 миль от упомянутого здесь места развлечения в течение 30 недель до, во время и после истечения срока настоящего соглашения…» Изложено все по-тевтонски четко, ясно. Сковывает, как железные оковы.

После работы, а иногда даже и в перерывах («паузерах») Битлы шли в клуб «Топ Тен», тут же неподалеку, за углом. Он принадлежал высокому, красивому, деликатному немцу по имени Петер Экхорн. Он был настоящим другом Битлов. Они шли туда не только чтобы увидеть Тони Шеридана, отличного певца и гитариста. Они высоко ставили Тони. Можно даже сказать, что он был их кумиром. Они признавались, что многому научились от него. Битлы не подозревали, что герр Штайнер, переводчик Бруно, служил также его осведомителем. Ему было поручено следить за БИТЛЗ и докладывать, если они будут ходить в другие клубы этого района. Когда Штайнер прибежал к Бруно и донес, что видел его драгоценных Битлов в «Топ Тене» Бруно рассвирепел и сотряс воздух тяжелыми немецкими ругательствами. Ему не нравилась дружба Битлов с Шериданом, потому что Тони покинул «Кайзеркеллер» и увел за собой своих фанов.

Вопреки недовольству Кошмидера, ребята продолжали ходить в «Топ Тен» и в другие заведения. Они не желали интерпретировать все положения контракта буквально. А герр Бруно делал именно так. Он жил по закону контракта. А ребята жили по закону жизни: принимали ее такой, какой она была, и толковали ее законы так, как подсказывало сердце.

Кошмидер особенно приставал к Дерри. Дерри был первоклассным певцом. Публика любила его за то, что он никогда не сачковал, а всегда выкладывался до предела, не жалея себя. Грешно было жаловаться на него. А Бруно дошел до того, что требовал его возвращения на сцену, когда Дерри, спев свою партию, шел к бару выпить пива. «Вы должны быть на сцене вместе с остальными, герр Дерри!» — говорил Бруно. «О да, я знаю. Я вернусь через минуту, только выпью пива с друзьями. Не волнуйтесь.» «Я не волнуюсь. Но в вашем контракте, герр Дерри, ясно указаны все паузы. Вернитесь на сцену.» Иногда Дерри возвращался, иногда — нет. В последнем случае Бруно злился, смешно подпрыгивая, ходил туда-сюда, а герр Штайнер нервно потирал руки и бегал за ним следом. Уморительная сцена!

Как вы уже поняли, Бруно был из тех людей, кого надо либо принимать такими, какие они есть, либо отойти в сторонку и, сплюнув, оставить в покое. Иногда он бывал замечательным человеком, иногда — сволочью. Как и все мы.

Ливерпульские группы не желали быть автоматами. Не из того теста они были сделаны. В крови у них не было подобострастия. Пришло время, и Сеньоры решили: хватит. Обе стороны поняли, что лучше будет расстаться. Ребята ушли из «Кайзеркеллера». Они хотели устроиться где-нибудь в другом клубе, но контракт запрещал им это. Какое-то время они жили на подачки друзей и знакомых дамочек с улицы. Они пытались выяснить возможность работы в клубах Дании и Швеции, но тогда ничего из этого не вышло. Наконец, потеряв всякую надежду, они плюнули и вернулись домой — без гроша в кармане, разочарованные, но умудренные большим жизненным опытом.

Теперь Кошмидеру нужна была новая группа для выступления в паре с БИТЛЗ.