Проснулась я уже в лучах яркого майского солнца, потоком лившихся из окна. На мгновение мне даже почудилось, будто я у себя в спальне в Висконсине, где окно смотрело на восток и каждое утро я просыпалась с рассветом. Но тут же я увидела постель ослепительной белизны, темную старинную мебель, опустевшую подушку рядом с собой.
— Джулиан? — окликнула я, сев на кровати.
Ответа не последовало.
Я огляделась в поисках записки. Прежде чем уехать в Нью-Йорк, Джулиан непременно должен был оставить мне послание. «Сладких снов, любимая!» — было выведено витиеватым наклонным почерком на листочке, что минувшей ночью остался лежать на пухлой пуховой подушке в гостевой комнате. Естественно, провести ночь в его объятиях, даже при всей их целомудренности, показалось мне намного лучше.
Я осмотрела всю постель, так ничего и не обнаружив, и уже стала понемногу поддаваться беспричинной ярости, когда решила глянуть на прикроватной тумбочке. Да, там он и оказался — сложенный листок бумаги нежно-бежеватого цвета экрю. Схватив его, я откинулась обратно на подушку — из листка при этом мне на колени выпал комплект автомобильных ключей. Вероятно, от «Рейндж Ровера».
«Милая моя девочка, твое грозное похрапывание разбудило меня ни свет ни заря, так что я имел удачную возможность как нельзя вовремя отправиться на Манхэттен. Будь как дома, все здесь твое. Вернусь как можно скорее. XX».
Ну, он за это поплатится!
Я вскочила с кровати, вмиг зарядившись энергией, заглянула в ванную. Комнатка, явно новая, оказалась простой и белой, тоже вовсю залитой утренним светом. Вдоль одной стены располагалась большая ванна, отдельно стояла душевая кабинка. Джулиан перенес в спальню мой так и не открытый чемоданчик и сумку от ноутбука. Тут же достав дорожную косметичку, я почистила зубы, после чего еще долго нежилась под горячим душем.
Собираясь впопыхах, я не особо задумывалась о гардеробе, и теперь удрученно хмурилась, разглядывая содержимое чемодана: три майки, один свитер, любимые трикотажные штаны, двое трусов и четыре пары носков. Мне или требовалось отправиться за покупками, или поручить Джулиану привезти кое-какую одежду из моего дома.
Определенно, шопинг был предпочтительнее.
Одевшись, я спустилась вниз и приготовила себе на кухне тарелку хлопьев. На мраморной столешнице Джулиан оставил мне еще одну записку с паролем от домашнего компьютера и кодом охранной сигнализации дома. В конце было приписано: «Уже скучаю по тебе».
Прихватив с собой хлопья, я отправилась в библиотеку, включила компьютер и, пока он загружался, задумчиво их пережевывала. Я собиралась известить родителей о том, что произошло, не дожидаясь, пока они позвонят мне на работу и устроят панику. Вот только с чего начать? «Дорогие мама и папа! Меня только что вышибли из „Стерлинг Бейтс“ за торговлю закрытой информацией. А сейчас я уехала в Коннектикут сожительствовать с Джулианом Лоуренсом. Удачного всем дня! С любовью, Кейт». Ага, то-то они обрадуются!
В итоге мне удалось все же состряпать нечто похожее на правду, и я переключилась на более насущный вопрос: исследовать свои покупательские возможности в радиусе тридцати миль от Лайма. Прежде чем уехать, я подошла к телефону и позвонила Джулиану на сотовый.
Он тут же ответил:
— Доброе утро, дорогая. Хорошо выспалась?
— Я просто хочу, чтобы ты знал: ты поплатишься, дорого поплатишься за свое ехидство насчет храпа.
— Ты издавала прелестнейшие легкие всхрапывания. Совершенно чарующие!
— Не старайся, не поможет.
Джулиан весело рассмеялся.
— И вот что я решила сделать вечером, — продолжала я. — Я собираюсь тебя соблазнить.
— Неужто? В самом деле?
— И тебе не отвертеться, Лоуренс. Никаких шансов.
— Думаешь, не выйдет?
— Потому что, во-первых, я готова душу заложить, что больше ни одной ночи не проведу в твоей постели, не занимаясь с тобой любовью. Я понимаю, ты уверен, что вполне способен передо мной устоять…
— Потому что у меня за плечами школа суровой армейской дисциплины, моя радость, и я научился выносить совершенно невероятные физические муки…
— …но даже ты не сможешь выстоять перед тем, что я для тебя нынче припасла…
— …что вовсе не означает, будто я не переживаю за тебя еще острей…
— …потому что я намерена обследовать языком каждую клеточку твоего тела, каждую его манящую частичку, пока ты не взмолишься о пощаде…
Я сделала паузу, ожидая произведенного эффекта, однако Джулиан молчал. Наконец в трубке послышалось сдавленное:
— Продолжай.
— Нет. По зрелом размышлении, остальное я решила предоставить твоему воображению. Так что спеши домой, — и повесила трубку.
Для девушки с потерпевшей крушение карьерой и едва не парализующей сексуальной неудовлетворенностью не придумать ничего лучше шопинг-терапии.
Когда я зарулила на парковку перед ближайшим приличным центром распродаж, мне пришло в голову, что едва ли человек, только что потерявший работу, станет подобным образом разбрасываться деньгами, но я тут же отмахнулась от этой мысли. За последние три года я скопила приличные деньги, откладывая нетронутыми бонусы и всячески снижая расходы. Так почему бы и не немного растрясти свои сбережения в целях вполне заслуженного катарсиса? Эта мысль занесла меня сперва в магазин сети J. Crew, а потом на волне самовосполнения попранной справедливости погнала дальше. Я купила себе шорты и несколько топиков, пару сарафанов и сандалии, одежду для пробежек и купальник-бикини, а также потрясающий гарнитур кружевного белья, от которого у Джулиана наверняка глаза на лоб вылезут.
И лишь когда я вошла в его дом, набрала код сигнализации и оглядела впечатляющую кучу трофеев, настроение у меня стало стремительно портиться.
Оставив пакеты в холле, я прошла в библиотеку и села перед компьютером. Комната выходила окнами на север — наверное, выбрана была специально, чтобы книги не выцветали от солнца, — и в ней было холодно, немного сумеречно, тихо и умиротворенно. Большой, заложенный дровами камин обещал уютные зимние вечера. Все здесь настолько перекликалось с натурой Джулиана, что я почти даже ощущала его присутствие.
Кликнув мышкой, я вывела компьютер из спящего режима. От родителей ответа пока не было: они проверяли электронную почту обычно раз в день, — однако имелось сообщение не от кого иного, как от Брук: «Консьерж сказал, к тебе нынче заходил какой-то парень, не назвался. Будь осторожна, детка, похоже, у тебя неприятности. Кто его знает. Чмоки, Б.».
От ее слов у меня аж холодок по загривку пробежал. Остановится ли Алисия на том, что меня просто уволят, или же привлечет к делу Комиссию по ценным бумагам? Боже мой! А вдруг меня арестуют? Мои пальцы уже зависли над клавиатурой, готовые набрать Джулиану какое-нибудь дикое безумное послание, но я все же взяла себя в руки. Ведь электронную почту запросто можно отследить. А что, если они собирают сведения и на Джулиана, зная о нашем с ним романе?
Я расслабленно откинулась на спинку кресла, уставившись в потолок. Может, Чарли что-нибудь для меня раздобыл? Где ж его номер?.. Наверное, в сумке от ноутбука. Поднявшись в спальню Джулиана, я нашла сумку рядом с комодом. Расстегнула молнию. На самом верху и впрямь лежал листок с контактами «Стерлинг Бейтс», а под ним — книжка из интернет-магазина, доставленная прямо перед моим отъездом.
Только, как я заметила, она была вовсе не с «Амазона». Судя по упаковке, несомненно, книга, однако логотип «Амазона» отсутствовал. «Книжный магазин „Ловец жемчуга“, Нью-Порт, Род-Айленд», — значилось на пакете. Может, посылку отправил сам книготорговец, а не «Амазон»? Я порой нажимала «заказать», не особо вчитываясь в попутную информацию.
Пожав плечами, я распечатала упаковку.
Должно быть, вышла ошибка: книга была мне совершенно незнакома. Она уже явно была в употреблении и казалась несколько старомодно оформленной, хотя и находилась во вполне хорошем состоянии. Судя по всему, историческая. Я покрутила ее в руках, прочитала название:
«И погасли лампады: Джулиан Эшфорд и „Утраченное поколение“. 1892–1918. Ричард Г. Холландер».
Ниже помещалось сепийное фото широкоплечего молодого мужчины в форме офицера британской армии, сурово глядящего прямо на меня.
Причем с лицом Джулиана Лоуренса.
Вероятно, его двоюродный дедушка — тут же мелькнуло в голове. Или еще кто-то из родни. Фамильное сходство было уж очень явственным. Может статься, Джулиан по скромности сам же мне эту книгу и послал, постеснявшись лично хвастаться знаменитым родственником, однако желая посвятить меня в историю своей семьи.
Внезапно поледеневшими пальцами я раскрыла книгу, стараясь не обращать внимания на пронзительный звон в ушах, и прочитала на внутреннем клапане суперобложки:
«Из всех трагических потерь Первой мировой войны ни одна так не потрясла британскую нацию, как гибель достопочтенного сэра, капитана Джулиана Лоуренса Спенсера Эшфорда — единственного сына члена кабинета министров от партии либералов, близкого друга лорда Асквита, виконта Честертона, — произошедшая во время ночного рейда на Западном фронте в марте 1916 года. В этом юноше в полной мере воплотились все достоинства, что по тем временам так ценились английской общественностью: поистине замечательная наружность, блестящая учеба в Итоне и Кембридже, свидетельствуемая множеством призов и наград, выдающиеся спортивные достижения. А неоднократно проявленный им героизм на бранном поле сделался легендой задолго до того, как гибель Эшфорда была подтверждена официальным рапортом (тело Джулиана, однако, так и не было доставлено на родину). Довольно скоро после этого трагического события в газете „Таймс“ его скорбящая невеста, будущая писательница и поборница мира Флоренс Гамильтон опубликовала стихотворение Джулиана Эшфорда „За морем“, которое впоследствии, на протяжении десятков лет, заучивало наизусть не одно поколение британских школьников.
Кем же был Джулиан Эшфорд и почему гибель этого молодого человека и его сверстников представляется столь существенной потерей для всей Британии? В своем новаторском исследовании, ставшем возможным благодаря беспрецедентному доступу к бумагам как самого Эшфорда, так и мисс Гамильтон, д-р Холландер в попытке проанализировать значимость этого урона для нации исследует жизнь Дж. Эшфорда, его связи с современниками, его военный архив, а также цепь событий, приведших к его кончине на поле битвы. Что бы могло измениться сегодня в жизни Англии и всего мира, останься он жив? И как бы могли остальные поэты-„окопники“ — лучшие представители золотого века британского героизма и отваги — изменить мрачный ход истории двадцатого века?
Д-р Ричард Г. Холландер, почетный профессор истории Гарвардского университета, опубликовал множество книг и статей на тему о Первой мировой войне и ее широких последствиях…»
Я закрыла книгу и осторожно положила на кровать.
«Большей частью мы жили в Лондоне, отец много занимался политикой», — тут же припомнилось мне.
«А потом я пошел в армию… На тот момент мне представлялось это вполне естественным. Дух приключений, волнение крови…»
«Нет, не в Ираке. Это было уже после моей службы».
И этот шрам на руке… И тот выскочивший на тротуар незнакомец, выкрикнувший, точно безумный: «Ей-богу, Эшфорд!»
«Тело его, однако, так и не было доставлено на родину».
Почувствовав, что все мое тело охватывает дрожь, я поднялась и заходила по комнате, стараясь рассуждать хладнокровно. Несомненно, этому существовало логическое объяснение. Капитан Джулиан Эшфорд погиб на Западном фронте в 1916 году. Это и раньше было мне известно как одна из мелких исторических подробностей, которые узнаешь в старших классах и вскоре благополучно забываешь. Если не ошибаюсь, стихотворение «За морем» входило в программу выпускного экзамена по литературе. «Найти общие черты и различия с Dulce et Decorum Est». Так что, конечно же — естественно! — я никак не могла провести минувшую ночь в объятиях его создателя! Это же просто смешно и нелепо!
Еще может, с его потрясающим внучатым племянником, но уж точно не с ним.
Мало того, утром у нас случился еще и своего рода «секс по телефону». Боже!
Беспорядочно блуждающий в попытке отвлечься взгляд наткнулся на листок из блокнота, оставшийся лежать возле кровати, куда я откинула послание, прочитав поутру. Даже отсюда, с нескольких футов, я различала изящную черную вязь почерка Джулиана. Его весьма необычного почерка… Который вполне можно было бы назвать анахроничным…
Я медленно приблизилась к записке, подняла с пола. Потом села на кровать, взяла в руки книгу профессора Холландера и пролистнула, добравшись до вкладки с фотографиями в середине. Я старалась не рассматривать глядящие с фото лица. Мне и правда не очень-то было интересно, как выглядела эта Флоренс Гамильтон. Наверняка была красивой. В книге оказалось по меньшей мере два десятка белых глянцевых страниц с иллюстрациями: с портретами, фотоснимками, газетными вырезками. Со всевозможными осязаемыми осколками жизни известного человека.
И наконец, на последней странице я обнаружила то, что рассчитывала увидеть: копию письма. Мой взгляд тут же упал на подпись к иллюстрации: «Послание, отправленное Эшфордом леди Честертон 25 марта 1916 года перед выходом в ночной рейд. Последнее известное письмо Эшфорда».
У меня задрожали пальцы, да так, что я с трудом смогла устойчиво удержать блокнотный листок рядом с книжной страницей. Я внимательно переводила взгляд с одного послания на другое, сопоставляя торопливый почерк оставленной мне записки и ровные строчки письма к леди Честертон.
Сперва я даже вздохнула с облегчением. Оба почерка казались похожими, однако не идентичными. Строчки, выведенные рукой постарше, были менее изящными и даже грубоватыми в сравнении с письмом двадцатилетнего корреспондента.
И все-таки чем дольше я на них смотрела, тем беспокойнее мне становилось. У обоих образцов был одинаковый нажим, одинаковые росчерки, одинаковая легкость. И оба имели одинаковый наклон — какой-то непривычный и не совсем правильный.
Как будто начертавшие эти послания оба были левши.
А отдельные буквы — «F», «Y», заглавная «I» — выглядели просто идентичными.
Словно тот, кто оставил мне записку, являлся этакой взрослой версией того юноши из книги.
Или, может, некто двадцать лет своей жизни писал левой рукой, а вовсе не осваивал этот навык после, скажем, серьезного повреждения правой.
Выронив книгу и записку, я понеслась в ванную, где меня жутким образом вывернуло в унитаз.