Спустя два часа я заехала на парковку перед отелем «Лайм Инн» и была весьма удивлена, обнаружив ее совершенно пустой. Там не оказалось ни зеленого «Мазерати», ни каких-либо других авто.

Я выбралась из «Рейндж Ровера»; в черном шифоновом платье, которым разжилась нынче в аутлете «Сакс», я чувствовала себя не в своей тарелке. Волосы у меня были распущены по плечам — еще одно совершенно непривычное ощущение, поскольку обычно, куда-то отправляясь, я скручивала их резинкой у затылка. Теперь же лишь несколько прядей были убраны от лица изящной серебряной заколкой.

Я прошла к парадному входу и толкнула дверь отеля. Передо мной развернулся темный, подсвеченный лишь свечами холл — только у самых окон еще теплился быстро гаснущий свет дня. Я чувствовала себя точно в кроличьем садке: со всех сторон виднелись двери, коридоры, открывающиеся из них комнаты; в воздухе витал неназойливый запах древесного дымка.

За стойкой замаячил метрдотель.

— Здравствуйте, — негромко обратилась я к нему. — У меня встреча с мистером Лоуренсом. Он уже приехал?

— Добрый вечер, мисс Уилсон. Его еще нет, но позвольте я вас провожу?

Я проследовала с ним через холл, затем мы свернули налево, в ресторан. Оглядевшись по сторонам, я не заметила ни одного занятого столика. Между тем метрдотель провел меня в небольшую, обшитую деревянными панелями комнату слева от зала. Там, перед камином с пляшущими в нем языками пламени стоял единственный столик.

— Не угодно присесть? — предложил метрдотель.

Я покорно опустилась на предложенный им стул, от неловкости не зная, что сказать.

— Бокал шампанского?

— Пожалуй, да, благодарю вас, — кивнула я, и метрдотель поспешно удалился.

Не успела я собраться с мыслями, как он уже вернулся, держа в руке подносик с двумя бокалами, исходившими мелкими пузырьками.

Джулиан приехал минут через десять. Приблизился он настолько тихо, что я заслышала его появление лишь за мгновение до того, как теплые ладони легли мне на плечи, и Джулиан склонил голову, чтобы поцеловать меня в ту точку, где ключица сходится с горлом.

— Я опасался, ты кипишь от ярости.

Я коротко усмехнулась.

— Нет, не киплю. Уже перекипела. — Я накрыла ладонь Джулиана своей и повернулась взглянуть на него. — Да ты весь при параде! — с невольным укором воскликнула я при виде его смокинга, накрахмаленной до хруста белой сорочке и свежевыбритого лица, сияющего в отблесках пламени.

Улыбнувшись, Джулиан пожал плечами:

— Нашел минутку привести себя в порядок. Прости, что припозднился, дорогая. Мне так много о чем надо было позаботиться. — Он поднял мою руку и поцеловал. — Бог мой, у меня нет слов. Как же ты обворожительна! Не очень-то честно с твоей стороны, моя радость, ведь я за весь этот ужасный нескончаемый день просто исстрадался по тебе.

— Хорошая попытка, Эшфорд.

От глубокого вздоха плечи у него приподнялись и опали.

— Послушай, может, нам стоит сперва обо всем поговорить? Развеять атмосферу?

Я открыла было рот, чтобы выдать какую-нибудь вежливую отповедь, но вовремя поняла, что это будет ошибкой.

— Да, пожалуй, что стоит.

Потянувшись за своим стулом, Джулиан подставил его к моему.

— Родная, — заговорил он, усаживаясь рядом, — когда ты утром позвонила мне из Ньюпорта, я повел себя как болван. Прости меня за это. Я в это время как раз сидел с Джеффом и Дэниелом, пытаясь переварить весь масштаб произошедшего, и был далеко не в лучшем расположении духа. — Он взял в ладони мои руки, приковав к ним взгляд. — Видишь ли, все это достаточно ново для меня.

— «Все это»?

Джулиан поднял взгляд.

— То, что ты вошла в мою жизнь. Что я обязан теперь заботиться о тебе, защищать…

— Джулиан, я взрослая женщина, а не твой первенец.

Он невесело усмехнулся.

— Ты, наверное, мнишь меня этаким жутким викторианским чудищем, стремящимся тебя всячески подавить, подмять под себя.

— Нет, конечно же, нет. — Я погладила большим пальцем его кисть. — Но я считаю, что ты по-любому живешь в своем собственном мире, и… и чаще всего это просто замечательно, чудесно. И ты вовсе не господствуешь надо мной, не пытаешься мною управлять — просто заботишься обо мне. Это, разумеется, огромная разница. Существенная разница…

— Спасибо, милая, — с жаром сказал он. — Спасибо, что ты это понимаешь.

— Погоди, это не все, — воздела я ладонь. — Я понимаю, ты привык поступать, как сам считаешь нужным, привык распоряжаться людьми, говорить, что им делать, но ты не вправе так вести себя со мной. И ты никогда не станешь переходить эту границу между защитой и управлением. И не станешь принимать решения, которые касаются непосредственно меня — типа подачи этой жалобы, — предварительно не поставив меня в известность.

— Хорошо, согласен. Но разве не этого же самого я просил от тебя сегодня утром?

— Ну, не совсем. В смысле, я ведь всего-то прокатилась до Ньюпорта.

— Не пытайся извернуться. Ты собиралась заехать в тот книжный магазин — а это куда серьезнее.

— Честно говоря, мне в голову не приходило, что в этом есть какой-то риск. Если б я знала, то непременно сперва спросила бы тебя об этом. Послушай, если это так для тебя важно, обещаю на будущее тебе отзваниваться, прежде чем куда-либо поехать. И буду почаще «отмечаться», чтобы у тебя не было повода для тревог.

Я опустила взгляд на его руки, и неожиданно в голове нарисовалось эротическое видение: я вспомнила, как эти вот пальцы ласкали меня прошлой ночью, проникая в каждый сокровенный уголок, со страстной пытливостью изучая мое тело…

— Кейт?

— М-м… Да, я в следующий раз обязательно тебе позвоню. Обещаю.

— Я очень это ценю, дорогая. Я не часто стану от тебя отлучаться, но когда буду вынужден… Милая, ты для меня такое сокровище, что я не могу не тревожиться за тебя. Я…

Тут явился официант, неся перед собой две маленькие чашки с супом. Джулиан тут же предупредительно поднялся и, пока человек расставлял на столе тарелки, вернул на место свой стул.

Когда официант наконец удалился, Джулиан поднял бокал с шампанским и чокнулся со мной.

— Ну что, теперь все в порядке?

Я поднесла бокал к губам и внимательно посмотрела на Джулиана.

— Знаешь, меньше всего на свете мне хочется тратить время на то, чтобы сердиться на тебя. Просто надо признать, что мы выходцы из разных миров, и относиться к этому с уважением. Хорошо?

Джулиан улыбнулся.

— Надеюсь, мне это вполне удастся. В твоем мире я уже прожил большую часть своей взрослой жизни. Так что я имею представление, чего от меня ожидают как от современного мужчины.

Я попробовала суп. «Крабовый», — мигом доложил рот мозгу, однако информация тут же, как в данный момент ничего не значащая, отрикошетировала прочь.

— Джулиан, я вовсе не хочу, чтобы ты как-то себя менял. Я просто… Надеюсь, ты отдаешь себе отчет, что я собой представляю. Я ведь не… — Сосредоточившись на одной мысли, я завертела ложкой в супе, пока в центре не образовалась крохотная воронка. — Я совсем не похожа на тех девушек, на которых ты заглядывался в свое время…

— О боже! Мы снова говорим о Флоре Гамильтон?

— Джулиан, не стоит ради меня как-то преуменьшать ее значение. — Я слегка кашлянула, настраивая свой голос на беспристрастный тон. — Я поняла, когда читала про твой последний отпуск…

Джулиан отложил ложку.

— Ч-чертова книга, — яростно процедил он. — Да, давай-ка немедленно проясним эту мелкую несуразицу, раз уж она настолько тебя удручает.

— В этом нет нужды, Джулиан. Я понимаю, она была твоя первая любовь… Просто меня это несколько страшит, только и всего… — Воронка в супе заметно углубилась, обнажая на дне крохотные кусочки крабового мяса и лука.

— Кейт, выслушай меня. Я никогда не любил Флору. Не любил по-настоящему. Наши матери дружили между собой, и мы все детство провели вместе — она, ее брат и я. Мы все были довольно близки. Всем нам было совершенно очевидно, что родители рассчитывают нас однажды поженить, и мы частенько перешучивались на эту тему. Но, насколько я помню, я больше времени проводил с Артуром, нежели с ней. С ним вместе мы ходили в школу. Он был мне хорошим другом.

Я подняла глаза, встретившись с ним взглядом.

— Ну да, рассказывай. Все было гораздо интереснее. Видела я ваш снимок в Хенли: ее рука в твоей руке, и ты прямо пожираешь ее взглядом.

— Кажется, ты говорила, что тебя это не волнует.

— Я не говорила, что не волнует. Я сказала, что ты не обязан давать мне какие-то объяснения.

— Ну так вот, тем не менее. Флора была очень симпатичной и очень кокетливой девушкой. Возможно, в какой-то момент своей мятущейся юности я даже ею увлекся. Запал на нее, как это именуется ныне. Пока я учился в университете, мы все время переписывались. Она была из той породы молодых особ, что мнят себя совершенно оригинальными личностями, непохожими на прочих девушек. Она стала увлекаться то одним течением, то другим: то воодушевилась суфражизмом, через месяц уже втянулась в социализм. В какой-то момент даже исполнилась великих планов поступить в один из женских колледжей в Кембридже — только вдруг обнаружила, что штудировать для этого греческий и латынь для нее уже явно чересчур.

— Греческий? — ахнула я. — Вам что, требовалось знать греческий, чтобы поступить в колледж?

Джулиан лишь небрежно отмахнулся.

— Как бы то ни было, в первый год войны она прониклась просто неистовым патриотизмом, который всячески демонстрировала, когда я отбывал на фронт, даже поступила во вспомогательную службу медсестер и все такое прочее, а спустя некоторое время как гром среди ясного неба вдруг сделалась радикальной пацифисткой. В переписке мы на этой почве стали ссориться, и, когда я приехал домой в свой последний отпуск, она настояла на том, чтобы мы встретились, и я провел несколько дней с ее семейством в Хемпшире.

Джулиан отпил шампанского и машинально поставил свой бокал, как положено, у заостренного кончика ножа. Крошечные пузырьки поднимались длинными, гипнотически покачивающимися, изящными струйками. Некоторое время он молча наблюдал за ними, потом наконец продолжил рассказ.

— Мы чуть ли не всю ночь проговорили, проспорили, пока я уже не выдохся морально и физически. В раздражении я бросил что-то резкое, уже не помню что — и Флора вдруг кинулась мне на шею, умоляя ее простить и так далее. И неожиданно для себя я обнаружил, что мы целуемся. Я попытался, естественно, тут же положить этому конец, но она все говорила и говорила о своей якобы любви ко мне. Может быть, мне следовало проявить большую категоричность и отвергнуть ее как-то более недвусмысленно… — Голос ненадолго затих. Джулиан поднял взгляд, встретившись с моими глазами. — Наутро я уехал, твердо решив никогда больше с ней не встречаться, и был немало удивлен, когда спустя два дня, вернувшись в место расквартирования части, получил от нее письмо. Флора обладала поистине уникальной способностью интерпретировать происходящее на свой вкус! Я написал ей решительный ответ, в самой что ни на есть джентльменской манере объяснив ей, что все было совсем не так, как ей это представилось. Сразу она не ответила, а потом…

— Это было примерно тогда, когда ты отправился в свой последний рейд?

— Да. Впоследствии я с превеликим изумлением узнал, как удалось ей в свою пользу обработать этот сомнительный и хлипкий материал. Ее военные мемуары были просто чудовищной фальсификацией. Надеюсь, у тебя не входит в планы все это читать? Разумеется, они принесли ей немалую славу, а мне, собственно говоря, не причинили ни малейшего вреда. К тому же Флора потеряла в войне брата — не прошло и года после моей мнимой гибели. Предположительно его разнесло германским снарядом. Это был ужасный для нее удар, они ведь были весьма близки. Так что с моей стороны было бы верхом неучтивости держать на нее какие-то обиды.

— Так ты никогда ее не любил?

— Дорогая, к тому моменту, как я отправился на фронт, Флора Гамильтон уже представляла собой все то, что меня больше всего отвращало. И если сравнивать… то мимолетное увлечение юности, что я некогда питал к ней, с теми чувствами, что я испытываю к тебе…

— Но ведь ты посвятил ей стихотворение.

— Ах да, — усмехнулся он, — стихотворение…

— Твоя немеркнущая слава поэта проистекает из… из любовного сонета к другой женщине, — произнесла я, тщетно пытаясь укрыть свое выражение лица за суповой ложкой.

— Вообще-то предполагается, что в этом стихотворении я обращался к Англии, провозглашая беззаветную любовь к своей стране и к британской короне как искупление за все зло войны, — медленно проговорил Джулиан.

процитировала я, глядя в суп. — Ты меня извини, но, по-моему, едва ли найдется человек, настолько исполненный патриотизма.

— Ты что, запомнила его наизусть? — поразился Джулиан.

— Я ж тебе говорила, что в старшем классе писала о нем эссе. — Я посмотрела ему в лицо и улыбнулась с легкой грустью. — Мне требовалось сравнить тебя с Уилфредом Оуэном.

— Ну и каким же я вышел в твоей оценке?

— Думаю, я все же отдала первенство Оуэну, — призналась я. — Твое «За морем» показалось мне слишком сентиментальным в сравнении с его надрывно-клокочущим творением. Однако ты создал его в первой половине войны, еще до Соммы, а Оуэн написал уже в конце. В этом, видишь ли, и был ключевой момент моей работы… — Голос мой ненадолго затих. — Но понравилось мне все-таки больше твое стихотворение. Оно показалось мне более оптимистичным, полным надежды, более спасительным, что ли, особенно этот момент в конце о всепобеждающей вечности. Несчастный оуэнский стих просто вызывает жалость. В нем нет никакой отдушины, ничего, способного смягчить удар. Там совершенно не на что надеяться.

— Ну, война сама по себе была жестокой и отвратительной, — в задумчивости молвил Джулиан, — независимо от того, видел ты в ней некую высшую цель или же нет.

— А ты видел эту цель?

— Наверное, да, — не сразу, хорошенько взвесив ответ, сказал Джулиан. — Отчасти потому, что я выполнял свой долг: не столько по отношению к моей стране, сколько к тем людям, которыми командовал. А отчасти потому, что я был в ту пору еще бестолковым, совсем молодым дурачком, только сорвавшимся с университетской скамьи и радовавшимся тому, как был великолепен в своей новенькой офицерской униформе. В мою натуру это привносило какие-то жесткие, первобытные черты. Оторвавшись от строгой культуры, определявшей всю мою прежнюю жизнь, с ее мелочными правилами приличия, со всевозможным лицемерием и притворством, я очутился в грубом мире, где порой неделями приходилось обходиться без мытья. С ночными подъемами, постоянными рейдами, восстановлением разорванных проводов и так далее.

— И тебе не было страшно? Тебя не ужасало все это?

— Страшно было, естественно. Особенно при артобстреле. Он более всего взвинчивал нервы, этот нескончаемый, жуткий вой снарядов. И безжалостные снайперы, что в любую минуту могли поймать тебя в прицел. Но видишь ли, я все же оказался одним из тех счастливчиков, которым более или менее удавалось перед этим устоять.

— Не думаю, что готова в это поверить. Я просто не представляю, как это могло не действовать на тебя.

Джулиан задумчиво провел пальцем по ножке бокала.

— Послушай, я ведь не говорил, что это на меня совсем не действовало. Я просто глубоко этим не проникался. Не знаю почему. Может, оттого, что я ни разу не участвовал в крупных боевых действиях, только в этих чертовых рейдах да патрулях. А может, потому, что я всю жизнь охотился на оленей и стрелял дичь. И у меня не было ни малейших иллюзий насчет того, что случается, когда стреляют из ружья и попадают в цель. Или, может, все уже просто перекрылось тем, что произошло впоследствии… В самом деле, Кейт, чего ты ожидаешь? Чтобы я сказал, что ношу в себе глубокую душевную рану и ты должна ее исцелить? — произнес он с нарочитой, даже дразнящей легкостью, однако я уловила в его голосе еле заметную предостерегающую нотку.

Не сильно впечатленная его словами, я подалась вперед:

— Тогда почему ты писал стихи, если тебе не требовалось избавить душу от переживаний?

— Кейт, тогда все писали стихи. Понимаешь, мое формальное образование большей частью состояло из заучивания бесконечных отрывков поэзии, прозы и иных текстов. Я мог бы играючи процитировать тебе любую строчку Мильтона, к примеру. Или Вергилия на латыни. Или обширный фрагмент из шекспировского «Генриха V». «Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом!..» — и так далее. Так что более-менее предсказуемо, что, очутившись в самой гуще событий захватившей всю Европу войны, и я, и мои приятели-офицеры, до глубины охваченные безысходной тоской, испещряли свои записные книжки всевозможной банальной дребеденью. — Он умолк, чтобы допить шампанское, причем сделал это с нехарактерной для него жадностью и повертел опустевший бокал между большим и указательным пальцами. — Полагаю, в моем случае писание стихов было скорее способом оградить разум от царившей повсюду мерзости войны.

— И ты обратился к далекой возлюбленной.

— Да, что верно, то верно. Однако те слова подходят скорее тебе, нежели ей. Вспоминая их, я думаю именно о тебе.

— Сейчас — возможно, но ведь не в 1916-м. — Покончив наконец с супом, я положила ложку на тарелку. — Так если это была не Флоренс, кто же тогда она?

— Она?

— Ну, та, с которой ты переспал во время войны.

— Послушай, — достаточно резко ответил Джулиан, — разве мы не договаривались не трогать эту тему? Я не стану задавать тебе неловких вопросов насчет твоих прежних любовников, а ты не будешь расспрашивать меня.

— Извини, — сухо отозвалась я.

Тут лицо его потрясенно оцепенело.

— Господи, милая, я не то имел в виду. Все, что было до сегодняшнего вечера, уже неважно. Иди ко мне… Не стесняйся, мы здесь одни. — И протянув ко мне руки, Джулиан сам усадил меня к себе на колени. — Провалиться мне на этом месте, дорогая. Это было так грубо с моей стороны. Грубо, неучтиво и совершенно невоспитанно. Прости меня! Милая, не обижайся, прошу тебя. Если бы ты знала, как я боготворю тебя, как…

— Как раз это я и имела в виду, говоря о себе, — с горечью произнесла я. — В глубине души ты хочешь встретить девушку такого типа, что привык видеть возле себя. Аристократку, с безупречными манерами, благовоспитанную и… целомудренную…

— Эти девицы пусты и ветрены. Одна лишь никчемная мишура, без малейшего проблеска истинной незаурядности. В них нет ни капли подлинного целомудрия, истинного благородства и величия — твоего благородства, Кейт.

— Благородства? — Я резко повернула голову, наткнувшись щекой на его остро выступающий воротничок. — Я из Висконсина, Джулиан. И мой папа — всего лишь страховой агент. Во мне нет нисколечки голубых кровей!

— Любовь моя, мне дела нет до твоих кровей. Видит бог, для меня это давно уже неважно. Говоря о благородстве, я имел в виду лишь твою душу, твое сердце.

— Как ты можешь это знать?

Он горячо прижался губами к моей макушке.

— Просто знаю.

— Скажи мне одну вещь, — заговорила я после некоторого молчания, когда от близости его тела во мне воцарилось достаточно умиротворенное состояние, — если тебе не неприятен мой вопрос. Если это не нарушает нашего соглашения о «чистой доске». Почему только одна? При том, что тебе не отказала бы любая?

— Ты определенно переоцениваешь мои способности обольстителя, Кейт.

Я даже фыркнула.

— Джулиан, твоя сила обольщения могла бы зажечь огнями весь Манхэттен, случись там снова авария в энергосистеме. Уж ты мне поверь!

— Ты судишь обо мне предвзято, моя радость.

— Ну, это своего рода круговой, замыкающийся на себе аргумент. Что ни говори, я необъективна вследствие твоей же силы обольщения. Однако ты уходишь от вопроса. Хотя ты вовсе не обязан мне на него отвечать.

— Я все же отвечу, — молвил Джулиан, обхватив пальцами мою кисть. — Во-первых, в те времена для неоперившегося еще юноши вроде меня, только со студенческой скамьи, это был не такой уж и простой вопрос. Видишь ли, найти дам, готовых на любовную связь, было не так-то легко. Да и разнообразия в таких любительницах не наблюдалось. А во-вторых… Ты что-нибудь читала о моем отце?

— О лорде Честертоне? Немного. Знаю, что он занимался политикой. Был одним из выдающихся представителей Викторианской эпохи.

Джулиан улыбнулся.

— Да, большей частью политикой. Понимаешь, они с матушкой поженились по любви, что в те времена в принципе не было явлением таким уж неслыханным, однако в высшем свете было совершенно не принято.

— О я очень рада за тебя.

— Да, в сравнении с некоторыми иными семьями мы были по-настоящему счастливы. И в тот день, когда мне исполнилось четырнадцать, мой отец — вместо того чтобы, как папаши нескольких моих друзей, взять с собой в бордель ради определенных знаний, — так вот, отец усадил меня в кабинете для долгого обстоятельного разговора и взял с меня обещание, что я не обольщу ни одной женщины, если не сделаю ее своей женой. Потому что, по воле провидения, встретив однажды мою матушку посреди одного благословенного июньского ливня, он ужасно пожалел, что некогда делал подобное.

— Надо же, — даже сглотнула я. — Прелестнее истории мне не доводилось слышать.

— Вот почему, — продолжил Джулиан, словно не слыша меня, и я начала догадываться, что все это было частью некой заготовленной заранее речи, — я и предложил тебе, Кейт, встретиться сегодня здесь.

Он осторожно выскользнул из-под меня, усадив меня на стул, и опустился передо мной на одно колено.

Дальнейшие его слова едва достигали моего слуха, как будто доносились из самого конца длинного и узкого тоннеля. «Не брякнись только в обморок», — приказала я себе.

Джулиан взял мои ладони своими и бархатным чарующим голосом торжественно произнес:

— Вот почему я прошу тебя, любимая, оказать великую честь принять предложение этой смиренной руки и назвать ее благодарного обладателя своим мужем. Ты выйдешь за меня замуж, Кейт?

Я крепко зажмурила глаза, потому что при виде Джулиана, этого дивно красивого мужчины, способного разбить не одно сердце, который сейчас преклонил предо мной колено и просил моей руки в такой трогательно-нелепой манере, как уже, наверно, сотню лет ни один мужчина не делал предложение ни одной женщине, — при виде его по моим жилам с ошеломляющей силой ударил адреналин. Я не знала, что сказать или сделать. Сама того не ожидая, я соскользнула со стула, оказавшись на коленях возле него.

— О Джулиан, ты не должен этого делать! Поднимись. Не вставай передо мной на колени. Это мне надо быть на коленях…

— Только скажи «да», Кейт. Скажи «да» — и я встану. Скажи «да»!

— Ну хорошо, да. Да! Но ты вовсе не должен этого делать. Ты не…

Больше я ничего не смогла произнести, потому что Джулиан порывисто встал, потянув меня с собой, и, подняв меня на руки, запечатлел на моих губах крепкий, напитанный шампанским поцелуй.

— Спасибо, Кейт, — сказал он наконец, опуская меня на пол. — Ты сделала меня счастливейшим из людей.

Позднее он отвез меня на «Рейндж Ровере» к себе, по-прежнему немного сконфуженный и ошалелый от счастья, и отвел меня наверх, в свою спальню, сияющую свечами и благоухающую розами.

Войдя, я в изумлении оторопела.

— Когда ты успел все это сделать?

Джулиан обхватил меня сзади.

— Хозяин отеля — мой хороший друг.

— Судя по всему, ты заранее знал, что со мной дело верное.

— Я на это очень надеялся. Ведь прежде ты как будто не выказывала насчет этого особого сопротивления.

— Ну, я опасалась, что в конце концов ты заговоришь об этом… — Я развернулась в его объятиях, оказавшись к нему лицом. — Тебе правда не следовало этого делать, Джулиан. Я же тебе говорила, я и так падшая женщина.

— Ничего подобного, любимая. И каждый миг, что я провел в твоих объятиях за две минувшие ночи, я жаждал сделать все, как полагается. Кейт, милая, ты должна понять, я ни за что и никогда не привел бы тебя сюда и не стал бы обольщать, если б не имел в отношении тебя самые благородные намерения. — Джулиан улыбнулся. — Я ведь обещал это отцу, не правда ли? И коль скоро ты согласна стать моей и готова взять меня в мужья, я просто не могу больше ждать, чтобы, деля с тобою ложе, по крайней мере не условиться о нашем браке.

— Понимаю. Ты хочешь, чтобы я сделала из тебя честного мужчину.

— Только если ты согласна взять меня в мужья, — без тени улыбки повторил Джулиан. — Я знаю, тебе это кажется слишком скоропалительным. И я прекрасно понимаю, что далеко не просто принять все это… Кто я такой и все, что с этим связано…

— На самом деле как раз это беспокоит меня меньше всего.

— Что же тогда тебя тревожит? — нахмурился он.

— Что ты безоглядно кидаешься в женитьбу, не узнав меня как следует. Что эта твоя безумная влюбленность…

— Безумная влюбленность, — повторил Джулиан, привлекая меня к своей груди, и со спокойной уверенностью заговорил, прильнув губами к моим волосам: — Кейт, право слово, ты же все прекрасно понимаешь. Я давно уже знал — знал с самого начала, — что мы на редкость подходим друг другу. Неужели ты этого не чувствуешь? Как будто между нами изначально сама собой возникла полная гармония. Это помимо моей «безумной влюбленности», Кейт, и моей неодолимой тяги к тебе, и желания увлечь тебя в постель и заставить вскрикивать снова и снова, исторгая бесподобные первобытные стоны…

— Джулиан, что ты говоришь…

— Разве ты не чувствуешь того же? Возможно, мне не хватает красноречия, чтобы это выразить, но ты несомненно понимаешь, что я хочу сказать. Что мы как никто чувствуем друг друга. И поэтому в силу простой, прямолинейной логики должны принадлежать именно друг другу, а не кому другому.

— Я тоже это чувствую.

— Слава богу! Мне страшно было подумать, что все это время я пребывал в плену какой-то иллюзии. Вот, а раз так, у меня для тебя кое-что есть…

Он опустил руку в карман и извлек оттуда маленькую коробочку.

— О нет, только не это! — невольно воскликнула я. — Когда ты только успел выбрать кольцо?

— На Лайм-стрит, в самом центре городка, есть изумительный ювелир. Лучше, чем любой его коллега на Манхэттене.

— Вот же невезуха! — хмыкнула я.

— Так что я заранее с ним созвонился, описал, что я хочу, и он оставил для меня несколько вариантов. Разумеется, если тебе не понравится, завтра можем туда съездить поменять. Я попытался выбрать на твой вкус. Что-нибудь скромное и изящное. — И Джулиан открыл коробочку.

Охваченная нехорошим предчувствием, я готова была увидеть в ней нечто монструозное, эдак в десять каратов, однако обнаружила лишь тоненькую полоску бриллиантов в платиновой оправе, с тремя чуть более крупными камушками в центре.

— Ах! — невольно вздохнула я. — Это же просто совершенство!

— Слава богу. Ты не представляешь… — Джулиан вынул кольцо из коробочки, надел мне на дрожащий палец и накрыл мою кисть ладонью. — Я знал, что тебе не понравится что-то вычурное и крикливое, но по крайней мере камни тут без малейшего изъяна…

— Перестань, это неважно. Оно просто идеально! — Я подняла ладонь, чтобы погладить Джулиана по щеке, и тут же бриллиантики на моем пальце поймали свет, сверкнув непривычным блеском. — Ты изумительный мужчина, Джулиан! Ты же мог скупить для меня целый магазин…

— Было такое желание.

— …но вместо этого ты выбрал именно то, что мне бы хотелось. Оно само совершенство, и мне оно очень нравится. И я выйду за тебя замуж, Джулиан. Конечно, выйду… Но лишь с одним условием, — добавила я, когда его губы оказались всего в одном дыхании от моих.

Он замер, издав какой-то нечленораздельный звук.

— Я должен был это предвидеть, — простонал он. — Все шло слишком уж хорошо.

— Всего одно условие: шесть месяцев. Мы выждем шесть месяцев, прежде чем назначим дату свадьбы.

— Целых шесть месяцев? Прежде чем назначим дату? — недоуменно переспросил он.

— Потому что это и впрямь чересчур скороспело, и ты сам это понимаешь. Мне нужны эти полгода, чтобы разобраться в собственной жизни, в своей карьере и всем прочем, поэтому я не хочу просто взять и раствориться, сделавшись твоей женой. В смысле, женой Джулиана Лоуренса — а это совсем не то же самое, что быть просто твоей женой, Кейт Эшфорд. — Это новое имя прозвучало так красиво и естественно, что у меня даже возникло ощущение, будто я слышала его прежде.

Несколько мгновений Джулиан изучающе смотрел на меня, напряженно раздумывая. Со всех сторон на его лице вспыхивали отблески мерцающих свечей.

— Что ж, я согласен. Я понимаю, что ты имеешь в виду.

— А еще мне нужны эти шесть месяцев, чтобы окончательно увериться, что я действительно тебе нужна. И если до Рождества твои чувства ко мне не переменятся, мы начнем строить какие-то планы. Если же нет, — продолжала я, — я смогу это понять, Джулиан Эшфорд. Поэтому не надо хранить благородство и пытаться делать вид, что ты по-прежнему в меня влюблен. Тогда мы просто разойдемся с миром.

— Но по крайней мере все это время ты будешь носить мое кольцо? И мы будем считаться должным образом помолвленными?

— Да, если хочешь.

— «Если хочешь»! — В сердцах он вскинул руки у меня за головой. — Прекрасная моя Кейт, любимая Кейт! Господи, ты такой благородный и верный человек! И так трогательно доверчивый. Я никогда не предам твое доверие, клянусь! Я буду защищать тебя, сражаться за тебя до самого моего последнего вздоха!

— Джулиан, на дворе две тысячи восьмой. Надеюсь, этого не предвидится.

— Послушай, дорогая, я дошел лишь до середины своей речи и крайне признателен тебе за то, как ты ей трепетно внимаешь.

Я обвила руками его талию:

— Прости. Продолжай, пожалуйста. Мне так нравится, когда ты что-то говоришь. Словно я очутилась вдруг в каком-нибудь романе Троллопа.

Он ласково потер мне скулы большими пальцами:

— Плутовка, ты ведь смеешься надо мной! И все же я действительно готов за тебя сражаться — такой уж я неисправимый старомодный парень.

— Я в этом не сомневаюсь.

— Я стану биться за тебя, Кейт. Я готов убить ради тебя. И умереть за тебя, если придется. Господи, шесть месяцев! — Он помотал головой. — Как будто еще какие-то полгода способны меня состарить! — Джулиан приблизил ко мне лицо, так что мы едва не соприкоснулись лбами, и произнес горячим, страстным шепотом: — Клянусь тебе, любимая, всем чем только можно клясться, в моем сердце ты — моя жена. Я ведь уже твой муж, разве ты этого не знаешь?

— Ну, если так тебе спокойнее, когда ты ночь за ночью мною полностью овладеваешь…

— Спокойнее.

Больше между нами не было никаких слов, по крайней мере связных. Лишь его страстные губы, руки, его склоняющееся надо мной, золотистое в сиянии свечей тело. Лишь единение тел и упоение экстаза и, наконец, жаркий клубок глубокого удовлетворенного сна.

Когда наутро я проснулась, Джулиан уже отбыл в Манхэттен, а на тумбочке с моей стороны стояла большая, обтянутая шелком шкатулка. Внутри оказалась поистине королевская россыпь драгоценностей: цепочки с бриллиантами, всевозможные браслеты, серьги, колечки, посверкивающие всеми цветами радуги. И записка, изящно начертанная черными чернилами на нежно-бежевом листке: «Потешь мой каприз».

Амьен

Ужасное видение захватило меня внезапно, вздыбившись прямо посреди глубокого мирного сна. Кошмар был все тем же, только на сей раз казался куда напряженнее и четче, ввергнув меня в крайнюю степень паники. Было полное ощущение настоящего конца света, сущего Армагеддона. И человек, к которому я взывала, никак не мог меня услышать и понять. Он лишь смущенно улыбался и, стоило мне заговорить громче и требовательнее, стал удаляться, все так же тихо улыбаясь, в кромешный мрак, настолько абсолютный, что, казалось, поглотит его навсегда.

— Остановись! — что есть мочи закричала я ему. — Стой! Вернись! Не покидай меня!

Кто-то мягко похлопал меня по руке, позвал по имени.

— Вернись! — снова завопила я. — Не оставляй меня!

— Кейт, Кейт! — Я почувствовала, как кто-то крепко схватил меня за руку. Зовущий голос раздавался у самого моего уха. Голос Джулиана.

Я резко села в постели, уткнувшись носом во что-то плотное.

— Джулиан! — воскликнула я, кинувшись ему на грудь. — Ты вернулся!

Однако все было совсем не так. Под моей щекой оказалась грубая шерстяная материя. И объятия его были холодными, совершенно формальными. Лицом я ощутила жесткий кожаный ремешок портупеи.

— Кейт, — забеспокоился он, — с вами действительно все хорошо?

О нет! Это не Джулиан. То есть Джулиан — но и не Джулиан. Не мой Джулиан!

Я стыдливо отстранилась от него. Свет вспыхнувшей было в душе надежды печально погас.

— Ох, простите бога ради… Мне привиделся кошмар.

— Как ваш нос? — спросил Джулиан, озабоченно глядя на мое лицо.

Я тронула пальцами нос. Чувствовалась не столько боль, сколько неприятное онемение.

— Думаю, с ним все в порядке. Я что, стукнулась им в вас? Простите. Который час?

— Семь утра.

— Боже мой, мне так неловко! Я вас разбудила. Я, наверно, подняла весь дом.

— Нет, я уже встал. У меня условлено несколько ранних встреч. Я как раз проходил мимо вашей комнаты и услышал… — Неловко кашлянув, он положил на ночной столик какой-то маленький предмет. — Ваш ключ. С вечера мне пришлось закрыть дверь снаружи, а потом не удалось просунуть его под дверью.

— Ох, похоже, я вчера просто провалилась в сон.

На его губах заиграла улыбка.

— Это моя вина. Продержал вас допоздна.

Типичная британская сдержанность! Мы говорили до двух часов ночи: о будущем, о прошлом, о войне и о политике, о литературе, о Мао Цзэдуне, об опере, о теракте одиннадцатого сентября и о многом другом, пока меня, должно быть, напрочь не сморило сном. Последнее смутное воспоминание о минувшей ночи — это как меня уложили в постель и как будто легонько поцеловали на прощание в лоб. Оглянувшись на ключ, оставленный на тумбочке, я увидела возле него аккуратным рядком выложенные шпильки.

— Вот что мне чрезвычайно нравится в вас как в мужчине из прошлого, — сказала я, убирая от лица растрепавшиеся волосы. — Исключительный джентльмен.

— Разве что, судя по всему, вызываю у вас ночные кошмары.

Форма, которую носил Джулиан, оставалась чистенькой и аккуратной, несмотря на общую потрепанность после долгих, нескончаемых дней минувшей зимы, проведенных в грязных окопах. В одной руке он вежливо удерживал свою офицерскую фуражку с козырьком. Я так и не успела привыкнуть к облику капитана Эшфорда, настоящего воина, обитателя траншей.

— Вы в самом деле хорошо себя чувствуете? — уже серьезно спросил Джулиан, положив на постель фуражку и тут же ее подхватив.

— О да, лучше. — Теперь, когда он отстранился, я почувствовала, что в комнате стало заметно свежо. Я натянула шерстяное одеяло повыше на плечи, выправив наружу распущенные волосы. — Только немного холодно.

— У вас огонь погас, — кивнул он на небольшую кованую решетку очага. — И растопки нет, чтобы подбросить. Я по пути пришлю к вам работницу — она должна была уже подойти.

— Спасибо. Я… А то я не сильна по части разведения огня.

— Ну да, в ваши дни на редкость бесполезное умение, — усмехнулся он. — В каждом доме, полагаю, центральное отопление.

— Почти везде. Скажите… а долго продлятся ваши нынешние совещания?

— Боюсь, целый день.

Обвернувшись по самые плечи одеялом, я поднялась с постели. Джулиан машинально отвернулся, уставившись в погасший камин.

— А потом? — спросила я, щелкнув выключателем электрической лампы. Она сперва как-то нерешительно заморгала и наконец засветилась.

— А потом я хотел… Может… если это не будет неудобно…

— Что неудобно?

Джулиан обернулся ко мне — в свете лампы стало видно, что он покраснел до корней волос.

— Может быть… я мог бы еще ненадолго увидеться с вами? — смущенно произнес он.

— Капитан Эшфорд, — почти шепотом ответила я, — я буду этому бесконечно рада.

— Мне о стольком еще хочется вас расспросить, — поспешно добавил Джулиан.

Я коснулась его руки.

— Я с удовольствием все вам расскажу.

— Вчера так любезно было с вашей стороны уделить мне столько времени и засидеться допоздна…

— И все же я так и не смогла вас убедить, верно?

— Разумеется, нет. — Джулиан лукаво улыбнулся. — Но когда я ушел, я кое-что придумал. Видите ли, попасть под обстрел — вообще вопрос удачи и выбора времени. Я просто перенесу запланированный выход в рейд на два пятнадцать. Надеюсь, на сей раз это удовлетворит ее величество Судьбу?

— А потом вас настигнет что-нибудь другое.

— Что-нибудь другое всегда может меня настичь.

Его крупная кисть неуверенно обхватила мою. Такие знакомые пальцы — сейчас непривычно загрубелые и мозолистые, — такие сильные, любимые…

— Как вы это выносите? Как выдерживаете это испытание? Все вы?

— Ну, об этом как-то не очень и задумываешься.

— Но как остальные, Джулиан? Те, кто вас любит? — Я стиснула его пальцы и тут же ощутила ответное пожатие. — Прошу вас, не отправляйтесь туда. Знаю, вам неприятно это слышать, потому что вы не можете пренебречь своим долгом. Я понимаю, правда понимаю, но ничего не могу с собой поделать. Я должна хотя бы попытаться вас удержать. Я могу лишь надеяться, что эта… корректировка по времени сохранит вас целым и невредимым. У самой меня нет ни единого шанса уберечь вас от той злополучной ночи. Но это очень важно.

— Почему? — удивленно спросил Джулиан. — Почему это так много для вас значит?

Я подняла ладонь, легко коснувшись пальцем уголка его рта.

— Разве можно увидеть вас, Джулиан, узнать вас ближе — и колебаться с ответом на этот вопрос?

Его губы чуть разомкнулись, и кожей я ощутила, как он порывисто выдохнул. Сжал пальцами мою кисть. Спиной я почувствовала, как другая его рука приподнялась до моей талии и тут же упала.

— Вы опоздаете на свою встречу, — напомнила я. — Но, вернувшись, загляните ко мне. В своем колчане я припасла для вас еще одну стрелу.

Склонив голову, Джулиан поцеловал мне руку.

— Я в вашем распоряжении, — сказал он и, надев фуражку, вышел из комнаты.