— Где-то я читал, что Париж правит Францией, — говорил сам себе Кеннет Морнингтон, стоя на платформе маленькой железнодорожной станции милях в семи от Фардля. — Хорошо бы и Лондону править Англией, хотя бы в смысле погоды.

Они с архидиаконом несколько раз писали друг другу и договорились, что Морнингтон приедет в фардльский приход на первое воскресенье своего отпуска. С утра в Лондоне ярко светило солнце, и Морнингтон предвкушал приятную прогулку, но стоило поезду миновать предместья, как погода поскучнела, а выходя из вагона, он ощутил первые редкие капли. Покидая станцию и глядя вслед уходящему поезду, Морнингтон уже поеживался под противным моросящим дождем. Пришлось поднять воротник. Хорошо хоть про дорогу он разузнал подробно.

— И почему это я всегда выхожу не вовремя? — рассуждал он сам с собой. — С чего мне взбрело в голову тащиться пешком? Доехал бы спокойно до Фардля, ну посидел бы час на станции, зато сухой. Похоже, все еще с Адама началось — закусил некстати, его и высадили не на той станции. А что делать? Напишу-ка я «Дневник человека, который всегда появлялся не вовремя», — думал он, сворачивая на тропинку. — Со времен Цезаря, например, ну, кесарева сечения. Как это там?..

Пусть твой демон,

Которому служил ты, подтвердит:

До срока из утробы материнской

Был вырезан Макдуф, а не рожден.

Точно, назову это дело «Современный Макдуф». А как бы он умер? Тоже не вовремя, конечно. Умер бы, не дождавшись, пока уйдет предшественник, и ангелам на его духовном пути пришлось бы возиться с двумя душами вместо одной.

Так и вижу заголовки: «Волнения на Небесах. Туристы не могут вернуться. Поезда в Рай переполнены. Беспорядки на станциях. Архангел Михаил вводит новые правила движения».

Станции… стадии . Смахивает на теософию. Выходит, я — теософ? Боже упаси . Господи, ну не могу же я тащиться семь миль вот под этим безобразием!

В некотором отдалении сквозь пелену дождя Морнингтон разглядел какой-то навес у дороги и припустил к нему чуть ли не бегом. Последний прыжок спас его от лишних двух-трех капель, но закончился посреди большой, не очень глубокой лужи, притаившейся в тени.

— А, черт! — в сердцах завопил он. — И зачем только создали этот мерзкий мир?

— Чтобы у звезд была сточная труба, — ответил ему голос из полумрака. — Другой вариант: чтобы знать Господа и славить Его вовеки.

Кеннет всмотрелся и заметил у задней стены сарая человека, удобно устроившегося на груде отесанных камней.

Кажется, он был ровесником Морнингтону, высок, худощав и с какой-то белой отметиной на колене. При ближайшем рассмотрении это оказался блокнот.

— Верно, — сказал Кеннет. — Хотя подождите… Это же не варианты, оба ответа… соразмерны? соименны? Какое тут слово нужно?

— Совокупны, созвучны, соприродны, согласны, сообразны, солидарны, — немедленно предложил незнакомец. — Впрочем, последнее слабовато.

— Да, вопрос не из простых, — ответил Кеннет. — Я вижу, вас он тоже интересует? Записываете для памяти?

— Нет, подбираю комментарии. Вот ваше «соименно» у меня не значится. Разрешите воспользоваться? — Он черкнул что-то в блокноте.

Кеннет присел рядом, заглянул в блокнот и спросил:

— Вам не кажется, что надо бы ввести меня в курс дела, объяснить сопутствующие обстоятельства?

— А что, «сопутствующий» тоже годится, — оживился его собеседник. — Сопутствующий…

И вот, сопутствующий смысл проходит

Сквозь рукописи о прекрасной розе, -

Так… Роза — Персия — Хафиз — Исфаган… Нет, «роза» — это, пожалуй, слишком просто… А вот так:

И вот, сопутствующий смысл струится

Сквозь рукопись о мире, что нам мнится.

— Ну уж нет, — запротестовал Морнингтон. — «Мнится» — помилуйте! Лучше что-нибудь посовременнее.

Бессилие сопутствующих смыслов

Отяжеляет наши манускрипты!

Лучше современность, чем пошлость.

— Согласен, — сказал незнакомец, — но надо стремиться к своему предназначенью, каким бы пошлым и мелким оно ни казалось. «Могу ли я считать весь мир подвластным хотенью самой малой части мира?»

Он собирался продолжать, но Кеннет неожиданно возопил, барабаня пятками по земле:

— Вот оно! Вот!

«О ужас тьмы! О пламени Король!» Я уж и надеяться перестал, что хоть одна живая душа в мире помнит Джорджа Чэпмена!

Незнакомец схватил Кеннета за руку.

— А помните?.. — спросил он и, помавая свободной рукой, начал декламировать. Морнингтон присоединился к нему на первых же словах:

Поют копыта твоего коня

И высекают свет в земной ночи,

Глагола жар по миру рассыпая…

Следующие десять минут беседы превратились в сплошной дуэт. Наконец, Кеннет со вздохом произнес:

Я долго жил, но видел лишь одно…

Нет, пока я не умер, скажите — что вы там писали?

Его собеседник взял блокнот и прочитал:

Так сердцу одному даны два счастья:.

Сладчайший отдых и тягчайший труд!

В глубинах совершенного покоя

Освобожденья от своих страстей

Достигнем, лишь трудясь и совершая…

Сменяют настроения друг друга,

Не дай покоя сердца им задеть.

Коль хочешь размышлять, пусть в душу снидет

Торжественно-печальный лад молчанья.

Так праздность и усердие находят

В пожившем сердце новое единство.

— Да, — пробормотал Кеннет, — да. Пошловато, но довольно красиво.

— Недостатки или скорее глупости видны невооруженным глазом, — сказал незнакомец. — Но, по-моему, мне удалось воспроизвести изящный дамский стиль.

— Печатать собираетесь? — серьезно спросил Кеннет, потому что теперь они говорили о важных вещах, не о чепухе.

Незнакомец встал.

— Да, — ответил он, — Но кроме автора да вот вас теперь, об этом никто не знает.

— Почему? — не понял Морнингтон.

— Сейчас поймете. Стоит мне назвать себя, и вы сразу увидите, в какой я западне. Позвольте представиться: Обри Дункан Перегрин Мария де Лайл д'Этранж, герцог Северного Йоркшира, маркиз Крейгмуллена и Плессинга, граф, виконт, князь Святой Римской империи, Рыцарь Меча и Плащаницы и еще куча всяких глупостей.

Морнингтон прикусил губу.

— Да, — произнес он наконец, — понимаю. Заниматься поэзией при этом трудновато.

— Трудновато? — вскричал герцог, виконт и князь. — Да просто невозможно!

— Так уж и невозможно? — скептически переспросил Кеннет. — Вполне можете печатать. Зато ни один критик не рискнет похвалить, это точно.

— Да не в критиках дело, — отвечал герцог. — Дело в людях, с которыми я буду общаться. Знаете? «Тот самый, который написал пару книжек. Не бог весть что, но это он сам написал. Вечно ходит и цитирует…» Понимаете, они ведь хотят увидеть меня, Обри Дункана Перегрина. Не стану же я спрашивать у епископа, что он думает о моей писанине, да и ему не собираюсь сообщать свое мнение о его опусах. А что может сказать мой кузен граф о Ситвеллах?.

— Да, видимо, вы правы, — сказал Морнингтон.

Некоторое время они разглядывали друг друга. Потом герцог широко улыбнулся.

— Как глупо, — сказал он. — Я действительно люблю поэзию и действительно думаю, что некоторые мои стихи не так уж плохи. Жаль только, я не могу спокойно прожить и нескольких дней где-нибудь в укромном местечке…

— Инкогнито? — спросил Морнингтон. — Вряд ли это поможет.

— Слушайте, — оживился герцог, — вы куда, собственно, направляетесь? Может, завернете ко мне, погостите хоть несколько дней?

— Я обещал провести выходные с настоятелем в Фардле. — Морнингтон с сожалением покачал головой.

— Ну хорошо, это выходные. А потом? — настаивал герцог. — Ну бога ради, что вам стоит заехать, поговорить со мной о Чэпмене и Бландене? Пойдемте сейчас, здесь рядом, потом я отвезу вас в Фардль, а в понедельник с утра приеду и заберу обратно.

На это Кеннет согласился. Они только договорились, что герцог заберет его прямо отсюда, из сарая, и уже через полчаса весело катили в машине по дороге в Фардль. Миновав поворот дороги неподалеку от уединенного коттеджа на земле Калли, их машина обогнала другую, и Морнингтон автоматически отметил два знакомых лица — Грегори Персиммонса и Адриана Рекстоу. Конечно, он удивился, но не особенно. Именно в этот момент они с герцогом ожесточенно спорили о достоинствах и недостатках нового стихотворного размера, предпочитаемого неким поэтом-лауреатом, и дорожная встреча едва ли запала Кеннету в память.

По приезде выяснилось, что герцог, хоть и неблизко, но знаком с архидиаконом. Более тесным их отношениям не могла не помешать принадлежность герцога к римско-католической церкви, если, конечно, одержимость поэзией позволяла ему принадлежать еще хоть к чему-то. Тем не менее он пообещал прийти к завтраку в понедельник и, быстро откланявшись, исчез.

— Ай-ай-ай, я же совсем забыл про Бетсби! — спохватился архидиакон, когда автомобиль скрылся из вида. — Надо же, какая досада! Вряд ли они с герцогом найдут общий язык.

Бетсби просто спятил на Единении, у него даже план готов — само собой, замечательный, если бы только кто-нибудь посмотрел на него так же, как он.

— Мне кажется, это можно сказать и о герцоге, — улыбнулся Морнингтон.

— Да, но только потому, что герцог принадлежит к католической церкви, давно и хорошо организованной, — сказал архидиакон. — Ему легче положиться на богоданную мудрость организации, чем допустить богоданную мудрость в человеке. Организация, кстати, может верить в себя и ждать сколько угодно, человеку этого не дано. Бетсби, например, боится не дождаться.

Так и получилось, что в придачу к завтраку Морнингтона накормили Единением по Бетсби. План был невероятно сложен и, насколько мог понять Кеннет, основывался на объединении всех верующих противников коммунизма и сторонников демократических выборов, как единственно здравого метода правления. Архидиакон при этом заметил, что разработка проекта католической конституции, без сомнения, куда увлекательней тенниса, на который его пригласили сегодня.

— И ведь знают, что я не умею играть, — » — добавил он жалобно. — Ну, теперь вы приехали, я вполне могу отказаться.

— А зачем вам вообще туда идти? — поинтересовался Кеннет.

— Хотел посмотреть настоящий поединок, — улыбнулся архидиакон. — В детстве я питал к подобным вещам романтическую любовь, но это было слишком давно.

За ленчем они так углубились в католическую конституцию, что когда Бетсби отправился, наконец, в детский христианский крикетный клуб, Кеннет легко и просто перешел к «Христианству и Лиге Наций». Правда, выйдя в сад, он с удивлением обнаружил, что архидиакон умудрился зацепиться за что-то в разговоре и опять свернул на недостающий абзац в «Священных сосудах».

— Кто? — переспросил Морнингтон, услышав знакомое имя.

— Персиммонс, — ответил архидиакон. — Интересно, он имеет какое-нибудь отношение к вашему издательству?

Мне показалось, что я даже видел его в тот день, когда мы с вами беседовали.

— Постойте! — воскликнул Кеннет. — Если это тот, кто недавно приобрел усадьбу «Молли», или «Джолли», где-то в этих краях, то он не просто связан с издательством, он отец нашего Стивена. Да он и есть наше издательство. Живет он в этом Булли?

— Он живет в Калли, — сказал архидиакон. — Наверное, вы это имели в виду.

— Почему вы решили, — спросил Морнингтон, — что это он приказал убрать абзац?

— А мне сказал об этом сэр Джайлс, — сообщил архидиакон. — Кроме того, Персиммонс пытался купить у меня Грааль, а когда у него не получилось, ударил меня по голове и забрал его.

Кеннет недоверчиво посмотрел на священника, посмотрел на сад, потом перевел взгляд на церковь.

— Вроде бы я в своем уме, — пробормотал он. — Ас Другой стороны, чтобы отставной издатель огрел по голове архидиакона!..

Тогда архидиакон рассказал ему всю историю, кончая визитом в Калли. Морнингтон внимательно его выслушал, убедился в том, что история нелепа до полного изумления, и поверил в нее. Самое невероятное звено, упоминание о Граале, оказалось для него самым убедительным. Он смотрел на священный сосуд не сквозь античный и языческий фольклор, как сэр Джайлс, и не как архидиакон, сквозь мистический свет, по сравнению с которым здешнее, земное употребление чаши поистине ничтожно, но сквозь высокую поэзию и романтическую традицию. Ее живой отсвет так долго и так часто падал на идею Грааля, что и Теннисон, и Мэлори, и другие, более старые авторы, давным-давно познакомили Кеннета с этой чашей, и теперь отрицание ее существования было бы для него равносильно отрицанию самого себя. Но эти эмоциональные аргументы поддерживал еще один довод, интеллектуальный. Как редактор и обозреватель, он должен был учитывать высокую репутацию сэра Джайлса. Десятки подобострастных статей доказывали это. Таким образом, о реальности Грааля свидетельствовали и чувства, и разум. И все-таки… Грегори Персиммонс? Он поглядел на священника.

— Вы уверены? — спросил он. — А в полицию вы обращались?

— Нет, — отвечал архидиакон. — Если уж вы сомневаетесь, то она и подавно усомнится.

— Да не сомневаюсь я, — поторопился заверить Кеннет. — Просто не могу взять в толк, зачем Персиммонсу понадобился Грааль?

— Понятия не имею, — пожал плечами архидиакон. — Откровенно говоря, это и меня ставит в тупик. Почему человек так чего-то хочет? И зачем вообще нужен Грааль, если это Грааль, конечно. Ваш Персиммонс говорит, что он — коллекционер, но я-то вижу, что это не так.

Кеннет встал и начал прохаживаться по тропинке.

Несколько минут оба молчали. Потом архидиакон сказал:

— Ладно, оставим пока Грааль. Вы лучше скажите, как там у нас с Лигой Наций?

— Да, конечно, — все еще задумчиво ответил Морнингтон и сел на скамейку. — Стивен просто вцепился в вашу рукопись. Я прочел и хотел послать на рецензию, только вот не знал, кому лучше — теологу или политику. Сижу, размышляю, а он выдрал у меня рукопись и все приговаривал:

«Как, настоящий архидиакон? Самый что ни на есть правоверный? Берем, берем, еще как берем!» Он чуть ли не плясал с вашей папкой.

— Ну что ж, это радует, — сказал архидиакон. — Только я не понимаю, куда спешить.

— Стивен очень любит церковные книжки, я это и раньше замечал, — продолжал Кеннет. — Основное у нас, конечно, беллетристика, но стоит священнику что-нибудь сочинить, и он тут же берет. Наверное, ему стыдно за некоторые наши издания, хочется их чем-то уравновесить. Мы ведь издавали кучу оккультной литературы, и не просто оккультной, а всякие там черные мессы и тому подобное. Правда, это было до него, но он и себя считает виноватым, не иначе.

— А кто же это издавал? — полюбопытствовал архидиакон.

— Как кто? Старый Персиммонс. — Морнингтон вдруг замолчал, и они растерянно поглядели друг на друга. — А впрочем, чушь это все, всякие черные мессы и прочее! — воскликнул он.

— Совершенно с вами согласен, — задумчиво проговорил архидиакон, — но чушь эта, в конце концов, существует и способна задурить голову многим.

— Вы что же, в самом деле полагаете, — спросил Морнингтон, — что в наши дни лондонский издатель продал душу дьяволу, расписавшись в акте купли-продажи собственной кровью? Да будь я проклят, если поверю! Магией интересуется куча народа, но они ведь не мажутся жиром покойников и не скачут на новолуние в чем мать родила.

— Вот дался вам ваш лондонский издатель, — сказал архидиакон. — Если у него есть душа (а это вы признаете), он волен продать ее. Не обязательно дьяволу, можно и самому себе. А что такого? — Священник замолчал, задумавшись. — Да, теперь я вижу, надо бы мне попытаться вернуть этот потир. Существуют же какие-то нормы благопристойности, порядочность, в конце концов. Грааль, — если это Грааль, — голос архидиакона потеплел, — вовсе не предназначался для похотливых оргий сумасшедшего петуха.

— Ничего себе петух! — воскликнул Морнингтон. — Да если все это правда, он — самый настоящий стервятник!

— Не в орнитологии дело, — сказал священник. — Я вот думаю — что можно было бы предпринять уже сейчас?

Честное слово, я почти готов просто пойти и забрать его.

— А может, лучше мне сходить? — предложил Морнингтон. — Стивен все равно просил зайти, если я доберусь До Фардля. И еще я потолковал бы с Лайонелом Рекстоу. — Морнингтон говорил непривычно резко. — Знаете, западет в голову глупая мысль, и кроме нее ты больше ничего не видишь. Хотя, по-моему, вы все-таки ошибаетесь.

— Тогда зачем вам к нему ходить? — сказал архидиакон. — Если я сошел с ума…

— Я сказал: «ошибаетесь», — запротестовал Морнингтон.

— Тот, кто ошибается после удара по голове, и есть сумасшедший, — продолжал священник. — Так вот, если я и свихнулся, то разговор с Персиммонсом или даже с Рекстоу, кем бы он ни был, вряд ли добавит ясности.

Кеннет вкратце объяснил, кто такой Рекстоу и как он попал в усадьбу.

— Так что, видите, с этим коттеджем все очень благородно, — закончил он.

— Дорогой мой, — вздохнул архидиакон, — если бы вы с Персиммонсом пили чай и он отдал бы вам последнюю крошку, это ничего бы не доказывало. Просто эта крошка ему не нужна, а хочет он чего-то совсем другого.

Позже к вечеру, дойдя до коттеджа, Кеннет обнаружил, что Лайонел не разделяет точку зрения архидиакона. В отношении семейства Рекстоу Грегори Персиммонс был безупречен. Он предоставил им коттедж, он послал прислугу и освободил Барбару от хозяйственных хлопот; он часами возился с Адрианом и настолько увлек его моторами и машинами, что Адриан все чаще подумывал, а не пойти ли папе с мамой погулять, пока он играет с новым приятелем. Словом, Лайонел не видел смысла присоединяться, пусть даже ради сочувствия, к крестовому походу против своего благодетеля, тем более что и сам Морнингтон разрывался между сочувствием и скепсисом.

— В любом случае, — сказал Лайонел, — не понимаю, что я должен делать. Да любой, кто возьмется освободить меня от Адриана на полдня, может лупить по голове хоть архиепископа, я и слова не скажу.

— Ничего ты не должен, — отвечал Кеннет, — Я просто хотел обсудить с тобой эту историю.

— Слушай, — предложил Лайонел, — мы завтра приглашены в Калли на чай… Хочешь, я поговорю с ним?

Кеннет появился в Калли после полудня. Утром он побывал на службе и выслушал проповедь архидиакона на тему «Не пожелай дома ближнего своего». Отождествив «ближнего» с Господом, архидиакон упомянул о «стадах Моих на тысячах холмов», и вывел отсюда, что желать можно только дома Господня, а верней — самого Господа Бога. «Не Его творения, не Его проявления, не Его свойств, но Его Самого, — закончил он. — Вот чего мы должны желать, к чему стремиться, ибо только тут дозволительна и хороша любая жадность и любая страсть. Вся вселенная — дом Его, и сам ты — слуга Его, и тела наши — волы Его и ослы Его, и душа ближнего твоего — невеста Его. Только Его желай всем сердцем, разумом и волей. Восславим же Господа Всемогущего, и воздадим хвалу Отцу и Сыну и Святому Духу!»

Паства рылась в карманах, искала мелочь.

Кеннет застал на террасе в Калли Грегори Персиммонса, сэра Джайлса и все семейство Рекстоу. Хозяин весьма любезно встретил одного из своих давних сотрудников. Кеннет, правда, не обратил на это особого внимания. Проходя вслед за служанкой через зал на террасу, он заметил древнюю чашу, очень похожую на ту, которую описывал архидиакон. Она открыто стояла на полке возле садовой двери. Кеннет растерялся. Не мог же Персиммонс выставлять на всеобщее обозрение свои воровские трофеи! Либо священник ошибался, либо Персиммонс того и добивается, чтобы все сочли это невозможным.

«Нет такой идеи, — размышлял Кеннет, — чтобы наше сознание тут же не подобрало ей альтернативы. Ладно. Надо действовать».

— Как поживаете, мистер Персиммонс? — спросил он. — Надеюсь, вы простите, что я зашел к вам?

Разговор неторопливо вился вокруг весенних планов и книжного дела вообще. Изредка в нем возникали тихие заводи, и Адриан тут же нырял в них.

Как-то само собой Лайонел и Кеннет заговорили о правке, и сэр Джайлс, хранивший до сей минуты упорное молчание, вдруг оживился.

— Объясните-ка мне, — поинтересовался он, — гранки показывают посторонним?

— Скорее нет, — без особого пыла ответил Лайонел, следя за Адрианом. — Зависит от издателя.

— От беса, я бы сказал! — проворчал сэр Джайлс. — А вы что скажете, Персиммонс?

— Соглашусь, — ответил тот. — Пока они не ушли в печать, показывать их не стоит…

— Вот я и спрашиваю, — язвительно сказал сэр Джайлс, — с какой стати гранки моей книги давали всем, кому не лень, когда она еще не вышла из печати? Если виноват один из присутствующих, я хотел бы знать, кто именно.

— Тамалти, дорогой мой, это неважно, — пытался успокоить его Грегори. — Я же просил вас не вспоминать больше об этом.

— Что хочу, то и вспоминаю, — желчно проскрипел сэр Джайлс. — В конце концов, я имею право знать, с какой стати ненормальному попу показывают те места, которые я, например, собрался сократить. Что ж это, Персиммонс? Ходят всякие… архидиаконы!..

Несомненно, присутствие Барбары мешало сэру Джайлсу выражать свои чувства. Но Кеннет этого не понял. Сообразив, о чем идет речь, он подался вперед и произнес:

— Боюсь, это моя вина, сэр Джайлс. Ваши гранки архидиакону показал я. Мне очень жаль, если это повлекло какие-нибудь неудобства для вас, но я не так уж уверен, что гранки — сугубо приватный документ. Их дают для рекламы, например; бывают и другие надобности. Никто не оговаривал особую конфиденциальность вашей книги.

— Это верно, не оговаривал, — злобно глядя на Кеннета, сказал сэр Джайлс. — Мне и в голову не могло прийти, что гранки будет изучать целый синклит еще до того, как я их выверю.

— Хватит, хватит, Тамалти, — сказал Грегори. — Ну, случилась неприятность… Я уверен, Морнингтон первый не рад этой оплошности. Он немного иначе смотрит…

— Смотрит иначе? — огрызнулся сэр Джайлс. — Я бы сказал, вести себя не умеет.

Теперь уже взвился Кеннет.

— Не вижу никакой оплошности, — холодно произнес он. — Я имел полное право так поступить. О какой это неприятности вы сожалели, мистер Персиммонс? — Он повернулся лицом к хозяину, спиной — к сэру Джайлсу.

— Я? Сожалел? — поспешно удивился Грегори. — Тут не о чем говорить. Нелепая случайность, вот и все. Просто благодаря вашему излишнему усердию, дорогой Морнингтон, архидиакон теперь обвиняет меня в том, что у него украли потир, о котором писал сэр Джайлс. Естественно, я предпочел бы, чтобы он никогда не видел этих гранок. Надеюсь, вы согласитесь, что гранки — рабочий документ, не предназначенный для всеобщего обозрения.

— Вы же не читаете личных писем со ступеней собора! — добавил сэр Джайлс. — А тех, кто читает, я бы сажал в помойную яму.

— Ну, ну, Тамалти, вы уж слишком! — проговорил Персиммонс, глядя, как Кеннет в ярости ходит кругами вокруг стола. Барбара и Лайонел начали торопливо собираться. — Конечно, профессиональная этика предполагает конфиденциальность, но мы тут слишком строги. Знаете, Тамалти, нынешнее поколение на многое смотрит иначе. Они уже не так зажаты, не так догматичны, можно сказать.

— Не так порядочны, вы имеете в виду, — уточнил сэр Джайлс. — Однако это ваше дело, не мое. Вы ведь издатель.

— Не будем об этом говорить, — приятным голосом сказал Грегори.

— Нет, будем! — воскликнул Кеннет. — Что же получается? Можно обозвать меня лжецом, вором и еще бог знает кем только за то, что я сделал совершенно законную вещь, а потом простить — и все? Извините, Барбара, но я этого так не оставлю.

— Вы ничего не можете сделать, — ухмыльнулся сэр Джайлс. — Мы же простили вас, любезный, и дело с концом.

Кеннет топнул ногой.

— Это вы должны попросить прощения, — сказал он. — Сэр Джайлс, какая такая тайна скрыта в этой чертовой книге?

Барбара подошла к Морнингтону и ласково взяла его за руку.

— Кеннет, милый, успокойтесь, — тихо сказала она и повернулась к Грегори:

— Мистер Персиммонс, я не совсем понимаю, о чем речь, но нельзя ли обойтись без взаимных прощений? — Теперь она, мило улыбалась сэру Джайлсу. — Мне кажется, сэру Джайлсу приходилось прощать многим людям в самых разных странах, и нас он, честное слово, может пощадить.

Лайонел пришел на помощь жене.

— Кажется, здесь больше моей вины, — сказал он, — Гранки-то были у меня, а про этот невыправленный экземпляр я совсем забыл. Браните меня, сэр Джайлс.

— Что там внутри конторы, это ваше дело, — не сдавался сэр Джайлс. — Но какой-то чужак, поп, да еще сумасшедший!..

— Этот сумасшедший поп… — начал Кеннет, но его тут же перебила Барбара.

— Да о чем вы толкуете? — воскликнула она. — Мистер Персиммонс, можете вы мне объяснить?

— Конечно, конечно, моя дорогая, — любезно проговорил Грегори. — Не только объяснить, но и показать. Адриан вот уже видел. Мы с ним играли сегодня утром. Речь идет об идентификации одного старого потира.

Он провел своих гостей в зал и остановился возле полки.

— Вот стоит потир. Он мой. Я приобрел его у одного грека, а ему он достался от предков, бежавших, когда турки пришли в Малую Азию. Чаша проделала путь из Эфеса в Смирну. Любопытный экземпляр, но не более того. Теперь о Граале. К несчастью, наш архидиакон прочел абзац, из-за которого мы тут повздорили, а потом случились сразу три события. Я поинтересовался, нет ли у него лишнего потира для одного моего приятеля; воры ограбили местную церковь; архидиакона стукнул по голове какой-то бродяга. Теперь он считает, что этот бродяга — я, а этот потир — как раз тот, что украли из его церкви. Это он говорит, что украли.

— Что значит «он говорит»? — спросил Лайонел.

— По правде сказать, никто из нас близко не знаком с архидиаконом, — сказал Грегори. — А ведь некоторые клирики не считают зазорным получить лишний пенни, продав какому-нибудь американскому миллионеру что-нибудь древнее. Власти почему-то этого не одобряют, и если вещица-другая исчезнет с помощью бродяги или злодея-соседа…

Все помолчали, потом Кеннет сказал:

— Если бы вы близко знали вашего соседа…

— Так ведь я и не спорю, дорогой мой, — подхватил Грегори. — Наверное, я несправедлив к нему. Но стоит ли ждать справедливости, если твой же приходской священник обвиняет тебя в грабеже на большой дороге? Не удивлюсь, если ко мне еще и полиция пожалует. Наверное, надо бы предложить ему этот потир взамен… потерянного, но, признаюсь, я все-таки не настолько христианин.

— А как же вы с ним играли нынче утром? — спросила Барбара и улыбнулась Адриану.

— А вот это наш секрет, правда, Адриан? — шутливо ответил Грегори. — Есть у нас такая секретная игра, так ведь, Адриан?

— Мы играем в скрытые картины, — серьезно сказал Адриан. — Только тебе, мамочка, про это не надо знать. Да? — спросил он Грегори.

— Конечно, — кивнул Персиммонс.

— Конечно, — повторил Адриан. — Это мои скрытные картины.

— Хорошо, хорошо, милый, — сказала Барбара. — Ну что же, мистер Персиммонс, нам пора. Спасибо вам за такой прелестный день. Это вашими заботами у нас так дивно складывается отпуск.

Сэр Джайлс уже успел удалиться, поэтому прощались без неловкой натянутости. Грегори задержал Морнингтона и сказал:

— Думаю, мне удастся уладить это дело. Тамалти уже отошел, а поначалу просто рассвирепел. Все рвался позвонить Стивену и добиться вашего увольнения.

— Чего добиться? — не поверил своим ушам Кеннет.

— Вы же знаете моего сына, — доверительно сообщил Грегори. — Кое-чему он научился, конечно, но характер… не мне вам говорить. Убедить его ничего не стоит, тем более такому авторитету, как сэр Джайлс.

— Да, имя известное, — согласился Кеннет, чувствуя, как его бросает то в жар, то в холод. Конечно, он знал своего шефа, тот был и слабоват, и трусоват, а увольнять людей в припадке истеричной ярости ему случалось и по меньшим поводам.

— Я не сомневаюсь, все обойдется, — говорил Грегори, внимательно глядя на редактора. — Если что-то пойдет не так, дайте мне знать. Вы мне нравитесь, Морнингтон, при случае замолвлю за вас словечко. И уймите архидиакона, вам же лучше будет.

Он помахал рукой и остался на веранде, а Кеннет, заметно расстроенный, медленно побрел к дому священника.