– Да ладно, Кайли, – умоляет Мэдисон Кортез во время класса искусства. – Ты самая лучшая художница из всех, кого я знаю. Я могу быть, кем ты захочешь – даже не знаю, ледяной феей? Снежной королевой? Оленем? Тебе же нравятся оленьи рога. – Она сверлит меня своими карими глазами, сияющими за толстыми локонами ее грубой каштановой челки.

Я пытаюсь улыбнуться, несмотря на пустоту, которую чувствую, зная, что мое время стремительно утекает прочь. Я могу только надеяться на тот факт, что с моим исчезновением мои друзья будут в безопасности.

– Просто я занята. У меня работа и...

– И Ной. Я знаю. Эй, а почему бы тебе не нарисовать Ноя для фрески? Две птицы, один камень. Сделай его хоть снеговиком, все равно.

От упоминания Ноя мне хочется кричать. Кир едва ли оставляет меня сегодня одну, ожидая снаружи, чтобы проводить с одного урока на другой. Он был близок к тому, чтобы схватить меня за локоть, чтобы тащить вперед, но остановился; однако его намерения ясны. Даже не думай о побеге, Сера. Не то, чтобы я планировала. Мне некуда идти, не к кому бежать.

Мэдисон щелкает пальцами.

– Кайли? Эээй? Фреска для танцев? Ты сделаешь ее? Пожалуйста, скажи «да». Я должна вычеркнуть ее из моего списка.

Все это происходит прямо во время урока. Обычно на рисовании тихо, но весь кабинет гудел, был неконтролируем и шумел. Мэдисон зациклена на танцах, но я знаю, о чем говорят все остальные: мистер Шоу мертв.

Зайдя в кабинет биологии сегодня утром, я увидела импровизированный храм, установленный за дверью: свечи, цветы и учебники были возложены для мистера Шоу. Мне стало тошно. Кир, который убил сотни людей, оплакивается? Когда он даже не умер? На протяжении всего дня мой гнев рос, пылая внутри как горячий уголь.

– Я стану твоей лучшей подругой... – попыталась Мэдисон.

Я вернулась обратно, слушая, как Мэдисон – глава комитета по зимним танцам, задавала свою рок-н-рольную атмосферу плохой девочки. Я бы определила ее как одну из тех детишек, которые курят марихуану на парковке и которые не стали бы искать смерти на школьных танцах. Но, полагаю, что даже после шестисот лет люди еще могут меня удивить.

Другая девушка, сидящая с нами за столом, застенчиво говорит:

– Она права, Кайли. Тебе стоит сделать фреску. Для твоей души было бы здорово сделать подобное в честь Солнцестояния.

Я не уверена, слышала ли я ее прежде, и я попыталась вспомнить ее имя. Энид? Эрика?

Она смотрит на меня несколько секунд, ее глаза обведены тонкой линией серебристого карандаша для глаз, выделяясь на ее темной коже. Это напоминает старинные очки в форме кошачьих глаз, которые то и дело сползают к носу. Она одета в неоново-синие брюки-клеш с высокой талией и футболкой с надписью «Я <3» без инициалов какого-либо города, которые обычно после этого следуют. Металлические золотые башмаки выглядывают из-под подола штанов.

Она наклоняется над куском кожи, который так старательно гравирует лезвием и шилом. Я некоторое время смотрю, что она делает, пока ее туго плетеная коса не попадается на глаза. Пряжа и ленты, и перья вплетены в ее волосы. Интересно, как она моет их.

Мэдисон вздыхает, пробегая пальцами по своим лохматым каштановым волосам.

– Это значит, что ты займешься этим? Фреской?

– Я... подумаю над этим, – уклоняюсь я. Я скорее умру или вернусь обратно в ковен к тому времени, как начнутся танцы. Но даже если вдруг чудом я буду в Беркли первого декабря, я не захочу этого делать по одной маленькой, незначительной причине: я не умею рисовать. Единственная вещь, которую я была способна скрыть за длинным керамическим блоком.

– Класс, могу ли я привлечь ваше внимание? – нас прерывает миссис Свон. Она стоит впереди студии со сложенными руками рядом с парнем, которого я раньше не видела. Он одет в винтажный жилет поверх белой рубашки с пуговицами, застегнутые запонки на запястьях и полосатые шерстяные брюки, которые напоминают мне о 1930-х.

Миссис Свон улыбается, заправляя прядь длинных седых волос за ухо и разглаживая свою юбку до пят на бедрах.

– Пожалуйста, поприветствуйте Рида Сойера. Он приехал к нам из Сономы, где работал на семейном винограднике, – просияла она, и по классу прошелся коллективный шелестящий звук.

Парень симпатичный, однако, не в моем вкусе. Его короткие коричневые волосы недавно подстрижены, и он вновь и вновь вращал фетровую шляпу в своих руках. Я не могу назвать себя экспертом в сфере моды старшеклассников, но он выглядит так, будто одет в костюм.

Миссис Шон указывает Риду на наш столик перед тем, как исчезнуть в облаке своих духов туберозы. Он ловит мой взгляд и улыбается, обнажая свои большие белые зубы.

– Привет, – говорит он, садясь на стул напротив. – Я Рид.

– Я Кайли, – вяло отвечаю я. Как-то бессмысленно знакомиться с новым человеком, когда я вот-вот собиралась исчезнуть.

– Кайли, а? – Он смотрит на меня секунду, а затем улыбается. Две глубокие впадины появляются на его загорелых щеках, затемненных его молодой бородкой. – Выглядишь знакомо. Мы встречались прежде?

– Я так не думаю, – говорю я, однако предполагаю, что он мог пересечься с Кайли.

– Ты когда-нибудь была в Сономе? – напирает он.

– Не-а. – По крайней мере, не в этом теле.

– Может, вы знаете, друг друга из другой прошлой жизни, – говорит Энид-или-Эрика своим музыкальным голосом, осматривая свой проект. – Это намного вероятнее, чем вы думаете. – Она протягивает руку Риду. На ее длинных пальцах, по крайней мере, шесть серебряных колец.

– Я Эхо, – говорит она ему. А, вот как ее зовут. Прямо как нимфу.

– Я Эхо, – повторяет он.

Она откидывает голову назад и смеется; звук похож на перезвон колокольчиков.

– Знаешь, – говорит она, смотря на него более пристально. – На самом деле я такого не слышала прежде.

– Наверное, потому что люди не имеют ни малейшего представления о том, кто такая Эхо, – отвечает он. – Никто уже не преподает греческую мифологию.

Эхо улыбается, выглядя довольной, и Мэдисон тем временем представляется. Каким-то образом ее губы приобрели вишнево-красный цвет ее помады, которые смотрятся, как свежая кровь на ее бледном оттенке лица.

– Наверное, это очень странно – проводить свой первый день здесь, – говорит она извиняющимся тоном, хлопая ресницами, покрытыми несколькими слоями черной туши. – Ну, ты знаешь, когда мистер Шоу...

Рид вздрагивает, опуская взгляд на стол.

– Да, – признается он, – Мои родители безумно напуганы. В Сономе не убивали людей. То есть, вообще ни разу. Они были готовы собрать вещи и уехать, когда смотрели новости этим утром.

– Нам определенно нужно немного целительной энергии, – говорит Эхо. – Я принесла немного шалфея, чтобы сжечь во время обеда, – добавляет она, поглаживая свой холщовый рюкзак.

– И как мы все знаем, шалфей лечит все, – сухо говорит Мэдисон.

Рид игнорирует заявление Мэдисон и улыбается Эхо.

– Это неплохая идея. Травы обладают гораздо большими силами, чем считают люди.

– Я думаю, нам стоит вернуться к обсуждению более реальных вещей, – фыркает Мэдисон. – Таких, как фреска, которую Кайли должна будет нарисовать для школьных танцев.

Черт, какая же девчонка настойчивая.

Разумная часть меня понимает, что таким образом она пытается пережить смерть мистера Шоу, но мое терпение подходит к концу. Вся моя жизнь разваливается на части, рушится как старый мост над беспокойной водой, а я продолжаю притворяться, что все в порядке. Звонок звенит раньше, чем я успеваю ответить, поэтому хватаю свои скетчбук и рюкзак.

– Я так понимаю, нам придется продолжить разговор позже, – говорю я, бросаясь к двери.

Кир уже снаружи. Спиной опирается на шкафчики, руки крещены на груди. Не смотря на то, что я знаю, что это Кир, вид тела Ноя вызывает во мне порхающее чувство. Я медленно двигаюсь к нему навстречу, желая согреться в иллюзии, позволить себе притвориться, что это действительно Ной. Что прошедшей ночи никогда не было.

– Все обедают на открытом воздухе, – говорит он. – Поскольку сегодня прекрасный день. – Но потом он улыбается – улыбкой Ноя – и наклоняется ко мне. Ближе и ближе. Его руки в моих волосах, его руки под моим подбородком. И затем его губы – губы Ноя – на моих губах, целуют меня. Я отвечаю. У меня кружится голова, искры пробегают по моему телу. Его страсть настоящая. Как и моя, но она неуместна. Это почти также как целоваться с Ноем. Но «почти также» не достаточно.

Я заставляю себя отстраниться. Это почти невозможно сделать, но у меня получается. Я гашу огонь внутри потухшего вулкана своего сердца. А что если душа Ноя рядом, наблюдает за нами? Смотрит, как его тело используется, как марионетка? Видит, как марионетка целует его возлюбленную – девушку, из-за которой он умер? Или может душа Ноя давным-давно ушла в иное измерение, куда-то в умиротворенное место, подальше от меня, в котором все освещено звездами и все полно счастья, и земные проблемы утратили свое значение? Это я не смогу узнать.

Все дело в сущности Воплощенных. Мы знаем все о жизни и ничего не знаем о смерти – кроме того, как вызывать ее, снова и снова и снова.