Рыжий и его компания приближались. Алек не стал дожидаться, пока они подойдут вплотную, и стрелой метнулся к виадуку. У забора он лихорадочно отсчитал четырнадцатую планку справа.

— Вон он! — крикнул Рыжий. — Ату его!

Повесив сумку на шею и в шестьсот сорок шестой раз горько пожалев о том, что забыл дома волшебную банку, Алек в отчаянии сдвинул в сторону незакрепленную доску. Как дождевой червяк, спасающийся от воробья, он протиснулся в щель и распластался в траве около Танка. Снова раздались крики, и четырнадцатая планка изогнулась под напором Рыжего и его приятелей.

Но Алек уже пришел в себя. Он сообразил, что сам Уоллес нипочем в дыру не пролезет. Другое дело его дружки — среди них, может, и найдется кто потоньше. Он-то и полезет первым, а остальные поднажмут и расширят проем.

— Выходи, Боуден! Мы знаем, ты там, за забором! Сдавайся! Ты будешь уничтожен! Я же тебе говорил! — надрывался Рыжий.

Алек промолчал. В траве он нащупал несколько кирпичей, остатки обвалившейся стены. Он попробовал поднять целый кусок кладки. Не вышло. Еще раз попробовал, и кирпичи поддались. Они рухнули Алеку на ногу, и он прикусил язык от боли.

— Сдавайся, Боуден, — спокойно проговорил Рыжий.

Ага, подумал Алек, пролезть они, значит, не могут. Но тут раздался треск — кто-то лупил по доскам ботинком так примерно сорок пятого размера. Алек вздохнул и подобрал с земли кирпич. Что бы сделал на его месте Абу Салем? Сказал бы: «Кирпич, кирпич, перелети через забор». Так Алек и поступил: он поднял кирпич, и, раньше чем ты, читатель, успел бы сказать ученое слово «трансфигурация», кирпич ухнул прямо в прогнувшуюся планку. Алек с удовольствием прислушался к воплям, которые издал один из дружков Рыжего, не успевший вовремя убрать пальцы. Но теперь выхода нет: домой придется идти через Танк.

— Ладно, Рыжий, пошли. Мы с ним завтра в школе потолкуем.

Алек подхватил портфель и побежал через заводской двор к каналу. Через пять минут он отыскал подходящую доску, починил мост, пришедший в негодность после вчерашней катастрофы, и вот он уже на другом берегу и бежит к дому. На полдороге, у огородов, он услышал стук колес: папин поезд въехал на виадук.

Мама была в магазине. На кухонном столе она оставила записку: «Поставь чайник и загляни в кладовку». Там, на полке у двери, Алек обнаружил еще теплый сладкий овсяный пудинг. Он отрезал себе порядочный кусок и уже собирался за него приняться, когда в дом вошли папа и мама.

Мама молчала, и Алек понял: что-то происходит. Рот у нее был крепко-накрепко сжат, и она — вопреки обыкновению — ни слова ему не сказала и даже не заставила заправить рубашку. Папа, тоже молча, начал заваривать чай. Но ведь папа вообще неразговорчив.

Мама и двух слов не сказала, а Алек уже сообразил, в чем дело.

— Алек, сынок, мне ужасно, жаль но через неделю, через две тебе придется переехать в чулан. А вещи свои ты будешь держать в сарае.

Алек скорчил кислую физиономию. Он понимал, что это бесполезно, но все-таки попробовал протестовать:

— Ну, ма, почему еще?

— Том, Элен и малышка немного поживут с нами. Им пришлось съехать с квартиры.

— А я тут при чем? Пусть Ким поживет в чулане!

— АЛЕК! — закричала мама (она всегда кричит, когда сердится). — Ким старше тебя, и она уже сама зарабатывает!

— Что я, виноват, что еще не работаю?!

— Нет, конечно, нет, но постарайся все-таки, чтобы мы поменьше на тебя тратили. Ты за год загубил уже две пары кед.

Ах, черт! Мама все знает!

— Я себе новые куплю.

— На какие это деньги?

— Займу у Ким пятьдесят пенсов.

— Ну, посмотрим.

Открылась дверь, и в комнату влетела Ким, на ходу стаскивая с головы платок и сбрасывая туфли прямо в угол.

— Что ты себе позволяешь? — возмутилась мама.

Все признаки семейного скандала были налицо. Папа взял чашку и, не говоря ни слова, ушел в большую комнату. Алек выскользнул из кухни в коридор. Но тут он вспомнил про банку и, перепрыгивая через ступеньки, побежал наверх. Перепрыгивать через ступеньки, как настоящий взрослый, он научился всего неделю назад и страшно этим гордился. Войдя в комнату, он подошел к кровати, сорвал с нее подушку, и…

ПОД ПОДУШКОЙ НИЧЕГО НЕ БЫЛО.

Алек заметался по комнате, как муравей по муравейнику. В шкафу? Нет. На столе? Нет. В ящике? Нет! Нет! Пропала банка!!! Он отворил дверь. Как можно незаметнее спустился вниз. На кухне все было тихо. Мама, Ким и папа сидели за столом и обедали с таким видом, как будто ровным счетом ничего не случилось.

— Попей чайку, Алек, — предложила мама. — Съешь копченой селедочки. Ты ведь ее любишь. Потом можешь взять еще кусочек пудинга.

— Мам!

— Что?

— Где банка?

— Какая банка?

— Из-под пива.

— Ты говоришь про ту ВОНЮЧУЮ БАНКУ, которую я утром нашла у тебя под подушкой?

Ким взвизгнула от восторга:

— Наш ребеночек вконец рехнулся! Скоро свои уши под подушку спрячет!

— Не лезь, когда не спрашивают! — буркнул Алек.

— Меня никто никогда ни о чем не спрашивает, — прыснула Ким. — Когда хочу, тогда и говорю.

Алек смолчал и спросил у мамы:

— Серьезно, ма, где банка?

— Вполне серьезно, сынок. Она там, где ей самое место, — в мусорном баке.

— НЕ МОЖЕТ БЫТЬ! — ахнул Алек и подавился селедкой; он вскочил, отодвинул стул.

— Пойдешь, когда допьешь чай.

— Но…

— Дадут мне сегодня спокойно поужинать? — спросил папа.

Алек сел на место.

— Мусорщики сегодня были?

— Вообще-то должны были приехать, но в депо, кажется, забастовка. Вечно беспорядок!

Ким фыркнула:

— Если бы я была мусорщиком, бастовала бы всю жизнь.

— Если бы ты была мусорщиком, ты бы убрала у себя в комнате, — осадила ее мама.

— Можно встать из-за стола? — спросил Алек, запихивая в рот последний кусочек селедки.

Не дожидаясь разрешения, он выбежал на задний двор. В фургоне все было тихо — следовательно, дед сидит где-нибудь в компании своих приятелей и доводит их до колик, изображая Чарли Чаплина и прибавляя от себя такие словечки, каких сам Чарли, может, и в жизни не слыхал.

В углу двора стоял переполненный мусорный бак, а рядом возвышалась прикрытая мешковиной гора банок и бутылок. Алек бросился к этой куче и сорвал мешковину. Фасоль… горчица… консервированный компот… Ага, вот она. Алек поднял знакомую жестянку и вздрогнул, увидев внутри большую уховертку. Он вытряс уховертку из банки, невзирая на сопротивление, которое она оказала, не желая покидать уютную норку, и отправился домой.

— Не смей держать эту гадость в комнате! — сказала мама.

— Ну, ма!

— И обязательно ее вымой. Она же валялась в мусорной куче!

— Ее нельзя мыть.

— Да ты что, Алек?! — удивилась мама, взяла банку и подошла к раковине.

Она вымыла банку мылом, ополоснула кипятком и хорошенько встряхнула. Еще два раза промыв банку холодной водой и ошпарив горячей, она вернула ее Алеку, предварительно вытерев ее посудным полотенцем. Алек просто остолбенел от ужаса. Получив разрешение отнести банку в комнату, Алек поднялся наверх, сел на кровать и прошептал:

— Салам алейкум, о Абу Салем!

— Алейкум салам, о Алек!

Алек облегченно вздохнул:

— Все нормально?

Джинн рассмеялся:

— Достославная Шехерезада, чтобы сохранить красоту, купалась в молоке. А мне еще никогда не приходилось принимать такую освежающую ванну. Откуда взялась эта обильная пена?

— От хозяйственного мыла. С тобой все в порядке, Абу?

— Илхамдулила. Благодарение аллаху. Со мной, как ты изволишь говорить, все в порядке. Каковы твои пожелания?

— Эх, Абу! Ты мне сегодня был нужен позарез!

И Алек поведал джинну о всех несчастьях, приключившихся за день, после того как утром он оставил банку дома, и о том, как он нашел банку в мусорном баке. Абу пребывал в прекрасном расположении духа (чем немного раздражал Алека), пока речь не зашла об уроке истории и о том, как Волосатый Гаррис измывался над сочинением Алека про крестоносцев.

— Клянусь бородою пророка! Эти истины поведал сам великий и премудрый Ибн Халдун! Как может возражать ему этот ничтожный червь? Скажи одно слово, и голова его слетит с плеч. Но нет! Давай лучше поразим его Великой Чесоткой, дабы он не знал ни минуты отдохновения, пока не согласится, что все описанное тобою — правда!

Алек вздрогнул, представив себе Волосатого Гарриса, пораженного Великой Чесоткой, но Абу он ответил так:

— Нет уж, пусть Волосатый Гаррис влачит свое жалкое существование. У меня есть для тебя дело поважнее.

— Твое слово — закон, о Алек.

— Не спеши, Абу. То, чего я желаю, можно будет сделать, только когда стемнеет. А теперь, как насчет шиш-кебаба? Пир устраивать не стоит, но немножко кебаба с хлебом не повредит. А я пока сделаю уроки.

— Уроки?

Алек объяснил:

— Сегодня на английском мы читали рассказ. Теперь мне надо изложить его своими словами.

— Веселый рассказ?

— Не очень. Такой, знаешь ли, современный рассказ про то, как мама воспитывает ребенка, а потом про то, как ее сын начинает самостоятельную жизнь.

— Увы, увы, бедное дитя! Но я, о Алек, знаю куда более занимательные истории.

— Какие?

— Про то, как прекрасная Шираз провела богатого старика, который хотел на ней жениться.

Алек улыбнулся:

— Рассказывай, Абу! Только говори помедленнее, чтобы я все успел записать.

История оказалась страшно длинной. На то, чтобы записать ее, да притом закусывая кебабом, ушел весь вечер. Когда Алек смахнул со стола крошки и открыл окно, чтобы выветрился запах кебаба (а то еще мама пронюхает!), на дворе было совсем темно.

Мама постучала — Алеку пора было спать.

— Ну, Абу, пора, — сказал он, когда все в доме затихло и внизу выключили свет.

— Твоя воля для меня закон!

Алек рассказал Абу печальную историю про Тома, Элен и малышку, про чулан и про свое мрачное будущее. Абу только охал:

— Ты желаешь, чтобы я построил для твоего брата и его семейства дворец? На это, боюсь, уйдет уйма времени.

— Да что ты, Абу! Я просто хочу, чтобы наш дом стал больше!

— Как это?

— Ах, Абу, неужели при дворе Гаруна аль Рашида никогда не творили таких чудес?

— Зачем чудеса, о Алек, когда есть рабы, которым нужно только приказать?..

— Да, действительно…

Алек попробовал объяснить, чего он хочет, рисуя в воздухе чертежи и то и дело показывая пальцем во двор. Наконец Абу сказал:

— Это доброе дело. Надо тебе помочь. Я на минутку отлучусь. Маасалаама.

— Маасалаама, Абу.

Несколько минут все было тихо. В окне виднелся на фоне ночного неба знакомый силуэт виадука.

Внезапно стены задрожали. Потом они засияли загадочным зеленоватым светом и постепенно растаяли. Осталась одна кромешная тьма.

— Эй, ты что там вытворяешь, Абу?

— Минуточку, о Алек… — пропыхтел джинн.

Потом в темноте вновь возникли очертания пола и стен, стремительно расходящихся в стороны. Снова показалось странное сияние, которое постепенно перешло в обычный электрический свет.

Перед Алеком простиралась комната. Она уходила далеко-далеко, и стены ее были покрыты роскошными голубыми коврами. По обе стороны стояли диваны и кресла, а под шелковым балдахином возвышалась мягкая кровать. В глубине комнаты Алек увидел огромное окно. Да, Абу было чем гордиться: чудо, настоящее чудо, без глупостей, без обмана!

Алек соскочил с кровати и босиком пробежался по новой комнате. Ноги утопали в мягких коврах. Он плюхнулся на пол, перекувырнулся, вскочил, прыгнул на роскошную кровать под балдахином и начал скакать на ней, как на батуте. Алека так и тянуло перепробовать все кресла и диваны! Потом он подбежал к окну и высунулся, чтобы полюбоваться на дом снаружи.

Тут Алек услышал странный шум. Кто-то кричал:

— На помощь! На помощь!

Алек посмотрел вниз и в ужасе воскликнул:

— Абу, сделай все, как было! Салам алейкум… Скорее же!

— На помощь! На помощь!

На дворе было темно, и Алек с большим трудом разобрал, в чем дело. Чудесная комната, сотворенная Абу, заполнила весь задний двор и не оставила места для фургончика. Он опрокинулся набок. Одно колесо бешено вращалось. Из окна высовывалась голова деда. Ночной ветерок разметал его седые волосы. Дед звал на помощь.

— Абу-у! — взмолился Алек.

— Что угодно тебе, о повелитель? — пыхтя, осведомился джинн.

— Ну и наделали мы бед! Скорей верни все, как было, и поставь фургон на колеса.

— Но я ведь с таким трудом растянул твою комнату!

— Постарайся! Пожалуйста! Чтобы все было, как раньше! Дед там с ума сойдет от страха.

— Твоя воля — закон, — обиженно ответил Абу.

Раздался грохот, треск, скрип, и роскошная мебель, канделябры, широкое окно и сама комната исчезли так быстро, что Алеку показалось, будто он парит в воздухе. Потом он упал с таким грохотом, что вовсе потерял всякое соображение.

Он огляделся. В одной пижаме он стоял у фургончика. Фургончик покоился на колесах. Открылась дверь, и на крыльцо вышел дед — в ночной рубашке, с зажженным фонариком.

— Это ты, Алек? Ты что тут делаешь? Простудишься! Ну-ка, иди сюда!

Дедушка протянул Алеку руку, и они вошли в фургон. Потом дед долго возился, пытаясь зажечь лампочку над койкой.

— Похоже, парень, у нас с тобой сон тяжелый. Ты бродишь по двору в пижаме, а мне вот привиделось, будто фургон перевернулся и я зову на помощь.

— Да ты и вправду звал на помощь! Поэтому я… — Алек прикусил язык.

Ну как объяснить деду, что произошло?!

— Хорошо еще, соседей не перебудили! — сказал дед и выглянул в окошко. — Ну, мама с папой ничего не слышали. Оно и понятно: они ведь спят в большой комнате. — Он потрепал Алека по голове. — Вот уж не думал, Алек, что ты по ночам гуляешь, — вздохнул дед и помолчал. — Оставайся-ка пока здесь. Если ты сейчас вернешься, всех перебудишь, разговоры начнутся… Ложись, парень, на мою койку, а я — здесь, в кресле, подремлю. Не волнуйся, мне и тут хорошо. Ложись.

Алек лег. Простыни еще были теплыми, и его быстро сморило. Дед укрыл Алека одеялом и, выключив ночник, сел в кресло. Когда глаза Алека привыкли к темноте, он посмотрел на старика.

— Дед!

— Что тебе?

— Спой что-нибудь.

Дед ухмыльнулся, поерзал в кресле и откашлялся:

Голос деда становился все тише и тише:

Алек заснул.