В этот раз одними надписями на дверях и орущими под окном подростками не обошлось. Я вообще старался покидать дом как можно реже — в школу я все равно не ходил, — но не век же сидеть в четырех стенах. Я не знал, что там с расследованием, дело дожидалось рассмотрения, и мне просто необходимо было найти способ отвлечься, сбежать от всего этого, так что я отправился в библиотеку за каким-нибудь новым чтением. Добрался я туда без приключений, но внутри, в месте, где бывал на протяжении многих лет, вдруг почувствовал себя неуютно. Поспешно набрав книги, я зарегистрировал их через автомат и побыстрее ретировался домой. Проходя мимо людей, ощущая на себе их взгляды, я знал, что они, скорее всего, обо мне думают. Мне отчаянно хотелось выкрикнуть им — все, о чем они слышали, все, что им говорили обо мне, все это неправда! Но нет, это не поможет, остается только терпеть — пусть их глазеют и думают что хотят. Сторонясь оживленных улиц, я стал пробирался окольными путями.

Когда я дошел до середины проулка позади Лайм-стрит и от дома меня отделяло всего ничего, за спиной вдруг послышался шум бегущих ног, и прежде чем я успел повернуться и как-то прикрыться, на мою голову обрушился удар. Били чем-то твердым и тяжелым, и, хоть боли я сперва не почувствовал, меня швырнуло на землю. Нападающих оказалось двое, один продолжал лупить меня своей дубинкой или что там у него было, а второй принялся пинать меня ногами. Я сжался в комок и попытался закрыть голову руками, но это было все равно что прятаться от грозы, застигшей тебя на вершине холма, — бежать все равно некуда и остается только ждать, пока она пройдет. Сперва мне было страшно, а потом уже все равно. Через какое-то время я отрубился. Когда я пришел в себя, они исчезли, но я не чувствовал своего тела. Потом я, наверное, потерял сознание снова; следующее, что я помню, — склонившаяся надо мной женщина успокаивающе поглаживает меня по руке, приговаривая:

— Не бойся, милый, это я, Сара, из двенадцатого. Лежи смирно, не двигайся. Я позвонила в «Скорую».

Она подала мне стакан воды, но я не мог понять, где мои губы, а где стекло, то и другое ощущалось одинаково. Когда меня переносили в машину, Сара, извиняясь, сказала, что поехала бы со мной в больницу, но ей нужно встретить детей из школы, и сделать это больше некому. Я не успел даже поблагодарить ее, как двери «Скорой» закрылись.

В приемном покое все старались не садиться близко ко мне — не знаю, во что я вляпался, катаясь по земле в этом проулке, но воняло от меня ужасно. Все тело болело чем дальше, тем больше. Грудь жгло огнем, всю левую сторону охватывал попеременно то жар, то ледяной холод, сменяя друг друга за считаные секунды, правая рука не действовала — я был уверен, что что-нибудь сломано. Как только меня привезли, мое общее состояние оценила медсестра, включив в очередь на прием, и потом два часа пришлось ждать осмотра врача. Наконец мужчина в синих брюках и халате, назвав мое имя, провел меня по коридору к кровати и задернул за нами штору. Он принялся спрашивать, сколько пальцев он показывает, рисовать пальцем у меня на лбу фигуры и символы и тоже спрашивать, что это. Потом я должен был сказать, какой сейчас год и месяц. Потом меня раздели, осмотрели и отправили на рентген. Когда я вернулся из рентгеновского кабинета, подъехала полиция, чтобы задать мне несколько вопросов, но мне не хотелось с ними говорить. Я узнал того, кто лупил меня по голове — это был брат Фионы Тайлер. Полицейским я сказал, что ничего не видел — на меня напали сзади, и я никого не успел разглядеть.

Про то, что я потерял сознание, я врачу тоже не говорил, и меня, перевязав, отправили домой. У меня были сломаны два ребра и два пальца на правой руке плюс все тело в синяках. Когда я наконец увидел свое лицо в зеркале, оно оказалось распухшим как подушка, так что черты расплывались и наезжали друг на друга. Мне сказали, что это еще ничего, при такой площади кровоподтеков могло быть хуже. Боль все не отпускала. Мне дали таблетки, но они не помогали, подействовала только двойная доза. После перевязки врач распорядился, чтобы мне вызвали такси, но у меня не оказалось с собой денег. Когда я сказал, что пойду пешком, мне не позволили, и, поскольку приехать за мной было некому, меня снова подвезли на «Скорой». Я просил остановить за пару кварталов от дома, не желая попасться на глаза маме, но женщина-парамедик сказала, что они должны доставить меня прямо до двери. Все же мне повезло — мама не видела подъехавшей машины, и я, незаметно проскользнув в дом, сразу улегся в кровать. Когда на следующий день я спустился к завтраку, мама едва вымолвила: «О господи, ты только посмотри на себя» — и заплакала. Чувствовал я себя ужасно — снова ей страдать из-за меня. Ее, конечно, не били, но это было почти то же самое. У меня, по крайней мере, оставались мои «исчезания», с помощью которых я мог скрыться от всех. А мама из-за меня потеряла Клифтон, а теперь и Рейтсуэйт тоже. Куда ей теперь деваться?

У меня же была на уме одна идея. Она пришла ко мне, когда я возвращался на автобусе обратно в Рейтсуэйт после ночи, проведенной у телескопа Пилчарда. Она возникла у меня в голове целиком и сразу, как всегда бывало с лучшими из «исчезаний». Стояло чудесное утро, все вокруг улыбались, тут и там в автобусе между женщинами завязывался разговор, утихавший, когда они выглядывали в окна и любовались холмами и деревушками, мимо которых мы катили. Люди на улицах, выгуливавшие собак или отправлявшиеся за покупками, на ходу приветствовали друг друга и казались полностью довольными своей жизнью. Каждый там, где он и должен быть, и делает то, что и должен делать. Вот тут я и понял, куда исчезну в следующий раз, понял, куда мне двигаться дальше.