Действие происходит в Мексике, в Пуэрто-Баррио, летом 1940 года, в маленькой и довольно запущенной гостинице на зеленом склоне горы, у подножия которой протянулся дикий пляж – «caleta». Но тогда Пуэрто-Баррио – еще не тот фешенебельный курорт, каким стал в наши дни. Двадцать лет назад вокруг были только бедные индейские селения, тихий, пустынный пляж и буйные пальмовые чащи – то был действительно один из самых диких и живописных уголков на свете. Крытая веранда отеля «Коста Верде» обрамлена парапетом, огибающим все это весьма ветхое сооружение. Но зрителям виден лишь фасад веранды и одна из боковых ее сторон. Под верандой, слегка возвышающейся над уровнем сцены, кусты с яркими цветами, напоминающими по форме колокольчики, и несколько кактусов – кругом густая листва джунглей. Сбоку тянется вверх высокая кокосовая пальма. Ее ствол весь в зарубках, чтобы легче было лазить сбивать кокосы для ром-коко. На веранду выходят завешенные москитными сетками двери номеров – тесных каморок, разделенных тонкими перегородками. Вечером эти каморки освещаются изнутри, и каждая становится отдельным интерьером. Москитные сетки придают этому слабому внутреннему освещению особую таинственность. От боковой стороны веранды спускается вниз к шоссе и к пляжу через пальмовые заросли тропинка, наполовину скрытая ярко цветущими кустами. На веранде подвешен полотняный гамак, беспорядочно составлены старые кресла, качалки, плетеные стулья.
При поднятии занавеса слышны крики и возгласы группы чем-то возбужденных туристок, только что подъехавших на автобусе к подножию горы, на склоне которой стоит «Коста Верде». Из-за угла веранды появляется хозяйка гостиницы, миссис Мэксин Фолк, пышущая здоровьем, плотная, смуглая женщина лет сорока пяти, в лице ее ненасытная чувственность. В обтягивающих брючках и расстегнутой блузе, она выходит из-за угла веранды в сопровождении мексиканца Педро, стройного, смазливого парня лет двадцати. Он нанят не только для черной работы в отеле, но и для любовных утех хозяйки, Педро заправляет рубашку в брюки, отирает с лица пот, как после тяжелой работы на самом солнцепеке. Увидев человека, поднимающегося вверх по тропинке, Мэксин радостно вскрикивает: «Шеннон!»
Голос Шеннона. Привет!
Мэксин. Ха! (Смеется она странно: будто один раз громко тявкает собака, а затем останавливается, раскрыв рот, – словно тюлень в ожидании, когда ему бросят рыбку.) Моя агентура уже донесла, что вы появились. (Педро.) Anda, hombre, anda! (По мере приближения Шеннона радость ее заметно растет.)
Шеннон появится не сразу и минуту-другую перекликается с ней, оставаясь для зрителя невидимым.
Ха! Мои шпионы успели донести, что на прошлой неделе вы проехали через Сальтильо с целым автобусом женщин. Ха! Сколько же из них не устояло перед вами? Ха!
Шеннон (тяжело дыша, снизу). Дух Цезаря Великого… перестаньте… не кричите.
Мэксин. Неудивительно, что вы еле ноги волочите. Ха!
Шеннон. Велите парню втащить мой чемодан.
Мэксин (распоряжается). Pedro! Anda la maleta! Pancho, no seas flojo! Ve y trae el equipaje del senor.
Панчо – второй мексиканец – выбежал из-за веранды и мчится вниз по тропинке.
Педро с мачете в руках – на пальме, сбивает кокосы для ром-коко.
Шеннон (громко снизу). Фред!.. Эй, Фред!
Мэксин (сразу посерьезнев). Фреду не услышать вас, Шеннон. (Поднимает сбитый кокос и, приблизив к уху, трясет, определяя, есть ли в нем молоко.) Шеннон (снизу). А где же Фред? На рыбалке?
Мэксин ударом мачете вскрывает кокос. Рысцой возвращается Панчо с сильнопотрепанным чемоданом Шеннона, сплошь заклеенным ярлыками отелей всех стран. Появляется Шеннон. Он в помятом белом полотняном костюме. Обливается потом, тяжело дышит, глаза блуждают. Шеннон – типичный ирландец, лет тридцати пяти. Явно не в себе – то ли чем-то очень взволнован, то ли нервы не в порядке. Он молод, но уже потерпел крушение, и чувствуется, что и в будущем его ждет, по-видимому, еще немало колотушек.
Мэксин. Ну! Дайте посмотреть на вас!
Шеннон. А что на меня смотреть, лучше оденьтесь.
Мэксин. Э… У вас такой вид, словно вы здорово развлекались!
Шеннон. Да и по вас не видно, чтобы вы скучали. Подите оденьтесь!
Мэксин. Черт возьми, я же одета. Не ношу платья в сентябре. Будто сами не знаете!
Шеннон. Ладно… но хоть блузу застегните.
Мэксин. И давно вы опять взялись за свое, Шеннон?
Шеннон. То есть?
Мэксин. Запили…
Шеннон. Черт, да у меня просто голова кружится… лихорадка треплет. С утра было больше тридцати девяти.
Мэксин. Что с вами?
Шеннон. Малярия… малярия… Где Фред?
Мэксин. Умер.
Шеннон. Вы сказали – умер?
Мэксин. Да. Фред умер.
Шеннон. От чего?
Мэксин. Недели две назад поранил руку рыболовным крючком. Загноилась, потом заражение крови, и через два дня – конец. (К Панчо.) Vete! Шеннон. Боже мой!
Мэксин. Все не могу поверить…
Шеннон. Ну, на неутешную вдову вы мало похожи.
Мэксин. Фред был стар, дитя мое. Я ведь на десять лет моложе. Мы уже давно с ним не жили…
Шеннон. А какое это имеет значение?
Мэксин. Прилягте, выпейте ром-коко.
Шеннон. Нет, нет, лучше холодного пива. С этим ром-коко стоит только начать и уже не отстанешь… Значит, Фред умер? А я-то мечтал, как буду лежать в этом гамаке, толковать с Фредом…
Мэксин. Да, с Фредом уже не потолкуешь, Шеннон… Диабетик с заражением крови, да если еще порядочной больницы нет поблизости, и нескольких дней не протянет.
Снизу гудок автобуса.
Почему ваши дамы не идут сюда? Они вам гудят.
Шеннон. Ну и пусть их гудят, пусть гудят… (Слегка пошатывается.) У меня малярия. (Подходит к тропинке, раздвигает кусты и кричит вниз.) Хэнк! Хэнк! Вытряхивайте их из автобуса, тащите сюда! Скажите, здесь здорово кормят. Скажите, что… (Голос у него срывается. Шатаясь, подходит к веранде и, тяжело дыша, опускается на нижнюю ступеньку.) Самая ужасная группа за все десять лет моей работы гидом. Ради Бога, помогите уломать их. Я не могу, я должен отдохнуть.
Мэксин подает ему пиво.
Спасибо. Посмотрите, выходят они из автобуса?
Мэксин раздвигает кусты, смотрит.
Вышли или все еще сидят эти стервы? Учительницы из женского баптистского колледжа в Техасе! Одиннадцать! Одиннадцать мегер…
Мэксин. Целая футбольная команда старых дев.
Шеннон. Да, а я вместо мяча. Ну что, вышли?
Мэксин. Одна. Пошла в кусты.
Шеннон. Ладно, ключ от зажигания у меня. Вот в этом кармане. Без меня им не двинуться с места, разве что пешком.
Мэксин. Опять гудят.
Шеннон. Фантастика! Эту группу мне нельзя потерять. Я сейчас на испытании. Месяц назад тоже подобралась такая же сволочная компания. Добились моего увольнения. И теперь «Бюро Блейка» дало мне испытательный срок. Если и с этой группой не повезет – меня тут же уволят… О Боже, все еще сидят в автобусе? (С трудом подымается, подходит к тропинке, раздвигает кусты, смотрит вниз и кричит.) Хэнк! Тащите их из автобуса-а-а! Гоните сюда-а-а!..
Голос Хэнка (снизу). Они хотят вернуться в го-о-оро-од!
Шеннон. Не выйдет в го-о-оро-од! Уф… Пять лет назад я был гидом у Кука, совершал кругосветные путешествия со специальными группами… Отошедшие от дел финансисты с Уолл-стрит, решившие пожить в свое удовольствие. Мы разъезжали в шикарных машинах – «Пирс-Эрроуз», «Эспано-Суиза»… Ну что, лезут из автобуса?
Мэксин. Выбиваетесь из сил, Шеннон?
Шеннон. Какое там, уже выбился! Выдохся! (Встает и снова кричит.) Хэнк! Идите сюда! Сию же минуту! Надо обсудить положение. Черт-те что! Фантастика! (Снова садится на ступеньки, обхватив голову руками.) Мэксин. Они не выходят из автобуса. Шеннон… все равно ведь вам уже не справиться с этой группой – нервы не те, Шеннон. Да пусть они катят себе дальше, а вы оставайтесь.
Шеннон. Вы же знаете, в каком я положении. Ну, потеряю работу, а дальше что? Мэксин, радость вы моя, да служба у «Блейка» – и так уж предел падения. Выползают они из автобуса? Вышли наконец?
Мэксин. По тропинке подымается мужчина.
Шеннон. А, Хэнк! Вы должны мне помочь обломать его.
Мэксин. Угощу ром-коко.
Хэнк (появляется на веранде, ухмыляется). Шеннон, эти леди не желают идти сюда. Придется вам спуститься вниз.
Шеннон. Фантастика! Не пойду. Ведь ключ от зажигания у меня в кармане. И останется там три дня.
Хэнк. Не выйдет, Шеннон. Черт подери, не дадите ключ – они отправятся в город пешком.
Шеннон. И по дороге будут падать, как мухи, от солнечных ударов… Фантастика, совершенная фантастика!.. (Задыхаясь, весь в поту, кладет руку на плечо Хэнка.) Хэнк, я надеюсь на вас. Поможете? При такой трудной группе мне – руководителю, и вам – шоферу надо держаться друг друга, если они ополчатся на нас. Ведь сейчас вопрос стоит, кто кого – двое мужчин или этот выводок мокрых куриц! Понимаете, Хэнк?
Хэнк. Так-то оно так… (Хихикает.) Если бы не эта девчонка… забилась в уголке на заднем сиденье и ревмя ревет. Не знаю, черт побери, было у вас с ней что или не было, только они-то думают, было, потому что она все время глаз не осушает.
Шеннон. Вот что, Хэнк. Плевать мне, что они думают. Там, где гидом Лоренс Шеннон, он один хозяин; только он решает, куда ехать, когда ехать, – весь распорядок путешествия во всех подробностях. Иначе я слагаю с себя ответственность. Поэтому идите и вытащите их из автобуса, пока они там не задохлись. В случае чего тащите их силой и гоните сюда. Слышите? И не спорьте со мной. Миссис Фолк, дорогая! Дайте Хэнку рекламный образец меню вашего ресторана, пусть покажет этим дамам. Здесь у нее такой повар-китаец, глазам своим не поверите, когда увидите меню. В Шанхае был шефом в лучшем клубе. Я его уговорил перейти к ней сюда. К тому же фанатик европейской кухни… Хотите – бефстроганов, хотите – любые блюда французской кухни. Миссис Фолк, дорогая, вручите ему одно из ваших неописуемых меню.
Передавая Хэнку листок, Мэксин посмеивается, словно она участвует в забавном розыгрыше.
Спасибо. Вот, ступайте к ним, покажите им это сказочное меню, опишите вид с горы…
Хэнк берет меню, ухмыляясь и покачивая головой.
Выпейте холодного пива и…
Хэнк. Лучше бы вам самому к ним спуститься.
Шеннон. Я не сойду с этой веранды еще по крайней мере двое суток. А это что еще? Живой гротеск в манере Иеронима Босха?
Неожиданно, словно в дурном сне, появляется семейка Фаренкопф – немцы, живущие в отеле. Они огибают веранду и идут к тропинке, ведущей на пляж. Их костюмы отвечают требованиям приличия лишь в минимальной степени. Розово-золотистые барочные купидоны разных габаритов – их роскошные телеса так и просятся на полотна Рубенса. Хильда, новобрачная, появляется верхом на большой резиновой надутой лошадке. Глаза ее сверкают, на устах – восторженная улыбка. «Но, но, лошадка!» – кричит она, галопируя в сопровождении своего юного мужа, Вольфганга, этакого вагнеровского тенора. За ними ее папаша, герр Фаренкопф, владелец танкового завода во Франкфурте. В руках портативный коротковолновый приемник, из которого несется треск и гортанный голос немецкого диктора, передающего репортаж о битве за Англию. За ним маменька, фрау Фаренкопф, – здоровенная, жирнющая, с полной сумкой снеди для пикника на пляже. Немцы хором запевают нацистский марш.
А-а, и тут нацисты! И чего это их столько нанесло сюда в последнее время?
Мэксин. Мексика, дорогой мой, – это парадная дверь в Южную Америку и черный ход в Штаты – вот почему.
Шеннон. Ага, а теперь, когда Фреда не стало, вы устраиваетесь швейцаром у этих дверей?
Мэксин подсаживается к нему в гамак.
Уходите, пока вы мне кости не сломали. Если уж пришла охота крушить, накололи бы мне лучше льду, приложить к голове.
Мэксин вынимает кусочек льда из своего стакана и водит им по лбу Шеннона.
О Господи…
Мэксин (усмехаясь). Ха! Значит, спутались с цыпленочком, Шеннон, а старые куры заквохтали.
Шеннон. Сама напросилась, правду говорю. Но ей еще нет и семнадцати, только через месяц исполнится. Так что все оборачивается серьезно, и даже очень. Девочка оказалась скороспелкой не только в делах любовных – она еще и вундеркинд, музыкальное чудо.
Мэксин. При чем тут музыка?
Шеннон. А при том, что она путешествует под крылышком, вернее, под конвоем своей проклятой учительницы пения, которая даже в автобусе устраивает хоровые спевки. О Боже ты мой! Удивляюсь, как это они и сейчас не голосят хором. Верно, совсем уж задохлись в автобусе, а то бы завели елейными голосками что-нибудь трогательное и благонравное… О Боже!..
Мэксин посмеивается.
Каждый вечер, как отужинают да выложат мне все свои жалобы – и еда-то им плоха, и чего-то, по расчетам учительницы математики, им недодали, – да еще нескольких дам, ходивших обследовать кухню, успеет вырвать, начинается концерт. Наша канарейка – эта самая девчонка – открывает клюв, и пошло: песенки Кэрри Джекобса Бонда, песенки Этелберта Невина. Представляете, Мэксин, после целого дня адских мук – к примеру, трижды подряд спустит шина или обнаружится течь в радиаторе, как было на Тьерра Кальенте… (Воспоминания словно прибавили ему сил, и он медленно приподымается в гамаке.) А раз вечером пришлось под проливным дождем ползти в гору с риском для жизни на крутых поворотах над пропастью… а под сиденьем у шофера – учтите! – стоял, как полагали мои училочки, термос с холодной водой, но мне-то было доподлинно известно: там была холодная текила… и вот после того, как еще один такой восхитительный денек, казалось, уже позади, наш вундеркинд, мисс Шарлотта Гуделл, сразу после ужина, чтоб я не успел удрать, начинает душераздирающую и нестерпимую для человеческого уха песенку Кэрри Джекобса Бонда «Конец прекраснейшего дня». И самое страшное – ни тени юмора!
Мэксин. Ха!
Шеннон. Вам-то, конечно, «ха!». Да, забыл еще – накануне… нет, за день до того, в Чильпансинго у нас вышли из строя тормоза. И вот – надо же! – в отеле, где мы застряли на ночь, нашелся старый рояль, который не открывали, должно быть, с тех пор, как убили императора Максимилиана. Так эта техасская канарейка раскрывает клюв и щебечет: «Я люблю вас всей душой». А сама уставилась на меня, да еще с ужимками такими… вся так и млела, пока ее конвоир, эта чертова учительница пения – сто лошадиных сил, – не хлопнула крышкой рояля и не потащила ее из гостиной. Но ее тащат, а наша мисс канарейка опять раскрыла клюв и вопит: «Ларри, Ларри, я люблю вас всей душой!» А ночью вхожу к себе в комнату и обнаруживаю, что я там не один.
Мэксин. К вам вселился вундеркинд?
Шеннон. Ко мне вселился призрак!.. Вселился в душную комнатенку с одной кроватью не шире гладильной доски и такой же жесткой. И призрак уже там – потел и улыбался мне.
Мэксин (усмехаясь). А, призрак! Значит, за вами опять гоняются призраки?
Шеннон. Совершенно верно, дорогая, – единственно, кто вышел со мной из автобуса.
Мэксин. И сейчас он уже здесь?
Шеннон. Неподалеку.
Мэксин. Где? На веранде?
Шеннон. Скорее, притаился за верандой. Где-нибудь поблизости, но он вроде индейцев сиу, которые до захода солнца не нападают. Послезакатный призрак. (Услышав долгий, настойчивый гудок автобуса. вылезает из гамака.) Мэксин.
У меня есть крошка-тень, Точный мой портрет.
Одного я не пойму – Есть в ней прок иль нет.
Мой двойник, она за мной Ходит по пятам.
Чуть хочу нырнуть в кровать.
А она уж там.
Шеннон. Истинная правда. Вместе со мной прыгает в постель.
Мэксин. Когда спите один или…
Шеннон. Да я уже три ночи не спал.
Мэксин. Ну, сегодня отоспишься, мальчик.
Снова гудок.
Шеннон (опасливо поглядывает вниз). Сколько нужно времени, чтобы выпарить целый педагогический совет баптистского колледжа из автобуса, который остановился на самом солнцепеке при сорока градусах в тени?!
Мэксин. Вон, выползают.
Шеннон. Так… Значит, в этом раунде я победил. Что они там делают? Вам не видно?
Мэксин. Окружили вашего приятеля Хэнка.
Шеннон. И рвут на куски?
Мэксин. Одна здорово залепила ему, и он забился в автобус. А она сюда подымается.
Шеннон. О тень Великого Цезаря! Наверное, эта сволочь – учительница пения.
Голос мисс Феллоуз (пронзительно). Шеннон! Шеннон!
Шеннон. Ради Бога, помогите мне справиться с ней.
Мэксин. Вы же знаете, мальчик, не выдам. Но почему бы вам не перестать гоняться за малолетками и не проявить побольше здорового интереса к взрослым женщинам?
Голос мисс Феллоуз (пронзительно). Шеннон!
Шеннон (кричит вниз). Подымайтесь сюда, мисс Феллоуз. Я уже все устроил. (К Мэксин.) О Боже, она прет в гору, как разъяренный бык!
Мисс Феллоуз продирается сквозь заросли по тропинке.
Мисс Феллоуз, никогда этого не делайте! Летом в тропиках, да еще во время полнолуния, нельзя подыматься в гору, словно вы ведете в атаку кавалерийский полк на совершенно неприступный…
Мисс Феллоуз (тяжело дыша, в ярости). Мне не нужны ни ваши предостережения, ни ваши советы! Мне нужен ключ от машины!
Шеннон. Миссис Фолк, разрешите вам пред-ставить – мисс Джудит Феллоуз.
Мисс Феллоуз. Этот человек вошел с вами в сделку?
Мэксин. Я не понимаю, о чем вы…
Мисс Феллоуз. Работает у вас на процентах?
Мэксин. А зачем мне платить проценты? Мне и так приходится больше отказывать туристам, чем…
Мисс Феллоуз (прерывая ее). Но это не «Эмбос Мундус». А в проспекте сказано, что в Пуэрто-Баррио мы должны остановиться в «Эмбос Мундос», в центре города.
Шеннон. Да, на площади. Вот вы расскажите ей насчет этой площади.
Мэксин. А что насчет площади?
Шеннон. Расскажите, какая там жарища, шум, какая там вонь и сколько мух. Бродячие собаки дохнут прямо на…
Мисс Феллоуз. А здесь, по-вашему, лучше?
Шеннон. Вид с этой веранды не хуже, а по-моему, даже лучше, чем вид с пика Виктории в Гонконге или с верхней террасы дворца самого султана в…
Мисс Феллоуз (перебивая). Мне нужен вид чистой кровати, ванны, которая работает, и пищи, которую можно есть и переварить и которая не заражена всякими…
Шеннон. Мисс Феллоуз!
Мисс Феллоуз. Уберите руку с моего плеча!
Шеннон. Только взгляните на это меню. Повар – китаец, вывезенный мной из Шанхая! В позапрошлом, то есть в одна тысяча девятьсот тридцать восьмом году он был шефом в Королевском колониальном клубе в…
Мисс Феллоуз (перебивая). Есть телефон?
Мэксин. Конечно, в моем кабинете.
Мисс Феллоуз. Я хочу позвонить. Где ваш кабинет?
Мэксин (к Панчо). Llevala al telefono!
Мисс Феллоуз с сопровождении Панчо направляется в кабинет.
Безнадежно вздыхая, Шеннон прислонился к стене веранды.
Ха!
Шеннон. Зачем вам понадобилось…
Мэксин. Что?
Шеннон. Выйти в таком виде! Вам смешно, а мне…
Мэксин. В каком виде? Чем я вам не понравилась?
Шеннон. Говорил вам – застегните блузу. Или так гордитесь своим бюстом, что вам жаль застегнуть пуговицу? Подите к телефону, послушайте – неужели она в самом деле звонит «Блейку» и добивается моего увольнения?
Мэксин. Пусть лучше не пробует, пока не заплатит за вызов. (Уходит в кабинет.)
У нижних ступенек веранды появляется мисс Ханна Джелкс. Шеннон отворачивается к стене и с коротким всхлипом ударяет по ней кулаком.
Ханна (в изумлении останавливается). Простите.
Шеннон озадаченно смотрит на нее. Она выглядит необычно, в ней есть что-то не от мира сего, почти призрачное. Словно ожившая средневековая статуя святой из готического собора. На вид ей можно дать и тридцать лет, и все сорок. Ханна – воплощенная женственность и вместе с тем кажется словно бесполой и без возраста. На ней пестрое бумажное платье, на плече висит большая сумка.
Ханна. Это отель «Коста Верде»?
Шеннон (сразу успокаиваясь). Да. Он самый.
Ханна. А вы… не управляющий?
Шеннон. Хозяйка сейчас вернется.
Ханна. Благодарю вас. Не знаете, не найдется здесь два свободных номера – для меня и для моего дедушки? Он в такси, ждет внизу, на дороге. Я не хотела везти его в гору, пока не узнаю, есть ли комнаты?
Шеннон. В такое время, не в сезон, здесь много свободных комнат.
Ханна. Чудесно! Просто замечательно! Пойду высажу его из такси.
Шеннон. Может, вам помочь?
Ханна. Нет, благодарю вас. Прекрасно справимся сами. (Приветливо кивает ему и уходит по тропинке через заросли.)
Шеннон ложится в гамак, вытягивается. Падает кокос, вдали прокричал попугай.
На веранде появляется Мэксин.
Шеннон. Ну что она, позвонила?
Мэксин. Вызывала техасского судью. Из Блоуинг Рок. И готова оплатить вызов.
Шеннон. Значит, хлопочет о моем увольнении. И шьет мне дело о совращении, наказуемом законом.
Мэксин. Что значит «наказуемое законом»? Никогда не могла понять.
Шеннон. Это тот случай, когда девушка моложе двадцати совращает мужчину.
Мэксин хихикает.
Ничего смешного, дорогая моя Мэксин.
Мэксин. И на что вам нужны такие зеленые, или, вернее, почему вы вбили себе в голову, что они вам нужны?
Шеннон. Да никакие мне не нужны… независимо от возраста.
Мэксин. Зачем же тогда путаться с ними?
Он не отвечает.
А, Шеннон?
Шеннон. Нужна же хоть какая-нибудь человеческая близость, милая Мэксин.
Мэксин. Какой у вас размер ботинок?
Шеннон. Не понимаю, к чему вы клоните.
Мэксин. Башмаки у вас прохудились, а если не ошибаюсь, запасных вы с собой в поездку не берете. После Фреда осталась пара хороших ботинок, у вас, кажется, один размер.
Шеннон. Я любил старину Фреда, но не хочу залезать в его башмаки, дорогая.
Мэксин (снимая с Шеннона поношенные полуботинки). Да у вас и носки рваные. Фредовы носки будут вам как раз впору. (Расстегивает ворот его рубашки.) О, вы, я вижу, надели свой золотой крест? Плохой признак – опять подумываете о возвращении в церковь?
Шеннон. Да, Мэксин, это мой последний тур. Сегодня утром я написал своему старому епископу. Полное покаяние, полная капитуляция.
Мэксин (вынимая конверт из влажного кармана его рубашки). Если речь идет об этом письме, то старик не сможет его прочесть, пусть вы его на этот раз и пошлете, – так оно пропотело на вас. (Проходит за угол веранды.)
По тропинке, утирая пот с лица, поднимается Хэнк. При виде развалившегося в гамаке Шеннона начинает злиться.
Хэнк. Может, вытащите свой зад из гамака?
Шеннон. Ни за что.
Хэнк. Шеннон, живо вон из гамака! (Дает Шеннону пинка под зад.) Шеннон. Хэнк, если вы не справляетесь в тяжелой обстановке, значит, вы занимаете свое место не по праву. Я вам дал определенные указания. И очень простые. Надо было вытащить их из автобуса и…
Появляется Мэксин с кружкой горячей воды, бритвенным прибором и полотенцем.
Хэнк (снова поддав Шеннону, на этот раз больнее). Шеннон, вон из гамака.
Шеннон (предупреждая). Хватит, Хэнк! Немного фамильярности – куда ни шло, но вы заходите слишком далеко.
Мэксин начинает намыливать ему лицо.
Что это вы?
Мэксин. Вам что, не приходилось бриться и стричься у парикмахерши?
Хэнк. Девочка в истерике.
Мэксин. Не дергайтесь, Шеннон.
Шеннон. Хэнк, истерия – нормальное явление. Все женщины – истерички, натура такая. Опасное оружие в руках женщины, и только тот мужчина достоин называться мужчиной, которого истерикой не проймешь. Вы хотите заставить меня поверить, что у вас кишка тонка? Если так, я не смогу…
Мэксин. Не дергайтесь!
Шеннон. Я и не дергаюсь. (Хэнку.) …взять вас с собой в следующую поездку. Поэтому идите и…
Хэнк. Вы хотите, чтобы я пошел к ним и доложил, что вы здесь прохлаждаетесь в гамаке, пока на вас наводят красоту?
Мэксин. Скажите, что преподобный Ларри возвращается в лоно церкви, так что они могут проваливать в свой Техас.
Хэнк. Пивка бы мне.
Мэксин. Угощайтесь на здоровье. Холодильник у меня в кабинете. (Указывает ему, куда пройти.) Шеннон (после ухода Хэнка). Как ужасно, Мэксин, – самому в пору волком взвыть, а ты и тут должен морочить людям голову. Мэксин! Вы меня порезали!
Мэксин. Вы все время вертитесь.
Шеннон. Подровняйте немножко бороду, и ладно.
Мэксин. Сама знаю. Беби, поплаваем сегодня ночью? Даже если море будет неспокойно, а?
Шеннон. О Боже…
Мэксин. Эти мальчишки-мексиканцы… как они плавают ночью! Ха! Я их приметила, когда они ныряли с балконов отеля «Кебрада» с высоты в двести футов. Но их оттуда выгнали за то, что они слишком уж угождали гостьям. Тут-то мне и удалось их заполучить.
Шеннон. Узнаю вас – нигде своего не упустите. Вцепились в жизнь мертвой хваткой.
Мэксин. А какой еще хваткой в нее вцепляться – живой? Этого никто не умеет… разве что Фред умел… (Кричит: «Фред!»… Далекое эхо на соседних холмах еле слышно отвечает ей.) А теперь одно только эхо откликается, когда его позовешь… (Освежает Шеннону лицо лосьоном.) Милый старый Фред – он всегда оставался для меня загадкой. Так был кроток, так на все глаза закрывал. Даже зло брало. Мужчина и женщина должны вечно подхлестывать друг друга – понимаете, о чем я говорю? Я наняла этих мальчишек-пловцов еще за полгода до смерти Фреда, а он… думаете, обратил внимание? Задело его хоть столечко, когда я начала с ними плавать по ночам? Ничуть… уйдет себе на рыбалку… на всю ночь… А утром просыпаешься – опять собирается на рыбалку. А ведь, бывало, поймает рыбину и тут же обратно в море отпускает.
Возвращается Хэнк, садится на ступеньки и пьет пиво.
Шеннон. Загадка старого Фреда проста: тихий и достойный был человек – вот и вся его загадка… Скажите-ка своим пловцам полуночным, пусть выгребут из автобуса барахло моих туристок, да поживей, пока эта учительница пения треплется там по телефону и не может вмешаться.
Мэксин (кричит вниз). Педро! Панчо! Muchachos! Trae las maletas al anexo! Pronto!
Педро и Панчо кидаются по тропинке.
(Усаживается в гамак, прижимаясь к Шеннону.) Я помещу вас у себя под боком, в бывшей комнате Фреда.
Шеннон. Хотите, чтоб я влез не только в его носки и башмаки, но и в его комнату, рядом с вашей? (Неодобрительно смотрит на Мэксин. Понимая, что у нее на уме, и скептически посмеиваясь, снова развалился в гамаке.) Ну нет, дорогая… Конечно, я все время мечтал, как сяду в гамак на этой веранде, посреди пальмовых чащ, над тихой морской бухтой… Только это и давало мне силы в теперешней поездке и поддерживало в мыслях о возвращении… к истинному призванию…
Мэксин. Ха! Так у вас все-таки случаются проблески, когда вы способны сообразить, что прихожане ходят в церковь не ради безбожных проповедей?
Шеннон. Черт бы вас побрал, да я ни разу в жизни не произнес безбожной проповеди…
Из-за угла веранды появляется мисс Феллоуз; она устремляется к Шеннону и Мэксин – та выскакивает из гамака.
Мисс Феллоуз. Я уже позвонила. Счет за разговор мне переведут в Техас.
Мэксин пожимает плечами и отходит в сторону. Мисс Феллоуз выходит на середину веранды.
Шеннон (сидя в гамаке). Извините, мисс Феллоуз, я не встаю, но мне… Присядьте, пожалуйста, на минутку – хочу вам признаться кое в чем.
Мисс Феллоуз. Интересно, в чем же?
Шеннон. У каждого может наступить в жизни такой момент. Я потерпел аварию, но…
Мисс Феллоуз. А как это возместится нам?
Шеннон. Я что-то не совсем понимаю вас, мисс Феллоуз. (Садится прямо и смотрит на нее, кротко, смущенно, явно рассчитывая смягчить наконец это каменное сердце.) Я открываю вам душу, сознаюсь, что дошел до точки, натянул лямку, что называется, до отказа, а вы: «А как это возместится нам?»! Не надо, мисс Феллоуз, прошу вас. Не заставляйте меня поверить, будто взрослый, разумный человек может требовать с ближнего еще и каких-то возмещений, когда ближний и без того дошел до точки и нет ему дальше ходу, как он ни рвется… как ни тщится доказать, что все ему нипочем. Не надо… не надо… это бы…
Мисс Феллоуз. Что? Договаривайте…
Шеннон. …поколебало, если не совсем разрушило во мне и без того некрепкую веру в то, что человек от рождения добр.
Мэксин (появляясь на веранде с носками Фреда). Ха!
Мисс Феллоуз. И вы еще смеете спокойненько сидеть тут, вернее сказать, лежать, да, да – валяться и разглагольствовать о…
Мэксин. Ха!
Мисс Феллоуз. …о человеческой доброте! А сами понятия не имеете даже об элементарнейшей пристойности. Ну и лежите здесь, валяйтесь. А мы едем!
Шеннон (поднимается с гамака). Мисс Феллоуз, по-моему, руковожу группой все-таки я, а не вы.
Мисс Феллоуз. Вы?! Да вы только что сами признали, что не годитесь для такой работы.
Мэксин. Ха!
Шеннон. Мэксин, может быть, вы…
Мисс Феллоуз (холодно прерывая его в праведном гневе). Вот что, Шеннон. Мы, девушки, работали как каторжные, трудились весь год в поте лица ради этой поездки в Мексику, а поездка оказалась сплошным надувательством.
Шеннон (про себя). Фантастика!
Мисс Феллоуз. Да, сплошным надувательством! Вы не придерживались ни расписания, указанного в проспекте, ни разрекламированного там маршрута. И нам не важно, кто кого водит за нос: ваша фирма нас или вы фирму, – я уже пустила в ход все свои связи и не остановлюсь ни перед чем.
Шеннон. О мисс Феллоуз, да разве нам обоим не ясно, что все эти истерические выходки, которые джентльмену по рождению и по воспитанию и не пристало бы выслушивать, в данном случае просто несостоятельны и вызваны совсем не теми тривиальными причинами, на которые вы ссылаетесь. Так не лучше ли сразу назвать истинную причину…
Мисс Феллоуз. Причину чего?
Показывается Шарлотта.
Шеннон. Вашей ярости, мисс Феллоуз. Вашей…
Мисс Феллоуз. Шарлотта. Иди вниз к автобусу!
Шарлотта. Джуди, они там…
Мисс Феллоуз. Что тебе сказано! Сейчас же вниз!
Шарлотта повинуется, как вышколенная собачонка. Мисс Феллоуз снова устремляется к Шеннону, который, подойдя к ней ближе, примирительно опускает руку ей на плечо.
Мисс Феллоуз. Руки прочь!
Мэксин. Ха!
Шеннон. Фантастика! Ну, мисс Феллоуз, погорячились, и хватит, а? Пожалуйста! А теперь я в самом деле прошу вас разрешить дамам подняться сюда, чтобы убедиться, как здесь удобно, и сравнить это с тем, что они видели в городе. Мисс Феллоуз, ведь еще есть на свете уголки, полные очарования, а в других местах одна скучища да убогая имитация модных техасских мотелей.
Но мисс Феллоуз бросается к тропинке посмотреть, послушалась ли ее Шарлотта.
Шеннон идет следом, все еще надеясь умилостивить ее. Мэксин еще раз произносит свое «ха!» и, когда Шеннон проходит мимо, хочет ласково погладить его, но он отбрасывает ее руку, продолжая взывать к мисс Феллоуз.
Мисс Феллоуз. Я, кстати, заглянула в номера: по сравнению с ними самые захудалые меблирашки – апартаменты у «Ритца».
Шеннон. Мисс Феллоуз, я служу у «Блейка» и потому не вправе сказать вам со всей откровенностью, как неточен их рекламный проспект. Да они попросту и Мексики-то не знают толком. А я знаю. Так же доподлинно, как и другие пять континентов на…
Мисс Феллоуз. Мексика – континент? Вы что, не учили географии?
Шеннон. У меня степень доктора богословия, которую я получил в Сьюэни, география же за последние десять лет стала моей специальностью, дорогая моя мисс Феллоуз. Назовите-ка мне туристическое агентство, в котором бы я не работал. Не сможете! А сейчас я работаю у «Блейка» только потому…
Мисс Феллоуз. Потому что вам жизнь не в жизнь без невинных несовершеннолетних девчонок.
Шеннон. Ну, ну, мисс Феллоуз… (Снова касается ее плеча.) Мисс Феллоуз. Уберите руку!
Шеннон. Я уже давно замечаю, что вы почему-то сердитесь и в плохом настроении, но…
Мисс Феллоуз. О, так вам кажется, что одна я в плохом настроении?! А по-вашему, колесить в этом душном автобусе по проселкам, да с горы на гору, пока всю душу не вытрясет…
Шеннон. Мне одно ясно: вы – заводила этого бунта.
Мисс Феллоуз. Вся группа больна дизентерией.
Шеннон. Ну, уж это не моя вина.
Мисс Феллоуз. Именно ваша!
Шеннон. Еще до въезда в Мексику, в Нью-Ларедо, на границе, я собрал вас и роздал отпечатанные на гектографе инструкции, в которых сказано, что можно есть и чего нельзя, что можно пить и что не рекомендуется…
Мисс Феллоуз. Дело не в том, что мы ели, а где нас кормили.
Шеннон (качая головой, как метроном). Это у них не дизентерия.
Мисс Феллоуз. Но это результат питания в таких заведениях, которые без всяких разговоров закрыла бы любая санитарная комиссия…
Шеннон. Минуточку…
Мисс Феллоуз. …за несоблюдение элементарных правил гигиены.
Шеннон. Да это не дизентерия, не амебное заражение, а самый обыкновенный…
Мэксин. «Месть Монтесумы»! Вот как мы это называем.
Шеннон. Я ведь раздавал пилюли, снабжал вас микстурой, поскольку знал наперед, что ваши дамы скорей выберут «Месть Монтесумы», чем потратят пять сентаво на минеральную воду в бутылках.
Мисс Феллоуз. Вы сбывали ваши пилюли с прибылью в пятьдесят центов с пузырька!
Мэксин. Ха-ха! (Ударом мачете раскрывает кокос и приготавливает ром-коко.) Шеннон. Знаете, мисс Феллоуз, шутки шутками, но такие обвинения…
Мисс Феллоуз. Я справилась о цене в аптеке, я вас давно подозревала.
Шеннон. Мисс Феллоуз, я – джентльмен и не позволю оскорблять себя. Имейте в виду: я не потерплю таких оскорблений даже от члена своей группы. И мне кажется, мисс Феллоуз, вы не должны еще забывать, что разговариваете с лицом, посвященным в сан.
Мисс Феллоуз. С расстригой, выдающим себя за священника!
Мэксин. Может, выпьете ром-коко? Для гостей – бесплатно. (Не услышав ответа, пожимает плечами и выпивает ром-коко сама.) Шеннон. Мисс Феллоуз, в каждой партии найдется недовольный, которому все не так, как ни старайся сделать поездку… более интересной, не стандартной, придать ей нечто своеобразное, какой-то особый «штрих Шеннона».
Мисс Феллоуз. Жулика… Попа-расстриги!
Шеннон. Мисс Феллоуз, не надо, не надо, не надо… Уймитесь! (Он близок к истерике. Выкрикивает что-то нечленораздельное, потрясает кулаками, мечется по веранде и, пытаясь перевести дух, прислоняется к столбу.) Не надо… не унижайте… человеческой… гордости!
Женский голос (снизу). Джуди?! Они уносят багаж!
Мисс Феллоуз (кричит). Девушки! Девушки! Держите чемоданы! Не давайте уносить наши вещи в эту мусорную яму!
Женский голос. Джуди! Нам с ними не справиться!
Мэксин. Эти парни понимают только по-испански.
Мисс Феллоуз (Мэксин, в ярости). Будьте любезны приказать им отнести наш багаж в автобус. (Кричит вниз.) Девушки! Держите свои вещи! Не давайте уносить их! Мы поедем обратно в А-ка-пуль-ко! Слышите?
Женский голос (внизу). Джуди, девушки хотят сначала поплавать.
Мисс Феллоуз. Иду! (Бежит вниз, на ходу кричит мексиканцам.) Эй вы! Мальчики! Muchachos! Несите вещи вниз!
Вскоре крики замирают. Шеннон, вконец расстроенный, ходит по веранде.
Мэксин (качая головой). Шеннон, отдайте ключ, и пусть убираются.
Шеннон. А я?
Мэксин. Останетесь здесь.
Шеннон. В спальне Фреда?! Ну да, конечно, в спальне покойного Фреда.
Мэксин. Может обернуться и хуже.
Шеннон. Хуже? Ну что ж, пусть… Пусть хуже!.. Пусть!
Мэксин. Ну, ну, малыш…
Шеннон. Если может быть еще хуже – пускай. (Цепляясь за перила лестницы, смотрит широко открытыми, потерянными глазами. Грудь бурно вздымается, как у бегуна после длинной дистанции. Он весь в поту.) Мэксин. Давайте-ка ключ от машины. Я отнесу его шоферу, а вы пока выкупаетесь, беби, отдохнете, выпьете ром-коко.
Шеннон неуверенно качает головой. Из пальмовой чащи слышатся резкие крики птиц. На тропинке голоса.
Голос Ханны. Дедушка, ты потерял свои темные очки?
Голос дедушки. Нет. Я их снял. Солнца-то нет.
На тропинке появляется Ханна, она везет дедушку в кресле на колесах. Дед очень стар, но у него могучий голос, и потому всегда кажется, что он кричит что-то очень важное. Дедушка – поэт и актер. В нем чувствуется гордость, которую он всюду несет как знамя. Его белый полотняный костюм безупречен; столь же выдержаны в стиле, как и черный шнурок галстука, – черная трость с золотым набалдашником и густая белая поэтическая грива.
Дедушка. С какой стороны море?
Ханна. Море внизу, под горой, дедушка.
Дед оборачивается, прикрывая глаза рукой.
Отсюда его не видно.
Старик глух, и Ханне приходится кричать.
Дедушка. Но я уже чувствую запах моря.
Ветерок пробегает по листве джунглей.
Колыбель жизни! (Тоже кричит.) Жизнь ведь началась в море.
Мэксин. Тоже из вашей группы?
Шеннон. Нет.
Мэксин. Парочка тронутых.
Шеннон. Тише! (Пристально смотрит на Ханну и деда, и, кажется, один их вид действует на него гипнотически, снимая напряжение.)
Старик подслеповато поглядывает вниз, а Ханна с надеждой смотрит на веранду – человек гордый, она, если уж просит, верит, что люди отзовутся.
Ханна. Здравствуйте.
Мэксин. Привет.
Ханна. Вам не доводилось везти человека вот так, в кресле, в гору, сквозь заросли?
Мэксин. Нет, я не повезла бы даже и под гору.
Ханна. Но теперь, когда это уже позади, я не жалею. Какой вид для художника! (Тяжело дыша, осматривается вокруг, ищет в сумке носовой платок, чувствуя, что лицо ее горит и все в поту.) Мне говорили в городе, что здесь идеальное место для художника, и надо сказать, так оно и есть.
Шеннон. У вас на лбу царапина.
Ханна. А, так я и знала…
Шеннон. Надо смазать йодом.
Ханна. Благодарю вас, потом.
Мэксин. Что вам угодно?
Ханна. Я бы хотела видеть хозяина.
Мэксин. Это я.
Ханна. О, вы хозяйка?! Очень приятно. Разрешите представиться, я – Ханна Джелкс, миссис…
Мэксин. Фолк… Мэксин Фолк. Чем могу быть полезна? (Тон ее отнюдь не выражает намерения и вправду быть им полезной.) Ханна (живо обернувшись к деду). Дедушка, здешняя хозяйка – леди из Штатов.
Дедушка (поднимая лежащую у него на коленях веточку дикой орхидеи и церемонно протягивая ее Мэксин, кричит Ханне). Преподнеси даме эту ботаническую диковину, которую ты нашла на горной тропинке.
Ханна. Мне кажется, это дикая орхидея. Верно?
Шеннон. Лаэлия тибицина.
Ханна. О!
Дедушка. Но скажи ей, Ханна, скажи, что до темноты цветы эти лучше хранить в холодильнике, – на солнце они привлекают мух! (Хихикая, почесывает укус на подбородке.) Мэксин. Вам нужны комнаты?
Ханна. Да, да. Только мы не успели предупредить заранее.
Мэксин. Видите ли, милая, в сентябре «Коста Верде» закрыт. Исключение делается лишь по особой договоренности, и поэтому…
Шеннон. А это есть особый случай. Исключительный…
Мэксин. Кажется, вы сами сказали, что они не из вашей группы.
Ханна. Прошу вас, допустите нас в число избранных.
Мэксин. Смотрите-ка!
Дед попытался выбраться из кресла. Шеннон еле успевает подбежать подхватить старика, чтобы тот не упал.
Ханна (тоже бросилась было к деду, но, увидев, что Шеннон уже подхватил его, снова обращается к Мэксин). В первый раз за двадцать пять лет наших путешествий мы приехали, не заказав номера заранее.
Мэксин. Дорогая моя, старику-то место в больнице.
Ханна. Нет, нет, просто утром он немного повредил колено. Ему нужно хорошенько выспаться, отдохнуть – и завтра он будет снова на ногах. Дедушка моментально справляется со всякими недомоганиями, поразительно быстро для такого молодого – ему девяносто семь.
Шеннон. Легче, легче, дедушка. Опирайтесь на меня. (Ведет старика на веранду.) Теперь две ступеньки вверх. Раз, два… Ну, вот и хорошо, дедушка! (Доводит его до веранды и усаживает в качалку.)
Дедушка еле дышит, но все посмеивается.
Ханна (живо). У меня нет слов, чтобы выразить вам свою благодарность за то, что вы нас принимаете. Просто счастье для нас!
Мэксин. Ну что ж… такого старца не отправишь тут же в обратный путь. Но как я вам сказала, в сентябре «Коста Верде» закрыт. Я принимаю сейчас немногих и по особой договоренности. Мы работаем в этом месяце на особых условиях.
Дедушка (неожиданно прерывая и очень громко). Ханна, скажи этой леди, что колясочка у меня временная. Скоро я уже способен буду ползать, потом ковылять, а в недалеком будущем начну скакать, как старый… горный… козел… Ха-ха-ха-ха…
Ханна. Да, дедушка, я уже все сказала.
Дедушка. Мне тоже не нравится передвигаться на колесах.
Ханна. Да, дедушка считает, что закат Европы начался именно с изобретения колеса. (Весело смеется, но на Мэксин все это не действует.) Дедушка. И скажи еще этой хозяйке… э-э… этой леди… что я знавал отели, в которых не принимали собак, кошек, обезьян, а в некоторых не слишком добивались особой привилегии нянчиться с младенцами в возрасте около ста лет, ха-ха… которых привозят в колясочках… с цветами вместо детских погремушек… (Хихикает с чуть страшноватым, полубезумным выражением лица.)
Ханне скорей всего хочется закрыть ему рот рукой, но приходится улыбаться.
…Ха-ха… с флягой коньяку вместо колечка для зубов, которые еще только режутся. Но ты скажи ей, что эти… э-э… уступки возрасту – дело временное…
Ханна. Дедушка, я сказала, что вожу тебя в кресле, потому что ты повредил колено.
Шеннон (про себя). Фантастика!
Дедушка. А как только отдохну, я сам покачу его и сброшу с горы, прямо в море. И скажи ей…
Ханна. Да? Что, дедушка? (Она уже не улыбается. И тон ее, и взгляд полны нескрываемого отчаяния.) Что сказать, дедушка?
Дедушка. Скажи ей, если она простит мне мое постыдное долголетие и эту… временную немощь… я преподнесу ей – с автографом! – последний экземпляр моего первого томика стихов, опубликованных в день… Когда, Ханна?
Ханна (безнадежно). В день вступления на пост президента Улисса Гранта, дедушка.
Дедушка. «Утренний рожок». Где книга? Должна быть у тебя. Отдай ей сейчас же.
Ханна. Потом, попозже. (К Мэксин и Шеннону.) Мой дедушка – поэт, Джонатан Коффин. Ему девяносто семь лет, а в следующем месяце, пятого октября, исполнится девяносто восемь.
Мэксин. Да, старики – занятный народ. Телефон! Извините, я сейчас. (Уходит.) Дедушка. Что, наговорил лишнего?
Ханна (тихо, Шеннону). Боюсь, да. Кажется, она не расположена нас пустить.
Шеннон. Пустит, не беспокойтесь.
Ханна. В городе никто не хотел пускать, и, если мы здесь не устроимся, придется опять катить его через заросли. А куда? Что впереди? Дорога?! А куда? Только в море… Сомневаюсь, чтобы оно расступилось перед нами.
Шеннон. Вам не придется уходить. Я пользуюсь некоторым влиянием на хозяйку.
Ханна. О, пожалуйста, пустите его в ход. Я прочла в ее глазах одно лишь слово – отчетливо, большими буквами: «нет!»
Шеннон наливает воды из кувшина и подает стакан старику.
Дедушка. Это что – выпивка?
Шеннон. Вода со льдом, дедушка.
Ханна. Как вы добры! Спасибо вам. Я, пожалуй, дам ему еще парочку солевых таблеток. (Быстро вынимает флакон из сумки.) Может, и вам? Я вижу, вы тоже в испарине. В жаркое время, да еще под Тропиком Рака, нужно остерегаться обезвоживания.
Шеннон (наливая другой стакан воды). А вы сейчас и в финансовом отношении тоже немного обезвожены?
Ханна. О да! Досуха, до костей, и, кажется, хозяйка это понимает. Впрочем, понять не так уж и трудно – достаточно было увидеть, как я тащу его в гору на себе. Хозяйка как будто неглупая женщина. Она, конечно, сразу смекнула, что такси нам не по карману.
Голос Мэксин. Панчо!
Ханна. Женщине всегда труднее найти общий язык с хозяйкой, чем с хозяином. Если можете повлиять на нее, очень прошу вас, убедите ее, пожалуйста, что завтра, а то и сегодня дедушка уже будет на ногах, и если нам хоть немного повезет, то к этому времени и наши финансовые дела подналадятся. А, вот она. Помогите нам. (Невольно хватает его за руку.)
Мэксин выходит на веранду, продолжая звать Панчо. Является Панчо, посасывая плод манго, сок которого капает ему на подбородок и шею.
Мэксин. Панчо, беги на пляж, скажи господину Фаренкопфу, что ему звонят из германского посольства.
Панчо смотрит на нее, не понимая, и Мэксин повторяет свое распоряжение по-испански.
Шумно посасывая манго, Панчо лениво спускается по тропинке.
Беги! Я говорю, беги! Corre, corre!
Чуть ускорив шаг, Панчо скрывается в зарослях.
Ханна. Как они грациозны, эти мексиканцы!
Мэксин. Да, грациозны, как кошки, и так же вероломны.
Ханна. Может быть, вы нас… запишете сейчас?
Мэксин. Записать недолго, раньше нужно получить с вас шесть долларов, если хотите поужинать. В несезонное время именно так приходится вести дела.
Ханна. Шесть долларов?..
Мэксин. Да, по три с персоны. В сезон мы работаем по европейскому распорядку, а не в сезон, как сейчас, переходим на свой, американский.
Ханна. О, и в чем же… э-э… различия? (Пытаясь выиграть время, взглядом взывает к Шеннону о помощи.)
Но его внимание поглощено гудками автобуса.
Мэксин. Вместо трехразового питания у нас сейчас двухразовое.
Ханна (приближаясь к Шеннону, чуть громче). Завтрак и обед?
Мэксин. Завтрак и холодный ленч.
Шеннон (в сторону). Да, действительно холодный. Наколотый лед, если сами наколете.
Ханна (раздумывая). Без обеда?
Мэксин. Да, без.
Ханна. Понимаю, но только мы… тоже работаем обычно на особых условиях. Я бы хотела вам объяснить.
Мэксин. Что значит – «работаем»? И на каких «условиях»?
Ханна. Вот наша карточка. Может быть, вы уже слышали о нас! (Подает карточку Мэксин.) О нас много писали. Мой дедушка – старейший из живущих и еще пишущих поэтов. Он читает свои стихи. А я работаю акварелью… я художник-моменталист. Мы путешествуем вместе и оплачиваем свои путешествия дедушкиными выступлениями и продажей моих акварелей и моментальных портретов углем или пастелью.
Шеннон (про себя). У меня жар.
Ханна. Обычно во время завтрака и обеда я хожу между столиками отеля. Надеваю рабочую блузу художника, живописно измазанную красками, с широким байроновским воротником и изящно повязанным шелковым бантом. Я никогда не навязываюсь людям, просто показываю свои работы и мило улыбаюсь. И только если приглашают, присяду к столику и делаю моментальный набросок пастелью или углем. А если не приглашают, тоже мило улыбаюсь и иду дальше…
Шеннон. А дедушка что делает?
Ханна. Мы с ним вместе медленно проходим между столиков. Я представляю его как старейшего из всех живущих в мире и еще пишущих поэтов. Если просят, он читает свои стихи. К несчастью, все его стихи написаны очень давно. Но, знаете, он начал писать снова. Впервые за двадцать лет взялся за новую поэму!
Шеннон. Но еще не кончил?
Ханна. Вдохновение еще посещает его, но способность сосредоточиться, конечно, несколько ослабела.
Мэксин. Как, например, сейчас.
Шеннон. Кажется, задремал. Дедушка! Что, если уложить его в постель?
Мэксин. Подождите. Я сейчас вызову такси, и их отвезут в город.
Ханна. Прошу вас, не надо. Мы обошли все городские гостиницы – нигде не пускают. Боюсь, что мне остается рассчитывать только на ваше… великодушие.
Очень заботливо Шеннон поднимает старика и ведет его в одну из комнат, выходящих на веранду. С пляжа слышатся возгласы купающихся. Солнце прячется за островком в море.
Быстро темнеет.
Мэксин. Пожалуй, придется вас оставить. Но только на одну ночь.
Ханна. Благодарю вас.
Мэксин. Старик будет в четвертом номере, вы займете третий. Где ваш багаж? Никакого багажа?!
Ханна. Я спрятала его под пальмами, внизу, где начинается тропинка.
Шеннон (кричит Панчо). Живо принеси вещи этой леди! Слышишь? Чемоданы… под пальмами. Скорее! Бегом!
Мексиканцы бегут вниз.
Дорогая Мэксин, а за меня вы согласны получить по чеку, датированному более поздним числом?
Мэксин (хитро). Да уж не завтрашним ли?
Шеннон. Спасибо! Щедрость всегда была основным свойством вашей натуры.
Мэксин. Ха! (Уходит.) Ханна. Я ужасно боюсь, не было ли у дедушки небольшого удара во время нашего перехода в горах. (Говорит с удивительным спокойствием.)
И сейчас же порыв ветра разносится по склону. Снизу снова слышатся крики купающихся.
Шеннон. У очень старых людей бывают такие небольшие «мозговые явления», как их называют врачи. Это не настоящий удар, а просто небольшие мозговые… явления. И их симптомы так быстро исчезают, что старики иногда даже и не замечают, что с ними было что-то не так.
Разговаривают, не глядя друг на друга. Появляются мексиканцы с древними чемоданами, сплошь заклеенными ярлычками отелей и всяческих бюро путешествий – знаками далеких странствий их владельцев.
Ставят чемоданы возле лестницы.
Сколько же раз вы объехали вокруг света?
Ханна. Почти столько же, сколько раз Земля обошла вокруг Солнца. Иногда мне кажется, что весь этот путь я прошла пешком.
Шеннон (поднимая ее чемодан). Какой номер у вашей комнаты?
Ханна (устало улыбаясь). По-моему, третий.
Шеннон. Кажется, тот самый, над которым крыша протекает. (Идет с чемоданами в третий номер.)
В дверях своего кабинета появляется Мэксин.
Но вы это узнаете, только когда пойдет дождь, а тогда будет уже поздно, и придется вплавь выбираться оттуда.
Ханна слабо улыбается, теперь стала заметна вся ее непомерная усталость.
(Выходит с ее вещами из третьего номера.) Так и есть, тот самый. Берите мой и…
Ханна. Нет, нет, мистер Шеннон. Если пойдет дождь, я найду себе сухое местечко.
Мэксин (из-за угла веранды). Шеннон!
Небольшая пантомима между Ханной и Шенноном. Он хочет внести вещи в комнату номер пять. Она хватает его за руку и указывает за угол веранды, давая понять, что не нужно вызывать недовольство владелицы отеля, Мэксин еще раз и уже громче зовет его. Шеннон уступает мольбам Ханны и вносит ее вещи в комнатенку с худой крышей.
Ханна. Большое вам спасибо, мистер Шеннон. (Исчезает за москитной сеткой.)
Шеннон направляется к своей комнате, и в эту минуту к углу веранды подходит Мэксин.
Мэксин (подражая голосу Ханны). «Большое вам спасибо, мистер Шеннон!»
Шеннон. Не будьте дрянью, Мэксин. Есть люди, которые искренне говорят «спасибо». (Проходит мимо нее и спускается по лесенке с веранды.) Пойду поплаваю.
Мэксин. В это время вода тепла как кровь.
Шеннон. А так как у меня сейчас жар, то мне и будет в самый раз. (Быстро спускается вниз по тропинке к пляжу.) Мэксин (следуя за ним). Подождите, я тоже…
Хочет сказать, что пошла бы с ним, но он пропустил ее слова мимо ушей и быстро исчезает в зарослях. Она сердито пожимает плечами и возвращается на веранду. Опершись обеими руками на парапет, смотрит на закатное солнце, словно это ее личный враг. Доносится долгий прохладный вздох океана.
Голос дедушки (словно вторя этому звуку).
Ветвь апельсина смотрит в небо Без грусти, горечи и гнева.
И так, спокойствие храня, Следит за угасаньем дня…
Внизу, в маленьком ресторанчике на пляже, звучит исполняемая маримба-джазом мелодия популярной в тысяча девятьсот сороковом году песенки «Слово женщины…». На сцене темнеет, затем медленно опускается занавес.