Крионная реликвия стояла на столе, мерцая в лучах мягкого освещения комнаты. Майджстраль протянул роботу бокал, и тот снова наполнил его шампанским. Компания почала вторую бутылку. Майджстраль велел роботу охладить третью. Ему-то точно потребуется еще шампанское.

Он ничего не хотел — только как можно скорее избавиться от треклятой реликвии. Скинуть ее со скоростного флайера в ближайшее бездонное озеро. Швырнуть ее в жерло первого попавшегося ядерного реактора. Сжечь ее в самом ядре пеленгского солнца.

«Сбылось», — решил Майджстраль. Сбылся самый кошмарный сон любого вора. Украсть нечто такое ценное, такое сказочное, чего жаждет любой солдат, любой политик, любой бандюга, любой дипломат, любой убийца-фанатик.

«Бедный я, бедный», — думал Майджстраль. Шампанское он выпил безо всякого удовольствия.

Майджстраля нисколько не радовала мысль о том, что у других бывали передряги и похуже. Взять хотя бы несчастного Нниса.

Нынешний пенджалийский император провел юность в Имперском гареме — заброшенный, заумный ребенок, которому не было места в напряженной и не слишком доброй атмосфере. Обычным радостям гарема он предпочитал ловлю насекомых и изучение их половых органов под микроскопом. А перипетии гаремного детства заключались большей частью в том, что дети затевали интриги, подражая в этом матерям, и каждый ребенок подхватывался ураганом заговоров, коварных замыслов и хитрых маневров — миниатюрной моделью того урагана, что бушевал в виде бесконечной вражды между знатными родами хозалихов в попытках сделать своего потомка новым наследником. Императорский титул у хозалихов не переходил по наследству, и никакой четкой системы определения того, кто станет наследником не существовало, помимо «Воли Империи».

И если кто-то от природы не был интриганом, детство в гареме для него становилось невыносимым. Ннис интриганом не был. А в жуках разбирался превосходно.

Когда Ннис узнал, что проиграл право наследования своему младшему брату, он испытал огромное облегчение. Горько разочарованная мать — красивая и гордая дочь герцога Мофа (эта фамилия произносится как «Миф») — часами напролет читала Ннису нотации о его несовершенстве. Ннис пропускал ее поучения мимо ушей.

Он обнюхал ее уши на прощание и на легких крыльях мотылька умчался на Козат, где провел три счастливейших года в своей жизни, изучая энтомологию пустынь. Его исследования были прерваны жуткой новостью о гибели принца-наследника во время озорства с воздушным шаром. Оказалось, что в результате на редкость успешных интриг его матери и всего клана Мофов (правильно читать Мифов) новым наследником стал Ннис. Убитый горем от того, что ему предстояло, Ннис нехотя вернулся в Город Семи Сверкающих Колец, чтобы организовать там контрзаговор с целью собственного свержения, но по прибытии обнаружил, что старый император занемог и умер от комы. Все было кончено.

Мофы улыбались с голографических фотоснимков инаугурации — вереница красных физиономий с высунутыми в улыбках языками. Ннис CVI в мешковатой зеленой царской мантии выглядел так, словно присутствовал на похоронах.

Однако улыбаться Мофам довелось недолго. Жизнь императоров во многом ограничена, но Ннис решил, что своих родственничков пристроит так, чтобы его самого это устроило как нельзя лучше. В Городе Семи Сверкающих Колец вскоре было объявлено, что Венценосная Мать отправится на Козат, где вступит в должность Хранительницы Имперской Коллекции Насекомых с пожизненной пенсией. Герцог Моф вернулся на Мотхольм, истратив кучу денег на дорогие подарки в честь коронации.

Ннис наверняка решил на ту пору, что все-таки очень приятно быть императором.

Женился Ннис потом не меньше десятка раз. Гарем у него был небольшой — и это вызывало немалую досаду, в особенности со стороны врагов Мофов, которые лелеяли мечты о том, чтобы возвести на трон своих отпрысков. Но особенно угнетало ортодоксов то, что Ннис вообще отказывался производить на свет каких-либо отпрысков.

Императриц же не бывало вообще — по установившейся традиции трон наследовали только мужчины. Традиция эта была принята еще до того, как получила широкое распространение генная инженерия, позволявшая мужчине производить на свет гораздо большее число потомков, чем произвела бы их любая Императрица. Генная инженерия в этом деле здорово помогла, однако традиция передачи престола мужчинам, и только мужчинам, сохранилась, а традиции — это было нечто такое, от чего хозалихи не отказывались ни под каким видом.

Но Ннис хотел потянуть с интригами насчет наследника как можно дольше. Точно так же, как он любил, чтобы его насекомые были приколоты в коробочках булавками, он любил, чтобы в доме у него царили тишина и покой. Ничего нервного — все предсказуемо, тихо и мирно. Первое, о чем он спрашивал, когда ему предлагали новую жену, было: тихий ли у нее голос, а второе — девственна ли она.

Он жил спокойно. Целых сорок лет. Но когда в конце концов начались неприятности, они перечеркнули последние два десятка лет его жизни.

Историки долго спорили о том, могло ли умелое и умное правление, исходившее из Города Семи Сверкающих Колец, предотвратить или изменить течение Человеческого Мятежа. Может быть, и нет: несмотря на то, что в годы до воцарения Нниса курс имперской политики был ровным, министры соответствовали занимаемым постам, люди все равно уже начинали бунтовать. Но если бы Ннис почаще отрывался от своих возлюбленных коллекций насекомых, то, наверное, заметил бы, что начали возникать кое-какие проблемы, и мог бы обратить на них внимание своих министров, и, вероятно, они были бы вынуждены к этим проблемам присмотреться повнимательнее… однако не императорское это дело — думать о том, чего не чувствуешь, а следствием этого и стал успех Мятежа.

Ннис стал первым хозалихским императором, проигравшим войну. Самым первым! Представить только!

Покончи он с собой — его бы никто не стал винить, большинство подданных встретило бы этот поступок аплодисментами. По крайней мере тем самым он бы доказал, что понимает свое положение. Однако Ннис счел свое присутствие необходимым для того, чтобы император существовал в принципе, а также для сохранения мира. Ну и конечно, у него не было наследников — он об этом сам позаботился.

Но шок, пережитый императором, оказался слишком силен. Здоровье его резко ухудшилось, и Ннис сошел в крионный гроб. Лежа там, он осуществлял едва ощутимый контроль за событиями и ритуалами. Принужденный томиться в таком состоянии на протяжении жизни еще двух поколений, под неусыпным надзором врачей, которые делали все, чтобы отсрочить миг, когда глаза императора закроются навсегда, Ннис чувствовал, что ему все хуже и хуже, и руки его сжимали бразды правления все слабее и холодели все сильнее.

Итак, наследника у него не было. Его министры за несколько лет до сошествия Нниса в гроб убедили того дать немного спермы для крионного хранения. Было подготовлено три контейнера. В конце концов Ннис сделал то, о чем его просили.

Но все испортила война. Два контейнера были разрушены, а третий потерялся и считался пропавшим. К концу войны можно было забыть о том, чтобы взять новые порции спермы у императора, — сказалось плачевное состояние его здоровья. Верный традициям император отказался от предложения продлить свой род таким нетрадиционным способом, как клонирование.

Шли долгие годы. Он сидел в своей холодной гробнице, страдал и ждал конца, как избавления от мук. Сидел и гадал, что же вышло не так, что он сделал неправильно и что мог изменить.

И еще гадал — дадут ли ему когда-нибудь умереть.

Лейтенант Наварра покачивался в гамаке и хмуро глядел на экран видеотелефона. Осматривая дом в поисках каких-нибудь еще свидетельств ограбления, он нашел в дядиной кладовке гамак и тут же натянул его между двух деревьев на лужайке. Телефон он всегда носил с собой, на поясе. Помпейские морские разведчики всегда ко всему готовы. От хорошей системы связи частенько зависит жизнь.

Наварра вздремнул пару часов, а разбудили его какие-то две пичуги сливового цвета, которые ни с того ни с сего решили поиграть в догонялки в листве дерева у него над головой. Тогда лейтенант решил позвонить Амалии Йенсен и рассказать ей об ограблении дядюшкиного дома, чтобы потом ненавязчиво предложить пообедать с ним, ответив тем самым на ее вчерашнее приглашение. Однако никто не ответил, и это было странно. Ни робот, ни автоответчик. А ведь Амалия сказала ему, что весь день будет дома.

Похоже, со связью что-то неладно.

Наварра отключил телефон, перебросил ноги через край гамака и потянулся за форменной курткой и траурным плащом. Лейтенант решил, что лично отнесет приглашение в дом Амалии. Мысль о том, что он увидит Амалию посреди благоухающих кущ, заставила его улыбнуться.

Зрелище это настолько захватило воображение молодого человека, что он, шагая по лужайке, на ходу застегивая куртку и подзывая робота-слугу, чтобы тот помог ему зашнуроваться, окончательно забыл об оставленном в гамаке телефоне. Аппарат отливал на солнце серебристым блеском и покачивался из стороны в сторону.

Одна из птичек сливового цвета села на гамак. Телефон сверкнул на солнце. Птица схватила его когтями и взлетела ввысь.

Представители прессы пронюхали, что к вечеру Николь поджидает у себя в гостиничном номере Майджстраля — Николь согласилась с Романом, что неплохо распустить такой слух, и тем самым Роман навел своего «хвоста» на ложный след. Информационные сферы не уследили, как вошел Дрейк, но в конце концов было широко известно, что он умеет проникать незамеченным. Николь же отказалась распространяться о встрече, что только подогрело интерес.

Уж Николь знала, как подогревать интерес. Этому научила ее профессия.

И вдруг — телефонный звонок.

— Вас просит Дрейк Майджстраль, мадам.

Спальня Николь была подзвучена низким мужским хозалихским голосом — учтивым и приятным. Голос этот выгодно контрастировал с щебетанием робота-косметички, которая заботливо накладывала слои косметики на лицо Николь. Николь попросила робота убрать в сторону свою аппаратуру и приказала комнатным устройствам принять звонок. Голографическое изображение головы Майджстраля в натуральную величину появилось прямо перед Николь. Волосы его выбились из стянутого на затылке узла. Он явно плохо спал.

— Привет, Майджстраль! Твой вечер удался?

— Я провел… интересную ночь, Николь. — Что-то в его голосе заставило Николь сесть.

— Ты в порядке, Дрейк?

Он растерялся.

— Да. Но ты уж прости, я не смогу с тобой сегодня позавтракать. Ты же понимаешь, я бы тебя не бросил одну, если бы на то не было серьезных причин.

«Вызов на дуэль? — гадала Николь. — Арест? Ловушка какая-нибудь?» По видео имя Майджстраля не мелькало — только в сочетании с ней. Стало быть, каковы бы ни были трудности Майджстраля, они носили исключительно личный характер.

— Я могу тебе помочь?

Майджстраль натянуто улыбнулся:

— Спасибо за заботу, но — нет, не можешь.

— Все что угодно, Майджстраль. Мы же друзья. Ты это знаешь.

Он немного помолчал, а потом покачал головой:

— Ты очень добра, но — нет. Тебе в это вмешиваться не стоит.

Николь подперла подбородок рукой.

— Значит, что-то серьезное.

— Да, миледи. Это точно.

— Роман за тобой приглядывает?

Майджстраль улыбнулся:

— Очень старательно. Спасибо.

— Береги себя Дрейк. Не делай глупостей.

— Не буду. — В руке Майджстраля возник голографический бокал с шампанским. — Спасибо за сочувствие. Сама решишь, когда мы увидимся снова.

Николь улыбнулась. Майджстраль всегда зарабатывал полные десять очков за стиль.

— Ловлю на слове, — сказала она, посмотрела на то, как он пьет из бокала, и поняла, что что-то в его поведении беспокоит ее. Майджстраль был потрясен. По-настоящему потрясен. То, что он пил шампанское, означало попытку обрести, вернуть savoir-faire. Раньше Николь никогда не видела его в таком состоянии, и, не знай она его так близко некоторое время, она бы ничего не заметила.

— Дрейк, — вдруг попросила она, — позвони мне завтра. Хочу узнать, как у тебя дела.

Бокал исчез из поля зрения. Майджстраль спокойно посмотрел на Николь.

— Спасибо, — поблагодарил он. — Твоя забота мне льстит.

Фраза для Майджстраля типичная, но произнес он ее на Высокопарном Хозалихском и притом так, что ее можно было отнести к положению дел во всей Вселенной. И снова — десять очков за стиль, но все равно что-то было не так.

Здорово не так, и не последним в этом смысле было то, что Николь вынуждена теперь отправиться на завтрак в ресторане в полном одиночестве. После того как голова Майджстраля покинула ее комнату, она минутку подумала и велела комнатному оборудованию набрать номер лейтенанта Наварры.

Того не оказалось дома. Автоответчик Наварры попросил оставить сообщение, но Николь не стала этого делать. Члены Диадемы либо разговаривали с собеседником лично, либо не разговаривали вовсе.

Николь еще немного подумала и решила, что скажется больной и вообще не пойдет завтракать. Она понимала, что тогда пресса решит, будто Майджстраль все еще у нее.

Отлично. Что бы там ни происходило, Майджстраль никогда не станет возражать, если все будут думать, что он находится там, где его на самом деле нет.

Птичка сливового цвета, услышав звонок телефона Наварры, в испуге вылетела из гнезда. Но телефон умолк, и после минутного колебания птица решила осторожненько вернуться. Она уселась на ветку около гнезда и уставилась на свое жилище, задумчиво почесывая спинку лапкой.

Телефон лежал посреди других ее сокровищ — блесток, сверкающих конфетных оберток, авторучки, нескольких ярких камешков, детского колечка. Птичке была ненавистна мысль о том, что всю ее собственность захватил этот наглец. Значит, он только притворялся вещью? А сам — живой?

Когда телефон снова защебетал, птица тревожно подняла крылья, но по ветке отступила всего на несколько шагов. Щебетание продолжалось. Тревога птицы улеглась, и она придвинулась к гнезду, начиная радоваться непонятно чему.

Эта штука разговаривала! До сих пор птичке не попадалось говорящих сокровищ. Птица взъерошила перья и пискнула: «Ку!»

Телефон продолжал щебетать. Птица ответила ему. Наконец страховой агент в Пеленге повесила трубку, и телефон умолк.

Птичка сливового цвета вернулась в свое гнездо, радуясь, что у нее появился новый дружок.

Те, кому противен практический взгляд на жизнь, утверждают, что все материалисты по сути — мещане. Но разве мещанство такое уж преступление? «Никакое не преступление!» — возмутилась бы птичка. Представьте, сколько испытываешь радости, когда окружаешь себя предметами роскоши и удовольствия — хорошими винами, прекрасными картинами, томиками книг в кожаных переплетах, удобной мебелью — и можешь послать весь остальной мир куда подальше. Свою жизнь можно организовать куда как хуже, и то только тогда, когда материалистические порывы от желания создать комфорт приводят к тому, что он становится самоцелью. Вот тогда материализм бывает несносным. К примеру, в доме вполне достаточно одного-единственного дуршлага, но кто-то ставит перед собой цель собрать коллекцию платиновых дуршлагов с бортиками, украшенными бриллиантами и рельефами-аллегориями на донышке, и все это только для того, чтобы выпендриться перед соседями. Всякий может со спокойной совестью заключить, что материалистические порывы у такого хозяина совершенно вышли из-под контроля.

Воровство в Законе имеет материалистическую основу, но никак не связано с мещанством. Разыскивается некий совершенный предмет — лучший из себе подобных, самый редкий, самый удивительный. Грабитель без чьей-либо помощи предпринимает попытку завладеть им. И то, что могло бы стать самой обычной кражей со взломом, превращается в эстетически-романтическое приключение.

Сто лет назад Ральф Эдверс увидел алмаз «Эльтдаунское Крылышко» и решил, что камень должен принадлежать ему, что он не успокоится до тех пор, пока не возьмет алмаз в руку и не заглянет в темные глубины сокровища, пока эти глубины не заиграют отражением вспышек пламени в его камине. Нечего и удивляться тому, что Ральф полжизни гонялся за этим алмазом — не для того, чтобы продать его, а для того, чтобы обладать им ради него самого, — и в конце концов, потратив все свои сбережения и всю жизнь на его поиски, Эдверс сжал в руке драгоценный камень и покончил с собой, вместо того чтобы выставить алмаз на аукцион. Кто сможет обвинить его? Прежде всего он был романтиком, а потом уж — материалистом.

Однако можно быть материалистом, не прыгая, так сказать, за борт. Задумайтесь над философией птички сливового цвета: найти что-нибудь хорошенькое, притащить это домой, усесться на эту штуку и подружиться с ней.

Домашний уют — что может быть лучше?

Лейтенант Наварра в ужасе смотрел на разгром в доме Амалии Йенсен. Как только он обнаружил на крыше разорванного на части Говарда, он тут же позвонил в полицию. «Меня преследуют, — решил Наварра. — Кто-то всюду шляется за мной по пятам и делает все, чтобы мне досадить».

Он плелся следом за офицером Панкатом по обломкам на полу гостиной. Вырванные с корнем цветы испускали последний аромат.

— Мы обедали. Разговаривали. Потом я улетел домой.

А что еще он мог сказать?

— Нет. Я никого не видел. Я с хозяйкой едва знаком.

Офицер Панкат посмотрел на него спокойными миндалевидными глазами:

— Не кажется ли вам, сэр, в свете событий прошлой ночи, что кто-то вас преследует?

Наварра вздрогнул. Он ведь как раз об этом подумал. Но сказать он сумел единственное:

— Но почему?

Пааво Куусинен вышел из флайера и осмотрел желтую траву. Дом Амалии Йенсен, выкрашенный в пастельные тона, виднелся на расстоянии полумили. «Вот где, — решил Куусинен, — торчали ночью в засаде два хозалиха». Он легко нашел на земле отпечатки шасси флайера и две цепочки следов — маленьких и больших, причем и те и другие, судя по отпечаткам подошв, принадлежали хозалихам.

Некоторое время он следовал за флайером сержанта Тви — от особняка Наварры до поместья, которое, как он выяснил, наведя справки, принадлежало империалистке графине Анастасии. Отсюда он последовал за Тви до дома Амалии Йенсен, слышал, как в доме дерутся, и видел, как Тви и ее помощник-громила вытащили из дома безжизненное тело, которое затем перевезли в дом графини.

Потом Куусинен отправился к дому Майджстраля, но там, похоже, никого не было. Он проверил по сканеру, нет ли каких-нибудь сообщений на этот час, узнал об ограблении дома Наварры и вернулся как раз вовремя для того, чтобы увидеть, что Наварра отбыл в направлении города. Куусинен последовал за ним и увидел, что флайер Наварры садится на крышу дома Йенсен.

Куусинен внимательно осмотрел почву и нашел несколько бычков с марихуаной — видимо, их курил хозалих-здоровяк, пока Тви летела на разведку к дому Йенсен. Больше ничего интересного Куусинен не обнаружил.

Он вернулся во флайер и попросил сканер найти сообщение об ограблении дома Наварры. К сообщению было добавлено описание похищенного предмета — серебряного крионного футляра из каталога аукционера: «с источником питания, с Имперской печатью, с9, в рабочем состоянии, вес 16 см, размеры 18х17 нг». И еще было приписано: «ориентировочная стоимость — 18 н.».

«Странно, — подумал Куусинен. — Вряд ли сам футляр представляет собой такую ценность, чтобы вокруг него была затеяна такая кутерьма». Он погадал немного, что бы такое могло быть внутри футляра, обдумал все, что успел увидеть, учел сговор двух хозалихов с графиней-империалисткой и бароном из Империи и задумался о том, что общего могло быть у всего этого с похищением футляра, Амалией Йенсен и меднокожим лейтенантом с Помпеи.

Никаких мыслей ему в голову не пришло. Однако он почти не сомневался в том, что все это каким-то образом связано с Майджстралем.

Куусинен заметил, как над крышей дома Амалии Йенсен взмыл в небо флайер Наварры, и решил, поскольку других мыслей ему в голову так и не пришло, отправиться следом за лейтенантом. Подняв свой флайер в небо, он понял, что надо несколько часов повисеть «на хвосте» у Наварры, а потом вернуться к дому графини. Может, кто-то из них выведет его на Майджстраля.

Серебряный футляр все еще стоял на столе у Майджстраля. Вернувшись после разговора с Николь, Майджстраль обнаружил, что хранилище императорской спермы, словно магнит, притянуло к себе всю остальную компанию. Грегор и Педро придвинули стулья поближе и наклонились к столу, почти не глядя друг на друга, хотя и вели беседу. Роман по-прежнему стоял, было видно, как он весь содрогается от переполнявших его чувств. Он заглядывал через плечо Грегора, время от времени вставая на цыпочки. Живая демонстрация августейшего присутствия.

— Если ситуация в Империи не переменится, — говорил Педро Кихано, — Ннис может протянуть еще несколько столетий. Когда он в конце концов окочурится. Совет Королевской Крови вынужден будет собраться для того, чтобы избрать нового императора. Пока семья решит, как быть, пройдут годы, и к концу их раздумий мы, в Созвездии, должны иметь четкое представление о том, кто придет к власти. У Человеческого Созвездия много времени в запасе, и, уж если сторонники императора вздумают затеять реконкисту, нам как раз нужно время на подготовку.

— За хорошую цену, сэр, — вставил Майджстраль, усаживаясь на стул, — будущее Созвездия может перейти в ваши руки.

Он откинулся на спинку стула, противясь магнетизму серебряной реликвии.

Педро посмотрел на него, пытаясь понять, что выражают полуприкрытые веками глаза Майджстраля.

— У нас в казне только шестьдесят нов, да и то потому, что мисс Йенсен сделала личный взнос.

— Вероятно, вам тоже стоит сделать взнос, мистер Кихано.

— Я изучаю математику в аспирантуре и ничего не зарабатываю. Но шестьдесят могу отдать вам хоть сейчас.

— Вы — не мисс Йенсен. Контракт я заключал с ней.

Глаза Педро наполнились отчаянием.

— От этого зависит Судьба Созвездия, — пролепетал он. — Вы можете…

— Мистер Кихано, — возразил Майджстраль, — вероятно, вы в порыве патриотического энтузиазма кое о чем позабыли.

— Сэр? О чем же?

— По профессии я грабитель. И не моя работа — заботиться о Судьбе Созвездия.

Грегор хихикнул, но Педро продолжал гнуть свою линию:

— Но ведь должна же у вас сохраниться хоть какая-то человеческая доброта, к которой я могу взывать.

— Человеческая доброта? — Майджстраль, похоже, призадумался над этими словами. Он покачал головой. — Боюсь, что нет, мистер Кихано. Та доброта, которой я обладаю, почти наверняка хозалихская. — Он едва заметно улыбнулся Педро. — А вот моя недобрая часть, безусловно, человеческая.

Педро Кихано долго-долго, застыв, смотрел на него.

— Ну тогда, раз мисс Йенсен — единственная, с кем вы согласны иметь дело, давайте разыщем ее.

Майджстраль только-только собрался сказать, что поиски похищенных девиц — тоже не его работа, как вдруг Грегор прокашлялся.

— Босс, — сказал он. — Плохо позволять кому-то вот так брать, да и спирать твоих клиентов. Они, чего доброго, начнут думать, что могут вас пинать как попало.

Майджстраль нахмурился:

— Не в моей привычке работать задаром.

— Но вы же хотите заполучить обратно вашу клиентку, а, босс? С превеликим бы заполучили. Ну так и что? Надо найти и вызволить ее.

— Можно мне переговорить с вами с глазу на глаз, сэр? — спросил Роман по-хозалихски.

Майджстраль кивнул.

Роман увел его в спальню. Заговорил он на Высокопарном Хозалихском, и голос его дрожал от скрываемого чувства.

— Вашу клиентку похитили, сэр, — сказал он. — В то время как дело ваше еще не завершено. Похитители знали о том, что вам причитается оплата, но не сделали ровным счетом ничего для того, чтобы либо расплатиться с вами, либо переговорить. Это оскорбление, а учитывая то, кто бы это мог быть, это оскорбление чести и достоинства. На это оскорбление должно ответить.

Хозалихские фразы сменяли одна другую в четкой форме, отточенном ритме, и Дрейк удивлялся все сильнее. Что-то в этом было от сложной математики. А с учетом хозалихских логических предпосылок выводы получались абсолютными. Майджстраль попробовал найти погрешность в логике, но не сумел.

Значит, вот что мучило Романа. Если бы происшедшие события так не отвлекли Майджстраля, он бы заметил это давным-давно. Он согласно кивнул.

— Приношу тебе благодарность за твою заботу, — проговорил он на Высокопарном Хозалихском. — Твое участие делает тебе честь, Роман. — Глаза Романа загорелись от похвалы хозяина. — Нет нужды напоминать о том, что задета моя честь, — продолжал Майджстраль, — но прежде всего я должен выяснить, от кого исходит оскорбление, и понять, какие действия лучше избрать, и, кроме того, я должен понять, многое ли известно мистеру Кихано. Простой вызов на поединок — слишком большая честь для этих людей; больше, чем они того заслуживают.

Кончики ушей Романа наклонились вперед.

— Это верно, сэр.

Майджстраль положил руку слуге на плечо и перешел на стандартный хозалихский:

— Думаю, нам лучше вернуться к мистеру Кихано.

— Да, сэр. Хорошо.

Майджстраль дал Роману знак идти первым. Отняв руку от его плеча, он заметил, что рука слегка дрожит. Он сжал пальцы в кулак и пошел за Романом в гостиную. Только собрав всю свою волю, он сумел удержаться от того, чтобы скрипнуть зубами.

— Хорошо, — сказал он, войдя. — По крайней мере нам стоит обсудить возможность спасения мисс Йенсен. Но где ее могут удерживать?

Грегор нахмурился:

— В конспиративном доме, может быть. Наверное, там.

— Наверное, нет. Похищение было произведено так, что отдает сильной поспешностью, и буквально через несколько часов после того, как я украл футляр. У них могло и не оказаться времени на оборудование конспиративного дома, хотя они могут заниматься его оборудованием сейчас. Нам следует проверить весь консульский персонал и все резиденции, которые могут быть заняты за пределами консульств.

— И еще есть графиня, — вставил Роман.

— Точно, — согласился Грегор. — Мне надо бы проверить записи о прокате оборудования для защиты и сигнализации. Они запросто могли приобрести дополнительное.

Майджстраль улыбнулся. Мысль ему понравилась.

— Отлично. Если найдем такие записи, нужно будет провести воздушную разведку, а потом, возможно, дальнейшее уточнение результатов с помощью костюма-невидимки. Ну, приступайте.

Роман и Грегор удалились выполнять задания. Майджстраль уселся на стул, прихватив с тарелки кусочек флета. Он заметил, что Педро Кихано выжидающе смотрит на него.

— Да, мистер Кихано?

— Вы собираетесь разыскать мисс Йенсен и спасти ее?

— Я сказал, что мы собираемся обсудить такую возможность, мистер Кихано. Это не совсем одно и то же.

— Но вы по крайней мере сообщите в полицию?

— Нет. Думаю, нет. Тогда обнаружится цель похищения. Через несколько часов закон будет защищать меня, но не моих нанимателей. Я полагаю, вы не хотите, чтобы выяснилось, что мисс Йенсен наняла меня для совершения преступления?

Педро слегка побледнел:

— Нет. Пожалуй, нет.

Майджстраль откусил кусочек флета и принялся пережевывать его. Из холла послышался голос Грегора:

— Может быть, стоит попросить лейтенанта Наварру помочь нам?

Педро скривился. Майджстраль ответил:

— Думаю, не стоит. Тогда он поймет, что мисс Йенсен развлекала его только для того, чтобы в это время он не был дома, а я его успешно ограбил.

— О!

Педро просиял, но потом снова нахмурился:

— А что, если мы не сумеем спасти ее, сэр?

Майджстраль задумчиво уставился на кусочек флета, который держал в пальцах. Рука уже не дрожала.

— В этом случае, мистер Кихано, — сказал он, — мне придется вызвать ее похитителей на дуэль, одного за другим. И, надеюсь, убить их. Фамильная честь, увы, не позволяет других вариантов. Вызвать их на поединок, на мой взгляд, предпочтительнее, нежели покончить с собой в надежде, что это заставит их устыдиться и отпустить мисс Йенсен. — Он посмотрел на Педро ленивыми зелеными глазами. — Если только, конечно, вы не желаете взять вызовы на себя.

Педро побледнел еще сильнее:

— Нет, сэр… Это не в моем духе, понимаете?

— Понимаю. Вряд ли стоит надеяться на победу в поединке с помощью одной только высшей математики. — Он дожевал флет, отряхнул пальцы и встал. — Как насчет завтрака, мистер Кихано? Еды у нас полно.

— Я не голоден, — ответил Педро, уставившись в одну точку. — Спасибо.

— Ну тогда я пойду перекушу, — сказал Майджстраль и отправился на кухню.

На самом деле он собирался добраться до телефона и снять другой конспиративный дом. Этот теперь был безнадежно засвечен. Пока Педро Кихано на стороне Майджстраля, но когда (и если) Амалия Йенсен будет спасена, положение может кардинально перемениться.

Удачливые мыслители преступного мира, следует заметить, всегда оценивают перспективу.

Николь завтракала. Холодный цыпленок, бобовый салат и маринованные огурчики — простая еда, которую она могла себе позволить только в одиночестве, но это ей нравилось намного больше, чем замысловатые, а порой и эксцентричные трапезы, которые приходилось терпеть как представительнице Диадемы. Но она все равно как бы не находилась в одиночестве, поскольку считалось, что здесь, в своем любовном гнездышке, Николь прячет Майджстраля. Ей пришлось заказать завтрак для двоих. А зрелище второго, нетронутого прибора удручало еще сильнее и делало завтрак еще более одиноким. Николь печально потягивала чай со льдом и лимоном и снова думала о том, что же стряслось с Майджстралем.

Зазвонил телефон. Николь отпила глоток чая, ожидая, пока комната сообщит ей, кто звонит.

— Графиня Анастасия, — прозвучал наконец голос. — Просит мистера Майджстраля.

Николь удивленно обернулась.

«Так, — подумала она, — события развиваются».

Она отдала комнате распоряжение показать собственное голографическое отражение в зеркале, чтобы убедиться, что она выглядит достаточно хорошо, чтобы ответить на звонок, пригладила волосы, пересела на другой стул, чтобы не был виден столик с едой и чтобы фон лучше соответствовал цвету лица.

— Всенепременно соединить меня с графиней, — приказала она.

Голографическое изображение графини начиналось чуть ниже подбородка, что придавало ей некоторую надменность и позволяло смотреть на Николь как бы свысока. Некоторые чересчур усердствовали с передачей своего изображения, и в итоге создавалось не слишком приятное впечатление, если кто-то не удосуживался, к примеру, выщипать волоски в носу. Графиня действовала не слишком грубо, и волосков в ее носу почти не было заметно, но все-таки они были видны.

— Николь, — холодно произнесла она по-хозалихски. — Я просила к телефону Дрейка Майджстраля.

— Сожалею, но его здесь нет, мадам, — ответила Николь. — Но я с радостью передам ему все, что вы скажете, если увижусь с ним.

Графиня едва заметно улыбнулась:

— Ах, значит, меня неверно проинформировали. Это все пресса, понимаете?

— Да, как это ни грустно, моя госпожа, но пресса распространяет какие угодно измышления.

— Да. Мне с этим тоже приходилось сталкиваться. Я бы не стала верить сообщениям, если бы застала Майджстраля дома.

Николь, глядя на графиню, удивлялась, почему Майджстраль так боится этой женщины. Графиня, несмотря на ее надменность и самоуверенность, казалась Николь неуверенным и экзальтированным созданием, находящим спасение в империалистической борьбе точно так же, как другие находили спасение в религии, или в дурной философии, или в раскрытии заговоров, борясь с собственным комплексом неполноценности и выражая грубый, вызывающий, нецеленаправленный, но совершенно искренний протест. Николь, в голове у которой мелькали вот такие мысли, смотрела на графиню и ободряюще улыбалась.

— Я готова принять ваше сообщение, моя госпожа, — сказала она, — и передать его Майджстралю, если увижу его.

Графиня, казалось, приободрилась. Николь догадалась, что графиня надеется, что Майджстраль прячется в будуаре и подслушивает.

— Отлично, — сказала графиня. — Скажите ему вот что. У него есть нечто, что нужно мне, и я думаю, что смогу заплатить ему столько, сколько его устроит.

— Я все передам ему слово в слово, моя госпожа.

— Благодарю вас, — улыбнулась графиня любезно, однако по глазам ее было видно, что это любезность наигранная. — Сожалею, что пришлось побеспокоить вас, мадам.

— Никакого беспокойства, графиня, я просто обожаю помогать моим друзьям, — ответила Николь и улыбнулась графине так, что было видно, что улыбка натянутая, а следовательно, Николь показывает графине, что понимает, что и та разыгрывает любезность. Нюансы, нюансы… Профессия Николь.

Изображение Анастасии исчезло.

Николь перестала улыбаться. «Майджстраль… — подумала она с тревогой. — Во что же ты вляпался?»