Катафалк последнего великого господина катился вперед, в тишине скользя вдоль бульвара праксиса, ведущего от стоящего на акрополе великого прибежища к вечному пристанищу, расположенному на другом краю верхнего города. Над громадным катафалком высилось изображение последнего шаа в две натуральные величины. Тяжелое тело в полулежачем положении, покрытое тяжелыми складками провисшей серой кожи, приплюснутая, квадратная голова, приподнятая над телом, как холм посреди ровного поля, взгляд, устремленный вперед, в будущее, видное только тем, кто обладает мудростью шаа.

Похоже, Мартинес уже много часов простоял под серым небом. На нем был траурный мундир с эполетами и парчовым плащом, сапоги с высокими ботфортами и высокий черный кожаный кивер на голове. На траурном мундире цвета поменялись местами, и вместо зеленой куртки и штанов с серебряными пуговицами и шнурами на Мартинесе был траурно-белый костюм с зеленым воротником, манжетами и прочими украшениями. Белый плащ, украшенный зелеными полосами, был со специальными грузиками по краям, чтобы не терял форму.

Катафалк медленно полз, сопровождаемый оркестром, состоящим исключительно из креев, гудели моторизованные литавры и двуязычковые флейты, завывающие причудливыми голосами. Их монотонное пение наводило на мысли о похоронных ритуалах каких-то полудиких рас, дошедших до нас из незапамятных времен. За ними следовала платформа, на которой лежали странные механизмы, с которыми — если слухи не врали — Предвосхищение Победы был соединен под конец своей жизни. Они были прикрыты белым саваном, и их предстояло сжечь вместе с последним шаа, чтобы их секреты никому не достались.

Мартинес старался не думать об этом, но все равно испытывал досаду. Шаа всегда были очень скрытны, когда дело касалось их анатомии и психики, не говоря уже об их непостижимом способе мыслить. После смерти каждого шаа вместе с ним положено было сжигать его слуг и все личные вещи, и оставшиеся в живых шаа строго следили за выполнением этого требования. Что там скрывалось под этими складками кожи и тем более внутри их неуклюжих голов, оставалось тайной, ведомой только шаа.

Но теперь не осталось шаа, способных проследить за тем, чтобы останки покойного были уничтожены. Превосходная возможность для проведения посмертного вскрытия, раз уж не суждено заняться изучением их анатомии при жизни. Завись все от Мартинеса, он бы на несколько недель, а то и месяцев отложил и похороны, и траурную процессию, дав возможность патологоанатомам расследовать все секреты физиологии шаа, а лучшим кибернетикам мира — заняться машинами и выяснить, вправду ли они были хранилищами памяти великих господ.

Но от Мартинеса ничего не зависело, так что секретам шаа предстояло исчезнуть вместе со смертью последнего из их рода.

Следом за платформами с Предвосхищением Победы и его машинами шагали плакальщики в траурных костюмах с обращенной расцветкой. В белом с пурпурным шествовали господа депутаты, в белом с коричневым шли представители гражданских ведомств, в белом с зеленым был флот. Каждая группа была представлена всеми видами, идущими в порядке их покорения. Первыми шли наксиды, вихляя вытянутыми телами, чтобы удержаться в медленном темпе шествования, за ними шагали терранцы, следом торминелы, и так далее. Отсутствовали здесь только йормаки, которым много столетий назад было дано особое разрешение не покидать своей планеты.

Лорд Пьер Н'гени был где-то среди господ депутатов, но его Мартинес не разглядел. Среди одетых в белые мундиры флотских офицеров он увидел господина командующего флотом Ярлата, нового командующего флотом метрополии. Он был торминелом и, как ночной житель, прятал огромные глаза под темными очками. Его пухлое, покрытое густым мехом туловище было до самого подбородка укрыто траурным мундиром. Тяжелый официальный костюм, надетый поверх плотного меха, мог вызвать у представителя его вида опасный перегрев, и в менее официальной обстановке торминельские офицеры обычно ограничивали свой костюм жилетом и короткими штанами, так что, наверное, в мундир командующего были встроены охлаждающие элементы. Многим торминелам, занимающим официальные должности, на период траура пришлось перекрасить свой черно-бурый мех в белый цвет, чтобы не получить теплового удара.

Мартинес ничего не знал о командующем флотом Ярлате, да и знать не хотел. Достаточно было того, что Ярлат вступал в должность, которую раньше нес командующий флотом Эндерби, и поэтому с завтрашнего дня Мартинесу придется спороть с воротника красные нашивки, полагающиеся ему как офицеру по особым поручениям.

За представителями флота шагали одетые в белое с голубым работники поисковой службы, а за ними сверкали позолотой на черном работники легиона справедливости. Они не носили траура, что должно было лишний раз подчеркнуть, что даже великое горе не может оторвать их от постоянной заботы — выслеживания врагов праксиса.

Следом за плакальщиками везли тела тех, кто решил покончить с собой вместе с великим господином, и первой среди них была предводительница парламента, самая высокопоставленная особа во всей империи, если не считать шаа. Ее катафалк не спеша двигался по улице, и ветер перебирал редкие перья на ее теле. Следом за умершими депутатами двигались похоронные дроги высокопоставленных гражданских служащих. Все они приняли большую порцию яда и умерли, надо полагать, в окружении преданных родственников, готовых насильно влить яд в их горло, если бы самоубийцам вдруг захотелось уклониться от своей участи.

Впервые в жизни Мартинес почувствовал удовлетворение от мысли, что его клан не принадлежит к числу самых знатных. Он не мог удержаться от мысли, что если бы пришлось выдвигать кандидата на похороны великого господина, его родня вручила бы эту чашу ему. Его брат Роланд должен был унаследовать власть на Ларедо, и его смерть была бы слишком большой потерей, а его сестры всегда были готовы объединиться перед лицом любой неприятности, и победить любой ценой. Весьма вероятно, семейный совет решил бы, что бедолага Гарет, без толку ошивающийся во флоте и не способный помогать родне в осуществлении ее честолюбивых притязаний, является самой подходящей кандидатурой для жертвоприношения.

От дальнейших мрачных размышлений его отвлекло появление знакомого лица — ПэДжи Н'гени, одетый во все белое, медленно шествовал с необычно торжественным выражением на блеклом лице. Он шагал среди прочих Н'гени, сопровождающих гроб с представителем их клана, пожилым человеком с седыми усами, одетым в костюм отставного гражданского служащего. Странно, что у клана Н'гени нашелся кто-то, кем они пожертвовали охотнее, чем ПэДжи.

Переговоры ПэДжи с Семпронией в саду при дворце Шелли увенчались успехом — явно большим, чем речная прогулка Мартинеса, — и теперь с ПэДжи надо было обращаться как с будущим зятем. Не знай Мартинес, что вся эта затея была сущим блефом, он был бы глубоко оскорблен, а так испытывал к ПэДжи почти приятельские чувства. Чего нельзя было сказать о Семпронии, которая недвусмысленно старалась не подпускать жениха к себе. Что думал сам ПэДжи о помолвке с девушкой, явно избегающей его общества, Мартинес еще не знал.

Следом за гражданскими служащими нес своих мертвых флот. Командующий флотом Эндерби, сделавшийся непривычно миролюбивым, как-то сразу усох и выглядел очень печально. Мартинес почувствовал острый укол жалости.

Что бы ему последовать моему совету, подумал Мартинес.

За гробом шла дочь Эндерби, неплохо смотрящаяся в траурном одеянии государственной служащей. Она держала за руку свою дочку, девочку девяти или десяти лет.

Скандально известной жены — точнее, уже вдовы — нигде не было видно.

— Отряд — вперед! — провозгласил старший капитан, стоящий справа от Мартинеса, и Мартинес шагнул вперед вместе с прочими членами семьи Эндерби и его служащими. Небольшой отряд, состоящий из тех, кто по долгу службы стал вторым семейством Эндерби, сделал разворот через левое плечо и влился в процессию позади дочери и внучки покойного.

Рядом в процессию вливались другие отряды. Мартинес заметил мелькнувшего в толпе кадета Фути. Видимо, его семейство тоже пожертвовало одним из своих членов ради вящей славы клана, но даже скорбь по этому поводу не смогла ничего сделать с непокорным чубом кадета.

Двигаться было приятно, даже таким неспешным шагом. Шагать в похоронной колонне полагалось торжественно, на каждом шаге задерживая ногу в воздухе. Высокие лакированные сапоги выглядели очень романтично, но на деле были изрядно тяжелыми, и не так-то просто было удерживать их на весу. Да и остальные детали костюма тоже не были рассчитаны на то, чтобы облегчать жизнь тому, кто его носит: когда процессия достигла просвета между дворцами, стоящими по краям дороги, ветер ударил в его высокую шляпу и хлестнул по лицу взметнувшимся плащом идущего перед ним плакальщика.

Вздрогнув, он торопливо принялся приводить себя в порядок, заработав недовольный взгляд стоящего справа капитана.

Процессия медленно двигалась вперед. Ножны кривого меча при каждом шаге били по ноге. Вдоль дороги для поддержания порядка выстроились ряды кадетов, и Мартинес невольно искал глазами среди них светлую прическу и зеленые глаза кадета Сулы. Не найдя ее, он решил вообще о ней не думать.

Он порядком разозлился на нее, когда она убежала, оставив его одного, как дурака, в прогулочной лодке. Его настроение не улучшилось при виде ужина на двоих, оставленного Алиханом, когда он вернулся к себе домой. Ужин он без церемоний засунул в холодильник и отправился спать.

Утром злость прошла, осталось только легкое раздражение, и тут ему пришло письмо от Сулы. Оно было написано разборчивым, стандартным почерком и послано без видеосопровождения. Может быть, она не хотела, чтобы он глядел на нее, пусть даже на экране.

«Во всем виновата я, — писала она. — Раз я никому не могу составить компанию, постараюсь провести остаток отпуска подальше от столицы, готовясь к экзаменам».

Через несколько часов он успокоился настолько, чтобы написать ей ответ — похоже, что манера писать от руки оказалась заразной, — в котором сообщал, что будет счастлив поговорить с ней, как только она этого захочет.

Но, видимо, она не слишком жаждала общения, поскольку после этого от нее не было ни слуху ни духу. Он решил утешиться с Амандой Таен: с ней было так легко…

Он так и не увидел Сулы, пока продолжалось шествие, но в этом как раз ничего странного не было. Все кадеты, все офицеры, прапорщики и старшины и даже рекруты были задействованы в этом мероприятии, и только малая часть их присутствовала в верхнем городе. Задействованы оказались даже служащие легиона, все полицейские независимо от чина и даже немногочисленные работники поисковой службы. Все общественные места нужно было взять под охрану, к тому же выделить по вооруженному отряду на каждый подъемник, ведущий на кольцо. Все были готовы к… К чему угодно.

Мартинес начал осознавать, что, по правде говоря, никто не знает, что будет после смерти последнего представителя той власти, которая правила столь жестоко и беспрекословно последние десять тысяч лет. Все ожидали отчаяния и паники. Предсказывались массовые самоубийства, восстания и мятежи. Господин командующий Эндерби и другие старшие офицеры немало потрудились, передислоцируя флот так, чтобы боевые корабли можно было перебросить в любую точку империи, где они могут понадобиться.

Сам Мартинес полагал, что ничего особенного не должно произойти. Да, будут психопаты, которые попытаются покончить с собой, в большинстве своем безуспешно; и наверное, кто-то выйдет из-под контроля, полагая, что после смерти последнего шаа жизнь должна превратиться в сказку. Подобные типы, безусловно, существовали, но сталкиваться с ними Мартинесу не приходилось.

Большинство замерло в ожидании, не представляя, чего ждать от смерти Предвосхищения Победы.

Он вспомнил, как стоял в фойе штаба, разглядывая карту имперской системы межпространственных тоннелей, и размышлял о том, что от шаа никуда не деться.

Может быть, подумал он, ему все же удалось это сделать. И ему, и всем остальным. Может быть, груз истории, лежащий на плечах всех членов империи, сделается теперь немного полегче.

Эта мысль так захватила его, что он почти не заметил, как долгое, неторопливое шествие приблизилось наконец к вечному пристанищу, длинному прямоугольному мавзолею, облицованному белоснежным мрамором, где тела великих господ сжигали и упокоивали в вечности. Мавзолей ступенчато поднимался ввысь, а над входом возвышалась огромная двухстворчатая арка. Катафалк неспешно подкатился по пандусу к входным воротам, въехал внутрь через арку, а сопровождающие стали выстраиваться рядами на ступенях мавзолея.

Тело Эндерби вплыло под арку, и группа, в которой находился Мартинес, последовала за дочерью командующего на свое место на ступенях. Справа от Мартинеса раскинулся нижний город, а над ним нависло осеннее небо, закрытое низко плывущими облаками. Становилось холодно. Процессия двигалась так медленно, что согреться на ходу не удалось.

Наконец тяжелые стальные двери закрылись за последним покойником. Наступила длительная пауза. Провожающие стояли ровными рядами, а их плащи и куртки трепетали на холодном ветру. А потом в воздухе возник резкий звук, как будто ветер, устав бесцельно трепать одежду собравшихся, устремился в узкий тоннель, и вслед за этим над крышей мавзолея вспыхнуло пламя, горячим белым столбом поднявшееся к зеленому небу.

Раздался громкий вздох — все собравшиеся одновременно перевели дыхание. Эра шаа закончилась.

Столб пламени сник, развеяв по ветру расщепленное на отдельные атомы тело Предвосхищения Победы. Прозвучало несколько отрывистых команд, и похоронную процессию распустили. Мартинес в числе многих прочих подошел к дочери Эндерби, чтобы, согласно принятым правилам, выразить ей свое восхищение поступком того, кто решил сам уйти вслед за великим господином, но почувствовал, что его поздравления звучат как-то слишком траурно, и поспешил отправиться обратно в верхний город.

Он прошел мимо дворца Шелли, где его сестры вместе с ПэДжи Н'гени сейчас, по его сведениям, проводили прием в честь его брата Роланда, появившегося в городе за три дня до похорон. Это не было вечеринкой, поскольку вечеринка в день смерти последнего из шаа была бы плохим тоном. Это было скорее траурное собрание, что-то вроде поминок, и согласно обычаю, присутствовать там могло не больше двадцати двух гостей.

Мартинес не входил в их число. Флот был по-прежнему мобилизован, и ему предстояло провести ближайшую смену в штабе, следя за поступающими сообщениями и ожидая, не случится ли где что-нибудь чрезвычайное.

Потом ему нужно будет сдать штабной пропуск, по которому он до сих пор входил в это здание, а затем вернуться к себе на квартиру и отдать Алихану куртку, чтобы слуга распорол тонкие нитки, которыми к его воротнику были пришиты красные лычки.

* * *

Сула стояла в караульном наряде на вокзале подъемника, ведущего на первый уровень кольца ускорителя Заншаа. Кольцо состояло из двух ярусов: нижний ярус вращался с той же скоростью, что и планета, поэтому сила тяжести там почти не чувствовалась; там размещались генераторы антиматерии, склады и вспомогательные службы. Внешний ярус скользил вокруг внутреннего, как минутная стрелка вокруг часовой, в девять раз быстрее, чем сама планета, обеспечивая работающим там нормальную силу тяжести. На внешнем ярусе размещались доки, ремонтные службы, и жилье здешних служащих.

Дюжина рекрутов, подчиненных Суле, были вооружены шокерами, а она сама щеголяла висящим на поясе пистолетом и темно-зеленым шлемом. Она не могла отделаться от мыслей о том, что если сюда со внешнего кольца ринется обезумевшая толпа, намеренная захватить подъемник, то все это трогательно вооруженное войско ничего не сможет сделать, кроме как доблестно погибнуть на месте.

Но ничего не происходило. Гражданских рейсов почти не было, военных тоже, а вскоре появился отряд наксидов, вооруженных пулеметами Гатлинга и гранатометами.

Наксиды шутить не любят, подумала Сула.

Она увела свой отряд на внешнее кольцо, где наконец смогла отстегнуть пистолет и шокер и задуматься, что делать дальше. По случаю траура все развлечения на планете и в окрестностях были отменены, а отели переполнены, так что даже получить комнату стало проблемой.

В конце концов она решила остановиться в общежитии для путешествующих кадетов, где застала с полдюжины пьяных молодых людей, играющих в кости. Дождавшись, пока они упьются, она обыграла их дочиста и залезла на свою койку с почти забытым, приятным чувством полного удовлетворения.

— На вахту на «Короне» явился, милорд.

Откинув голову, Мартинес вытянулся по уставной стойке перед своим новым начальником, капитаном «Короны», упершись взглядом в тяжелый блестящий предмет, стоящий на полке за спиной капитана, — кубок флота метрополии, выигранный футбольной командой «Короны» в прошедшем спортивном сезоне, внезапно оборванном смертью последнего шаа.

Другой флотский кубок красовался на парадной полочке в углу, привинченный к месту, чтобы не падал при перегрузках. На полочке рядом стоял кубок второго ранга. И еще множество кубков меньшего ранга, увенчанных сверкающими хрустальными фигурками футболистов, заполоняло стол Тарафы.

— Вольно, лейтенант Мартинес, — сказал капитан-лейтенант Фэйд Тарафа, и Мартинес наконец опустил подбородок и смог посмотреть в лицо своему новому начальнику. Это был плотный, отлично сложенный мужчина лет тридцати, с бритой головой и ухоженной бородкой. К левому рукаву его мундира был приколот футбольный значок, право на ношение которого в течение этого года команде «Короны» давала недавно одержанная победа.

— Вы уже доложились Гарсии? — спросил Тарафа. Речь шла о вахтенном офицере.

— Да, милорд. Она показала мне, где я буду жить, и выдала мне коды от моего сейфа. После вахты она собирается более детально ввести меня в курс дела.

— Да уж, нам нужен второй офицер, который сможет стоять на вахте. Ваши документы и приказы уже в моем компьютере?

— Да, милорд.

Тарафа расстегнул воротник, вытащил висящий на шее капитанский ключик и вывел на дисплей личное дело Мартинеса. Он впился глазами в экран, наверняка вчитываясь в оценки характера и способностей Мартинеса, сделанные его бывшими начальниками, — все эти записи Мартинес принес с собой в личном деле, но у него не было кода, дающего возможность их прочесть.

— Каким спортом вы занимались в академии? — спросил Тарафа. Мартинес знал, что от ответа на этот вопрос будет зависеть его дальнейшая судьба.

— Полностью зациклен на футболе, — с симпатией сказал Арт Абаша, когда Мартинес при встрече в клубе младших офицеров стал расспрашивать его о Тарафе, — Использует все связи, которые имеет, чтобы заполучить к себе на корабль лучших игроков, а когда связи не помогают, выкладывает деньги наличными. Говорят, он купил капитану Винфилду новую яхту в обмен на обещание перевести к нему нового приглашенного нападающего.

Абаша сам был неравнодушен к футболу и, если бы не прирожденная лень, сам бы, наверное, стал футболистом, все равно кем — игроком, тренером или менеджером. А так он довольствовался тем, что знал о любимом предмете абсолютно все — имена игроков, тренеров и судей, счеты игр, — и был поистине неисчерпаемым кладезем сведений о спорте для своих друзей-офицеров.

Внешний вид «Короны» только подтвердил данную Абаша оценку. Тарафа выкрасил свой корабль в зеленый цвет, но не в темно-зеленый цвет неба Заншаа, а в светло-зеленый цвет свежеподстриженного футбольного поля, с белой полосой, разделяющей фрегат по длине, как поле, и с изображениями футбольных мячей по бокам.

«Корона» была маленьким судном, но ее команда была очень сильной.

Когда вся команда на судне состоит из шестидесяти одного человека, набрать первоклассную команду из одиннадцати игроков, не считая запасных и тренеров, способную претендовать на кубок первенства флота метрополии против кораблей, команда на которых раз в десять больше, — серьезная заявка, требующая недюжинного упорства и солидно набитого кармана.

— Я занимался плаванием и фехтованием, милорд, — ответил Мартинес. Это были виды спорта, в которых длинные руки и короткие ноги работали за, а не против него.

Он решил не упоминать, что в школе был чемпионом по гипер-турнирам, абстрактной позиционной игре, действие которой целиком происходило в компьютере. Похоже, что гипер-турниры были немного слишком интеллектуальной игрой для «Короны» вообще и для Тарафы в частности.

— Мы на «Короне» занимаемся футболом, — заметил Тарафа. Это прозвучало немного напыщенно, как если бы он сказал: «Мы в легионе справедливости занимаемся изуверством».

— Да, милорд, — подтвердил Мартинес. — Ваша команда известна по всем флоту.

Не слишком явная лесть, подумал Мартинес. Но порой лучше начинать с малого, опытным путем выясняя, какая доза лести окажется приемлемой для твоего начальника.

Комплимент заставил Тарафу по крайней мере предложить Мартинесу сесть. Мартинес пододвинул к себе кресло и сел, не спуская с капитан-лейтенанта взгляда, выражающего должную дозу преданности.

Тарафа уперся ладонями о стол и слегка подался вперед.

— Я считаю, что никакой офицер не способен преуспеть сам по себе, лейтенант, — сообщил он. — Мне кажется, что экипаж судна подобен команде в игре, где каждый полагается на других ради общего успеха.

— Совершенно верно, милорд. — Мартинес постарался изобразить на своем лице выражение, свидетельствующее о том, что с этой свежей мыслью он сталкивается впервые в жизни.

— Именно поэтому я считаю, что все мы должны принимать дела команды близко к сердцу. Хорошая команда представляет всех нас в выигрышном свете, точно так же как полированная обшивка и идеально чистые полы создают репутацию судна, которое всегда на высоте. Вы меня понимаете?

— Да, милорд. И я надеюсь, что смогу способствовать успехам команды. Я понимаю, что не гожусь в игроки, но я надеялся, что смогу работать тренером, или менеджером…

Мартинес умолк, заметив неодобрительный взгляд Тарафы.

— Я сам тренирую команду и сам управляюсь с ней, — сообщил тот. — Да еще мне помогает оружейник Манцини.

— Я вас понял, милорд, — пробормотал Мартинес, чувствуя, как его шансы выслужиться в этом рейсе катастрофически падают, и решил пойти с последнего козыря. — По крайней мере, — сказал он, — я беру с собой только одного слугу.

Тарафа недоуменно поглядел на него.

— Да? Вы хотите, чтобы второго слугу вам подобрал помощник капитана?

— Нет. Я просто подумал, что если вам нужен еще один запасной игрок, вы можете оформить его моим вторым слугой.

— Ага. — Тарафа задумался над новой перспективой. — Это может оказаться полезным, — признал он. — Я намереваюсь выиграть в этом году второй чемпионат флота, что будет проходить в Магарии.

Мартинес ошеломленно поглядел на капитана.

— В Магарии? Так мы улетаем отсюда?

— Да. Нам нужно занять место «Непобедимого», который отправляется в ремонт. У вас есть шесть дней на то, чтобы уладить свои личные дела и довести вверенную вам службу. до совершенства.

— Есть, милорд.

Тарафа нажал на кнопку на столе.

— Я настроил вам ключ третьего лейтенанта. Вот он.

Мартинес принял ключ, подвешенный на эластичном ремешке, и подумал о том, что ему, похоже, предстоит долгое, очень долгое путешествие.

— Превосходно. Просто превосходно. Уверен, что ваши родители были бы довольны.

— Хотелось бы думать, что это так, — ответила Сула.

— Вы не позволите предложить вам еще выпить?

— Спасибо, мне вполне хватает воды.

Лорд Дурвад Ли долил воды в стакан Сулы, а себе плеснул бренди.

— Такая жалость, что сейчас траур, — сказал он. — Обычно у нас бывают просто тучи гостей, но теперь только двадцать два гостя, и баста.

— Двадцать два, — пробормотала Сула. — Интересно, почему. Шаа обычно предпочитали простые числа.

— О, да вы, похоже, не знаете этой истории? Видите ли, много лет назад, вскоре после покорения торминелов…

Прихлебывая свою воду, Сула стала вполуха слушать болтовню лорда Дурвада.

После неудачи с Мартинесом она уехала из столицы в горный курортный городок. В то время как прочие курортники гуляли по окрестностям, нежились в общем бассейне да любовались горным ландшафтом, Сула почти не выходила из своей комнаты, дни напролет готовясь к экзаменам на чин лейтенанта.

Устав от зубрежки так, что уже не было сил смотреть на экран, она ложилась и пыталась отдохнуть.

Но стоило ей закрыть глаза, как она видела стоящего в лодке Мартинеса, раздраженно протягивающего к ней руки.

Глупо, глупо. Давно уже надо было научиться вести себя с людьми.

Она вспомнила про приглашения, полученные ею после возвращения, и подумала, что, возможно, Мартинес и прав, считая, что стоит откликнуться на них. Друзья ее родителей могут помочь ей, и в любом случае хорошо бы пообщаться с кем-нибудь, кроме сослуживцев. Всяко лучше, чем крутиться в кадетской комнате, где засел Фути со своей компанией.

Она разослала свои извинения с отказом в ответ на все приглашения, пришедшие к ней перед похоронами великого господина, что позволило сразу отсечь тех, кто приглашал ее просто ради украшения своих салонов, раз уж она стала в этом сезоне знаменитостью. А затем, пользуясь открытыми базами данных, внимательно изучила оставшихся, и выяснила, что клан Ли пользовался раньше покровительством клана Сула, а после падения клана Сула получил покровителей в лице клана Чен. Подумав, она откликнулась на приглашение лорда Дурвада.

Похоже, что за время, прошедшее после смерти лорда Сула, клан Ли расцвел. Новый дворец Ли, построенный на месте прежнего, выходил парадным входом прямо на бульвар праксиса. Фасад был сложен из полупрозрачного светлого камня с розовыми прожилками, который светился в ночи, словно здание было живым.

Войдя в приемную, Сула сперва решила, что та задрапирована гобеленами и вышивкой, но, присмотревшись, поняла, что стены залы сделаны из кремового, зеленого и розового мрамора, которому придана форма свисающей складками ткани, и все мелкие детали узора вырезаны из камня. Сулу ошеломила мысль о десятках тысяч человеко-часов, потраченных на эту работу.

Гостиная оказалась менее впечатляющей, с плюшевой мебелью и изображениями коней и сельских видов, развешенными по стенам. Мебель была предусмотрительно расставлена по залу так, что три находящихся в гостях наксида — леди Кашди, депутатка, выбравшаяся в город на похороны великого господина, и ее родственники — могли спокойно перемещаться, не опасаясь что-нибудь перевернуть. Сула восхищенно глядела на искрящиеся фарфоровые кувшины, каждый ростом выше человека, стоявшие в углах комнаты.

— То есть, понимаешь ли, — закончил лорд Дурвад, — все дело в двадцати двух мучениках, отдавших жизнь за совершенство праксиса. В их честь принято приглашать во время траура по двадцать два гостя, чтобы они чувствовали, что не зря отдали свою жизнь.

— Понимаю, — подтвердила Сула.

— Ага, — лорд Дурвад шевельнул рыжими бровями, поворачиваясь ко входной двери, в которой появился флотский капитан с элегантной молодой женщиной под руку. — Вы уже знакомы с моим сыном Ричардом? — И тут же улыбнулся. — Ну конечно же, знакомы. Я и забыл.

Сула отчаянно пыталась вспомнить, где она могла встречаться раньше с капитаном Ричардом Ли. Он был не из тех людей, которых легко забыть, раз увидев: ростом еще выше отца, темноволосый, с приятным, чистым лицом, которое будет еще долго оставаться моложавым.

— Кэроль, — приветствовал ее лорд Ричард, пожимая руку, — Рад видеть тебя после всего, что было.

Сула рефлекторно ощетинилась, но тут же строго приказала себе вести себя как подобает.

— Кэролайн, — поправила она. — Я теперь больше не Кэроль.

Уголки глаз лорда Ричарда пошли веселыми морщинками.

— Ты совсем меня не помнишь?

— Боюсь, что нет. — Держись, повторила она себе. Эти люди хотят дружить с тобой.

У лорда Ричарда была на редкость белозубая улыбка и очень синие глаза.

— Я сажал тебя на твоего первого пони в нашем саду в Миерии.

— Неужели? — расширила глаза Сула. — Так это был ты!

— По-моему, я не так уж и изменился с тех пор, — заметил он. — Ты все еще ездишь верхом?

— Уже много лет не случалось.

Лорд Ричард бросил взгляд на отца и снова обратился к Суле:

— Мы до сих пор держим конюшни в Миерии. Если захочешь развеяться и погулять, мы с радостью примем тебя. У нас к тому же замечательная рыбалка.

Лорд Дурвад согласно кивнул.

— Спасибо, — ответила Сула. — Я подумаю об этом. Но это все было так давно…

Лорд Ричард повернулся к стоящей рядом с ним девушке. Она была высокая и стройная, с темными миндалевидными глазами и прекрасными, спадающими волной черными волосами.

— Это моя нареченная, леди Терза Чен. Терза, это Кэролайн, леди Сула.

— Очень приятно. Я видела тебя по телевизору. — У леди Терзы был низкий и мягкий голос, а дружелюбно протянутая рука оказалась теплой и уверенной, несмотря на неторопливость жеста.

Сула понимала, что нет смысла ненавидеть ее, возмущаться непринужденностью и легкостью, которые светились в каждом жесте Терзы, но ничего не могла с собой поделать. Отвали, сестренка, подумала она. Думаешь, ты можешь втереться между мной и человеком, который посадил когда-то меня на моего первого пони?

— Какое чудесное ожерелье, — сказала Сула. Это была первая пристойная мысль, пришедшая ей в голову.

Лорд Ричард обожающе поглядел на свою невесту.

— Хотел бы иметь возможность сказать, что это я подарил его ей, — признался он. — Но она выбирала его сама — вкус у нее куда тоньше, чем у меня.

— Тебе повезло, — только и сумела выговорить Сула.

Но про себя решила, что не станет поддерживать отношения с этой дамой.

Появились подтянутый широкоплечий мужчина в костюме депутата и леди Амита, жена лорда Дурвада. Новопришедшего представили как Мауриция, лорда Чена, отца Терзы. Сула смутно представляла себе систему иерархических отношений кланов пэров, но даже ей было понятно, что клан Ченов находится на вершине пирамиды. Потом лорд Чен, лорд Ричард и лорд Дурвад затеяли короткий, но бурный спор о том, кто сумеет сказать Терзе самый изысканный комплимент. Глядя на них, Сула не смогла удержаться от рукоплесканий. Потом лорд Чен обратился к Суле и произнес несколько вежливых фраз о ее родителях и о ее роли в спасении «Черного Скакуна».

Очень вежливая компания, подумала Сула.

— Беда в том, — сказала она, — что это дело, похоже, скоро не закончится. Я дала показания следственной комиссии, но при этом пообщалась и с адвокатами, представляющими страховую компанию лорда Блитшартса. Они хотят доказать, что это было самоубийство.

— А вы полагаете, что это не так? — поинтересовалась леди Амита.

— У меня нет оснований утверждать то или иное. — Сула постаралась сдержать дрожь, охватившую ее при воспоминании о былом.

— Все это очень запутанно, — заявила леди Амита, — но я так рада, что эту медаль заслужили вы, а не этот ужасный человек.

— О каком ужасном человеке вы говорите? — озадаченно спросила Сула.

— О том, кто говорил все время, пока шла спасательная операция. О человеке с этим отвратительным голосом.

— А, — сообразила Сула. — Это, наверное, лорд Гарет Мартинес.

— В новостях постоянно утверждали, что он принадлежит к пэрам, — Леди Амита скривилась. — Но я не понимаю, как пэр может говорить таким голосом, да еще с таким страшным акцентом. Мы с такими людьми, во всяком случае, не общаемся. У него голос, как у преступников из «Неподкупной Семерки».

Лорд Дурвад похлопал жену по плечу.

— Некоторые из этих захудалых провинциальных пэров даже хуже преступников, можешь мне поверить.

Сула почувствовала, что должна защитить Мартинеса.

— Лорд Гарет не такой, — быстро проговорила она. — Я думаю, он в своем роде гений.

Леди Амита широко распахнула глаза.

— В самом деле? Надеюсь, нам не придется встречаться с такими гениями.

Лорд Дурвад покровительственно улыбнулся ей.

— Я защищу тебя от них, дорогая.

Основной задачей этого вечера, похоже, было продемонстрировать представителям семейства Ли и их друзьям добродетели леди Терзы. После ужина, сервированного на модных тарелках с узорами из фруктов и орехов, все собрались в небольшом, уютном театральном зале, расположенном в задней части дворца Ли. Зал был выполнен в форме подводной пещеры, где стены и авансцена были украшены узорами из морских раковин, а светильники для вящего эффекта были сине-зеленого цвета. Все слушали леди Терзу, которая встала перед небольшим камерным ансамблем и сыграла на арфе — и сыграла очень хорошо, насколько могла судить Сула. Терза вся ушла в музыку, ее взгляд сделался чужим, почти яростным — она была совсем не похожа на то безмятежное существо, каким явилась пред очи будущих родственников и их друзей.

Сула плохо разбиралась в камерной музыке, путая ее с исполнением песен на собственные слова. Но вид сосредоточенной на исполнении Терзы неожиданно умиротворил ее. Глядя на то, как Терза задерживает дыхание перед паузами, как удовлетворенно кивает, слушая затухающие аккорды, как она уходит в себя перед сложными пассажами и облегченно расслабляется, благополучно их миновав, Сула чувствовала, что музыка проникает в нее, лаская ее душу, одновременно успокаивая и подбадривая.

Когда представление закончилось и над залом повисла тишина, Сула первая зааплодировала.

— Я очень удачно наняла оркестр, — доверительно сказала ей в перерыве хозяйка, леди Амита. — Сейчас, во время траура, у музыкантов не слишком много работы.

Сула раньше никогда не задумывалась о трауре с этой точки зрения.

— Как хорошо, что вы даете им возможность поработать, — отозвалась она.

— Эту мысль предложила мне Терза. У нее столько друзей среди музыкантов, и она очень заботится о них. — На ее лице появилось озабоченное выражение. — Конечно, мы полагаем, что после свадьбы она не станет проводить свое время с… — она тактично замяла окончание фразы, — с людьми подобного рода.

Перерыв закончился, и оркестранты снова заиграли. Терза сосредоточенно склонилась над струнами, а Сула перевела взгляд на публику. Мауриций Чен и лорд Ричард восхищенно смотрели на изящную фигуру артистки. Сула понимала, что ни одно из ее достоинств не могло бы вызвать у них такого восторга — она была хорошим пилотом и очень не слабо секла в математике, но недавно своими руками порушила всякую надежду на развитие отношений с единственным встреченным ею человеком, для которого эти качества хоть что-нибудь значили.

Видимо, с Мартинесом у нее ничего не получится, и уж определенно ей не светит связь с людьми, подобными лорду Ричарду. Она уже давно обнаружила, что ее внешность привлекает вполне симпатичных парней, но только до того момента, когда их родители выясняют, что у нее нету ни денег, ни перспектив, после чего интерес молодых людей к ней резко падает. Как ни забавно, после этого ею часто заинтересовывались их отцы, мужчины, женившиеся когда-то на родовитых невестах, а теперь, овдовев или разведясь, желающие завести себе в преклонные годы любовницу посимпатичнее, чтобы не зазорно было появиться с нею на людях.

Если бы Сулу интересовали мужчины в возрасте, она, наверное, могла бы очень неплохо устроиться. Но она знала, что обязательно потеряется в сложном, запутанном мире, в котором жили эти люди. Она не выросла в нем, у нее не было их опыта — а быть ничего не понимающей глупой куклой, с которой красуются в обществе и развлекаются в постели, а когда появляется серьезное дело, посылают развлечься в магазины или к парикмахеру, чтобы не мешала, она не хотела.

Служба во флоте, при всех ее сложностях и неудобствах, была по крайней мере чем-то понятным. Флот был той сферой, где она могла, если бы ей представился хоть малейший шанс, занять достойное место.

После концерта Сула высказала Терзе восхищение ее игрой.

— А на каком инструменте вы играете? — поинтересовалась та.

— К сожалению, ни на каком.

Терза казалась озадаченной.

— Вы не учились музыке в школе?

— Мое обучение было… несколько фрагментарным.

Недоумение Терзы усилилось.

— Вас учили дома, леди Сула?

Определенно никто не потрудился просветить

Терзу относительно прошлого Сулы.

— Я училась в школе на Спэнии, — сказала Сула. — Школа была не из лучших, и я не стала в ней задерживаться.

Видимо, что-то в тоне Сулы подсказало Терзе, что лучше не развивать эту тему. Сула оглядела свою чашку с кофе.

— Это ведь виганский фарфор, верно?

После этого разговор естественно перекинулся на тему фарфора вообще и закончился осмотром семейной коллекции фарфора под руководством лорда Ричарда.

Лорда Акзида единодушно выбрали предводителем депутатов. У него не было противников, и все были довольны его кандидатурой. Господин депутат Акзид был членом славного и родовитого клана наксидов, из которого вышло множество образцовых государственных служащих и высокопоставленных флотских офицеров, он посвятил парламенту большую часть своей жизни, и он был одним из выдающихся представителей администрации парламента во время правления предшествовавшей леди избранницы.

Высказывалось несколько разных точек зрения, почему Акзид не подал в отставку или не покончил жизнь самоубийством вместе со сверстниками. В частных беседах высказывалось предположение, что занять высокий пост лорду Акзиду хотелось еще сильнее, чем смешать свой прах с прахом великого господина. Но в то же время все соглашались, что он вполне заслужил это назначение и дела администрации при нем должны течь ровно, без всяких ненужных новшеств. Новшества в парламенте не слишком жаловали, особенно теперь, когда граждане империи пребывали в растерянности после смерти последнего из шаа, и стабильность в делах была так необходима.

Когда результаты голосования были объявлены, Мауриций, лорд Чен, поднялся со своего места и стоя аплодировал, пока Акзид занимал свое место за кафедрой, где его облачили в тугую парчовую мантию предводителя и вручили ему длинный жезл из полированной меди, сверкающий серебряными кольцами, при помощи которого предводителю положено призывать парламент к порядку, предоставлять слово ораторам и управлять системой трансляции, доносящей слова ораторов до шести тысяч тридцати одного члена парламента.

За кафедрой, на которую поднялся Акзид, возвышался полупрозрачный щит с видом нижнего города и торчащей на горизонте башней Апсзипар. Здание парламента представляло собой большое веерообразное здание, раскинувшееся рядом с великим прибежищем, а в нем, в центре каменного амфитеатра, как в точке фокуса, помещалось кресло предводителя парламента. Серые гранитные плиты здания были покрыты резьбой в виде абстрактных геометрических фигур, перемежающихся врезками из мрамора, порфира и лазурита. Каждому депутату полагалось сиденье, рассчитанное на представителя его расы, а также соответствующие стол и дисплей.

Когда аплодисменты стихли, лорд Акзид приступил к приветственной речи, а лорд Чен опустился на свое место и углубился в свои бумаги. Когда подошел его черед, он поднялся, поздравил лорда предводителя с назначением в должность и выразил уверенность в успехах лорда Акзида на новом поприще. Если повезет, то и ему перепадет от новоизбранного назначение на более солидную должность, чем председатель отдела океанографии и лесоводства, которым он сейчас руководил.

После произнесения всех поздравлений был объявлен перерыв в работе парламента. Акзиду понадобится несколько дней на то, чтобы сформировать новое правительство и назначить своих людей куда он сочтет нужным.

Выходя из зала, лорд Чен обнаружил, что движется параллельным курсом с лордом Пьером Н'гени. Молодой депутат шел, опустив голову, хмуро сжав челюсти, словно его одолевала какая-то неприятная мысль.

— Лорд Пьер, — приветствовал его Мауриций Чен, — надеюсь, ваш отец в добром здравии.

Пьер вздрогнул и поднял глаза.

— Прошу прощения, лорд Чен. Я задумался о… впрочем, это не важно. С моим отцом все в порядке, хотя мне жаль, что сейчас его нет здесь. Впрочем, он определенно войдет в это новое правительство, в то время как я, увы, еще слишком молод для этого.

— Я на днях встретил одного из ваших подопечных. Лорда Роланда Мартинеса.

— Ах да. — Тяжелые челюсти молодого депутата снова пришли в движение. — Конечно же, лорд Роланд. Он недавно прибыл с Ларедо.

— Трехмесячное путешествие, по его словам.

— Да.

— Кажется, он брат того парня, который помогал Кэролайн Суле, когда она пыталась спасти Блитшартса?

Лорд Пьер скривился, словно его тошнило.

— Да, это его брат. Его зовут лорд Гарет.

Мауриций Чен махнул рукой знакомому, проходящему по вестибюлю.

— Ужасный у него акцент, — заметил он.

— У второго брата не лучше. У сестер голоса послаще, но они и поупорнее.

— Вы ведь жените ПэДжи на одной из них, насколько мне известно?

Лорд Пьер пожал плечами:

— ПэДжи нужно жениться хоть на ком-то. А семейство Мартинесов — это лучшее, на что он может рассчитывать.

Лорд Чен провел Пьера в рекреацию, где законодатели могли, с удобством расположившись перед баром, пообщаться с посетителями. Поймав взгляд официанта, он заказал две порции, как обычно.

— Я слышал, что эти Мартинесы очень богаты, — начал он.

— И они демонстрируют это всюду, где только могут, — кисло подтвердил собеседник.

— Насколько я могу судить, они все же не слишком вульгарны. Они не делают ошибок, которые отличают совсем неотесанных новичков.

Подумав, лорд Пьер вынужден был согласиться.

— Да, ничего особо неуклюжего за ними не замечено. Кроме акцента, конечно.

— Лорд Роланд говорил мне о своих планах освоения Чии и Холмии.

Лорд Пьер удивленно уставился на Чена.

— Он совсем недавно говорил об этом мне. Я только-только начал обдумывать эту идею.

— На мой взгляд, идея у него продумана вдоль и поперек.

— Он должен был бы дать мне время обсудить ее с людьми, чтобы предусмотреть всякие неожиданности. Но Мартинесы всегда так торопятся. — Лорд Пьер покачал головой. — У них не хватает терпения, такта — вечно они спешат. Мой отец говорил, что у него были такие же проблемы с их отцом, нынешним лордом Мартинесом.

— Лорд Роланд не может надолго задерживаться на Заншаа. Конечно, ему хочется разобраться с этим делом до отъезда. Все, что можно было подготовить дома, он сделал.

Принесли выпивку. Лорд Пьер поднес бокал к губам, сделал глоток и задумался.

— Простите, лорд Чен, — спросил он, — вы что, заинтересованы в Роланде Мартинесе?

Лорд Чен развел руками.

— Просто он показался мне очень… основательным молодым человеком. Он успел поучаствовать во множестве проектов, которые не удалось довести до конца из-за общей косности и по случаю смерти великих господ. Включая строительство на Чойоне, где уже много лет назад должно было быть достроено автономное кольцо по производству антиматерии.

Лорд Пьер не моргая глядел на Мауриция Чена через толстые стекла тяжелых очков.

— Похоже, Чойон затрагивает ваши флотские интересы, — предположил он.

— А кроме того, у меня есть суда, которые можно сдать в аренду колонизаторам Чии и Холмии.

— Вот как. — Лорд Пьер сделал неторопливый, основательный глоток из своего стакана и задумался, опустив его на стол. — Раз уж вы так заинтересованы в клане Мартинесов, — сказал он, — думаю, вы сможете помочь мне в деле с лордом Гаретом.

— А что нужно лорду Гарету?

— Лорду Гарету нужна протекция. А у меня в семье действительно никто не может этого сделать с тех пор, как моя двоюродная бабушка вышла в отставку. — Он попытался улыбнуться, но только плотнее сжал губы. — Но у вас, если мне не изменяет память, среди родни есть командующий эскадрой.

— Да, моя сестра Миши.

— А ваша дочь выходит замуж за капитана, как я припоминаю.

— Но лорд Ричард не может сейчас ему помочь. В данный момент он не имеет никакого влияния на командование.

— Зато ваша сестра может, и влияние у нее есть.

— Не исключено, что моя сестра сможет это сделать, — уточнил лорд Чен. — Я спрошу у нее, что она думает по этому поводу.

— Я буду вам крайне признателен.

— А я уже признателен вам. За то, что принимаете близко к сердцу мои хлопоты.

— Не за что.

Оставшись сидеть в рекреации, лорд Чен пришел к выводу, что дела идут, в кои-то веки, очень неплохо.

Теперь бы еще разделаться с океанографией и лесоводством и заняться чем-нибудь более дельным.

Сула подняла стакан за новоиспеченного младшего лейтенанта лорда Джереми Фути и пожелала ему удачи. Фути настоял, несмотря на ее протесты, на том, чтобы в стаканы было налито шампанское. Она дотронулась губами до вина и поставила стакан на стол.

— Спасибо, — ответил Фути. — Я благодарен всем вам за то, что вы пришли на мою отвальную. — Он сверкнул белозубой улыбкой. — Хотя интересно, набралось бы столько же гостей, если бы я не платил за ужин.

Гости разразились хохотом, и Сула тоже позволила себе улыбнуться.

Отказываться от приглашения Фути было бы невежливо. Во флоте ей не нашлось другой работы, кроме как быть на посылках в штабе, поэтому ей приходилось ежедневно торчать в кадетской комнате. После нескольких откровенных попыток затащить ее в постель и еще нескольких столь же неудачных поползновений свалить на нее свою работу Фути, похоже, понял, что ей неинтересно играть в его игры, и стал обращаться с ней с фамильярностью старшего брата, видимо рассчитывая досадить ей таким образом. Однако они все же сумели выжить в кадетской и не зарезать друг друга, что Сула рассматривала как достижение, ради которого стоило поднять тост-другой, особенно если учесть, что больше они скорее всего не встретятся.

Надо было признать, что Фути неплохо смотрелся в новой белой форме с темно-зеленым воротничком и манжетами, с узкими шевронами младшего лейтенанта на широких плечах. Фути не стал опускаться до такой прозы, как сдача экзаменов на чин: его дядюшка, командир «Бомбардировки Дели», имел право ежегодно производить в лейтенанты двух кадетов, если у него были для них вакансии на его судне, и Фути давно было обещано одно из этих мест. Завтра Фути займет место штурмана на «Дели», и, наверное, вышколенные подчиненные и мощные компьютеры помогут ему не направить тяжелый крейсер прямиком на ближайшую звезду.

На прощание Фути устроил пышную вечеринку. Он снял отдельный зал в восьмисотлетнем ресторане «У Нового Моста» в верхнем городе и нанял шестерых музыкантов, от стараний которых у Сулы под ногами ходуном ходили половицы. На стол был подан обед из четырнадцати блюд (Сула не поленилась сосчитать), а выпивке вообще не было ни конца ни края. Кадет Паркер, похоже, заказал вдобавок к еде и выпивке еще и женщин — по крайней мере, Сула не могла представить себе женщину, которая оделась бы так по собственной воле, — и ей было любопытно, заплатит ли Фути еще и за это.

Когда Фути начал хватать гостей за шиворот и заталкивать их под длинный стол, чтобы они спели оттуда «Поздравляем» на мотив «Лорд Шампанский удаляется на отдых», Сула соскользнула со своего стула и вышла на балкон. Вслед ей неслось пьяное пение, и, облокотившись на резные железные перила с латунными полированными набалдашниками, она принялась разглядывать ночной город. Пэры, пешком или на автомобилях, кружили по каждодневным маршрутам вечеринок, торжественных обедов и частных свиданий; служащие втискивались в фуникулеры, которые развозили их по домам, в нижний город; компании молодых людей, пританцовывая, шли на поиски ночных приключений.

Давно уже Суле не случалось ходить в такой компании, и сейчас она задумалась, не жалеет ли она об этом.

Временами, решила она наконец. Временами ей и вправду не хватает компании.

Один раз она видела Мартинеса в Империале на спектакле «Элегия Хо-Со». В первый месяц после смерти великого господина это было самое крупное дозволенное светское представление. Сула сидела в ложе семейства Ли с леди Амитой и несколькими ее друзьями и увидела внизу в партере Мартинеса, сидящего в обществе женщины с восхитительной фигурой, напоминающей песочные часы, и густыми черными волосами. Так вот какие ему нравятся, подумала Сула и тут же устыдилась своей мысли — судя по всему, она нравилась Мартинесу, до того как сама все испортила.

Скорее всего Мартинес тогда не заметил ее. Она не выходила из ложи во время антракта, сделав вид, что заболталась с леди Амитой, а когда представление закончилось, ушла из театра одной из последних.

Кто-то, подойдя сзади, молча обнял Сулу. Она невольно отдалась объятиям, но Фути все испортил, заговорив.

— Ты выглядишь так одиноко, — сказал он. — Такие вечеринки, похоже, не в твоем вкусе?

— Были когда-то, — ответила Сула. — До того как мне стукнуло семнадцать.

— Мы там спорили о тебе. — Фути уткнулся носом в ее волосы, и его голос зазвенел колоколом у нее в ушах. — Многие считают, что ты действительно девственница. Я заключил пари с теми, кто полагает, что это не так.

— Проиграл, — отозвалась Сула. Она освободилась из его объятий и развернулась к нему лицом, с яростным удовлетворением подумав: «Вот и открой с ним сезон».

Фути отряхнул с нового костюма несуществующую пушинку и поглядел на город.

— Твой старый дом там, за фуникулером? Вон тот, с синим куполом?

Сула не стала оборачиваться.

— Может быть, — отозвалась она нехотя. Он пристально поглядел на нее.

— Я знаю все о твоей семье. Я наводил справки. Сула изобразила на лице недоверчивую мину.

— Не делай из меня дурочку. Тебе — и самому наводить справки? Наверное, ты заплатил кому-то, чтобы он выполнил работу за тебя.

Фути явно был задет ее словами, но попытался это скрыть.

— Тебе бы не вредно подружиться со мной. Я могу помочь тебе.

— Ты хочешь сказать, что мне может помочь твой дядюшка-яхтсмен.

— Он сделает это, если я его попрошу. А я мог бы это сделать, кстати. У меня сильная протекция, я двигаюсь вверх настолько быстро, насколько это дозволено правилами, и несколько следующих шагов уже считай что сделаны. Скоро я буду в состоянии сам помогать людям. А у тебя нету покровителя во флоте. Тебе нужно приобретать друзей, или ты так навсегда и останешься лейтенантом. — Он участливо поглядел на нее. — Ты являешься главой одного из старейших терранских кланов. Такого же знатного, как и мой. Просто несправедливо, чтобы человек с такими предками, как у тебя, не достиг никаких высот.

Сула сладко улыбнулась.

— И сколько раз мне нужно встретиться с тобой в трахальных кабинках, чтобы исправить эту несправедливость?

Фути открыл рот и молча захлопнул его.

— Шести раз в месяц достаточно? — продолжала Сула. — Можно заключить контракт. Но тебе тоже придется взять на себя определенные обязательства — если меня не сделают лейтенантом при первой же подвернувшейся возможности, ты платишь пеню, скажем, десять тысяч зенитов, идет? И двенадцать тысяч, если меня не сделают каплеем, и так далее. Что скажешь? Пошли к моему адвокату?

Фути повернулся лицом к стеклянной двери, за которой шумела вечеринка, и прислонился спиной к перилам балкона, скрестив на груди руки. Его благородный профиль был по-прежнему невозмутим.

— Не понимаю, зачем ты говоришь об этом так.

— Я просто думаю, что лучше, чтобы все было ясно и понятно с самого начала. Деловые соглашения всегда имеет смысл оформлять в виде контракта.

— Я просто хотел предложить тебе помощь.

Сула рассмеялась:

— Мне такую помощь каждую неделю предлагают. И обещают обычно больше, чем ты.

Это было, мягко говоря, сильным преувеличением, но Сула решила, что в сложившихся обстоятельствах нет смысла вникать в детали. А сейчас стоило удалиться, пока Фути не соберется с мыслями. Она издевательски похлопала его по руке и прошествовала через дверь в столовую.

За исключением Паркера и его компании, гости уже выбрались из-под стола. В зале было шумно. Сула села на место, отхлебнула своей шипучки и обнаружила, что кто-то долил в ее стакан спирта.

Ох уж эти молокососы со своими шутками, устало подумала Сула.

Она поразмыслила, не выпить ли питье, а потом еще залакировать нетронутым шампанским. Что-то в этой идее определенно было. Она вспомнила, какой она была, когда пила в последний раз, и улыбнулась… этим ребятам она такая определенно бы не понравилась.

Беда была в том, что хотя бы в этом она была с ними солидарна.

Она опустила стакан на стол и через мгновение опрокинула его вместе с содержимым на колени соседа.

— Ой, извини, — сказала она. — Хочешь, дам тебе спичек?

— Команда с флагмана, милорд, — сказал Мартинес. — Второе подразделение, измените курс эшелона на два-два-семь от один-три-ноль и начинайте ускорение при двух целых восьми десятых силы тяжести. Начало маневра в 27:10:000 по корабельному времени.

— Сообщение принято, — отозвался Тарафа. Он сидел во вращающемся амортизационном кресле посреди командной рубки, квадратной комнаты с мягкой обшивкой. Здесь было непривычно тихо, свет горел неярко, чтобы не отвлекать внимания от пастельных огней индикаторов на пульте — зеленых, оранжевых, желтых, синих. Мартинес сидел с поднятым забралом шлема, и его нос ловил запах машинного масла, исходящий от недавно смазанных амортизаторов их кресел, смешивающийся с запахом пластика его скафандра.

Мартинес сидел позади капитана и видел, что тот напряжен настолько, что защитная решетка и подпорки его амортизационного кресла дрожат в такт подрагиванию его конечностей.

— Вас понял, каплей, — отозвался Мартинес. «Каплей», обычное сокращение чина Тарафы, звучало в рабочей обстановке уместнее, чем официальное «капитан-лейтенант».

Тарафа глядел на экраны, слегка подергивая щекой, что было видно, потому что Тарафа своего шлема не надел, каковое нарушение инструкции было позволительно только капитану. Что-то было в позе капитана от футболиста, сосредоточенно разглядывающего схему сложной игры. Мартинес подумал, что Тарафа отчаянно боится не справиться с предстоящим маневром, что было вполне возможно, поскольку многие из унтер-офицеров, от действий которых главным образом и зависело судно, были непроходимыми тупицами.

По счастью, среди подчиненных Мартинеса был только один осел. Связист первого класса Серенсон, больше известный как центральный форвард «Короны». При этом нельзя было сказать, что Серенсон не хотел научиться выполнять свои официальные обязанности — это был дружелюбный и общительный парень в отличие от некоторых других игроков, — просто, похоже, он был не способен вникнуть во что-нибудь, связанное с техникой.

Впрочем, подумал Мартинес, это тоже не совсем так. Серенсон прекрасно разбирался в сложной системе боковых пасов, применяемых командой Тарафы при наступлении, и это было достаточно технично — и, кроме того, Мартинес готов был снять шляпу перед человеком, способным постичь запутанные правила, поправки и основы прецедента, необходимые для понимания правил офсайда. Просто Серенсон не способен был понять ничего сложного, если оно не касалось футбола, к которому он казался прямо-таки предназначенным самим провидением.

Все было бы ничего, если бы Серенсон состоял в чине не выше рекрута первого класса. Но Тарафа хотел поощрять своих игроков деньгами помимо тех изрядных кусков, которые он, без всякого сомнения, втихомолку им вручал, и повысил восьмерых основных игроков в ранг специалистов первого класса. Можно не сомневаться, что он бы сделал их и старшими специалистами, если бы это звание не требовало обязательного экзамена, который непременно выявил бы их полную профнепригодность.

Если исключить старшего лейтенанта Козловского, который был не только классным вратарем, но и знающим офицером, оставалось еще десять основных игроков плюс запасной (вторым запасным был кадет, свежеиспеченный выпускник академии Ченг Хо) и еще тренер, зачисленный в должность оружейника второго класса. Все вместе они представляли собой изрядный балласт для команды судна, состоящей всего из шестидесяти одного человека.

Теперь Мартинес знал, что имел в виду капитан Тарафа, говоря, что хочет, чтобы все члены экипажа принимали дела команды близко к сердцу. Это значило, что все должны выполнять за игроков их долю работы.

Мартинес справился бы без проблем, если бы речь шла только о том, чтобы прикрывать добродушного, но бестолкового Серенсона. Но на судне Тарафы, увлеченного футболом, все вертелось вокруг футболистов, а это значило, что на Мартинеса ложилась и изрядная часть работы Козловского, и даже часть дел самого капитана. Иногда ему приходилось выстаивать за них вахту.

А ведь футбольный сезон еще и не открылся. Мартинес с ужасом думал о том, что будет, когда начнутся игры.

Еще он завидовал второму помощнику капитана, Гарсии. Эта небольшая смуглая женщина не была футболисткой, а ее провинциальный акцент был даже посильнее, чем у самого Мартинеса, но она была в глазах капитана чем-то вроде Болельщика Номер Один. Она следила за тем, чтобы неиграющая часть экипажа посещала игры и приветствовала там команду «Короны», делала значки и знамена и устраивала вечеринки в честь членов команды. Таким образом она добивалась благоволения капитана, хотя ей приходилось помимо этого стоять на вахте и делать свою работу, и еще работать за футболистов.

— Пилот, разверните судно, — приказал Тарафа.

Немного рановато, подумал Мартинес. Другие суда в подразделении еще не приступили к маневру. Впрочем, ничего плохого в этом пока не было.

— Разворачиваю судно, — доложила второй пилот Анна Биги, выполняющая работу первого пилота Констанца, длинноногого полузащитника, сидящего за ней в кресле запасного пилота: на его дисплее красовался один из старых номеров «Спортивной Классики».

Амортизационные кресла легонько качнулись при развороте. Мартинес не отрывал глаз от работающих перед ним дисплеев.

— Курс два-два-семь относительно один-два-ноль, лорд каплей, — доложила Биги.

— Ходовой отсек, приготовьтесь к ускорению, — произнес Тарафа.

— Двигатели готовы, — доложил прапорщик второго класса Мабумба, собирающийся вскоре сдавать экзамены на звание прапорщика первого класса.

Тарафа пристально глядел на секундомер, включившийся на дисплее перед ним.

— Двигатели, ускорение по моей команде, — сказал он, и когда отсчет дошел до 27:10:000, приказал: — Ходовой отсек, включайте двигатели.

На грудь навалилась тяжесть, противоперегрузочные костюмы плотно обжали руки и ноги — не догадаться, что включились двигатели, было невозможно, но Мабумба тем не менее доложил об этом, как полагалось по правилам. Амортизационные кресла просели под возросшим весом тел экипажа и принялись незаметно пульсировать, предотвращая застой крови в тканях. Второе подразделение восемнадцатой крейсерской эскадры, выстроившись в походном порядке, так чтобы ни один корабль не мог случайно опалить своими двигателями соседей, устремилось к цели.

Мартинесу было видно, что Тарафа заметно расслабился после того, как убедился, что двигатели успешно запустились. Конечно, не было никаких оснований опасаться, что они не запустятся: угрюмый, грубоватый старшина ходового отсека Махешвари держал машинное отделение в своих руках, невзирая на наличие среди его подчиненных двух футболистов, один из которых занимал должность начальника ходового отсека и был сейчас, надо полагать, на вахте.

Проблемы могли бы возникнуть, если бы пришлось пустить в ход оружие. Поскольку «Короне» никогда не приходилось стрелять, боевой отсек считался самым подходящим местом для футболистов, и их там было выше всякой меры.

Но если действительно придется запускать ракеты, то делать это будут люди под руководством фиктивных оружейников, и Мартинес полагал, что если что-то пойдет не так, то именно там.

Мартинес пытался предотвратить неприятности, определив своего ординарца, Алихана, в оружейный отсек, вместо того чтобы, как принято, прикрепить его к лазарету. Алихан ушел в отставку в чине старшего оружейника, и Мартинес полагал, что он может очень пригодиться в оружейном отсеке «Короны».

Но все же Мартинес надеялся, что до применения антиматерии дело не дойдет.

Он незаметно вывел на свой дисплей сигнал с контрольной видеокамеры оружейного отсека. Пристроив изображение в угол дисплея, он переключился на текущую работу: на дисплее уже мерцало новое сообщение.

— Команда с флагмана, — доложил он. — Второе подразделение, изменить курс эшелона на один-ноль-ноль от ноль-восемь-ноль, исполнять немедленно.

Мартинес нажал на кнопку, передавая новый курс одновременно капитану, пилоту, навигатору и рабочим ходового отсека, чтобы исключить возможность искажения информации при последовательной передаче.

— Команду принял, — ответил Тарафа. — Ходовая часть, отключить двигатели.

— Двигатели отключены, лорд каплей. — Все неожиданно утратили вес и удерживались в креслах только за счет того, что были пристегнуты.

— Пилот, разворачивайте судно.

— Разворачиваю, лорд каплей. Новый курс один-ноль-ноль от один-девять-ноль от ноль-восемь-ноль.

— Ходовой отсек, запускайте двигатели.

Снова тяжелый толчок в солнечное сплетение, опять амортизаторы распластываются на опорах. Раздался легкий скрежет металла.

— Двигатели запущены, милорд. — Как обычно, об этом можно было бы и не докладывать.

Через плечо Тарафы Мартинесу были видны навигационные дисплеи. Суда второго отделения сменили курс не слишком синхронно и теперь вместо ровного строя летели растрепанной стаей. «Корона» летела с фланга и направлялась прямо на противника, строго в соответствии с планом.

— Оружейники, — скомандовал Тарафа, — приготовиться к запуску ракет.

Мартинес подумал, что, если бы Тарафа не заботился так о том, чтобы его фиктивные прапорщики не потеряли лица, эта операция не вызвала бы ни малейших затруднений.

* * *

В ближайшем будущем Мартинесу предстояло увидеть Магарию, где размещалась новая база «Короны». Сама по себе планета особого внимания не заслуживала, ее сделали одной из основных флотских баз просто потому, что в ее системе открывались ворота целых семи удобных межпространственных тоннелей, всего одним меньше, чем в системе Заншаа, и вторая эскадра флота, расположившись между этими воротами, могла держать в повиновении фактически всю империю.

Когда Магарию открыли, это была дьявольски горячая планета, укутанная кислотными облаками, сотрясаемая постоянными тайфунами, и тысячелетия возни с ее климатом не сделали ее особенно пригодной для жизни. На кольце ускорителя вокруг Магарии насчитывалось больше обитателей, чем на всей планете. Несколько миллионов поселенцев существовали на средства, выделяемые военными, либо работали в крупном грузовом порту и обитали в нескольких городках, примостившихся вблизи станций планетарных подъемников. Единственной их работой было обслуживание флотских кораблей. Это были в основном наксиды, которые легче, чем другие виды, переносили здешний горячий сухой климат.

Флотом на этой планете командовал тоже наксид, госпожа командующая флотом Фанагия, известная педантка, которая правила планетой, не выходя из роскошных апартаментов на борту «Величия праксиса», огромного боевого корабля, способного огнем орудий обратить в пыль целую планету и в то же время обустроенного со всем комфортом, без которого немыслима жизнь старших офицеров корпуса.

Поскольку никто толком не знал, чего ждать после смерти последнего шаа, подразделения флота распределили по всей империи, чтобы иметь возможность предотвратить предполагаемые беспорядки. Теперь, когда становилось похоже, что все остается на своих местах и без вмешательства флота, эскадры начали снова собираться вместе, но все еще держались в состоянии боевой готовности. Две эскадры, подчиненные комфлотом Фанагии, стояли теперь на базе около Магарии и в ходе объявленных ею учебных маневров противостояли другим трем размещенным здесь эскадрам. Это было вполне справедливо, ведь корабли наксидов были основательно вооружены, и их эскадры состояли только из линкоров.

«Корона» прибыла на базу как раз к началу маневров и, к вящему беспокойству Тарафы, сразу оказалась самым маленьким судном второго подразделения: прочие корабли были как минимум малыми крейсерами.

Флот не так уж часто проводил маневры. Добираясь до базы, корабли больше месяца разгонялись при больших ускорениях, а потом столько же тормозили. До этого Мартинес только один раз участвовал в маневрах, и это было давно, когда он был кадетом на «Дандафисе».

Упражнения в прицельной стрельбе, особенно в обстановке, приближенной к боевой, явно не были коньком Тарафы. Мартинес ничуть не удивился, услышав напряжение в голосе капитана, обращающегося к офицерам, командующим орудиями.

— Орудия, это учение, — объявил Тарафа по форме. — Приготовиться к залпу номер один по цели, следующей за вражеским крейсером. Это учение.

— Это учение, милорд. Орудия готовы к залпу номер один по цели, следующей за вражеским крейсером.

— Орудия, это учение. Залп номер один.

Мартинес поглядел сектор своего дисплея, который транслировал изображение из орудийного отсека. Там ничего не происходило, что само по себе было хорошим знаком, все оружейники были в безопасности за укрепленными щитами.

Ракеты вышли на запрограммированную траекторию, сопровождаемые наблюдающим катером. Конечно, они не станут взрываться по-настоящему — разве что кто-нибудь в артиллеристском управлении что-нибудь основательно напутал, — но взрыв будет по крайней мере сымитирован.

Хотя как поведут себя ракеты, особой роли не играло: судьба каждого судна, не говоря уже о ракетах, была предрешена заранее. Штаб командующей флотом Фанагии основательно потрудился, расписывая сценарий этих маневров вплоть до последней детали. Обе эскадры наксидов, названные «защитниками праксиса», должны были защищать вход в один из межпространственных тоннелей от «мятежников», и праксису, равно как и эскадрам Фанагии, суждено было на этот раз вновь испытать триумф.

Что до «Короны», она примет участие в атаке на вражескую легкую эскадру. Ракетам, пущенным с обеих сторон первым залпом, суждено уничтожить друг друга, создав искусственную аннигиляционную вспышку, путая показания датчиков и затрудняя наблюдение за маневрами противника, — на деле ракеты взрываться не станут, и расстройство системы наблюдения было запрограммировано заранее. Второй залп вражеских орудий будет почти полностью нейтрализован системой противоракетной защиты, но одна из ракет взорвется неподалеку от «Короны» и повредит орудийный отсек, что вызовет необходимость в дренаже одного из хранилищ антиматерии, каковой и произведет ремонтный расчет корабля.

«Корона» будет продолжать сражение, даст еще несколько ракетных залпов, пока ее не поразит прямым попаданием ракета с вражеского флагмана ровно в 29:00:021. Все это сражение можно было бы зарядить в судовые компьютеры и воспроизвести вообще без единого приказа со стороны господ офицеров, но это было строжайше запрещено. Офицерам полагалось попрактиковаться в отдавании приказов, пускай и написанных заранее.

— Орудия, это учение. Второй залп. Это учение.

Офицеры старались скрупулезно точно проговаривать свои приказы. Их самих и их суда будут судить по тому, насколько точно они следуют плану. Цель участия в маневрах заключалась не в том, чтобы выиграть, но в том, чтобы точно следовать предписаниям.

— Это учение. Залп номер два произведен, милорд каплей. Это учение.

Получив известия об успешном попадании первых двух залпов, командование немного расслабилось.

— Вражеская легкая эскадра выпустила ракеты, — докладывал навигатор. — Ракеты направляются в нашу сторону. Предполагаемое время столкновения восемь точка четыре минуты.

Упомянутые ракеты на самом деле вылетели уже несколько минут назад, но лучи радара, распространяясь с ограниченной скоростью, близкой к скорости света, только сейчас донесли до «Короны» эту новость.

— Они разлетаются, милорд каплей! — Навигатор пытался изобразить изумление в голосе. — Вражеские корабли разлетаются!

Имелось в виду, что эскадра противника, обнаружив направляющиеся к ней ракеты, пыталась теперь поскорее разгруппироваться в пространстве. Обычно, стремясь держать свои суда под контролем, командующие эскадрами держали свои корабли в куче, на расстоянии не больше пары световых секунд, — но тесно скучившиеся суда представляли собой идеальную цель, в пределах которой одним взрывом можно было задеть сразу несколько судов. Вопрос о том, когда следует разгруппировывать корабли в эскадре, а когда нет, непрестанно обсуждался господами младшими офицерами в кают-компаниях. Что до старших офицеров, то они если и задавались этой проблемой, то не подавали вида.

Тарафа нахмурился, глядя на экраны.

— Орудийный отсек, это учение. Привести в готовность защитные лазеры.

— Это учение, милорд каплей. Защитные лазеры к бою готовы.

Когда второй залп противника долетит до них, защитные лазеры выстрелят лучами низкой энергии, может быть, даже просто иллюминационными зарядами. Все равно, попадут в них или нет, эти ракеты объявлены уничтоженными за несколько дней до того, как запущены, и предусмотрительно дезактивированы. Попадут в нее или нет, одной ракете суждено прорваться через защиту и взорваться, и ее холостой взрыв должен разрушить систему управления двигателем номер два, вызвав потенциальную утечку антиматерии, что потребует выбросить в пространство содержимое топливного бака. Кроме того, этот взрыв выведет из строя все ракетные установки и их датчики на одном борту фрегата.

На экране Мартинеса замерцало новое сообщение. Он с облегчением зачитал его Тарафе.

— Общее сообщение с флагмана «Величие праксиса». — Этот заголовок нужен был для того, чтобы не спутать свой флагман с тяжелым крейсером, командующим эскадрой мятежников. — «Бомбардировка Кашмы» не спустила с борта катер номер три. Всем судам действовать так, словно этот катер был запущен.

— Сообщение принято, — отозвался Тарафа. Он с трудом скрывал улыбку облегчения. Другое судно допустило промашку, к тому же это было судно из эскадры Фанагии.

Дела обстояли не так уж и плохо. Даже если «Корона» и допустит какую-то ужасную ошибку, она все равно будет не одна.

Через двенадцать минут эта ужасная ошибка и была допущена, когда корабль имитировал повреждение восьми ракетных пусковых установок. Такое повреждение невозможно исправить силами экипажа, поскольку сильные и непредсказуемые перегрузки, испытываемые боевым кораблем в сражении, могут по ходу ремонтных работ размазать ремонтников по шпангоутам. Вместо этого оружейники, укрывшись за толстыми стенками защитных камер, извлекли заклиненные ракеты из стволов при помощи дистанционно управляемых роботов, массивных машин, передвигающихся, подобно паукам, на множестве ножек от одной поликарбонатной опоры судна до другой, цепляясь силовыми манипуляторами за корпус судна, а специализированными щупальцами выполняя ремонтные работы.

Поначалу два ремонтных робота отлично справлялись с заданием. Один из роботов двигался очень медленно, зато безукоризненно точно. Заменив «поврежденные» системы управления, роботы начали вытаскивать ракеты из стволов. При этом одна из машин-многоножек зацепилась за другую и, пытаясь освободиться, повредила центральный гидравлический привод товарища. Гидравлическая жидкость разлетелась по всему ракетному отсеку, превратившись в условиях невесомости в веер прекрасных голубых брызг, и второй робот умер.

В итоге оба робота оказались выведенными из строя, поскольку умерший робот загораживал собой дорогу оставшемуся.

Мартинес зачарованно глядел трансляцию происходящего в ракетном отсеке, как глядел бы на любую катастрофу, которую не имел возможности предотвратить. Футболисты, которыми Тарафа укомплектовал оружейный отдел, имели сейчас все шансы пресечь карьеру своего покровителя.

Мартинес оторвался от экрана, чтобы сообщить о произошедшем Тарафе, но не стал этого делать. Капитан все равно не мог ничем помочь беде в оружейном отсеке, по крайней мере сейчас, когда он командует операцией. Может быть, ему будет спокойнее не знать сейчас об этом.

А кроме того, припомнил Мартинес, ему не полагается подглядывать за работой других служб.

Внезапно его внимание привлекло какое-то движение в оружейном отсеке. Там, паря в невесомости, двигались облаченные в скафандры фигуры.

Та из них, что была за главного, одной рукой держалась за опору, а другой, активно жестикулируя, управляла действиями остальных. По уверенной осанке командира и по некоторым его знакомым жестам Мартинес понял, что это был не кто иной, как его собственный ординарец, Алихан. Отставной оружейник пытался справиться с ситуацией.

Сколько еще осталось до следующего цикла ускорения? — с ужасом попытался сообразить Мартинес. Его пальцы уже протянулись к экранам, пытаясь вывести на них распорядок маневров.

Проклятье, ничего не получилось. Тарафа все держит под капитанским ключом. Мартинес в отчаянии поглядел на экран.

Две фигурки вытащили ракету из ствола и теперь протаскивали ее через путаницу конечностей покойного робота. Хорошо еще, что в ракету не было загружено антиматерии и поэтому она была не слишком тяжелой.

Сколько еще? — стиснул зубы Мартинес. Он подумал, не заорать ли: «Люди в оружейном отсеке!» — по крайней мере это предотвратило бы возможность неожиданного ускорения.

Нет. Без команды Тарафы корабль не пойдет на ускорение, а когда Тарафа отдаст приказ, Мартинес успеет предупредить его об опасности.

Он надеялся, что это так.

Еще одну ракету извлекли из ствола, человечек на экране просто расставил ноги пошире и вытащил ее за хвост. По крайней мере, какое-то применение физической силы этих футболистов.

На экране появилось новое сообщение.

— Команда с флагмана, — услышал он свой собственный голос. — Второе отделение, измените курс эшелона на два-два-семь от три-один-ноль. Ускорение четыре и пять десятых g. Приступить к выполнению в 28:01:000 корабельного времени.

Он взглянул на часы. Оставалось еще шесть минут.

Никогда еще он не был так благодарен уставу, согласно которому его шлем сейчас был опущен. Он нажал на кнопку передачи и проговорил во встроенный в шлем микрофон:

— Служащий Алихан!

— Да, милорд, — послышалось в ответ почти сразу.

— Вам осталось пять минут до следующего ускорения.

Несколько мгновений Алихан молчал, подсчитывая шансы успеть.

— У нас осталось три ракеты. Мы не справимся.

— И не надо. Отправляй людей в амортизаторы, а я потом расскажу капитану, что произошло.

Мартинес поглядел на неуклюжих людей в вакуумных скафандрах, протаскивающих ракеты среди раскинувшихся ног робота, — похоже, дело было безнадежное — и добавил:

— Нет, подожди-ка. — Он быстро обдумал только что пришедшую в голову мысль. — Сделай вот что. Пусть кто-нибудь возьмет на себя управление роботом. А остальные пусть вытаскивают ракеты из стволов и передают их роботу — пусть он держит их в манипуляторах, пока не закончится маневр. В них нету антиматерии, так что они безопасны, а по окончании маневров можно будет все доделать вручную.

— Так точно, господин. — Алихан сразу же отключился от связи, и Мартинес в тишине глядел на происходящее. Алихан сам направился к роботу и стал управлять его работой. Остальные открывали люки, вытаскивали ракеты и аккуратно передавали их оставшемуся в живых роботу. Руки-манипуляторы робота хватали ракеты и замирали.

Наконец фигурки в скафандрах выбрались из оружейного отсека и скрылись в защитных капсулах. Мартинес поглядел на часы.

26:51:101.

Осталось еще две минуты.

— Да, ну и бардак же в оружейном отсеке, господин, — рассказывал Алихан, начищая вторую пару сапог своего хозяина. — Никого из командования. Старший оружейник был настолько пьян, что не мог отдать ни одного осмысленного приказа. Один из двух оружейников первого класса — футболист, так же обстоят дела и с оружейниками второго класса. А двух кадетов, на которых обычно можно было положиться, — славные ребята, кстати, и быстро учатся — запихнули в катера и отправили куда-то прочь с судна.

— Я рад, что мне пришло в голову послать туда тебя, — ответил Мартинес. — Но ведь ты мог там угробиться.

Алихан поставил второй начищенный сапог рядом с первым и постучал пальцем по выключенному коммуникационному дисплею на левом рукаве.

— Я оставил Махешвари на связи. Он остановил бы ускорение, если бы кто-нибудь остался в оружейном отсеке.

Мартинес медленно кивнул. У унтер-офицеров были свои связи, своя разведка, свои собственные способы сохранить жизнь офицерам, которых флот поставил над ними.

«Если ты сумеешь найти старшего специалиста, который не будет пьяницей и у которого мозги будут в порядке, — поучал Мартинеса отец, — хватай его обеими руками».

Уже не в первый раз Мартинес благословлял отца за этот совет.

Мартинес достал виски из потайного сундучка темного дерева, который прятал под низкой кроватью. Приняв командование, капитан Тарафа заново облицевал офицерские каюты, равно как и свою, дорогим красным деревом, на фоне которого красиво смотрелись латунные ручки и темные изразцы с красно-белыми геометрическими узорами. Теперь в офицерских каютах постоянно пахло ароматическим лимонным маслом, которым полировали латунные накладки.

Мартинес считал, что заслужил пару глотков, выстояв две вахты подряд, пока «Корона» собирала все запущенные в космос катера, а Тарафа со старшими лейтенантами посещали флагманское судно, где комфлотом проводила совещание капитанов. Неразбавленный виски обжег горло, и комки напряженных мышц наконец-то начали расслабляться.

— Хорошо, что это была не настоящая война, — сказал Мартинес. — Вас бы всех пожгло гамма-излучением.

— Будь это настоящая война, — отозвался Алихан, — мы бы и не вылезли из укрытий, а просто воспользовались бы другой пусковой установкой.

Мартинес потер подбородок.

— Как ты думаешь, капитан узнает о том, что произошло?

— Нет. Роботов починили, как только закончилась тревога. Испорченные ракеты как-нибудь спишут — есть куча способов оформить исчезновение ракет.

— Меня это не слишком радует, — задумчиво ответил Мартинес, сделав еще один глоток. — Тебе не кажется, что капитану стоит обо всем узнать?

Что означало: «Тебе не кажется, что капитан должен знать, что это мы спасли его во время маневров?»

Алихан спокойно покачал головой.

— Не хотелось бы портить карьеру тридцатилетнему парню, которого просто выгонят в отставку. Ведь обвинят во всем старшего оружейника, а не футболистов.

— Это верно, — согласился Мартинес. Ему было противно подумать, что никто никогда не узнает, какой он умный. Но если старшего оружейника выгонят, обидится Алихан, а Мартинес слишком ценил Алихана, чтобы пойти на это.

— Ну что же, — он пожал плечами, — значит, так и оставим. Будем надеяться, что «Короне» не придется участвовать в войне до отставки старшего оружейника.

— Это маловероятно, господин, — Алихан бережно расправил усы. — Кроме того, «Корона» пережила капитанов и похуже Тарафы. Не беспокойтесь, мы переживем и это.

— Да, но переживу ли я? — задумчиво спросил Мартинес. Вздохнув, он засунул руку в стоящий под кроватью ларец красного дерева и вытащил новую бутылку виски. — Возможно, это поможет вам в ваших нелегких трудах, — сказал он. — Только не делись ни с кем из оружейного отсека.

Алихан торжественно принял бутыль.

— Благодарю вас, господин.

Мартинес допил стакан и решил больше не наливать, по крайней мере не сразу. Пример старшего оружейника был слишком нагляден.

— Жаль только, что это единственная твоя награда за спасение капитана от бесчестья.

— Обычно я получаю еще меньше, — заметил Алихан, ехидно улыбнулся и, отсалютовав, вышел.

Двумя днями позже, когда закончились совещания, на которых старшие офицеры обсуждали результаты маневров, командующая флотом Фанагия объявила об открытии спортивного фестиваля, который будет проходить на базе флота на планете. В фестивале примут участие команды со всех судов эскадры Фанагии, а футболисты «Короны» встретятся на специальном матче с магарийскими чемпионами — командой «Бомбардировки Пекина». Тарафа заявил, что команда немедленно приступает к интенсивным тренировкам — даже не дожидаясь, пока судно войдет в доки.

Вернувшись этой ночью со своей вахты, Мартинес не ограничился одной выпивкой. Да и двумя тоже.

Увенчанное куполом здание банка было построено из гранита в виде уменьшенной копии великого прибежища. Видимо, оно должно было символизировать постоянство власти, но теперь, когда великих господ больше не было, оно, похоже, символизировало что-то другое. Мистер Уэсли Уэкман, распорядитель, был чрезвычайно серьезным молодым человеком, хотя по его сверкающим ботинкам и модному браслету из человеческих волос можно было предположить, что вне стен банка он все же не столь чопорен, как в рабочее время.

— Ваша прибыль оставалась трехпроцентной с момента поступления в академию, — объяснил он. — И поскольку вы все это время не забирали полагающегося вам дохода, я могу с удовольствием сообщить, что сумма, лежащая на вашем попечительном фонде, превышает теперь двадцать девять тысяч зенитов, и всю эту сумму я смогу вручить вам в руки в день вашего двадцатитрехлетия.

Значит, через одиннадцать дней. По-террански — она знала когда-то одну особу, которая любила все считать в земных днях, — ей было бы двадцать лет.

Сула быстро прикинула, что можно купить на двадцать девять тысяч зенитов. Скромное жилье в верхнем городе или целый дом в приличном районе нижнего города. Или небольшую виллу с порядочным участком земли в провинции.

По меньшей мере дюжину костюмов от самых модных дизайнеров Заншаа.

Или одну подлинную розовую вазу в стиле помпадур, из Винсенны, датирующуюся четырьмя столетиями до покорения Терры, если поискать на аукционах в конце месяца.

Цены на фарфор были очень высоки, ведь аннигиляционные бомбы произвели в свое время массу разрушений на планете.

Потратить все наследство на вазу было странной фантазией, но Сула так упорно стремилась к этому моменту, что могла теперь позволить себе немного пофантазировать.

— Что мне нужно сделать, чтобы получить этот капитал? — поинтересовалась она.

— Заполнить небольшую бумагу. Если хотите, я могу оформить все прямо сейчас, и в день вашего рождения она вступит в силу.

Сула улыбнулась.

— Почему бы и нет?

Уэкман распечатал необходимые бумаги и протянул их Суле вместе с толстой ручкой с золотым пером. Потом он включил сканер, считывающий отпечатки пальцев, и толкнул его по столу к ней.

— У вас есть мои отпечатки пальцев? — изумленно спросила Сула. — Вы их хранили все это время?

Уэкман на всякий случай бросил взгляд на свои экраны.

— Да. Конечно.

— Не помню, чтобы у меня их когда-нибудь брали. — Сула закинула ногу на ногу, положила бумаги на колени и внимательно прочла их. Потом она вернула документы на стол, занесла ручку над строкой, где полагалось поставить подпись, и задумалась.

— Видите ли, — произнесла она, — я даже не знаю, что мне делать с этими деньгами.

— В нашем банке работает несколько консультантов по инвестициям, — ответил Уэкман. — Я могу представить вас мисс Мандолине — она сейчас как раз здесь.

Сула завинтила ручку.

— Дело в том, что я здесь проездом. Я даже еще не знаю, куда меня направят в следующий момент. — Она вернула ручку на стол Уэкмана. — Может быть, стоит оставить деньги на счету, по крайней мере до тех пор, пока я не сделаюсь лейтенантом?

— В таком случае вам вообще ничего не нужно делать.

— Ничего, если я возьму себе эти бумаги?

— Разумеется.

Она поднялась и вышла, провожаемая поклоном Уэкмана.

Что бы я стала делать с этой вазой, спрашивала она себя. У нее не было даже цветов, чтобы поставить в нее.

Надо будет зайти на аукцион и попрощаться.

Нечего было позволять себе мечтать.

— Бросьте его в реку, — сказала Гредель. — И проследите, чтобы он оттуда не выбрался.

Хромуша поглядел на нее с молчаливым одобрением, обнял и поцеловал в щеку.

— Я все сделаю хорошо, — заверил ее он.

Едва ли это возможно, подумала она, просто сделай это как можно лучше.

На следующее утро Нельда выгнала ее. Глядя на нее из-под налепленной поверх раны на лбу полосы лекарственного пластыря, она сказала:

— Я просто не могу больше видеть тебя здесь. Просто не могу.

В первый момент Гредель в ужасе решила, что тело Антония всплыло где-нибудь в районе Старого

Моста через Иолу, но тут же сообразила, что дело не в этом. Просто случившееся прошедшим вечером поставило Нельду перед необходимостью решить, кого она любит больше, Антония или Гредель. Она выбрала Антония, еще не зная, что выбирать его больше не имеет смысла.

Гредель отправилась к своей матери, и, увидев синяк на щеке дочери, Эва не стала возражать против ее появления. Гредель рассказала ей, что случилось, — благоразумно опустив часть рассказа, касающуюся разговора с Хромушей на лестнице, — и Эва обняла ее и сказала, что гордится такой дочерью. Они долго колдовали с косметикой, стараясь скрыть синяк.

А потом она повезла Гредель в Мараники, в кафе-мороженое Бонифация.

Хромуша и Панда помогли перетащить пожитки Гредель к Эве. Вещей оказалось много, у них все руки оказались заняты свертками и коробками с одежками, купленными для Гредель Кэроль и Хромушей. Блузы, штаны, платья, куртки, плащи, шляпки и туфли да еще драгоценности — все барахло, которое уже давно переполнило шкафы в ее комнате у Нельды и лежало аккуратными кучами на старом, потертом ковре.

Панду поразило, как аккуратно у нее все было разложено.

— У тебя тут все прямо систематизировано, — высказался он.

Эва на данный момент была в очень удачном положении. Ее мужчина был женат, посещал ее в строго определенные дни и ничего не имел против того, чтобы она проводила свободное время с друзьями или в кругу семьи. Но друзей у Эвы было немного — предыдущий ее мужчина не позволял ей ни с кем общаться, — и она была только рада, что сможет пообщаться с дочерью.

Хромушу поразило, что Гредель не захотела перебраться в один из его домов.

— Мне сейчас нужно побыть с мамой, — сказала ему Гредель, и, похоже, его удовлетворило это объяснение.

А про себя подумала: «Не хочу жить с тем, кто должен вскорости умереть». Конечно, ради нее он пошел на убийство, но значит ли это, что она должна оставаться с ним на всю жизнь?

Кэроль тоже была удивлена.

— Тебе нужно было перебраться ко мне! — объявила она.

Гредель обрадованно поглядела на подругу.

— Ты не станешь возражать?

— Конечно, нет! — с энтузиазмом воскликнула Кэроль, — Будем сестрами! Можно вместе ходить за покупками и развлекаться — вышло бы забавно.

Какое-то время Гредель наслаждалась заботой Кэроль и матери. Она проводила почти все время или с одной из них, или с другой, так что Хромуша даже начал ревновать или по крайней мере делать вид, что ревнует, — с ним трудно было разобрать, когда он серьезен, а когда прикидывается.

— Кэроль просто похитила тебя, — полушутливо жаловался он по телефону. — Вот ужо пошлю парней, чтобы отобрать тебя обратно.

Когда Эва была занята со своим мужчиной, Гредель ночевала у Кэроль. Места в ее большой кровати хватало. Тут она обнаружила, что Кэроль, вместо того чтобы засыпать, предпочитает доводить себя до комы: она набирала в шприц эндорфин и вводила себе дозу за дозой, пока не теряла сознание. Гредель пришла в ужас.

— Зачем ты это делаешь? — спросила она однажды, когда Кэроль достала шприц.

— Потому что мне это нравится, — раздраженно огрызнулась Кэроль. — Я без этого не могу заснуть.

Гредель отвела глаза. Ей совсем не хотелось раздражать Кэроль.

Как-то раз Хромуша взял их обеих на вечеринку.

— Придется брать с собой Кэроль, — сказал он Гредель. — А то я и тебя не увижу.

Вечеринку устроили по поводу того, что ресторан и клуб, в устройство которых Хромуша в свое время вложил деньги, прогорели и закрывались. В наследство ему осталась целая кладовая выпивки и полная холодильная камера закусок. Чтобы это добро не пропало, он созвал буквально всех, кого знал. Он заплатил персоналу за еще одну ночь работы и объявил гостям, что еда и выпивка бесплатные.

— Мы хорошо повеселимся сегодня, — сказал он, — а с завтрашнего дня я стану подыскивать кого-нибудь, кто занялся бы этим местом.

Это была последняя вечеринка, на которой Гредель была с Хромушей и его компанией. В большой зале было полно съестного, играла музыка, и все веселились от души. Смех звенел, отражаясь от покрытых ржавчиной железных перекрытий, усиливающих потолок клуба, — они не были декоративными, просто помогали держать вес размещенных этажом выше машин. Гредель ничего не пила, но все равно опьянела от общения с множеством веселящихся и подвыпивших гостей. Голова ее кружилась, как она кружилась в танце с Хромушей, отдавшись его умелым, сильным рукам. Наклонившись к ее уху, он негромко говорил ей:

— Живи вместе со мной, Землянка.

Улыбаясь, она качала головой:

— Не теперь.

— Я хочу жениться на тебе. Иметь от тебя детей.

По спине Гредель пробежала радостная дрожь. Она ничего не ответила, только обняла Хромушу и опустила голову ему на плечо.

Гредель не знала, чем она заслужила столько любви. Хромуша, Кэроль, мать — все они заполняли ужасную пустоту в ее душе, пустоту, о существовании которой она даже не подозревала, пока ее не заполнили теплом и нежностью.

Хромуша танцевал и с Кэроль, точнее, водил ее по танцевальной площадке, пока она прыгала в его руках вверх-вниз, что в ее представлении и было танцем. Кэроль веселилась как могла. За всю ночь она выпила всего пару бутылок вина, что для нее было очень умеренной дозой, а все остальное время танцевала с Хромушей и его ребятами. Уходя из клуба, она пылко поцеловала Хромушу, благодаря его за приглашение. Хромуша обнял обеими руками Кэроль и Гредель.

— Я рад доставить удовольствие двум моим прекрасным сестренкам, — сказал он.

Они отвезли Кэроль в Вольты и собрались после этого возвратиться в Фабы, чтобы провести остаток ночи у Хромуши. Но Кэроль почему-то не торопилась вылезать из машины, удобно усевшись между Хромушей и Гредель. Они болтали и смеялись, и привратник тоже мешкал, ожидая, пока понадобится открыть двери перед леди Сулой. Наконец Хромуша объявил, что пора уезжать.

— А чего ради вам тащиться обратно в Фабы? — спросила вдруг Кэроль, — Вы вполне можете устроиться в моей кровати. А я перебьюсь как-нибудь на софе.

Хромуша внимательно поглядел на нее.

— Мне неприятна мысль о том, чтобы выгонять из постели столь прекрасную женщину.

Кэроль громко, вызывающе рассмеялась и, повернувшись к Гредель, поцеловала ее в щеку.

— Все зависит только от нее.

Ха-ха. Интересно, подумала Гредель, удивленная тем, что не чувствует особого удивления.

Хромуша, казалось, внимательно разглядывал подкладку своего пиджака. Подумав, Гредель пожала плечами.

— Я не против, — объявила она.

И Хромуша повел Гредель и Кэроль наверх и там занимался любовью с ними обеими. Гредель смотрела, как бледная задница ее парня ходит вверх-вниз над телом Кэроль, и не понимала, почему это зрелище почти не волнует ее.

Наверное, потому, что я не люблю его, решила она. Если бы я его любила, тогда все было бы иначе.

Потом ей в голову пришла мысль: может быть, Кэроль любит его. Может быть, она захочет остаться с Хромушей в Фабах, а Гредель сможет занять ее место в академии и отправиться на Землю.

Может быть, тогда все они были бы счастливы.

Когда Хромуша на следующий день уехал, Кэроль принялась извиняться.

— Я была отвратительна вчера, — сказала она. — Я даже не знаю, что ты теперь обо мне думаешь.

— Все нормально, — ответила Гредель. Она собирала одежду Кэроль и складывала ее стопкой. Прибираюсь после оргии, подумалось ей.

— Я иногда бываю такой шлюхой, — говорила Кэроль. — Ты, наверное, теперь думаешь, что я пытаюсь увести у тебя Хромушу.

— Я этого не думаю.

Кэроль обошла Гредель сзади и положила руки ей на плечи. Склонив голову на плечо Гредель, она спрашивала лепечущим голосом раскаивающейся девочки:

— Ты простила меня?

— Да, — ответила Гредель, — Конечно.

Внезапно Кэроль преисполнилась желания что-нибудь сделать для Гредель. Она запрыгала по комнате, танцуя вокруг подруги, собирающей с ковра ее одежду.

— Я сделаю это для тебя! — объявила она, — Возьму тебя туда, куда ты захочешь! Чего тебе сегодня хочется? Пройтись по магазинам?

Гредель задумалась над неожиданным предложением. Новые вещи ей сейчас не были нужны — ее уже начала тяготить гора появившихся в последнее время шмоток, — но, с другой стороны, Кэроль так радовалась, делая для нее эти покупки. И тут ей в голову пришла другая идея.

— Пойдем к Годфри, — ответила она.

У Кэроль заблестели глаза:

— Отлично!

Был чудесный день — начиналось лето, теплый ветерок, наполненный ароматами распускающихся цветов, веял сквозь поднятые жалюзи отдельной залы у Годфри, лаская кожу Гредель. Они с Кэроль начали с парилки, потом сходили к косметологу, сделали кожные маски, затем последовал массаж всего тела, начиная с головы и заканчивая кончиками пальцев ног. А потом, пока они лежали на кушетках, болтая и хихикая, попивая фруктовый сок, их ласкал тот же летний ветерок, а улыбающиеся девушки делали им маникюр и педикюр.

Каждая пядь кожи Гредель, казалось, дышала летом и радостью жизни. Вернувшись в Вольты, Кэроль одела Гредель в один из своих костюмов, его дорогая ткань так и переливалась вокруг молодого, упругого тела. Когда Хромуша приехал за ними, Кэроль вложила руку Гредель в руку Хромуши и проводила их обоих до дверей.

— Приятной ночи вам, — сказала она.

— Ты не поедешь с нами? — спросил Хромуша.

Кэроль покачала головой и рассмеялась. Ее зеленые глаза на мгновение встретились с глазами Гредель — и Гредель увидела во взгляде подруги радость и общую тайну, которую Хромуше никогда не будет дано постигнуть.

Хромуша несколько секунд глядел на закрывшуюся дверь.

— С Кэроль все в порядке? — спросил он.

— Да, — ответила Гредель. — А теперь давай пойдем поищем, где бы потанцевать.

Пока они шли к лифту, ей казалось, что она летит, а не идет по полу. Она была непривычно счастлива — так счастлива, как еще никогда не была.

И все это просто благодаря тому, что не стало Антония.

Первая трещина прошла по этому новому счастью через два дня, когда она добралась в Вольты с сильным опозданием — на железнодорожной ветке в Фабы случилась какая-то авария. Войдя, Гредель увидела Кэроль, которая хрипела, лежа на постели. Кэроль была одета для выхода, но похоже, она заскучала, поджидая Гредель, — по крайней мере, на полу валялась пустая бутылка вина, а в правой руке был зажат шприц.

Гредель окликнула Кэроль, потом потрясла ее. Никакой реакции. Кэроль была бледная, даже голубоватая, и похолодевшая.

Раздался еще один хриплый стон, от которого сердце у Гредель ушло в пятки. Она подняла шприц и посмотрела, чем он был заправлен, — оказалось, что аналогом эндорфина, фенилдорфином-зет.

Кэроль опять захрипела, и тут ее дыхание оборвалась. Гредель застыла от ужаса.

Ей никогда не приходилось самой сталкиваться со случаями передозировки, но разговоров на эту тему она слышала предостаточно. Например, народная мудрость советовала положить льда в штаны пострадавшему. Лед на гениталиях кого угодно приведет в себя. Но может быть, это касается только мужчин?

Гредель развернула Кэроль и стала хлестать ее по лицу.

Ей самой чуть не сделалось дурно от получающихся звуков, зато Кэроль вздрогнула, ее глаза приоткрылись и она с шумом втянула ртом воздух.

Гредель опять хлестнула ее по щекам. Кэроль закашлялась на вдохе и наконец открыла глаза. Смотреть в них было страшно, такие они были зеленые, со зрачками, сжавшимися в точку.

— Что такое, — проговорила Кэроль, — что ты делаешь?

— Тебе надо встать, — Гредель соскочила с постели и схватила Кэроль за руки. — Тебе надо встать и идти со мной, понимаешь?

Кэроль лениво рассмеялась:

— Что за… Что…

— Вставай!

Гредель попыталась силой приподнять Кэроль. Та с трудом поднялась на ноги, и Гредель, взвалив подругу на плечи, потащила ее по комнате. Кэроль опять рассмеялась.

— Музыка! — фыркнула она. — Если мы хотим потанцевать, надо включить музыку!

Она согнулась пополам от смеха, но Гредель снова распрямила ее и стала водить по комнате. Они вышли в гостиную и несколько раз обошли вокруг софы.

— Ты такая забавная, Землянка, — выговорила Кэроль сквозь смех. — Забавная, забавная… — Она никак не могла прекратить смеяться. У Гредель уже онемело плечо под тяжестью тела Кэроль.

— Помоги мне, Кэроль, — велела она.

— Забавная-забавная. Забавная Землянка.

Когда силы у нее кончились, Гредель бросила Кэроль на софу и побежала на кухню, чтобы сварить кофе. Вернувшись в гостиную, она обнаружила, что Кэроль опять уснула. Она похлопала Кэроль по щекам, и та открыла глаза.

— Да, Сергей, — проговорила она. — Давай. Делай что хочешь.

— Тебе надо встать, Кэроль.

— Почему ты не хочешь поговорить со мной? — спросила Кэроль. В ее глазах стояли слезы. Гредель снова поставила ее на ноги и начала ходить с ней по комнате.

— Я позвонила ему, — рассказывала на ходу Кэроль. — Я больше не могла этого вынести и позвонила ему, а он не захотел со мной разговаривать. Его секретарь сказал, что его нет, но я по голосу поняла, что он лжет.

Прошло несколько часов, и у Гредель понемногу отлегло от сердца. Кэроль уже могла ходить сама и разговаривала почти нормально, разве что казалась немного подавленной. Оставив ее сидеть на софе с чашкой кофе в руках, Гредель вернулась в спальню. Она подобрала шприц и еще два других, которые нашла в ванной, взяла ампулы фенилдорфина-зет и всех других препаратов, которые смогла найти, и спрятала все это под горой полотенец, чтобы можно было вытащить их оттуда, когда Кэроль не будет рядом. Она бы спрятала и всю выпивку, но это было слишком сложно сделать. Может быть, потом удастся вылить все в раковину?

— Ты вообще перестала дышать, — объясняла она подруге. — Тебе надо прекратить это, Кэроль.

Кэроль кивала, склонившись над чашкой кофе. Ее зрачки немного расширились, и глаза теперь выглядели почти нормально.

— Да, я, похоже, немного переборщила.

— Я ни разу в жизни так не пугалась. Тебе надо остановиться.

— Со мной все будет в порядке, — пообещала Кэроль.

Через три дня, когда Гредель уже засыпала, Кэроль вытащила откуда-то шприц и приставила его к шее. Гредель в ужасе рванулась к подруге и вырвала шприц у нее из рук.

— Кэроль! Ты же сказала, что больше не будешь!

Кэроль улыбнулась и примирительно рассмеялась.

— Все в порядке. Я тогда была очень расстроена и немного перебрала. Но теперь-то я не расстроена. — Она попыталась вытащить шприц из рук Гредель. — Отдай его, — попросила она. — Со мной все будет в порядке.

— Не надо, — умоляла ее Гредель.

Кэроль со смехом разжала пальцы Гредель, прижала шприц к шее и нажала на клавишу. Она смеялась, а Гредель чувствовала, как ледяная рука сжимает ее сердце.

— Видишь? — смеялась Кэроль. — Ничего плохого не случилось.

На следующий день Гредель поговорила об этом с Хромушей.

— Перестань продавать ей наркотики, — просила она.

— А что толку? — возразил Хромуша, — Она их доставала и до того, как познакомилась с нами. А если она захочет, то сможет просто пойти и купить их в аптеке по полной цене. — Он взял руки Гредель в свои и с сочувствием поглядел в глаза. — Ты не можешь помочь ей. Никто не может помочь наркоману, который зашел так далеко. Ты же и сама это знаешь.

Его слова наполнили Гредель тревогой. Она не хотела, чтобы это было правдой. Она постарается быть очень осторожной и проследит, чтобы с Кэроль больше не случалось подобных историй.

Счастье Гредель закончилось скоро, в первый же теплый день наступившего лета. Гредель и Кэроль, потные и усталые, как раз возвратились из пассажа, и Кэроль, побросав покупки на софу, объявила, что собирается надолго залезть в холодную ванну. По пути в ванную комнату Кэроль прихватила с кухни бутылку охлажденного вина, предложила Гредель выпить — та отказалась — и удалилась в ванную с бутылкой и бокалом.

Из ванной комнаты доносился звук льющейся воды. Гредель хлебнула сока папайи и от нечего делать уставилась на видеостену.

Показывали драму из жизни флота, но, как на беду, героев, подавляющих мятеж, играли наксиды. А у них вся игра сводилась к смене цветов на чешуях, покрывающих их тела, так что трудно было понять что к чему. Однако фильм был о флоте, и это обратило мысли Гредель к академии, в которую должна была поступить Кэроль. Она переключилась на деловой канал и стала изучать требования к поступающим в академию Ченг Хо, которую, согласно традиции, заканчивали члены семейства Сула.

Когда наконец Кэроль вышла из ванной, Гредель переполняло желание поделиться полученной информацией.

— Тебе стоит найти портного, Кэроль, — объявила она. — Погляди на форменные костюмы, которые тебе полагается носить. — На видеостене одна за другой замелькали картинки. — Парадная форма, рабочая одежда, — перечисляла Гредель. — Корабельный комбинезон, планетарная форма, официальный обеденный костюм, парадный костюм — ты только погляди на эту шляпу! А ведь Ченг Хо расположен в умеренной зоне, так что тебе понадобится еще и шинель, и высокие сапоги на зиму, и удобная одежда для занятий спортом и плюс еще гора другого обмундирования. Обеденный распорядок! Если ты даешь званый обед, полагается посуда с фамильным гербом.

Кэроль недоуменно глядела на экран, как будто у нее внезапно обнаружились проблемы со зрением.

— О чем ты говоришь? — спросила она наконец.

— О том, как ты будешь жить, когда попадешь в академию Ченг Хо. Кстати, ты знаешь, кем был Ченг Хо? Я тут поглядела. Он…

— Перестань болтать. — Гредель изумленно глядела на надменно поджавшую губы Кэроль. — Я вовсе не собираюсь поступать ни в какую идиотскую академию, — бросила та. — Так что забудь все это, договорились?

Гредель уставилась на нее.

— Но ты же должна, — настаивала она. — Это же твоя карьера, единственная, которая тебе дозволена.

Кэроль презрительно присвистнула.

— На что мне эта карьера? Я и так всем довольна.

День был жаркий, Гредель устала и в отличие от подруги не успела еще отдохнуть в ванной или выпить, поэтому она не обратила внимания на тревожные знаки, свидетельствующие о том, что Кэроль не только выпила в ванной бутылку вина, но и приняла еще что-то, что сейчас скручивало жгутом ее нервы и заставляло злиться все сильнее.

— Но мы же собирались, — настаивала Гредель. — Ты поступаешь во флот, а я буду твоим ординарцем. Мы сможем обе убраться с этой планеты и…

— Я не желаю больше слушать этот бред! — завизжала Кэроль. Она вопила так громко, что Гредель сразу замолчала, только сердце ее отчаянно колотилось в груди. Кэроль наступала на Гредель, в ее зеленых глазах сверкали молнии. — Так ты думаешь, я собираюсь во флот? Во флот, просто ради тебя? Да кем ты себя считаешь?

Кэроль нависла над Гредель. Ее руки гневно устремились к лицу подруги.

— Ты здесь постоянно просиживаешь задницу! — заходилась она. — Ты — ты носишь мои шмотки! Ты роешься в моем банковском счете — да, кстати, где мои деньги! Мои деньги!

— Я никогда не притрагивалась к твоим деньгам! — возмущенно вскрикнула Гредель. — Я не брала ни цента! Я вообще никогда…

— Врешь! — Кэроль ударила сидящую перед ней Гредель, и звук пощечины прозвучал как выстрел. Гредель ошеломленно уставилась на подругу, не в силах даже поднять руку к горящей щеке. Кэроль вопила во всю глотку:

— Ты суешься всюду — ты пролезла во всю мою жизнь! Ты решаешь, что мне делать, сколько потратить, — у меня больше и друзей своих не осталось. Вокруг все твои друзья! — Она схватила сумку с сегодняшними покупками и швырнула ею в Гредель. Гредель закрылась руками, и вещи из сумки высыпались на пол. Кэроль подхватывала их и опять швыряла, и Гредель ничего не оставалось, как складывать пакеты себе на колени. Вскоре она оказалась окружена целой горой дорогих тряпок и кожаных вещей ручной работы.

— Забирай свое барахло и выметайся! — визжала Кэроль. Схватив Гредель за руку, она стащила ее с софы. Свободной рукой она подхватывала свертки, но пока Кэроль тащила ее к двери, несколько из них все же просыпалось на пол. — Я больше не желаю тебя видеть! Убирайся! Убирайся!

Дверь с треском захлопнулась. Гредель стояла в коридоре, прижимая к груди пакеты с покупками, словно ребенка. Было слышно, как внутри квартиры Кэроль в ярости швыряет на пол все, что подворачивается под руку.

Она не знала, что делать. Первой ее мыслью было открыть дверь — она знала коды — и попытаться успокоить Кэроль и объясниться с ней.

Я не брала твоих денег, мысленно возражала она. Я никогда ни о чем не просила.

В дверь изнутри стукнулось что-то тяжелое, та даже задрожала от удара.

Кэроль не собирается во флот. От одной этой мысли опустились руки и закружилась голова. Значит, и ей придется остаться здесь. На Спэнии, в Фабах. Придется…

А что же завтра? — отчаянно подумала она. Поутру они с Кэроль собирались сходить в новый бутик. Может быть, теперь они уже никуда не пойдут?

Внезапно она осознала бессмысленность этого вопроса, и ею овладел гнев, гнев на собственную глупость. Надо было думать головой, а не соваться к Кэроль, когда та находится в таком состоянии.

Она вернулась к матери и побросала там покупки. Эвы дома не было. Гредель обуревали гнев и отчаяние. Она позвонила Хромуше и попросила прислать кого-нибудь за ней, и он весь вечер развлекал ее.

Утром она вернулась в Вольты к тому часу, на который у нее было назначено свидание с Кэроль. В вестибюле стояла толкотня — в дом въехали новые жильцы, и их пожитки загромождали несколько мотокаров с золочеными эмблемами Вольт. Гредель обратилась к привратнику тоном, каким обычно разговаривают пэры, и тот назвал ее «леди Сула» и освободил для нее одной следующий подъемник.

Перед дверями Кэроль она помедлила. Она понимала, что придется унижаться, хотя она ничем этого не заслужила.

Но это было ее единственной надеждой. Разве у нее был выбор?

Она постучала и, не дождавшись ответа, постучала еще раз. За дверью послышались шаркающие шаги, и перед ней возникла хмельная Кэроль, моргающая спросонья за завесой спутанных волос. На ней была та же одежда, что она накинула вчера после ванной, она стояла у входа босиком.

— Почему ты не вошла сама? — вместо приветствия спросила Кэроль. С этими словами она повернулась и пошла в глубь квартиры. Гредель шагала за ней, ее сердце тревожно стучало в груди.

За дверями царил полный разгром. Разбитые бутылки, подушки, какие-то пакеты, обломки фарфоровых чашек с фамильным гербом семейства Сула.

Еще больше бутылок валялось на столах, из них расползался тот же запах можжевельника, которым, казалось, насквозь пропахла Кэроль.

— Я чувствую себя ужасно, — сообщила та. — Кажется, немного перебрала этой ночью.

Неужели она забыла, гадала Гредель. Или просто притворяется?

Кэроль потянулась за бутылкой джина и, звякая о стакан, дрожащей рукой налила себе на два пальца.

— Мне нужно прийти в себя, — объяснила она и выпила.

Мысль пронзила Гредель, словно откровение. Она же просто пьяница, подумала она. Просто еще одна проклятая пьяница…

Кэроль поставила стакан на стол, вытерла рот и хрипло рассмеялась.

— Теперь можно пойти повеселиться, — объявила она.

— Да, — согласилась Гредель. — Пойдем.

Она начала подозревать, что больше ей уже никогда не будет весело.

Наверное, тогда-то Гредель и начала ненавидеть Кэроль, а может быть, этот случай только высвободил ту неприязнь, которая незаметно зрела в ней уже какое-то время. Но теперь Гредель трудно было провести в обществе Кэроль даже час, чтобы не начать злиться. Неаккуратность Кэроль заставляла стискивать зубы, а ее смех только действовал на нервы. От пустых дней, которые они проводили, бессмысленно перебираясь из лавки в ресторан, а из ресторана в клуб, хотелось кричать в голос. Ее стала возмущать необходимость прибираться за Кэроль, а делать это приходилось непрерывно. Постоянные смены настроения Кэроль, ее способность мгновенно переходить от смеха к ярости и дальше к угрюмой отстраненности доводили Гредель до белого каления. Даже любовь Кэроль и ее импульсивную щедрость стало непросто выносить. «Чего это она так суетится вокруг меня? — думала Гредель. — А что будет через минуту?»

Но Гредель предпочитала держать все это при себе, и временами ей снова начинало нравиться общество Кэроль, иногда она ловила себя на неподдельной радости, которую ей доставляло это существование. Тогда ей оставалось только дивиться, как два таких разных чувства, любовь и ненависть, ухитряются одновременно существовать в ней.

Наверное, что-то подобное происходит с ее так называемой красотой, решила она. Как правило, люди обращали на нее внимание из-за внешности, но ведь это не была она сама. Она была тем, что оставалось внутри: мыслями и мечтами, принадлежавшими только ей, а вовсе не внешней оболочкой, доступной всем. Но люди видели только эту оболочку, и большинство из них только о ней и думали, только ее и любили или ненавидели. Та Гредель, которая общалась с Кэроль, тоже была такой же оболочкой, машиной, которую она создала для общения с подругой, даже не задумываясь об этом. Эта оболочка вовсе не была ненастоящей, но это была не она.

Сама она ненавидела Кэроль. Теперь она знала это твердо.

Если Кэроль и замечала смятение подруги, то не подавала вида. Да она и нечасто бывала в состоянии замечать что-нибудь особое. С вина она перешла на крепкие напитки и потребляла их все больше и больше. Когда ей хотелось напиться, она желала напиться сразу — это была ее обычная манера, — а крепкие напитки действовали быстрее. Перепады настроения все учащались, и это не проходило даром. Ее больше не пускали в престижный ресторан, за то что она громко разговаривала и пела там, а на просьбу официанта вести себя потише запустила в него тарелкой. Ее вышвырнули из клуба за драку с женщиной в женском туалете. Гредель так и не смогла выяснить, из-за чего завязалась драка, но в течение нескольких следующих дней Кэроль гордо демонстрировала всем синяк под глазом, оставленный кулаком вышибалы.

Как правило, Гредель удавалось теперь избегать гнева Кэроль. Она уже могла распознавать тревожные сигналы и к тому же научилась понемногу манипулировать настроением Кэроль. Она могла теперь сама «менять музыку» Кэроль или по крайней мере отводить вскипающий гнев подруги от себя на кого-нибудь другого.

При этом она теперь проводила в обществе Кэроль почти все свое время. Хромуша был в бегах. Она поняла это по тому, что он прислал Панду забрать ее от Кэроль, вместо того чтобы приехать самому. Панда отвез ее в Фабы, но не в человеческий квартал: они направились в здание, в котором обитали лайоны. Пока она ждала лифта в вестибюле, ее внимательно разглядывало семейство гигантских птиц. В воздухе резко пахло нашатырным спиртом.

Хромуша окопался в маленькой квартирке на верхнем этаже, вместе с парой охранников и лайонами. Птица переступала с ноги на ногу, глядя на входящую Гредель. Хромуша выглядел обеспокоенным. Он ни слова не сказал Гредель, только кивком подбородка показал на дверь в заднюю комнату.

В квартире было по-летнему жарко. Сильно пахло аммиаком. Хромуша подтолкнул Гредель к постели. Она села, но Хромуше не сиделось: он расхаживал взад и вперед, постоянно натыкаясь на стены маленькой комнатки. Его обычной элегантной походки как не бывало, он запинался и прихрамывал.

— Как ни неприятно, — произнес он наконец, — но надо признать, что происходит что-то не то.

— Тебя ищет патруль?

— Не знаю. — Он плотно сжал губы. — Вчера арестовали Бурделя. Его забрал легион справедливости, а не патруль, значит, его поймали на чем-то серьезном, на чем-то, за что полагается казнь. Есть сведения, что он имел дела с администрацией префекта.

Он снова сжал губы. Такие парни, как Хромуша, не должны были иметь дел с префектурой, им полагалось идти на казнь с закрытым ртом.

— Кто ею знает, что он им там наврет, — продолжал Хромуша. — Но он напрямую связан со мной, и он может продать и меня, и любого из моих парней. — Он остановился и потер подбородок. — Я пытаюсь сейчас выяснить, кого именно он назовет, — объяснил он.

— Понятно, — сказала Гредель.

Хромуша поглядел на нее. Его голубые глаза лихорадочно блестели.

— С этих пор тебе нельзя звонить мне. Мне нельзя звонить тебе. Нам нельзя показываться вместе на людях. Если я… захочу тебя, я пошлю кого-нибудь из своих людей за тобой к Кэроль.

Гредель подняла на него глаза.

— Но, — начала она, — когда?

— Когда… я… захочу… тебя… — проговорил он настойчиво. — Я не знаю когда. Тебе просто нужно оказаться там, когда ты мне понадобишься.

— Да, — ответила Гредель. У нее в голове все перемешалось. — Я буду там.

Он присел рядом с ней на постель и обнял ее за плечи.

— Ты нужна мне, Землянка, — сказал он. — Ты действительно нужна мне сейчас.

Она поцеловала его. Его кожа горела, как при лихорадке. Она чувствовала вкус его страха. Нетвердыми пальцами Хромуша начал расстегивать пуговицы на ее платье. Ты скоро умрешь, подумала она.

Если только ей самой не придется принять наказание вместо него, так же как Эва когда-то расплатилась за грехи своего мужчины.

Гредель поняла, что ей стоит подумать о себе, пока еще не поздно.

* * *

Когда Гредель уходила от Хромуши, он дал ей двести зенитов наличными.

— Я не могу сейчас ничего купить тебе, Землянка, — пояснил он. — Купи себе что-нибудь приятное за меня, хорошо?

Гредель вспомнила, как Антоний обвинял ее, будто она продается за деньги. Теперь она не могла бы сказать, что это неправда.

Человек Хромуши отвез Гредель домой к матери. Гредель пошла вверх по ступенькам, не вызывая лифта, — ей нужно было подумать. Когда она добрела до дверей квартиры Эвы, в ее голове начала созревать идея.

Но сперва она должна была рассказать матери о Хромуше и объяснить ей, почему она переезжает к Кэроль.

— Конечно же, лапушка, — ответила Эва. Она взяла Гредель за руки и сжала ее ладони в своих. — Конечно, тебе нужно быть там.

Эва всегда была верна своим мужчинам, подумала Гредель. Ее арестовали и приговорили к нескольким годам исправительных работ за человека, которого она с тех пор и не видела. Она провела свою жизнь, сидя одна и дожидаясь, пока не объявится ее очередной мужчина. Она была красива, но при ярком солнечном свете Гредель были видны первые прорехи в фасаде ее красоты, тонкие морщинки в уголках глаз и вокруг рта, которые время будет теперь только углублять. Когда исчезает красота, исчезают и мужчины.

Эва сделала ставку на свою красоту и на мужчин, но ни на то ни на другое нельзя было надеяться. Если Гредель останется с Хромушей или с любым парнем, похожим на него, она пойдет по той же дорожке, что и мать.

На следующее утро Гредель взяла с собой пару сумок и отправилась к Кэроль. Та еще спала и не проснулась, когда Гредель прошла в спальню и взяла ее кошелек с документами. Выскользнув из квартиры, Гредель направилась в банк, открыла там счет на имя Кэролайн, леди Сулы, и положила туда три четверти той суммы, которую ей дал Хромуша.

Когда ее попросили поставить отпечаток пальца, она поставила свой.