В полдень мистер Бигл поднимает руку вверх, давая сигнал, что экскурсия закончена. Не успевает он и слова сказать, как все несутся к автобусу, точно стая бизонов, за которыми гонится тигр.

Все разбегаются по салону, занимая места. Я слышу, как Сэм Свисс говорит что-то о правилах безопасности, в особенностях его собственных правилах безопасности. Он не хочет, чтобы его растоптали в давке. К тому времени как я взбираюсь на подножку, остается только три свободных места: два передних, для мистера Бигла и миссис Диксон, и одно сзади, рядом с Кастетом. Когда я смотрю на него, он отворачивается. Обычно этого хватило бы для того, чтобы я умотал куда подальше, но отступать некуда, поэтому я волочусь по проходу и сажусь рядом с ним.

В окно автобуса я вижу, как Козлобородый чихает в ладонь. Несколько человек машут ему, а потом у автобуса появляются мистер Бигл и миссис Диксон. Мистер Бигл пожимает Козлобородому руку. Потом, когда он рассматривает свою скользкую ладонь, весь автобус взрывается смехом, на учителя показывают пальцем. Ну и умора.

Как только мистер Бигл с миссис Диксон садятся в автобус, Сэм Свисс выезжает за ворота садоводства и кричит, что надо бы спеть что-нибудь хором. Как насчет «Десяти зеленых бутылок»? Все затягивают песню, а я как раз набираюсь храбрости, чтобы заговорить с Кастетом. Я прошу прощения, если сказал что-то не то про его папу. Бабуля Ибица говорила, что мозг у меня не поспевает за языком, хотя вроде он и в принципе никуда не передвигается. Кастет издает нечленораздельное ворчание и шипит, что он не будет говорить о папе, поэтому я могу ничего из него не выуживать.

– Мой папа любит удить рыбу, – сообщаю я, надеясь на продолжение разговора.

Но Кастета так просто не проймешь: он отворачивается к окну и прижимается к стеклу носом. На стекле остается жирное пятнышко.

– Он доставляет рыбу во все местные рестораны, – продолжаю я. – Уверен, что ты ел его рыбу.

– Только если она упакована в коробку, заморожена и появляется из магазина на углу. У нас нет денег на рестораны. Сложно приходится… Мама зарабатывает немного, а теперь, когда папа…

– Знаешь, – предлагаю я, – ты ведь можешь сам ловить рыбу. Я уже ловил.

Как только я завожу разговор о рыбалке, меня уже не остановить. Я будто сажусь на американские горки, и слезть с них уже не получается. Я говорю о том, что для этого нужны личинки, а потом о том, как папа всегда говорит: «Ты сначала думаешь, что будешь ловить рыбу головой, а получается сердцем», и о том, что жизнь похожа на рыбалку, где ты пытаешься логически разложить все по полочкам, но иногда лучше просто послушать собственное сердце.

Кастет поворачивается и спрашивает меня, что это я такое мелю.

– Ничего, – пищу я.

Кастет фыркает и всю оставшуюся дорогу притворяется, что спит. Однако я готов поклясться: в уголке закрытого глаза у него поблескивает слезинка. Не понимаю, что я делаю не так. Ему что, мои рыбные разговоры не угодили?

Автобус тащится по улицам Эдема. Я смотрю в окно. Кастет тихо всхрапывает, когда мы проезжаем мимо зала игровых автоматов на окраине города. Лампочки автоматов мигают, усыпанные блестками диски на вывесках подрагивают и искрятся в солнечных лучах. Автобус проезжает большой супермаркет и кофейню «Зернышко». Я вижу, как солнце отражается от лысины какого-то мужика. Взглянув повнимательнее, я понимаю: солнце отражается на лысине моего папы. Я бы ее где угодно узнал; я столько раз на нее смотрел с мыслью о том, что я вырасту и, возможно, тоже заведу себе лысину. К счастью, Сэм Свисс тащится как черепаха, и я вижу все в замедленном действии, словно мы попали в боевик. Папа стоит у кофейни (он совсем не похож на героя боевика) и разговаривает с высокой женщиной с фигурой карандаша и волосами из сладкой ваты. На ней бледно-розовое платье, похожее на пироженку. Они улыбаются друг другу, и мне хочется приказать Сэму Свиссу остановиться: я хочу сойти.

Этого я не делаю. Я просто таращусь на женщину.

Я ее не узнаю.

В своем розовом платье она выпендрежнее, чем фондю.

Если бы «Эдемский сад» не взял мои три фунта за карандаш и блокнот, я бы поставил последние пятьдесят пенсов на то, что улыбающуюся леди зовут Камий.

Вот и настал конец света. Папа встречается с этой Камий за нашими спинами. Тайком пробирается в кофейню «Зернышко» и распивает пенистые мокка-шоко-тино-латте. А мы-то думаем, что он окуней развозит. Билли весь ужин не затыкается, но я почти не говорю с папой. Когда он спрашивает, все ли у меня в порядке, я отвечаю, что лучше не бывает. Я слышал, что именно это говорят взрослые, когда им становится совсем отвратительно. Бабуля Ибица всегда говорила так, когда у нее болела голова после того, как она выпивала слишком много шерри. Папа беспокоится – у меня изможденный вид.

– Экскурсия прошла хорошо? – интересуется он.

– Я многое узнал, – бормочу я, прожевывая креветочный тост от мистера Вонга. – И кое-что из этого я предпочел бы не узнавать.

Тост описывает круг у меня во рту, прежде чем достигнуть увулы.

Папа рассеянно замечает:

– Узнавать новое – это всегда хорошо.

– Даже если это плохое новое?

Я вскидываю брови. Папа молчит секунду, а потом говорит, что шила в мешке не утаишь. Взять хотя бы историю: сколько ужасных вещей случилось. Но нельзя же притворяться, что их не было.

– Ох, – тихо вздыхаю я.

Как жаль, что я не могу притвориться, будто не видел папу и Камий вместе. И Перл с Голым Мужиком. Папа спрашивает, нравится ли нам еда. Он сказал, что выиграл десять фунтов в лотерею и подумал, что хорошо бы полакомиться едой навынос (хотя мы и так каждый вечер берем что-нибудь навынос). Я подношу вилку с лапшой ко рту и киваю, но даже вкуса не чувствую. Вот как мне плохо.

Настроение после ужина не улучшилось. Я сижу в нашей комнате и читаю книгу о лекарственных растениях. Приходит Билли и говорит, что я похож на мокрый сапог. Когда я поправляю его и говорю, что правильное выражение – «мокрая курица», он трясет головой и говорит, что в его вселенной это «мокрый сапог». А потом он сообщает, что знает, как меня развеселить. Он вприпрыжку скачет к своей коробке и достает оттуда механическую руку.

– Да, счастье-то какое, – кисло бормочу я.

Билли объясняет, что рука поможет нам в следующем расследовании детективного агентства «ШПИОН», а я повторяю:

– Ага, счастье привалило. Мы же уже нашли Перл вчера. Хоть и не поговорили. Значит, песенка «ШПИОНа» спета. У нас был шанс завершить дело, но мы его прохлопали. Какой смысл было находить Перл, если мы даже разговаривать с ней не стали? Агенты должны доводить начатое дело до конца.

Билли широко раскрывает глаза:

– Ох, нет, нет, нет! Никакая песенка не спета. – Он выбрасывает руку в воздух и чуть на разбивает лампочку на потолке. – Однажды агент – всегда агент. Мы не можем просто так отказаться от нашей второй мамочки. Никогда! Дело все еще не закрыто.

Билли объясняет, что это он виноват в том, что мы не поговорили с Перл в церковном зале.

– Я был очень глупым и разозлился, потому что решил, что глупый голый мужик – это бойфренд Перл. Но это же неправда.

Теперь я слушаю внимательно.

– Откуда ты знаешь?

Возможно, Билли обнаружил что-то новое. Может, у Перл нет нового бойфренда, а у папы нет новой подружки. Может, мир не погрузился в хаос, прихватив нас с собой.

– Ну… – Билли замолкает, глаза его блестят. – Они не могут быть вместе, потому что глупый голый мужик – император.

Ладно, можно перестать слушать этого болтуна. Еще одна бредовая идея Билли. Когда я возражаю ему, что Голый Мужик никакой не император, Билли говорит, что император, и он сейчас объяснит почему.

– Пожалуйста, не надо, – отвечаю я. – Серьезно. Не надо.

Игнорируя мою просьбу, Билли продолжает:

– Глупый голый мужик – настоящий император, потому что все знают, что у императора были эти невидимые одежды, а еще все знают, что он был ужасным человеком и думал, что все вокруг глупые. Но на самом деле глупым был он сам. Перл бы не согласилась на глупого бойфренда. Поэтому они не вместе.

Бум! Рассуждения семилетнего Билли так притянуты за уши, что длины этих ушей хватило бы до самой Луны. Конечно, я говорю брату, что ни за что не вернусь в церковный зал поговорить с Перл. Чтоб Билли знал: одной встречи с Голым Мужиком мне хватило на всю жизнь. Больше мой желудок не выдержит.

Меня одолевает искушение рассказать Билли правду про Перл и Голого Мужика. Они ведь вместе. Я видел это своими собственными глазами.

– А что, если… – Я замолкаю и кусаю кожу вокруг ногтей. – То есть а что, если… – Сказать это сложнее, чем решить самый сложный сканворд в мире, но сказать все-таки надо. – А что, если бы Голый Мужик и правда был бойфрендом Перл?

Я шумно вдыхаю и жду ответа Билли.

– Неа, – безразлично тянет Билли. – Как я уже сказал, у меня есть новое дело для детективного агентства «ШПИОН», и заключается оно в том, чтобы…

В голове моей звучит долгая, долгая барабанная дробь.

– …чтобы позвонить Перл!

Слушайте, это уже даже не смешно. Я говорю Билли, что мы уже пытались, но Перл нам не ответила.

– Нет, мы отправили ей сообщение, на которое она не ответила, – возражает братишка с умным видом.

– Если помнишь, папа запретил нам ей звонить.

Ну и кто теперь умный?

– Нет, на самом деле звонить мы ей не станем, – рявкнул Билли, чем окончательно сбил меня с толку.

Он машет перед моими глазами игрушечной механической рукой.

– Раз нельзя, то пока звонить за нас будет рука.

Я уже почти готов услышать что-то вроде «Я поэт, зовусь Незнайка», но, видимо, Билли и правда не знает, что он поэт. Поэтому разговор обрывается.

Братишка крадется по коридору, берет телефон и возвращается с ним в комнату. Он смотрит на меня, потом на трубку и кивает. Видимо, на планете Билли это означает «все системы космического корабля работают нормально».

5. Телефон лежит на кровати Билли.

4. Билли говорит, чтобы я сказал номер Перл.

3. Билли нажимает на кнопки механической рукой.

2. Мы позвонили в индийский ресторан. Билли хочет чечевичных лепешек. Я заставляю его повесить трубку: у меня нет карманных денег.

1. Следующая попытка. На сей раз это «Кикбоксинг киллеров». Билли вешает трубку уже без моих подсказок: говорит, что не хочет разговаривать ни с какими киллерами. Я говорю, что, наверно, он ослышался и на самом деле человек сказал: «Кикбоксинг у Келли». Мы вечно все путаем с именами. Бабуля Ибица говорит, это оттого, что мы не умеем слушать. Но на самом деле взрослые ничего интересного и не говорят, зачем же их тогда слушать?

0. Ракета взлетает! Механическая рука, управляемая Билли на расстоянии, правильно набрала номер Перл. Билли шипит, что это я должен говорить, потому что я старший. Я не соглашаюсь. Я говорю, что это он должен говорить, потому что это была его идея. Билли говорит, что это была идея Брайана. Мне нечего возразить: не могу же я позвать к телефону улитку. Внезапно мы слышим голос Перл.

Привет! Сейчас меня нет на месте, но если вы оставите свое имя и номер телефона – я перезвоню вам, как только смогу.

Я отбираю у братишки телефон; в глазах Билли, словно в мелком бассейне, плещется влага.

– Почему ты не сказал, что это ты? – хнычет он.

Билли вытирает нос механической рукой и тут же морщится: это больно.

– Не знаю, – шепчу я. – Не смог придумать, что сказать.

– Ну и ничего. – Лицо Билли проясняется, и он кладет механическую руку обратно на кровать. – За нас поговорит Брайан. Он очень болтливый.

Когда Билли идет за Брайаном (тот живет в номере люкс, то есть в коробке из-под обуви), телефон звонит сам по себе. Моя первая мысль: это Перл нам перезвонила. Я быстро беру трубку и бормочу «Алло».

И уши мои чуть не взрываются от громогласного вопля «Алло!».

Это Бабуля Ибица. В принципе, естественно, что она так орет: надо же как-то докричаться до нас из Испании. Бабуля Ибица умотала туда пару лет назад, когда умер дедушка Альберт. Она хотела начать «новую, спокойную жизнь». Я заметил, что ей было уже под семьдесят, поэтому разумней говорить о том, что она поедет не начинать, а заканчивать жизнь. Но Бабуля Ибица меня не слушала: она без умолку болтала о том, что пора жить собственной жизнью, хотя на самом деле она уже давно жила собственной жизнью: папа ушел из дому лет двадцать тому назад. И вот она отправилась на Ибицу, пообещав, что будет звонить нам. Иногда я скучаю по ней, но она и правда звонит каждую неделю и болтает о солнце, песке, сангрии и своем ишиасе. Обычно я бы поговорил о последнем (страница 32 Медицинской энциклопедии Марвина), но теперь не время. Я кричу папе, чтобы он подошел к телефону.

Папины шаги звучат в коридоре; я высовываюсь из комнаты и протягиваю ему телефон, сообщая, что на линии Бабуля Ибица. Папа закатывает глаза и вытирает с футболки ванильный крем. Он забирает у меня трубку. Я ныряю обратно в комнату и обнаруживаю, что Билли превратил мою кровать в свой собственный маленький трамплин. Я слышу, как папа говорит Бабуле Ибице, чтобы она не волновалась: мы едим, как короли. Как короли фастфуда, что ли?

Билли подпрыгивает так высоко, что чуть не таранит головой потолок. Но меня волнует не это. Готов поклясться: папа только что сказал Бабуле Ибице, что заварил с Перл кашу. Кто бы мог подумать, что ушки и правда могут попасть на макушку? Мои точно оказались там: я изо всех сил стараюсь прислушаться к тому, что говорит папа. Беда в том, что про Перл он говорит чуть ли не шепотом, а про макрель орет так громко, что его слышно на Тимбукту.

Через пять минут мне надоедает слушать, и я снова смотрю на прощальный список: теперь я отмечаю, что уже попробовал, а что еще нет. Идея с алтарем провалилась, потому что его разрушил Билли. От татуировки у меня едва не облезла кожа, потому что пришлось оттирать ее щеткой для ногтей. Сколько я ни тер, некоторые буквы так и остались заметны; несколько дней я разгуливал по школе с надписью ПРО на костяшках. Мими остановила меня в школьном коридоре, показала на буквы и сказала: «Мечтай-мечтай». Семена оказались бесполезными. С воздушным шариком идея тоже не удалась. Звезда… красиво, но все равно не то. О бенгальских огнях можно и не мечтать, все равно я их нигде не достану. А стихотворение… Ну, сами смотрите.

В ПРОЩАЛЬНОМ СПИСКЕ осталось всего два пункта. Номер девять: просто сказать «прощай». И наконец, десятый пункт: ничего. Я до сих пор ничего не придумал.

Я бормочу «прощай» снова и снова. Билли идет на мировой рекорд по количеству прыжков, которые маленький мальчик может выполнить, прежде чем старший брат пнет его по лодыжке. Скажем так: кости моей плюсны уже готовы идти в атаку.

В коридоре снова звонит телефон.

– Пятьсот пятьдесят три, – пыхтит Билли, подпрыгивая в воздух. – Пятьсот пятьдесят четыре. Пятьсот пятьдесят пять.

Сначала я думаю, что это снова звонит Бабуля Ибица: наверно, забыла рассказать папе что-нибудь о своих натоптышах. Наклонив голову, я слушаю, как папа шаркает обратно к телефону. Только на этот раз, разговаривая с человеком на том конце провода, он уже не бубнит монотонно. Он снова таинственно шепчет, и я пытаюсь жестами показать Билли, чтобы братишка замолчал, но он так занят подсчетом прыжков, что говорит, что это мне надо замолчать. Я шикаю на него еще раз, словно у нас соревнование по тому, кто кого быстрее заткнет.

Если бы у меня не было ужасно острого слуха, я бы не расслышал, как папа шепчет:

– Перл, откуда у тебя мой новый номер? Я не разрешал тебе сюда звонить. Ты знаешь, что это серьезно.