С тех пор как папа на прошлой неделе упомянул о празднике, все остальные темы для разговоров для него исчезли. Он все повторяет: надо бы купить миллион пирогов со свининой для всех гостей (я выяснил, что всего гостей будет одиннадцать, и поэтому, по моим подсчетам, 999 989 пирогов окажутся лишними). Он накупил пестрых лент и воздушных шаров. Мы уже надули эти шары, и мне кажется, что их сделали из носорожьих шкур, так сложно было их надувать. Надо радоваться, что я вообще остался жив и у меня не лопнули легкие. Сейчас эти самые шарики парят над полом, похожие на масляные пузыри. Одиннадцать пирогов со свининой лежат на бумажной тарелке на кухне бок о бок с булками, чипсами, бутербродами и кишами.

Осталось только дождаться гостей.

– Все будет великолепно, – говорит Билли. Он вытянул руки, запрокинул голову и кружится на месте, пока не падает на пол.

Я не отвечаю. Честно говоря, я не уверен, что все будет великолепно. Особенно после того, как услышал разговор папы с Перл около недели назад. Но мне не хочется прокалывать мыльный пузырь Билли. (Хотя знаете, вчера вечером я случайно раздавил шарик, который папа купил Билли в тот раз, когда мы ездили в торговый центр. Ну а кто оставит полусдувшегося коня пастись на полу в темноте? Я посреди ночи пошел в туалет, и, когда за дверью что-то проскользнуло, я решил, что это призрак. И только когда я вцепился ему в загривок ногтями, я понял, что это такое на самом деле. Когда я рассказал папе утром, что случилось, он рассмеялся и сказал, что я коня на скаку остановил.)

– А знаешь, почему все будет великолепно? – радостно улыбается Билли.

Нет, я не знаю, но что-то подсказывает мне, что Билли сам мне расскажет.

Я молчу, и он продолжает:

– Потому что я пригласил Перл.

Господи Иисусе! Если бы я был склонен к обморокам, то уже валялся бы на полу. Я заикаюсь:

– Т… т… ты ведь шутишь, да?

– Ты ошибаешься.

Мне нужно время, чтобы как следует обдумать новость. Под временем я подразумеваю тысячелетие.

Потом Билли поправляет себя и говорит, что на самом деле не приглашал Перл. И не успеваю я расслабиться, как он добавляет:

– Я не приглашал. Это все Брайан.

Ох, ради всего святого! Он рассказывает, как на прошлой неделе Брайан подговорил его взять мой телефон, пока я был в туалете, и оставил сообщение, где просил Перл прийти на праздник.

– Брайан НЕ УМЕЕТ ГОВОРИТЬ, – рявкаю я.

– Он предупреждал, что ты это скажешь.

Ох, не могу больше говорить с Билли. Мне надо уйти и побиться головой о стену, что очень неприятно. Приходится остановиться, потому что мне нельзя разбрасываться клетками мозга: я ведь единственный в семье, у кого они вообще есть.

Мимо меня проплывает папа. Потом он начинает плясать так, будто на него никто не смотрит; по-моему, это плохая идея. Люди должны танцевать так, будто их видят другие. Так они смогут меньше позориться. Прямо сейчас папа вальсирует, как новорожденный слоненок. Он случайно сорвал головой несколько пестрых лент, и теперь они покоятся на его голове как треугольный парик. В руке у папы банка пива, и, когда рука дрожит, на ковер проливается жидкость цвета мочи. Когда папа это замечает, он беззвучно говорит «упс» и развозит лужицу пальцем ноги. Потом он несется на кухню и, пользуясь рукавом джемпера как прихваткой, вытаскивает из духовки противень с дымящимися сосисками.

Я, признаться, не Эйнштейн (хотя в нашей семье я к нему ближе всех), но мне кажется, что джемпер – плохая замена прихватке. Моя теория подтверждается, когда папа швыряет противень на стол и снова танцует, на сей раз скорее от боли, чем от радости.

– Я думаю, ты ведешь себя очень глупо, папочка, – провозглашает Билли.

– Так и есть. Но ничего страшного. Зачем переживать о нескольких крошечных ожогах, когда нас ждет целая уйма веселья?

– Папа перестанет быть таким растяпой, когда придет Перл, – шепчет Билли, когда мы идем обратно в гостиную с тарелкой креветочных чипсов. – Когда придет Перл, все опять будет хорошо, наше детективное агентство ждет успех, и все это из-за Брайана.

Я наклоняюсь и шепчу Билли в ухо:

– Ты особо не надейся на то, что Перл придет. Я не хочу, чтобы ты разочаровался.

Я вспоминаю телефонный разговор папы с Перл. Ему вряд ли захочется ее видеть, и особенно так внезапно.

Но Билли уже настолько высоко витает в облаках, что вот-вот доберется по стремянке до рая. А еще я, похоже, разозлил его тем, что предположил, будто Перл может не прийти. Братишка толкает меня и говорит, что ни один агент никогда бы такого не сказал. Он хватает тарелку с чипсами, подвигает стул и садится так, чтобы ему было хорошо видно входную дверь.

– Перл придет, – еле слышно говорит он.

В этот самый момент в дверь стучат. Билли смотрит на меня, а я – на него. Папа кричит, что откроет, а я кричу в ответ, что это я открою. Ему надо заняться своими ожогами, пока они не воспалились и не превратились в большие мешки зеленого гноя, что может привести к импетиго, а ведь это очень опасно и требует лечения антибиотиками. И даже антибиотики не всегда помогают. Папа не отвечает, но я слышу, как он гремит дверцами шкафчика и бормочет что-то про антибактериальный спрей. Я бегу к двери, и Билли следует за мной.

Долю секунды спустя я распахиваю дверь настежь.

Это Кошка. Она широко улыбается и держит в руках поднос со странными кругляшами из теста.

– Волованов хотите? – спрашивает она.

Билли отвечает, что умеет говорить только на одном языке.

– На английском, что ли? – улыбается Кошка, проходя в прихожую.

– Нет. На улиточьем.

Кошка чуть не помирает со смеху:

– Ох, Билли, ты просто неподражаем.

Тут она не ошиблась.

Сегодня Кошка выглядит не так, как обычно. Она вся такая элегантная! На ней платье в оборку, усыпанное маленькими божьими коровками. Билли от них просто в восторге. Вокруг шеи Кошка повязала тонкую атласную ленту и завязала ее изящным бантом сбоку. Волосы у нее все красные и блестящие, как капот свежевымытой машины, а на глазах нарисованы странные черные линии, совсем тонкие, так она совсем похожа на Женщину-Кошку.

Папа, шатаясь, подходит к ней и говорит, что она – отрада для измученных глаз. От него разит антисептиком, но все притворяются, что не замечают этого. Папа смотрит на поднос у Кошки в руках и сообщает, что очень любит волованы, а потом уводит ее на кухню. Его ягодицы отплясывают сальсу на ходу.

Папа подпер дверь подъезда пластмассовым окунем из фургона: теперь все смогут входить к нам, не звоня в звонок. В дверь квартиры несколько раз стучат…

Появляются гости, и если бы я стал записывать всех присутствующих, то это заняло бы у меня секунд тридцать.

Вот папа, который настаивает, чтобы мы станцевали хоки-коки. Когда ему надо было поднять левую ногу, он перепутал и вскинул правую, пнул Кошку в голень и чуть не выбил тарелку у нее из рук.

Вот Кошка. Она хромает и спрашивает, где можно найти лед. Для напитка? – спрашивает папа. Нет, видимо, для голени.

Вот трое разносчиков рыбы. Давайте назовем их Камбала, Скат и Палтус. Появляются четвертый и пятый; очевидно, четвертый от себя в восторге. Он ужасно громко разговаривает. Пусть он будет Бриль. Пятый выглядит подозрительно, у него сомнительная стрижка. Малоглазый Скат. Впрочем, я долго колебался между этим вариантом и толстогубой кефалью.

Вот две женщины из ресторана, куда папа доставляет рыбу. Они стоят в углу и обсуждают мышей. Или мышцы. Я не расслышал.

Вот Билли. Он вернулся на свое место и наблюдает за входной дверью.

– Перл придет, – повторяет он снова и снова.

И вот я. Я повторяю, что, может, Перл и не придет.

– Она придет. Я сказал ей, что папа выиграл в лотерею, – смеется братишка.

Я говорю Билли, что ни в какую лотерею мы не выигрывали. Да что там, я даже не говорю, я визжу, что мы не выигрывали.

– Зачем ты вообще оставил Перл такое сообщение?

Теперь я так зол, что пробил бы дыру в дыроколе.

– Ты совсем свихнулся, Билли Рэмзи? Треклятая лотерея! Это уж слишком. То есть мы теперь миллионеры, которые почему-то живут в убогой двухкомнатной квартирке? Да, потому что миллионеры так обычно и поступают. А еще они ездят на старом фургоне с пластмассовой рыбиной на крыше. Зачем им всякие там «ламборгини»! Мы едим у мистера Вонга, или у Хихикающей Каракатицы, или в фургоне с бургерами и толкаемся в очереди с другими миллионерами за луковыми кольцами.

– Папочка выиграл десять фунтов, – нахмуренно сообщает Билли, замолкает, а потом добавляет: – В лотерею.

Господи Иисусе! До меня наконец доходит.

– Ох! – Я мгновенно успокаиваюсь. – Да, вспоминаю, было такое. Но это было сто лет назад. Всего десять фунтов. И он сразу же потратил их на еду.

– А, точно, – отвечает Билли. – Я забыл сказать об этом Перл. Но креветочный тост мне понравился.

Билли добавляет, что мы же можем выиграть опять. Это считается? Нет, не считается. Я бросаю взгляд на папу. В руках он должен держать чек на сумму с кучей нулей, если послушать Билли. Но он вместо этого бодает воздушные шары и танцует «капкан», что является его собственной версией канкана.

Я слышу, как в очередной раз открывается дверь, и бегу по коридору. Билли припустил за мной.

Я открываю дверь; у Билли отпадает челюсть, и он кричит:

– Перл, я знал, что ты придешь!

– Подумала, дай загляну. А у вас тут праздник! – Перл улыбается и протягивает мне бутылку вина. – Как похоже на вашего папу – устроить вечеринку во вторник. Он всегда был сумасшедшим. Думаю, это в честь вашего выигрыша в лотерею?

Она играет большим кольцом на мизинце. Кольцо выглядит как ложка желе янтарного цвета.

– Ах да, – отвечает Билли. Он подбегает к Перл и цепляется за нее, как паукообразная обезьянка. – Я немножко запутался. Мы выиграли…

– Десять фунтов, ни больше ни меньше, – заканчиваю я фразу за Билли. – Но ты здесь, поэтому это неважно.

Я раскрываю Перл объятия. Я так взволнован. Она теплая на ощупь и пахнет кокосами и летним солнцем. Я вспоминаю, каково было раньше, когда она жила с нами. Она разрешала нам брать ее тюбики с особой краской, которую Билли называл «дурашь», она забирала нас из школы и отводила в кондитерскую по пятницам. Когда мы болели, она давала нам белый сироп и подтыкала одеяло. Она приходила на рождественские представления в школе, даже в тот раз, когда Билли играл трактирщика и сказал Иосифу с Марией, что в трактире есть свободные комнаты.

Но Перл уклоняется от моих объятий:

– Я не знала, куда вы сбежали, пока Билли не позвонил мне на прошлой неделе и не сказал, что у вас будет вечеринка над «Стрижками и ежиками». Я записала адрес и приехала сюда сразу после урока живописи в Тауэр-Пойнт.

Я, сбиваясь, пытаюсь рассказать Перл, что мы отправляли ей сообщения, а она не отвечала. Перл выглядит слегка удивленной; она говорит, что не получала никаких сообщений, но я не верю: уголок губ у нее подергивается. Билли так взбудоражен, будто выпил сразу десять стаканов лимонада. Он хочет показать Перл ручную улитку, которая помогла ему связаться с ней, но Перл отвечает, что не желает видеть никаких улиток, ну разве что их подают на тарелке в масляно-пряном соусе.

– А! – говорит Билли, а потом улыбается: он понял, что это, наверно, шутка. Но я смотрю в лицо Перл. Похоже, она серьезно. – Я знал, что ты нас не оставишь.

Билли прыгает с ноги на ногу, и в глазах у него скачут искорки счастья. Я разделяю его восторг. Однако Перл внезапно морщится.

Голос у нее сухой, как шлепанцы в песках Сахары.

– Я вас не оставляла. Это вы уехали, помнишь? Ладно, где ваш отец?

Из гостиной раздается громкое уханье. Это наш папа. Я бы узнал это уханье где угодно. Перл проходит прямо в комнату. Папа с Кошкой рука об руку пытаются пролезть под шваброй. Я даже не знал, что у нас есть швабра, мы ей никогда не пользовались. Папа с Кошкой валятся на пол, покрытые красной пеной Кошкиного платья. Они хрюкают от смеха.

Кто-то переключает песню, и внезапно папа – его руки и ноги переплелись с Кошкиными, будто они вместе составляют одного осьминога, – поднимает взгляд.

Над ним, скрестив руки, стоит Перл. Рот его открывается так широко, что туда можно засунуть самый большой леденец в мире. И еще останется место для арбуза.