Наступает вечер воскресенья. Я беру большой черный вещмешок из рук Кошки, которая запирает входную дверь «Стрижек и ежиков». Тихо напевая, она достает ключи от машины, нажимает на кнопку и предлагает мне забраться внутрь.

– Что-то мне немножко стыдно за то, что ты мне платишь, ведь я просто держу сумку, – признаю я.

– Вот уж не стоит, – отрывисто сообщает Кошка и заводит машину. – Это далеко не все. Ты отработаешь каждый пенни из моих пяти английских фунтов.

Мы мчимся по шумному Эдему, пока наконец не паркуем машину у дома престарелых на Грин-Эйк. Кошка выпрыгивает из машины и, петляя, бежит по дорожке, по обе стороны которой растут, переплетаясь, сорняки. Старый викторианский дом из серого камня весь порос мхом. Кошка салютует мне и нажимает на кнопку звонка. Раздается жужжание: мы можем входить.

Когда мы проходим внутрь, Кошка записывает нас в список посетителей и машет кому-то из персонала. Она знаком приглашает меня пройти в просторный зал с розовыми обоями в цветочек и длиннющими ниспадающими шторами, похожими на кулисы в театре. В глубине помещения находится большое эркерное окно; по всей комнате в креслах восседают старики.

– Стрижки за сто! – кричит Кошка. – И это я не про цену, а про средний возраст присутствующих.

Раздается хихиканье, старики кивают.

– И пожалуйста, не бегите доставать кошельки. Как обычно, все за счет заведения.

Я, честно говоря, не думаю, что кто-то тут побежал бы за кошельком, потому что им и правда всем около ста лет, даже если Кошка и шутила.

Кошка подталкивает к окну красное бархатное кресло, устанавливает на столик с колесами маленькое зеркало и спрашивает, кто готов первым принести себя в жертву. Потом она показывает на пожилую леди и говорит, что вообще-то заводить любимчиков не в ее стиле, но никто же не возражает, если она начнет вот с этой красотки.

Как и просила меня Кошка, я пытаюсь развлекать тех, кто ждет своей очереди, но я умею только разговаривать, да и то плохо. Старик в углу делится со мной своими воспоминаниями о войне, а одна старушка жалуется на распухший живот. Вот это мне нравится! В смысле, не то, что у нее распух живот, а то, что я могу подсказать ей, как облегчить свое состояние. Я рассказываю про воздействие лекарственной мяты, а потом про то, как выиграл конкурс на лучший дизайнерский проект сада. Я говорю про волшебство бумажных журавликов и показываю всем браслет с бабочкой. Очередь к Кошке становится все короче, а Эверест из седых волос на газете, расстеленной на полу, все выше. Через полтора часа я понимаю, что все это время говорил без остановки.

– До следующей встречи, Нана, – говорит Кошка, целуя на прощание старушку, которую подстригла первой. – Никому не говори, но ты – мой любимый клиент. – И Кошка подмигивает ей.

Когда мы возвращаемся в машину, я сообщаю, что мне все здесь понравилось.

– И твоя бабуля очень милая. Я не знал, что она живет здесь.

Кошка поворачивает руль:

– Я рада, что тебе так понравилось. Мне тоже нравится тут бывать, особенно потому, что я навещаю бабушку. Старики такие веселые! И у них всегда в запасе множество потрясающих историй, если найти время поговорить с ними.

– Я не очень хорошо умею вести беседу, – вздыхаю я.

– Как по мне, ты отлично справился. – Кошка сворачивает налево.

Я замечаю на ее запястье татуировку лилии. Под ней стоят маленькие цифры.

– Я бы даже сказала, что у тебя отлично получается и говорить, и слушать. Это прекрасное сочетание.

– Кошка, ты говорила, что лилии – любимые цветы твоей мамы. А она тоже живет в Эдеме?

Внутренняя поверхность оконного стекла запотела; я рисую пальцем маленькое сердечко. Вода стекает с него, как слезинка по щеке.

– Надеюсь, что да. Сейчас я рада поболтать о маме, но так было не всегда. – Кошка останавливается у светофора. Мы ждем, пока загорится зеленый, и она поворачивается ко мне: – Понимаешь, бабуля, ну, которую ты только что видел… Она вырастила меня, потому что я потеряла маму, когда мне было тринадцать.

Я сглатываю:

– Ты тоже потеряла маму?

– Да, к несчастью. Я тогда была чуть старше, чем ты сейчас. На деньги, оставшиеся от мамы, я смогла открыть салон. Чего это у тебя такой удивленный вид? – Светофор переключается, и мы едем дальше. – Ты ведь не первый человек в мире, с которым это случилось, даже если тебе так кажется. Таких, как мы, очень много. Просто на вид нас от остальных не отличить, мы ведь нормальные. Может, если бы были особые значки…

– Но… – Я не знаю, что сказать. А потом слова просто рвутся из меня. – Я чувствую, что я не такой, как все.

Кошка сворачивает на первом перекрестке.

– Ничего страшного, – улыбается она. – Все мы иногда так себя чувствуем. Но всегда есть кто-то, кто испытал подобное.

Кошка поворачивает направо, потом налево и вскоре тормозит около кладбища.

– Сейчас там закрыто, – заявляю я. – Они закрываются на ночь.

– Ты прав, – признает Кошка. – Я остановилась, чтобы сказать, что мою маму похоронили именно тут. Но я не для того привезла тебя сюда, чтобы расстроить. Не грусти. На самом деле моя мама совсем не здесь.

– А где же она тогда? – В горле у меня першит, а желудок скручивает спазм.

Кошка перегибается через сиденье и показывает на рисунок на стекле:

– Ты сам знаешь, где она. Она в моем сердце. Так же как и твоя мама – в твоем.

Я смотрю на наспех накаляканное сердце. Я понимаю, о чем говорит Кошка. Она замолкает, чтобы я обдумал ее слова, а потом добавляет:

– Я знаю, как тяжело расти без мамы.

– Я не хочу расти без нее, – всхлипываю я.

Кошка дотрагивается до моего плеча; рука у нее теплая, и это меня успокаивает.

– Даже если ты не хочешь, вырасти все равно придется.

Кошка снова заводит двигатель, а я спрашиваю ее, не можем ли мы на минутку остановиться у океана. Даже если там совсем темно и я ничего не увижу. Наплевать! Мне просто хочется туда съездить. Кошка соглашается и через десять минут останавливает машину на участке дороги с видом на океан.

– Я скучаю по маме, – шепчу я, глядя вдаль. – Папа сказал, что развеял ее прах над морем. Я не поехал, потому что был еще слишком маленьким. Папа сказал, что ему грустно было маму отпускать, но потом налетел порыв ветра и унес ее в море. Но не всю. Папа сказал, что крохотный кусочек мамы сдуло обратно, на него.

– Ох!

– Но это ничего. Папа подумал, что так мама дала ему понять, что крошечная частичка ее всегда будет с ним. Грустно, что я тогда не поехал.

И вот я сижу тут и говорю про маму. Еще более странно, что я говорю про маму с Кошкой, и почему-то это правильно, и Кошка понимает, что я имею в виду. Я бы в жизни не стал вспоминать маму с Перл, хотя всегда думал, что с ней легко разговаривать.

– Да, я знаю. Оставшимся приходится очень сложно, – тихо отвечает Кошка.

Она нажимает на кнопку, и оконное стекло ползет вниз. Машину заполняет порыв морского ветра; я облизываю губы и чувствую привкус соли. Когда я спрашиваю Кошку, смогла ли она попрощаться с мамой, Кошка отвечает:

– А тебе станет легче, если да? А если нет? Не думаю. И поэтому тебе придется самому найти свой собственный способ, Бекет. Моя история такая же, как у тебя, но другая.

– Но у тебя хотя бы бабуля живет рядом.

– Иногда она меня не узнает. И сейчас я словно опять теряю маму, но на этот раз более медленно. Но одно я знаю наверняка: мне очень повезло, и неважно, что случится в будущем. Люди, которых я потеряла, всегда будут со мной.

Глядя на море, я говорю:

– Однажды я попрощаюсь с мамой по-настоящему. Я уже пытался… Я написал ПРОЩАЛЬНЫЙ СПИСОК, где перечислил разные способы, как попрощаться с ней. Но беда в том, что ни один из них не работает.

Кошка кивает и говорит, что записывать всё – это хорошо, особенно если мне это помогает. Она снова заводит машину, и мы едем домой.

– Но я не знаю, как это сделать, – с грустью признаю я.

– Пока что, – замечает Кошка. – Ты пока что не знаешь, как попрощаться с мамой.