Следующим утром мы с Кристофером всю первую перемену обсуждаем, как лучше пронести гитары на шоу. Мы не собираемся тратить время впустую, прячась за пустыми коробками от пирогов, благодарим покорно. Мы договариваемся сыграть «Over the Rainbow». Я уже знаю эту мелодию наизусть. Кристофер говорит, что сыграл ее несколько раз, но на всякий случай принесет ноты.

Джо видит, как мы перешептываемся, подходит к нам и спрашивает, что мы задумали. Кристофер смотрит на нее с хитрым видом, но отвечает, не задумали ли мы чего.

– Почему вы не рассказываете мне про свою тайну? – интересуется Джо, выбрасывая жвачку в мусорное ведро.

– Нет никакой тайны, – отвечаю я.

– Если вы врете, то вас поразит молния, и даже святая Варвара не поможет.

Не успеваю я спросить, что еще за Варвара, Джо поясняет:

– Она, кстати, защищает людей от грома и молнии.

Ну разумеется.

– Мы говорили о шоу проекта «Природу уважает каждый», – признается наконец Кристофер. – Обсуждали, что нам делать за сценой.

Из кармана блейзера Джо достает пластиковую карточку с молитвой, камень из Лурдской пещеры, маленькую статую святого Антония, чистую салфетку, нитку кроваво-красных четок и тропический блеск для губ, которым она проводит по рту.

– Я больше беспокоюсь о том, как выйду на сцену, – вздыхает она. – Сегодня мне придется как следует заняться своей внешностью: очищающий тоник, увлажняющее молочко. Не могу же я появиться вся пятнистая.

– А что, нельзя просто умыться святой водой? – Я удивленно смотрю на подружку. – От нее пятна точно пропадут.

– Нельзя же использовать религию для всего на свете, – возражает Джо. – А то потом, когда тебе понадобится настоящая помощь, святые не помогут. Я уже говорила тебе.

Я жалею, что вообще спросил.

Джо оборачивает прядь вокруг пальца:

– На подиуме я должна выглядеть красивой.

– Не волнуйся, Джо, ты уже… – начинает Кристофер, но запинается на полуслове. – Ты уже видела этот подиум. Ничего страшного в нем нет. Вид у него такой, словно он сейчас убежит в замешательстве. – Ну, в том конкретном подиуме. Подумаешь, просто переставляй ноги по очереди.

Разверзается бездна и поглощает его с концами.

– Да, звучит логично. – Джо загадочно смотрит на него и удаляется. – Ходить я учусь уже одиннадцать лет, – кричит она издалека.

Я не могу удержаться от хохота:

– Ну, с ходьбой у нее обстоит так себе. Почему ты вообще это сказал?

– Потому что я вечно открываю рот не вовремя и несу всякую чушь, – отвечает Кристофер. – Меня это так бесит. Да меня всё сейчас бесит.

Я таращусь на него, широко раскрыв глаза. Видимо, что-то его тревожит, и поэтому я спрашиваю, не могу ли чем-нибудь ему помочь. Сначала Кристофер говорит, что все в порядке, но потом проходит по школьной площадке и садится на одну из промерзших каменных ступеней рядом с фонтаном. Я присаживаюсь рядом. Какое-то время мы оба молчим. Кристофер теребит школьный галстук, сворачивает его в трубочку и снова разворачивает, а я наблюдаю за детьми, которые пытаются заставить фонтанчик работать, хотя он безнадежно замерз, как мороженое в Исландии.

– Ну ладно, да, есть у меня проблема, – наконец признается Кристофер, ногой скидывая поблескивающую листву со ступеней. – И я подумал, почему бы тебе не рассказать. Дело в моем отце. Недавно он сказал, что нам опять надо будет переезжать, а я совсем не хочу. Все это происходит так быстро.

Он пожимает плечами.

Я кладу руку ему на плечо, но через секунду убираю – вдруг кто заметил?

– Мне жаль, – бормочу я.

– Не переживай, я справлюсь. По крайней мере, школу не придется менять. Тетя Ивонн говорит, что это перемена к лучшему, но откуда ей знать? Это не ей придется переезжать в дом к чужому человеку да еще и делать вид, что радуешься. Когда папа впервые заговорил об этом, я сказал, что не поеду, он пообещал дать мне время свыкнуться с мыслью. – Кристофер сворачивает свой галстук в морской узел. – В последние дни он о переезде не упоминает, но настроение у него хуже некуда. Думаю, это из-за меня: надо было молчать и не усложнять ему жизнь. Папа говорит, что его девушка просто прелесть. Мы с ней говорили по телефону, поэтому она не незнакомый человек, но дело не в этом. Я бы хотел, чтобы мама вернулась.

– Ох!

– Она оставила меня. – Кристофер распускает узел на галстуке.

– Оставила?

– Собрала чемоданы и уехала в Шотландию с мужчиной из отдела кадров с ее работы. Меня она с собой не взяла. Видимо, мне лучше было остаться на обжитом месте. – Глаза у Кристофера подозрительно поблескивают, но он откидывает голову назад, и слезы исчезают там же, откуда готовы были пролиться. – Пол год а назад я накопил денег и пытался купить билет до Эдинбурга, но мужчина на станции отказался мне его продавать. Сказал, что я слишком молод, чтобы путешествовать в одиночестве. А я даже упаковал бутылку Айрн-Брю и пачку печенья. Ну, в Шотландии такие штуки любят же. – Кристофер слегка улыбается и вытирает указательным пальцем нос. – В итоге мне пришлось вернуться домой и устроить пикник на крыльце, а потом разорвать записку папе, в которой сообщил о своем побеге.

– Ох! – повторяю я.

– Поэтому я и начал заниматься тхэквондо, понимаешь? – Кристофер проводит рукой по волосам. – Думал, что если когда-нибудь встречу мужчину из отдела кадров, то…

– Сможешь убить его мизинцем?

– Да, что-то вроде того.

Кристофер поднимается и вытирает влагу со штанов:

– Но оказалось, что тхэквондо в этом не поможет. И вот Катриона до сих пор живет в Шотландии со своим бойфрендом, а мне надо двигаться дальше и заниматься своей жизнью.

– Кто такая Катриона?

– Это моя мама. Я больше не называю ее мамой. Она этого не заслуживает.

– Ты прав, – говорю я, вскакивая на ноги. У меня слегка отсырел зад. – Она многое потеряла. Да тебе без нее и лучше.

Только я не верю своим словам, потому что жить без мамы – это, должно быть, ужасно. Вот почему Кристофер сделал героем своего папу. Теперь все складывается. Но какой бы плохой ни была его мама, готов поклясться, что он хочет ее вернуть. Я так хорошо понимаю его боль, что у меня внезапно сильно сводит желудок.

Снег давно прекратился, и теперь муссон взбивает в пену воду и поднимает в воздух листья. Как злое чудище, он хлопает окнами и избивает деревья – они делаются совершенно покорными. Мама отодвигает тюль и молча смотрит в стальное небо. Лицо у нее не то чтобы очень радостное. Минут десять она ходит взад-вперед, переживая, как бы не началась буря.

– Все будет хорошо, мам. – Я накидываю куртку. – Это всего лишь вода. Я не могу пропустить шоу из-за дождя. Мисс Парфитт с ума сойдет, если я не приду. Она рассчитывает на то, что я помогу ей за сценой. Без меня вся затея просто провалится.

– Я знаю, какая ты важная птица. – Мама ерошит мне волосы и возвращается к окну. – Но на улице так льет, и я слышу вдали гром. Я была уверена, что они все отменят.

– Они не могут отменить. – Я моргаю, пытаясь не выдать страха. – Нет, этого просто нельзя сделать.

– Почему это? – спрашивает Ниндзя-Грейс, хлопая меня по голове.

– Просто нельзя, вот и все.

– Скоро нам придется присоединиться к Ною на его ковчеге, – вздыхает мама и берет плащ и сумку. – Ну раз уж ты настаиваешь, что все в силе, то через четыре минуты на нашу остановку приходит автобус. Нам нужно на него попасть, а то придется добираться вплавь.

Я беру гитару и предлагаю всем поторопиться, потому что нельзя же опоздать на автобус. Сегодня будет моя ночь!

– Гитара? Для чего? – Грейс дергает струну, и та протестующе звенит.

Я потираю нос и улыбаюсь.

Мы успеваем на автобус, который едет от Пэрэдайс-Пэрэйд прямо к гостинице «Амандин». Мама называет его «Автобус ПБ» – Пешком Быстрее. Он и правда останавливается у каждого фонаря и дерева на пути. Как будто в подтверждение маминых слов нас обгоняет промокший лихач-пенсионер на инвалидной коляске с электроприводом; к концу дороги мы безнадежно катимся у него в хвосте.

– Стэн не может прийти, – говорит Грейс, прочитав сообщение на мобильнике. – Он смотрит финал своей любимой викторины. Финалист выиграет либо одно пенни, либо сто тысяч фунтов.

– Да уж, не хочу, чтобы он потом обвинял меня в том, что пропустил такое, – говорю я, глядя в окно: дождь превращает улицу в серую картинку из калейдоскопа.

Когда мы наконец приезжаем, гостиница скрывается под пеленой проливного дождя. Я перебрасываю гитару через плечо, спрыгиваю с подножки автобуса и кричу маме с Грейс, что мне надо пройти за сцену, а они пусть займут места в зале. Грейс кричит в ответ: «Ни пуха ни пера», и я вполне с ней согласен: если бы на мне и были пух и перья, их бы давно смыло. Я подбегаю к маленькой черной боковой двери, быстро открываю ее и прохожу в сумрачный коридор. Он ведет в комнату за сценой, где и назначен всеобщий сбор.

Пока меня никто не заметил, я кладу гитару за бархатный занавес и затем предстаю пред очами мисс Парфитт.

– Да ты весь вымок. – Она ставит красную галочку напротив моего имени.

– Там дождь, мисс, – улыбаюсь я.

– Да, это я поняла.

– Но шоу должно продолжаться, мисс.

– Абсолютно верно. – Мисс Парфитт поднимает взгляд от своей папки. – В тебе столько энтузиазма, Дэниел. Должна признать, мне это нравится. Ты не выступаешь в шоу, и я рада, что ты полностью отдаешься своей работе. Но ничего, тебе тоже достанется минута славы, я об этом позабочусь.

– Спасибо, мисс.

Капля дождя сбегает у меня по лбу и течет ниже. Теперь она украшает кончик моего носа, как крем на торте.

Разговаривая с мисс Парфитт, я краем глаза замечаю Кристофера: он украдкой кладет гитару туда же, куда и я положил свою. Показывая мне большие пальцы, он начинает насвистывать «Over the Rainbow» и пропадает в толчее одноклассников.

Минуту спустя появляется Джо. Она выглядит как Дева Мария, если бы та носила мокрое кухонное полотенце и цепляла к голове форму для выпекания из фольги, которая выступает в качестве нимба. Салим являет собой гору мокрой туалетной бумаги – он говорит, что изображает свою мамочку, попавшую под ливень.

Кевин Каммингс похож на вымокшего йети. Он завернут в коричневое махровое покрывало, поверх брюк на нем надеты трусы – такие мокрые, что они шлепают его по коленям. Когда мисс Парфитт просит напомнить ей, кто же его герой и как этот шерстистый мамонт связан с ним, Кевин Каммингс напоминает ей, что он выбрал папу. И хотя мисс Парфитт на этом расспросы прекращает, Кевин Каммингс уже по доброй воле рассказывает ей, что у его папы очень волосатое туловище, волосы доходят аж до… Мисс Парфитт поднимает руку, останавливая его.

– Я хотел сказать – до пальцев на ногах, – смеется Кевин Каммингс.

Как только у меня появляется шанс смыться, я вприпрыжку подбегаю к кулисам, отделяющим нас от зрительного зала. Я отгибаю угол ткани и вижу во втором ряду маму. Она уже зажала в руках салфетку. Сиденье рядом с ней пустует: Грейс сбежала неведомо куда. Лица следуют ряд за рядом; я целых десять секунд вглядываюсь в них, но папу так и не обнаруживаю. Вместо него я замечаю телекамеру у задней стены: она направлена на люстру, разбрасывающую серебристые кляксы по залу. Вид у присутствующих такой, словно все заболели блестючей ветрянкой.

– Дай глянуть. – Кристофер запрыгивает мне на спину, и занавес колышется.

Мы еле удерживаемся, чтобы не выкатиться кубарем на сцену.

– А ну слезай. – Я пихаю его локтем и снова смотрю в зал.

Я вижу, что в зал прокрался Большой Дейв, он садится в самом последнем ряду. Удивительно, но я рад снова его видеть. Мама не говорила, что он придет. Мне вообще казалось, что они сейчас не разговаривают.

– Ради всего святого! – рявкает мисс Парфитт, оттаскивая меня назад. – А если тебя увидят?

– Меня никто не видел, даже мама, а ведь она сидит во втором ряду.

– Иди помоги с костюмами, – приказывает учительница. – Кыш отсюда.

Я внимаю совету мисс Парфитт и удаляюсь от нее на предельно допустимое расстояние, прямо в угол. И тут происходит нечто странное. В полутьме разносится запах мятной жвачки.

– Эй ты, рабочий сцены! Это я, – шепчет Ниндзя-Грейс. – У меня всего секунда: я сказала, что пойду в туалет. Если я скоро не вернусь, мама вышлет за мной экспедицию.

В этом я сильно сомневаюсь, потому что Грейс никогда не уходит в туалет на секундочку. Вообще никогда. Но не это меня беспокоит.

– Что ты вообще тут делаешь? – недоумеваю я.