Смотритель тюрьмы застонал при виде элегантного, томного графа Честера, направляющегося к нему через всю просторную главную залу Белого Тауэра. На сей раз назойливый гость привел с собой не особу женского пола, а священника.

«Что, черт возьми, ему опять нужно?» — с тревогой подумал смотритель.

— Я не могу отвести вас к пленнику! — поспешил он заявить раньше, чем граф приблизился (тот, казалось, весь состоял из белозубой улыбки, так и сияющей на красивом холеном лице). — Скоро закроют ворота, и тогда...

— Но я только пару минут назад сумел разыскать священника! — воскликнул граф, видимо расстроенный. — Вчера, во время нашей беседы с пленником, тот заверил меня что его единственное желание — найти утешение в обществе слуги Божьего.

— Мало ли чего он хочет найти! Ни черта он не получит, так-то вот. Хорошенькое дело, мне рисковать жизнью ради того, чтобы, значит, весь треклятый Лондон по очереди таскался к нему в темницу! Это вам тюрьма, а не проходной двор!

— Сегодня утром я разговаривал с королем, — сообщил граф многозначительно и наклонился к самому уху смотрителя, обдав его запахом каких-то пряных благовоний. — Мы ведь с тобой понимаем друг друга, приятель, поэтому я не стану разыгрывать здесь комедию. Разумеется, королю все равно, получит пленник отпущение грехов или не получит, но он весьма заинтересован в том, чтобы Руддлан исповедался. — Тут граф подмигнул и усмехнулся цинично, с явственным оттенком презрения к человеку, с которым вынужден был делиться секретами. — Рано или поздно состоится суд, и тогда королю очень пригодится то, что он узнает из этой исповеди.

Понимающе хмыкнув, смотритель оглядел маленького толстого человечка в грязной рясе, который переминался с ноги на ногу чуть поодаль. Они были давними знакомыми: на кюре церкви Всех Святых возлагалась также обязанность исповедовать заблудшие души, томящиеся в Тауэре, и молиться о том, чтобы они обрели царство небесное. Правда, смотритель сильно подозревал, что кюре молился об этом не перед алтарем, а перед кружкой крепкого церковного эля.

— Ну, будь по-вашему, — проворчал он неохотно. — Я отведу священника вниз. Вот уж некстати это религиозное рвение... да пошевеливайтесь, ради Бога!

Рейн лежал на охапке соломы и ждал. Чтобы ни о чем не думать, ему пришлось собрать в кулак всю свою железную волю, и теперь он просто ждал.

Дверь со скрежетом отворилась, и появился смотритель с факелом в руке. За ним по пятам следовал упитанный коротышка в рясе.

— Вот твой священник, — сказал смотритель недовольным голосом. — Можешь искать у него любого утешения, какое только взбредет тебе в голову, только побыстрее!

Он еще успел уловить за спиной какое-то движение и обернуться... только чтобы рухнуть на грязный пол от удара в висок рукояткой кинжала, усаженной крупными драгоценными камнями.

— Рад тебя снова видеть, старший брат, — сказал Хью и широко улыбнулся.

Он отцепил от пояса смотрителя связку ключей и бросил их Рейну, потом откатил неподвижное тело в сторону.

— Что это вы задумали? — фистулой крикнул священник.

— Совершить побег, — любезно объяснил Хью. — Ну-ка, святой отец, снимайте рясу.

— Не сниму! — заявил тот, выпячивая самый верхний из трех подбородков.

Хью снова обнажил спрятанный было кинжал и приставил его острием к выпуклому брюшку священника.

— Лучше сделайте это добровольно, потому что я не задумываясь выпущу ваши газы через пупок.

Бормоча невнятные угрозы, кюре стянул рясу через голову. Никакой другой одежды под ней не было, и в свете факела его пухлое тело напоминало студенистое тело медузы. Рейн выхватил одеяние у него из рук. Это движение вызвало волну головокружения. Он так ослабел, что едва держался на ногах, и даже неяркий свет факела заставлял его глаза слезиться.

Пока он переодевался, Хью наложил цепи на лодыжки и запястья кюре. Поскольку тот перешел от угроз к причитаниям, он пообещал ему выбить оставшиеся зубы, если святой отец немедленно не заткнется. Кюре притих и только еле слышно поскуливал в углу. Хью повернулся к Рейну и скривил губы в ехидной улыбке: между подолом рясы и грязными босыми ногами новоявленного священника оставался изрядный промежуток.

— Жаль, что тюремный священник не подрос еще на несколько дюймов. Кстати, почему ты не спрашиваешь, как дела у Арианны? Разве тебе не интересно, как прошла ночь?

— Я убью тебя, — повторил Рейн. — Это я уже слышал. Обсудим это позже, ладно? Сейчас нам лучше поскорее отсюда убраться.

— Вы же не оставите меня здесь в таком виде! — взмолился священник, в котором страх темноты пересилил опасение лишиться зубов. — Я окоченею!

— Тогда молитесь, чтобы поскорее отведать адского пламени, — ответил Хью, смеясь, и вышел следом за Рейном.

Они почти пересекли тюремный двор, когда колокола начали бить, объявляя о начале комендантского часа. Вскоре после этого послышались крики.

— Проклятие! — процедил Хью, постепенно ускоряя шаг (чтобы не привлекать внимания, на бег лучше было не переходить). — У этого смотрителя не голова, а чурбан какой-то! Подумать только, уже пришел в себя... послушай, брат, до ворот мы дойдем шагом, но за ними придется задать стрекача. Ты как, справишься?

— Я и полумертвый обгоню тебя играючи! — ответил Рейн, бросая на него яростный взгляд.

— Посмотрим, посмотрим, — усмехнулся Хью. Часовые, замешкавшиеся из-за поднявшейся в крепости суматохи, только начинали закрывать тяжелые створки ворот. Оба с открытыми ртами таращились на вооруженных людей, толпой выбегающих из дверей главной залы. Рейн и Хью успели проскользнуть под медленно опускающейся решеткой и вскоре растаяли в темном лабиринте лондонских улиц, улочек и переулков.

Поскольку комендантский час уже наступил, повсюду былоесли не пусто, то весьма малолюдно. Кровли домов почти соприкасались над узкими улицами, совершенно преграждая доступ лунному свету, и потому внизу царила кромешная тьма. Без факела невозможно было определить, в каком направлении они движутся, но тьма была также и благословением, потому что преследователи не отставали: топот ног и грубые выкрики слышались на расстоянии арбалетного выстрела.

Когда Рейн уже подумывал, сколько еще сможет выдерживать эту гонку, они остановились и притаились в глубокой тени, отбрасываемой порталом одного из соборов.

— Подождем тут! — тяжело дыша, прошептал Хью в неожиданно наступившей тишине (на какое-то время им удалось ускользнуть от погони). — Твой красноволосый оруженосец должен скоро появиться здесь с фургоном. Арианна сказала, что он парень надежный и не подведет. Лучше бы так оно и было.

Рейн едва слышал его: кровь так и ревела у него в ушах, грохот сердца болезненно отдавался в горле. Он был поражен, даже испуган тем, как сильно изнурили его два месяца, проведенных в темнице Тауэра. Ему хотелось знать, приедет ли с Талиазином Арианна, но он удержался от вопроса.

Хью, который частенько читал его мысли, вдруг сказал:

— Арианна будет ждать нас на старой заброшенной мельнице, что по дороге в Честер.

«Нас».

Горькая, мучительная ревность возникла мгновенно. Как выпитая чаша яда, она заставила Рейна задохнуться и стиснуть кулаки. Тьма, застлавшая глаза, была чернее той, что окружала его и Хью. Он зажмурился, попытался дышать глубоко и размеренно... и увидел лицо жены. В ее взгляде были гордость и дерзкий вызов. И еще в нем светилась любовь. Любовь к нему. Рейн сознавал, что Арианна не могла испытать наслаждение в объятиях Хью, но она позволила опозорить, унизить себя, вывалять в грязи. Она сделала это ради него, Рейна.

Он медленно открыл глаза и посмотрел на брата. Хью так и не узнал, что в этот момент он был настолько близок к смерти, что едва не увидел врата чистилища, распахивающиеся перед ним.

— Господи, у меня, наверное, лопнет сердце! — ничего не подозревая, воскликнул он и прижал руку к груди. — Неужели я вхожу в преклонный возраст?

— Ты всегда был неженкой и рохлей, младший брат, — резко заметил Рейн, невесело улыбнувшись.

— А ты всегда был неблагодарным ублюдком! На тот случай, если ты не заметил: я только что спас твою толстокожую шею от виселицы. И не только шею, но и другие части тела.

— За это ты впадешь в немилость у Генриха.

— Да, он здорово разозлится, но и только. Придется ему проглотить то, что случилось, и переварить это. Английским монархам Честеры всегда были нужны намного больше, чем они нам. Ага, вот и фургон!

Раздался приближающийся стук железных колес по камню мостовой. Фургон вырулил из-за угла собора и остановился перед порталом. Из темноты донесся брюзгливый голос Талиазина:

— Неужели нельзя было сделать такую простую вещь, как побег из Тауэра, чтобы при этом не поднять на ноги весь Лондон? Да хранит меня богиня, но я не...

— Именем короля, ни с места!

В переулок, где они скрывались, выскочила пара лучников. Один из них держал в руке факел, осветивший каменную кладку церковной стены и шлем Талиазина. Начищенное золото отразило свет ослепительным бликом, и Рейн на мгновение перестал видеть вообще. Зато он услышал свист стрелы и почти сразу же — крик Хью, который повалился прямо на него.

Рейн едва устоял под тяжестью бесчувственного тела. Его ослабевшее зрение никак не могло справиться с внезапной слепотой, но он каким-то образом ухитрился запихнуть Хью в фургон, определив на ощупь, что тот нагружен неплотно уложенным камышом. Талиазин хлестнул лошадь, и фургон рывком устремился вперед. Рейн бросился следом, ухватился за бортик и подтянулся, перевалившись внутрь, под полог.

Пока фургон на сумасшедшей скрости несся по темным и, пустынным улицам Лондона, Рейн осторожно ощупывал тело брата, пытаясь определить, куда же тот ранен. Он чувствовал клейкую влагу на одежде Хью, но не находил стрелы. И лишь когда повозка ненадолго оказалась на более широкой улице и лунный свет проник внутрь через прореху в пологе, Рейн обнаружил ее. Древко стрелы обломилось, наконечник глубоко застрял в левой ягодице.

Складывалось впечатление, что фургон движется вперед без цели и направления, что Талиазин попросту направляет его в первую попавшуюся улицу или переулок, лишь бы тот был потемнее и поизвилистее. В какой-то момент они сделали резкий поворот и проехали под полуразрушенной каменной аркой. За ней оказались развалины давным-давно уничтоженной пожаром бойни.

Помещение было заброшено, но продолжало вонять когда-то пролитой кровью и потрохами, догнивающими где-то в недрах подвала. Кровля была совершенно уничтожена огнем, и ее заменяло темное беззвездное небо. По сторонам сломанными ребрами торчали обугленные балки перекрытий.

— Здесь мы немного передохнем, милорд, — сказал Рейну Талиазин. — Надеюсь, погоня уйдет в сторону.

— Эй, — простонал очнувшийся Хью, хватая Рейна за руку, — на чем это я лежу?

— Это камыш, — сказал Рейн. — Надо же, а воняет коровьим навозом, — проворчал Хью, неровно дыша. — Ладно-ладно, я пошутил, он пахнет летом. Летом и летним лугом. Он пахнет, как в те дни, когда я подглядывал... подглядывал за тобой и Сибил... — Он ненадолго умолк, борясь с болью. — Господи Боже, какая-нелепица! Неужели мне суждено умереть от стрелы, предназначавшейся тебе, старший брат?

— Да перестань, Хью! — прикрикнул Рейн, почти улыбнувшись. — Еще никто не умирал от раны в заднице.

— То есть стрела торчит у меня в... хм... — Хью помолчал и добавил: — Как это, однако, неловко!

Рейн приложил усилие, чтобы подавить смех, но безуспешно.

— Сочувствую, — выдавил он.

— Он сочувствует, скажите, пожалуйста! — возмутился Хью, которому явно было не до смеха. — Какой ты вежливый, благородный... ненавижу тебя! Я всю жизнь тебя ненавидел!

— Это неправда.

Издалека донеслись приглушенные крики и топот ног, но скоро все снова стихло.

— Господи, больно-то как! — застонал Хью. — Такая боль, будто я и правда умираю.

— Попробуй посмотреть на это с другой точки зрения. У тебя останется интересный шрам, и леди будут умирать от желания увидеть его.

— Вот и плохо, что я не умираю, — после короткого отрывистого смеха заметил Хью. — Наследников у меня нет, значит, после моей смерти Честер перейдет в собственность Сибил, а опекуном ее будет, конечно, король Генрих, Он поскорее выдаст ее замуж за какого-нибудь несчастного болвана, которому придется терпеть тебя на супружеском ложе, как терпел я.

— Я никогда не был на твоем супружеском ложе, Хью.

— Нет, был! Нет, был!

Талиазин перебил его, сунув голову, под переднюю часть полога.

— Милорд, погоня все ближе к нам, поэтому дольше медлить нельзя. Я оставил лодку под мостом Саутуорк, а на другом берегу вы найдете лошадь. Нужно только пробежаться до реки, и тогда...

— Мой брат не может бежать.

— Ну, что я говорил? — простонал Хью и хрипло засмеялся. — Что за благородство! Что за благородный дурак! — Он с трудом привстал, ухватившись за край рясы Рейна. — Слушай меня, старший брат! Это касается Арианны... понимаешь, мы с ней...

Но то, что он собирался сказать, так и осталось для Рейна тайной, так как в следующую секунду Хью осел на камыш в глубоком обмороке.

— Милорд! — теперь уже Талиазин схватил Рейна за рясу. — С вашим братом ничего не случится за то время, которое мне понадобится, чтобы сбить погоню с вашего следа и увести ее подальше отсюда. Потом я за ним вернусь. Но даже если случится так, что графа найдут люди короля, Генриху останется только гневаться на него за то, что он помог вам бежать. Честеры — слишком могущественный род, чтобы враждовать с ними.

Рейн посмотрел на распростертое тело Хью. Он ненавидел его за то, как тот поступил с Арианной, но часть его души жалела и любила младшего брата. Так было всегда. Он знал, что никогда не сможет разорвать цепочку, сковывающую его с мальчишкой, с которым они когда-то дрались и играли вместе. С мальчишкой, которого он любил тогда и продолжал любить теперь вопреки ненависти.

— Милорд граф, промедление грозит вам новым пленом, — настаивал Талиазин, в голосе которого зазвучали панические нотки. — Снимайте рясу! Я надену ее, и меня примут за вас. Ну а вы возьмите вот это.

Оруженосец сунул в руки Рейну что-то твердое, и тот с удивлением увидел, что это золотой шлем. Металл был теплым, даже горячим. Больше того, он казался живым. Сам не зная зачем, Рейн вдруг сказал:

— Арианна уверена, что это магический шлем и что ты — колдун, маг.

— Женщины! — заметил Талиазин. — Чего только не приходит им в голову!

***

Крик, вырвавшийся из луженой мужской глотки, эхом откликнулся в углах выгоревшего строения. Люди короля сужали кольцо, постепенно приближаясь к бойне, но Рейн продолжал вертеть в руках шлем, не решаясь надеть его. Он думал об Арианне.

— Да уж... чего только не приходит им в голову... Он начал медленно и неуклюже стягивать рясу. Талиазин нетерпеливо сдернул одеяние и расправил, готовясь облачиться в него.

— Не позволяйте гордости помешать вам встретиться с ней, — сказал он голосом монарха, отдающего повеление. Рейн стиснул зубы и промолчал.

— Что бы она ни сделала, она поступила так из любви к вам. — Рейн посмотрел оруженосцу в глаза. Они были устремлены на него. Взгляд был пристальным, немигающим, и в каждом зрачке Талиазина, казалось, сиял отдельный источник света, похожего на лунный... или звездный. Рейн вдруг ощутил нелепую уверенность, что смотрит не в глаза оруженосца, а на две далекие звезды, негасимо сияющие посреди бесконечной ночи.

Из этой вечной ночи Талиазин вновь обратился к нему, и слова были напевны, прекрасны и очень правильны:

— Из любви к ней вы отказались от всего, что прежде считали самым дорогим для себя: от титула, от земель, даже от чести, воплощенной однажды в клятве верности, принесенной королю. — Глаза-звезды приблизились, вспыхнули чуть ярче и продолжали мерцать спокойным светом высшей мудрости. — Сожалеете ли вы о жертве, которую принесли, милорд?

— Нисколько! — с силой ответил Рейн.

— Тогда не заставляйте Арианну пожалеть о ее жертве! — Странный свет в глазах оруженосца померк и вскоре совсем исчез. Он отвернулся, натягивая рясу, и сказал невнятно, борясь с тяжелым шерстяным одеянием: — Это последнее испытание, которое вам предстоит пройти, милорд, так вы уж, пожалуйста, не испортите всего теперь, когда развязка близка. На этот раз меня не будет рядом, чтобы исправить то, что вы натворите. При всем моем уважении к вам, милорд, не могу не заметить, что последние несколько лет серьезно подорвали мои жалкие силы. Ваша гордость и упрямство миледи довели меня до того, что я...

Воспользовавшись тем, что они оба стояли теперь на земле, Рейн схватил Талиазина за плечи и подтолкнул к выходу из строения.

— Слушай, парень, если уж ты решил отвлечь погоню, прекрати шлепать губами и займись делом!

Талиазин рысцой устремился прочь. Через пару секунд он вернулся, выхватил шлем, который Рейн по-прежнему нерешительно держал в руках, и нахлобучил на голову хозяина.

— Кто его знает, милорд, вдруг он и впрямь магический. Но он сможет вам помочь, только если будет у вас на голове.

И оруженосец во второй раз бросился прочь, на этот раз обернувшись на ходу и подняв руку в знак прощания.

— Да поможет вам богиня, милорд! — пожелал он вполголоса.

В ту же секунду Рейн ощутил твердую уверенность в том, что никогда больше не увидит его.

Он побежал в направлении, противоположном тому, которое выбрал Талиазин. В самом скором времени он услышал топот и возбужденные возгласы, но они быстро удалялись. «По крайней мере, — подумал он благодарно, — маневр этого плута увенчался успехом».

Он был не так далеко от развалин бойни, когда попал в полосу тумана, вползающего в замусоренную улицу со стороны реки. Белая пелена становилась заметно гуще буквально с каждым шагом, и вскоре Рейн почувствовал себя так, словно плыл под поверхностью молочного озера. Туман был необычным, сухим и теплым, прямо-таки уютным. Он, правда, не мог ничего видеть, зато мог определить направление по характерным запахам, пропитавшим улицы: прокисшая моча — значит, начались ряды красилен; свежая кровь и потроха — значит, вокруг мясной рынок; удушливая вонь кислот — значит, рядом мастерские стекольщиков. В квартале златокузнецов Рейн едва не свернул себе шею, налетев на тяжелую цепь, натянутую через улицу. Он совсем забыл, что таким образом мастера надеялись затруднить бегство воров, пойманных с поличным.

Туман совершенно глушил звуки, а те немногие, которые все же раздавались, исходили непонятно откуда. Время от времени слышались удары железной колотушки сторожа, поскрипывали, качаясь на ветру, вывески лавок, но по большей части Рейна окутывал покров густой, почти ощутимой тишины.

По звуку волн, поплескивающих о сваи, он понял, что достиг берега реки. Еще был запах — довольно неприятная смесь гнили прибрежных отбросов, ила, водорослей и рыбьих потрохов. Найти лодку удалось без труда, как и пересечь реку, и лошадь, к счастью, была именно там, где ее оставил Талиазин.

Оказавшись на другом берегу Темзы, Рейн не сразу обратил внимание на то, что ночь там черна и ясна, как лесные озера Уэльса. Из чистого любопытства он обернулся на другой берег, ожидая увидеть стены и крыши домов окутанными густым туманом. Но его ожидал сюрприз: Лондон спал, залитый сиянием луны, половинка которой висела яркой серебряной брошью как раз над верхушкой центральной башни Белого Тауэра.

Рейн запрокинул голову и обвел взглядом безоблачное небо. Оно было заполнено звездами. Их было бесчисленное множество, мерцающих и таинственного сверкающих, и похожи они были на блики на поверхности воды глубокого колодца. Он вздохнул глубоко, полной грудью, вдруг ощутив себя свободным, как эти звезды.

Сто дорог лежало перед ним. Например, он мог отправиться во Францию и продать свой меч и свою доблесть королю Людовику... возможно, в скором времени ему суждено будет добыть себе новый титул, новый замок. Или он мог двинуться на запад, в Уэльс. В Руддлан... Это был замок нового сюзерена — князя Оуэна Гуинедда; и он ждал своего лорда, а вместе с ним его ждала прежняя мечта.

Что ж, это было возможно: вернуться домой, к Арианне, к некогда счастливой жизни... если только гордость позволит ему смириться с тем, какая цена заплачена за его возвращение.

***

Она стояла на гребне холма, прижимая к груди букет полевых цветов. Ветер налетал игривыми, ласковыми порывами, и солнце застыло в небе до того чистом, что его синь слепила глаза. Но вопреки окружающей красоте в душе Арианны царила беспросветная тьма, там обитало горе, похожее на удушливый дым, от которого сердце угрожало задохнуться и умолкнуть навеки.

Что-то появилось вдали, какая-то едва различимая точка на горизонте... и постепенно стало рыцарем на коне, направляющимся прямо к ней. Надежда вспыхнула в Арианне — обжигающая, ослепительная, словно искра, высеченная кремнем посреди беспросветного мрака.

Ветер посвежел, стал резче, его порывы уже не ласкали, а секли лицо. Запах цветов усилился, стал почти невыносимо сладостным. А рыцарь все приближался и приближался, ровной неспешной рысью. Слезы навернулись ей на глаза, застилая окружающее, и Арианна простерла руки. Ветер вырвав букет и разбросал в воздухе, ненадолго закрутив водоворот из желтых и пурпурных лепестков.

Где-то посередине склона рыцарь натянул удила и спешился. Его золотые волосы так и сияли в солнечных лучах. Арианна ощутила такое резкое, такое горькое разочарование, что невольно вскрикнула от боли в душе. Но рыцарь поднял руки, и она вдруг поняла — он в шлеме, золотом шлеме, так хорошо ей знакомом! Он снял его и бросил в густую траву. Его волосы были длинными, густыми и черными как вороново крыло.

Он смотрел на нее нерешительно, настороженно, словно колебался, словно был почему-то не уверен в ней, в ее любви к нему. Это было так нелепо, что Арианна улыбнулась. Он был ее суженым, ее судьбой, он был мужчиной ее жизни, и потому любовь ее была неколебимой и вечной. Наконец он сделал неуверенный шаг.

И тогда она засмеялась — безумно, безгранично счастливая — и побежала вниз по склону навстречу тому, кто был ее единственной любовью. Его руки приняли ее и сжали — такие сильные руки, твердые, как железо, и такие ласковые; и она расслабилась в его объятиях, словно оказалась дома после долгой и нелегкой дороги.

Ветер снова стал теплым и ласковым, и его голос был, как ветер: «Я люблю тебя, Арианна, люблю тебя, люблю тебя...»

Она запрокинула голову, чтобы увидеть лицо ее суженого, ее единственного, ее возлюбленного.

— Я уже говорила, что буду ждать?

— Да.

— Я буду ждать тебя, что бы ни случилось. Всегда.

— Я знаю.

Он снова стиснул ее в объятиях и закружил. Волшебный ветер подхватил и унес звук их счастливого смеха, которому суждено было теперь длиться вечно, проходя сквозь круги времени, повторяясь снова и снова...