— Конечно, я женюсь на девчонке, если это поможет получить Руддлан. Но будь уверен — мне это ничуть не нравится.

— Богородица, оборони... — пробормотал Талиазин себе под нос.

Он подышал на участок выпуклого орнамента на бронзовом щите Рейна и начал энергично полировать его льняной ветошью. После продолжительного молчания он заметил:

— Мне показалось, командир, что она тоже от вас не в восторге.

— Уж не думаешь ли ты, что я забыл, чья это вина? — рявкнул Рейн, переставая вышагивать взад-вперед по ограниченному пространству шатра и тыча в оруженосца обвиняющим перстом. — Я все еще не отказался от мысли примерно тебя наказать. И я это сделаю, как только изыщу самый болезненный способ. В данный момент я как раз решаю, бросить тебя в яму к дикому кабану, предварительно завязав глаза, или столкнуть с верхушки башни в котел с кипящим маслом.

Как обычно, угрозы Рейна не произвели на оруженосца никакого впечатления. По правде сказать, он вообще не обращал на хозяина внимания. Он приставил начищенный щит к сундуку и широко улыбался, восхищаясь делом рук своих. И он имел на это право: щит был отполирован до блеска, а дракон в центре его выпуклой поверхности покрыт черной краской.

Яркий солнечный свет струился через распахнутый вход, заставляя алую парусину стен отбрасывать мягкий отсвет. Так светятся угли в жаровне сумрачным вечером. Снаружи доносился рев духовых инструментов, старавшихся заглушить перестук молотков: это оруженосцы прикрепляли на наспех сооруженной ограде копья с гербами и вымпелами рыцарей, при этом наперебой выкрикивая их девизы и воинственные возгласы. Оставалось меньше часа до предстоящего турнира.

Талиазин перенес единственный стул в центр шатра, поставив рядом сапоги. Рассеянный взгляд Рейна наткнулся на глубокую щербину в центральном шесте. Это напомнило ему случай, когда леди Арианна пыталась его обезглавить его же собственным мечом. Он подошел ближе и провел по зарубке кончиком пальца. Талиазин, внимательно за ним наблюдавший, усмехнулся:

— Командир, я советую вам приближаться в латах к постели леди Арианны, чтобы осуществить супружеские права.

Несмотря на кислое настроение, владевшие им весь этот день, Рейн не мог не засмеяться словам оруженосца. Честно говоря, в предполагаемом браке он находил только одну приятную сторону: возможность уложить девчонку в кровать. Ему не терпелось увидеть ее голой... почувствовать ее под собой. Как бы он набросился на ее рот! С какой силой он вонзился бы в нее, чтобы заставить эту гордячку понять, кто ее господин отныне и навеки!

Его плоть мгновенно откликнулась на эти мысли, напрягшись внутри узких подштанников. Такая быстрая и неуместная реакция вызвала у Рейна не только недовольство, но и удивление. Всю прошедшую неделю он почти не расставался со шлюхой по имени Мод — той, что с коричными волосами, — и так вымотался, что шеренга голых женщин, дефилирующая мимо шатра, заставила бы подняться разве что его брови. У него и раньше случались периоды длительного воздержания, но даже тогда ему удавалось держать похоть в железной узде. Он просто не мог припомнить, чтобы когда-нибудь испытывал столь сильное вожделение. Его острый привкус был даже на языке, как привкус крови.

Между тем Талиазин поднял и благоговейно понес хозяину облегающие рейтузы, спереди сплошь покрытые бронзовыми пластинами, — часть доспехов, защищающая ноги.

— Как вы думаете, командир, леди Арианна будет хороша в постели? Все барды князя Гуинедда до небес превозносят ее прелести.

— Я думаю, они так стараются потому, что воспевают дочь старого Оуэна. А что им остается делать? Даже если бы у нее было не лицо, а свиное рыло, покрытое бородавками, они и тогда бы превозносили до небес ее красоту!

Рейн сел на стул и вытянул ноги, чтобы оруженосец мог натянуть на него рейтузы. Он старался не обращать внимания на упорное стеснение в паху.

Талиазин опустился на колени и начал одну за другой затягивать застежки бронзовых пластин (они шли длинным рядом сзади по каждой ноге).

— Вам будет намного легче притереться друг к другу, когда вы повенчаетесь, — сказал он, покончив с этим и берясь за сапоги. Бровь его приподнялась, и он добавил со вздохом: — По крайней мере я на это надеюсь.

— Что до нее, ей точно придется притираться ко мне, — заметил Рейн, вставая и притопывая сапогами.

— А если она не научится угождать вам, вы всегда можете отправить ее в монастырь. Разумеется, после того, как онa произведет на свет достаточно наследников. — Почему-то Талиазин засмеялся, взбираясь на стул с доспехами Рейна. — Может, мне помолиться за то, чтобы она часто беременела и легко разрешалась от бремени?

Рейн покачал головой, поскольку решительно не мог сохранять серьезность, когда оруженосец начинал паясничать. Он поднял руки, принимая на плечи тяжелую кольчугу с невольным вскриком. Эта часть его доспехов представляла из себя двойной слой мелких колечек, тщательно переплетенных и начищенных до тусклой черноты. Весила кольчуга не менее тридцати фунтов.

Позволяя себя одевать, Рейн раздумывал над словами оруженосца. Он вовсе не собирался после венчания вести себя с женой грубо или жестоко. Не было у него и намерения избавиться от нее, обзаведясь наследником. Он готов был обращаться с ней со всей мягкостью и уважением, но лишь до тех пор, пока она исполняет супружеский долг, рожает ему сыновей и беспрекословно повинуется его приказам. В противном случае ей грозило поплатиться за непослушание.

— Командир, мне все же кажется, что вы составили неправильное мнение о леди Арианне. Не потому ли она вам не по нраву, что до вас дошли нелепые слухи, будто она ведьма?

Рейн не слышал ничего такого, но он не был и удивлен. Половина женщин Уэльса утверждали, что наделены даром привораживать возлюбленного, наводить порчу и сглаз. Ну и, конечно, предсказывать судьбу.

— Все это бессовестное вранье, командир. На самом деле леди Арианна — настоящая файлид, что на вашем языке означает «ясновидящая». И в старину, и сейчас такие люди очень почитаемы в Уэльсе.

— Правда? Должно быть, она не особенно сильна в ясновидении, и мне искренне жаль, что это так. Иначе она могла бы предвидеть собственное будущее и постаралась бы его избежать. Тогда мы оба избегли бы брака, который не по душе ни мне, ни ей.

Талиазин испустил громкий вздох, застегивая широкую кожаную перевязь на талии Рейна. Тот достал меч из ножен и сделал несколько пробных выпадов, чтобы немного размять запястье. Это был, конечно, не тот меч, которым он сражался на поле боя, а потешное оружие, используемое на турнирах. Лезвие было старательно затуплено, острие сточено. Такая же пародия на боевое оружие должна была достаться ему и вместо пики. Не только наконечник ее стачивался, но и древко было из хрупкого дерева, ломающегося при попадании в цель. Поступать так вынуждала церковь, которая утверждала, что погибший на турнире автоматически попадает в ад, будь он даже праведником. Рейн подумал, пожимая плечами: какая разница, если большинство рыцарей так или иначе попадает в пекло? Тем не менее, было принято не убивать друг друга на турнире, хотя такое и случалось время от времени.

Он вдруг заметил, что оруженосец пристально смотрит на него, и задался вопросом, какая новая проделка у парня на уме.

— Ну, признавайся, что натворил?

— Кто? Я? — Глаза Талиазина враз стали круглыми и простодушными. — Ничего я не натворил, командир! Просто все дело в том...

Он как следует прокашлялся. Несколько раз подряд облизнул губы. Поковырял землю носком сапожка.

— Это насчет вас и леди Арианны. Видите ли... э-э... похоже, вы не очень понравились друг другу. До сих пор я не говорил вам этого, но... все дело в том, что леди Арианна — ваша суженая перед Богом, ваша судьба. Мне очень жаль, но вы ухитрились так все испортить, что вам придется теперь совершить великое множество подвигов, чтобы добиться ее любви, — озадаченное выражение скользнуло по лицу Талиазина. — Понятия не имею, почему это происходит. Я тут думал, все пойдет как по маслу... отчего все так запуталось ума не приложу.

Рейн слушал все это и смотрел на оруженосца так, словно тот в любую минуту мог извергнуть из себя пену и заскрежетать зубами. Раньше он не замечал ничего такого за уроженцами Уэльса, но теперь начал подозревать, что все они слегка не в своем уме.

В следующую секунду он и вовсе уверился в этом, потому что Талиазин закончил свою речь словами:

— Но я думаю, не все потеряно, пока не начался турнир. Командир, есть время выказать леди Арианне некоторое внимание. Например, спросить ее, не дарует ли она вам ленту в знак благосклонности. Вы повязали бы ее на пику и все такое прочее... ну, поухаживайте за ней немного!

— Нет.

— Но почему же? Может быть, вы опасаетесь, что она снова на вас набросится? Если она это сделает, вам будет достаточно ее поцеловать. Мне показалось, что в тот раз это сработало...

Еще некоторое время Рейн продолжал смотреть на Талиазина во все глаза, потом расхохотался, запрокинув голову. Или смеяться, или сойти с ума вместе со всеми — третьего было не дано.

Он все еще улыбался несколько минут спустя, выходя из шатра. Талиазин крикнул ему вслед:

— Так вы собираетесь поговорить с леди Арианной?

— Нет! — отрезал Рейн.

И он действительно не собирался. В тот момент.

Рейн не спеша шел по улице среди разноцветных шатров и палаток вдоль берега реки Клуид, поворачивая в тень высоких стен Руддлана. Здесь воздух был почти неподвижен, синеватым туманом стелился по земле дым двух огромных костров, на которых жарились целиком олень и кабан — главные блюда вечернего пира. Выше — там, где зубцы стены украшало несколько голубых с золотом знамен, — ветерок налетал порывами, расправляя их и показывая всем королевский герб.

Дорога к замку была забита рыцарями на боевых конях и леди на послушных белых мулах; по обочинам мальчишки играли в мяч, оруженосцы выпускали привязанных на длинный ремешок соколов, давая им размять крылья; шла оживленная торговля. Кто только не явился сюда попытать удачу: солидные торговцы лошадьми, лоточники со всякой мелкой всячиной, оружейники, тянущие за собой тележки, тяжело нагруженные смертоносным товаром. Профланировал менестрель в трико и коротком плаще, переливающемся всеми цветами радуги. Он наигрывал на лире и, должно быть, распевал любовную песню, но голос совершенно терялся в реве фанфар, грохоте цимбалов и тамбуринов, наперебой пытающихся завладеть вниманием толпы.

Король Генрих разослал глашатаев по округе в радиусе двадцати лье, приглашая всех желающих посмотреть на турнир. Отовсюду, вплоть до самого Шрусбери, прибыли вместе со своими леди рыцари и знать. Чтобы все они могли сполна насладиться зрелищем, сотни крестьян были вынуждены бросить все и прибыть на строительные работы. За пару недель под стенами Руддлана была устроена обширная арена, окруженная многочисленными ложами для зрителей. Место будущего ристалища было огорожено деревянным частоколом, ложи представляли собой дощатые трибуны. Разумеется, право восседать на них предоставлялось лишь королевскому двору и знати, гости рангом поменьше могли и постоять у ограды.

Как обычно перед турниром, Рейн обошел ристалище, чтобы лучше подготовиться к бою, но в этот день ему с трудом удавалось сосредоточиться на особенностях площадки, по которой вскоре должны были застучать копыта его коня. Он обнаружил, что поневоле переводит взгляд на переполненные ложи для зрителей.

Скамьи ярусами уходили вверх и были защищены от палящего солнца парусиновыми тентами в красную и белую полоску. Везде, где только можно, были прикреплены яркие вымпелы и флажки. Каждый из собравшихся оделся во все самое лучшее, самое дорогое. Попадая на золотое и серебряное шитье нарядов, солнечные лучи заставляли их искриться, алый бархат отливал в пышных складках густым багрянцем, зеленый шелк казался изумрудным, темно-голубая венецианская парча приобрела оттенок насыщенного индиго. Поблескивали драгоценные камни в брошах и ожерельях, диадемах и перстнях, браслетах и серьгах.

Но среди этой разряженной, слишком яркой толпы Рейн выискивал одно-единственное лицо, которое, как ему порой казалось, навеки запечатлелось в его сердце, — лицо в ореоле бледно-золотых волос цвета раскаленного солнца пустыни. И когда он увидел это лицо, увидел всю ее, идущую к нему вдоль частокола, вопреки железному самообладанию сердце его забилось чаще, а губы сами собой улыбнулись.

— Рейн! — услышал он.

Она все ускоряла и ускоряла шаг, пока не побежала навстречу ему. Он приостановился и ждал, словно через несколько секунд она и впрямь могла оказаться в его объятиях.

Сибил остановилась на полушаге, совсем близко от Рейна, потому что вдруг поняла, что не имеет права броситься ему на шею, как бы безумно ей этого ни хотелось. Несколько оставшихся шагов она прошла неторопливо, как подобает, хотя ноги дрожали и подкашивались, и она понятия не имела, как вообще может двигаться.

Но смотреть на него ей не запрещалось, и она смотрела, словно пила глазами прекрасный напиток. Ему было девятнадцать, когда они встречались в последний раз, и выглядел он тогда скорее как подросток, чем как зрелый мужчина. Теперь он был выше, шире были его плечи и грудь. Ни следа юношеской привлекательности не осталось в его лице... точно так же, как и ни следа мягкости.

— О Рейн...

Его взгляд пробежал по ней с головы до ног, светлые глаза стали темнее и как-то теплее.

— Ты совсем не изменилась.

— Перестань! — тихо засмеялась Сибил, касаясь своего разгоряченного лица кончиками пальцев. — Конечно, я изменилась. Я постарела и растолстела. Как раз сегодня утром я обнаружила у себя пару седых волос. Само собой, я их вырвала, но, если продолжать в том же духе, можно облысеть совсем или частично и ходить с тонзурой, как монах...

Она вдруг сообразила, что несет чушь, и умолкла. Рейн улыбнулся, и на этот раз в улыбке было что-то от мальчишки, которого она когда-то знала.

— Я надеялся увидеть тебя здесь.

Сибил едва не потянулась и не погладила его по щеке. Вовремя остановившись, она с силой сжала ладони.

— Ты же знаешь, что я ни за что не пропустила бы такое событие. Твой триумф!

Рейн перевел взгляд с нее на темно-красные стены замка, и напряженное, жесткое выражение появилось на его лице. Она подумала, что в этом он остался прежним: пламя честолюбия, сжигавшее его в юности, с возрастом только разгорелось. Его движущей силой всегда была яростная неистовость, порой всерьез пугавшая Сибил, потому что ради того, чего он жаждал, Рейн мог пожертвовать всем, буквально всем. Даже ею.

— Да, мой триумф, — повторил он.

— У тебя наконец будет все, о чем ты мечтал. Земля, титул... все!

Взгляд его вернулся к ее лицу, и теперь в нем нельзя было прочесть ничего абсолютно: ни боли, ни радости, ни даже удовлетворения. То, что он считает нужным скрывать от нее свои чувства, больно укололо Сибил. И когда он успел научиться этому?

— Точно, — сказал он. — У меня будет все, о чем я мечтал.

Сибил ждала, что он добавит «кроме тебя», но не дождалась. И только тогда, глядя снизу вверх в холодное, замкнутое лицо, она поняла, что никогда не услышит этих слов. Она потеряла право на них в тот день, когда стала женой его брата, и теперь, что бы она ни делала, путь назад был невозможен.

Но ведь она поступила так, чтобы спасти его!.. Нет, чтобы спасти себя...

Перед началом турнира перед центральными ложами разыгрывалась потешная травля медведя. Один из крупных мохнатых волкодавов замешкался, и медвежьи когти располосовали ему горло. Собака издала пронзительный визг, на который зрители ответили рукоплесканиями и одобрительными возгласами.

Сибил и Рейн разом повернулись посмотреть, чего ради весь этот шум. Сибил сразу заметила девушку в первом, почетном, ряду. Рядом с ней стоял единственный на все ложи стул — с высокой удобной спинкой, с плюшевым балдахином. Это был походный трон короля, все еще не прибывшего на турнир. В отличие от окружающих ее нормандских леди, чьи высокие затейливые прически были украшены драгоценностями и прикрыты вуалями, девушка оставила волосы свободно рассыпанными по плечам. Густые, темные, как соболиный мех, местами они отливали красноватым и золотым, и простой венок из желтой жимолости выглядел на них причудливой диадемой. Столь же проста была и ее одежда: платье василькового цвета в мельчайшую складочку, без единого украшения... впрочем, нет. На шее девушки красовалось ожерелье языческого вида. Издалека казалось, что две живые змейки сплелись вокруг ее горла, прижавшись головками с изумрудными искрами глаз.

В первый момент Сибил почувствовала жалость к уэльской девушке. Она-то знала, каково это, когда судьбу женщины решает прихоть сильных мира сего, когда сама она имеет такое же право голоса, как соломинка во время бури. А потом она повернулась к Рейну. Он тоже смотрел на девушку, и выражение его лица наполнило Сибил огненно-горячей болезненной ревностью. Оно снова было напряженным, жестким, это лицо. Оно становилось таким, когда Рейн хотел что-то заполучить.

— Я еще не познакомилась с уэльской княжной, на которой тебе предстоит жениться. Какая она?

Несколько мгновений ей казалось, что Рейн даже не слышал вопрос. Но потом он повернулся и посмотрел на нее с усмешкой, странно и незнакомо искривившей рот, а лицо вдруг потемнело от гнева.

— Девчонка — или храбрейшая из всех, какие мне попадались, или полностью лишенная мозгов.

Сибил было хорошо известно, что превыше всего Рейн ставит в женщине храбрость, храбрость и достоинство. Неудивительно, что ее ответная улыбка была натянутой.

— Значит ли это, что ты изо всех сил старался запугать эту бедную крошку?

Рейн издал звук, больше похожий на рычание, чем на смех.

— Как раз наоборот, эта бедная крошка изо всех сил пыталась запугать меня. — Озадаченное выражение, совершенно ему не свойственное, ненадолго появилось на его лице и исчезло. — Когда я впервые встретил ее, она набросилась на меня с кинжалом и почти ухитрилась вонзить его мне в спину. Во время второй встречи она едва не выпустила мне кишки моим же мечом. Она и плевала на меня, и царапалась, и лягалась, и раз сто послала ко всем чертям. Больше того, она имела наглость вылить помои мне на сапоги.

Горло у Сибил перехватило, и потому смех ее прозвучал хрипло и отрывисто.

— О, Рейн, я вижу, на этот раз нашла твоя коса на камень!

— Наоборот, — ответил он серьезно и снова перевел взгляд на девушку, которая должна была стать его женой, — на камень нашла коса леди Арианны.

***

Арианна знала, что они рассматривают ее, все эти знатные нормандцы и их леди. Они наблюдали за ней с тем же живым и кровожадным любопытством, с каким смотрели медвежью травлю. Для них все это была грандиозная, очень смешная шутка: дочь уэльского князя должна была достаться в качестве трофея победителю турнира, кем бы он ни оказался! Как какой-нибудь баран, которым награждают победителя в вольной борьбе на деревенской ярмарке!

Она заметила, что начинает съеживаться под почти ощутимой тяжестью множества взглядов, и с вызовом расправила плечи. «Все они ничего для меня не значат! — сказала она себе. — Я — дочь князя Гуинедда!»

Походный трон короля справа от нее по-прежнему оставался пустым. По левую руку сидела тоненькая девушка с волосами желтыми, как масло, и неожиданно темными, почти черными, кроткими глазами лани. Она казалась Арианне смутно знакомой, и вскоре ей удалось вспомнить, при каких обстоятельствах они встречались. Это было на ярмарке, которая раз в неделю устраивалась в замке (за все время, проведенное в гостях у Сейдро, Арианна только однажды побывала на ней). Имени девушки она не могла припомнить, зато вспомнила, что та была единственным ребенком в семье галантерейщика, умершего год назад.

На Арианну произвел большое впечатление (и даже вызвал некоторую зависть) тот факт, что девушка унаследовала галантерейную лавку и в одиночку вела торговлю, основанную отцом. Постепенно восстановив в памяти разговор, который произошел тогда между ними, она вспомнила еще одну интересную подробность: в жилах девушки текла чистейшая англо-саксонская кровь, и она ненавидела нормандцев точно так же, как и каждый уэльсец.

Арианна повернулась к девушке и с удивлением поймала теплую, на редкость приветливую улыбку. Она уже собралась заговорить, когда вдруг заметила черного рыцаря. Он стоял у самого частокола, внутри огороженного пространства, и был погружен в беседу с женщиной, волосы которой были до того белокурыми, что казались даже не золотыми, а серебристыми. Она, эта женщина, обладала всем, чего не было у Арианны: белокурыми волосами, интересной бледностью лица и красотой... нет, прелестью. Она была поистине воплощением женственности, она была идеальна. Пока Арианна наблюдала, черный рыцарь расхохотался искренне и непринужденно, покачав темноволосой головой. Что-то странное случилось в этот момент с Арианной: некое стеснение в груди, которого она не поняла. Ее вдруг омыла волна глубочайшей печали, острое ощущение безнадежности коснулось души.

Она не сразу услышала намеренно громкий разговор за спиной, но потом слова начали пробиваться сквозь шум крови в ушах, в сознание стал проникать их унизительный смысл. Она поймала отзвук своего имени, а потом еще — «Черный Дракон» и «жена». Три сплетницы говорили по-французски, но медленно и раздельно, явно в надежде, что она поймет каждое слово.

— Я не сомневалась, что леди Сибил первым делом бросится его искать, — сказала одна из них (у нее был сорванный, скрипучий голос — голос торговки рыбой).

— А мне не верится, что она все-таки приехала, — ответил нежный пришепетывающий голосок. — И как только она вынесет то, что Черный Дракон будет повенчан с другой. Как вы думаете, они до сих пор остаются любовниками? — Тут раздалось неодобрительное «тц-тц-тц!». — Это просто стыд! Жена брата, подумайте только!

— Сводного брата, — возразила третья сплетница (ее голос, поистине медоточивый, был щедро сдобрен ядом). — Я не думаю, что они любовники по сей день. Я даже сомневаюсь, что они когда-либо были ими, он ведь не был в Честере лет шесть, не меньше. Но я знаю одно: она любит его так же, как любила в юности, пусть даже она и повенчана с его братом. Поверьте, это так... и мне жаль леди Сибил. Ей будет горько делить пылкие чувства Рейна с другой женщиной, даже если другая — всего лишь его законная жена.

— Но ведь не думает же она, что Рейн со временем полюбит свою нареченную? Иисусе! Уроженку Уэльса!

— Ты права. Впрочем, Уэльс — Уэльсом, а юная леди будет делить с Рейном ложе. Разве не об этом мечтает леди Сибил?

— А я все же считаю, что в свое время она отнюдь не пренебрегала удовольствиями. Потому она и бесплодна все шесть лет своего замужества. Это — Божье наказание за ее грехи.

— Что до меня, я жалею бедную уэльскую простушку, которая достанется в жены сэру Рейну. Она такова, как все женщины ее народа: некрасивая, смуглая, покрытая волосами в самых неожиданных местах! Ее и близко нельзя поставить с такой прелестницей, как Сибил. — Да уж, бедняжка! Она заполучит в свою постель сэра Рейна, но лишь на время, необходимое для зачатия наследника. После этого, поверьте, она будет видеть его не чаще раза в году. Нет, не чаще: ведь до Честера и Сибил всего лишь день пути.

Тут сплетницы захихикали. Арианна изо всех сил сжала кулаки, чтобы справиться с нервной дрожью. Она не могла оторвать взгляд от черного рыцаря, который все еще разговаривал с изящной белокурой красавицей. Вот он протянул руку и поправил прядь серебристых волос, выбившуюся из прически. «Жена его брата... она любит его так же, как любила в юности...» Стремительный, яростный гнев охватил ее, сметая тупую ноющую боль, которая переполняла сердце. Она не ожидала, почти муж будет любить ее, но уважать ее он был обязан! Уважать хотя бы настолько, чтобы не выказывать ей намеренного безразличия перед лицом всей Англии! Арианна испытала жгучее желание показать глупым наседкам, кудахчущим за ее спиной, что ей абсолютно безразличен человек, за которого ее собираются выдать замуж, что ей безразлична его любовь к другой женщине. Но потом она решила поступить умнее: разыграть маленькую комедию.

Она повернулась к девушке с желтыми волосами и заговорила с ней достаточно громко, чтобы троица за спиной могла слышать все до последнего слова. Как она жалела теперь, что не посвятила больше времени изучению французского! Тем не менее, знакомых слов набралось достаточно.

— Вы ведь дочь галантерейщика, не так ли? — спросила она любезно.

— Это так, миледи. Меня зовут Кристина.

— Кристина... — повторила Арианна и одарила собеседницу ослепительной улыбкой. — Насколько я помню, вы англичанка? — Последовал тяжелый, мелодраматический вздох. — Злая судьба и мой отец обрекли меня на тяжелейшую участь. Боюсь, мне предстоит разделить ваше прискорбное существование среди нормандцев. — Тут Арианна наклонилась к девушке, как бы собираясь поведать ей кое-что по секрету (голос ее, однако, поднялся выше). — Вы заметили, какая алчность написана у них в глазах? Скажите, правда ли, что нормандцы — самый жадный народ на земле? Говорят, они могут выхватить корку хлеба изо рта у вдовы!

Губы Кристины затрепетали: девушка пыталась подавить улыбку, намереваясь подыграть Арианне. Та почувствовала растущую симпатию к дочери галантерейщика.

— Когда мои покупатели расплачиваются, они только о том и думают, как бы меня обжулить. Я знаю это и потому всегда завышаю цены.

— Так я и предполагала. — Арианна степенно кивнула, наслаждаясь напряженной тишиной, воцарившейся на скамье сзади. — А вы заметили, как вульгарны их манеры? Они ковыряют в зубах кончиком ножа и потом сплевывают прямо на пол!

— Возможно, миледи, они редко встречают хорошо воспитанных людей. Им просто не с кого брать пример.

— Очень возможно. — Арианна испустила новый вздох. — Меня удручает также привычка их мужчин перед боем навешивать на себя великое множество доспехов, превращая себя в капустный кочан... или в устрицу, если хотите. Уж и не знаю, что тому причиной: недостаток храбрости или хрупкость их телосложения?

Она пожала плечами и покачала головой, как бы говоря: нет, это выше моего понимания.

— Да-да, миледи, я даже припоминаю одного нормандского джентльмена, который падал в обморок каждый раз, когда видел мясо, жаренное «с кровью».

— Мне жаль их мужчин, — Арианна говорила уже в полный голос, — но еще больше жаль женщин. Вам интересно, почему? Да в Уэльсе каждый знает, что интимная часть тела нормандца такая тощая, такая жалкая — настоящий ивовый прутик! Ну как им удовлетворить женщину?

Она сразу поняла, что зашла слишком далеко: вся кровь внезапно отхлынула от лица ее собеседницы. Кристина сделала глотательное движение, отозвавшееся в горле странным бульканьем, и ее расширившиеся глаза уставились куда-то поверх плеча Арианны. Та повернулась...

И ее пригвоздил к месту взгляд кремииево-серых глаз.