– Осталось всего ничего, – сказал Пелон. – Эй! Вы только понюхайте этот утренний ветерок! Что за ночка была. – Он экспансивно помахал рукой, приветствуя Маккенну выразительной улыбкой. – Признайся, старый, старый друг, что я прав. Ведь тебе, как и мне, безумно хочется добраться до сокровищ, и оторваться от этих придурочных черномазых солдат. Ох, уж мне этот юный Микки Тиббс! Их! Он и в подметки не годится своему отцу – тот был старик, что надо. Ято думал… Но – увы! У такого хитрющего и смекалистого мужика, как Старый Микки, не могло родиться его полное подобие.

Он замолчал, вздохнув полной грудью, и причмокнул губами, смакуя свежий воздух пустыни, как хорошее вино.

– Понимаешь, амиго, так всегда… Двух одинаковых вещей не бывает. И если старик Микки был крутым сукиным сыном, то – хахаха! – его отпрыск – всего половина крутого сукина сына. Да, именно половинка или серединка на половинку. Что скажешь об этой шутке, Маккенна? Хороша?

– Не больше той, которую отмочила твоя мать о твоей сестре, – тут же отреагировал белый. – Но признаю, что ты унаследовал от своей старухи ровно половину ее таланта рассказчика. Почему ты мне раньше не говорил, что она твоя мать? Разве это тайна?

– И да, и нет, амиго. Знаешь, если узнают, что она мать Пелона Лопеса, то ей не станет легче жить. – В его ответе внезапно промелькнула все та же искорка сострадания, отсвет обыкновенной человеческой привязанности, которая, как показалось Маккенне, горела и раньше. – Я рассказал о Салли, разве нет? По крайней мере ты должен признать, что я был с тобой наполовину честен. Кроме того, какое это имеет значение?

Для ответа Маккенна тщательно подбирал слова.

– Имеет значение, хефе, – наконец сказал шотландец. – Только то, что я о тебе думал. Я видел, как сегодня ночью ты убил двоих и дважды нападал на меня, как безумный, без всякой причины, к тому же просто так ударил Салли. И все же я не считаю тебя похожим на Манки, ты не совсем еще одичал.

– А каким?

– Плохим, конечно, человеком, которому не выпадало случая стать хорошим. Тебе поздно меняться, но семена гордости, которые посеял твой испанский отец, еще могут дать всходы. Несмотря ни на что. Ты разбираешься в испанской религии, а, Пелон?

– Ха! Еще бы! Все падре – лживые собаки. Они спят с монашками, крутят мозги детишкам, отбирают деньги у бедняков и отсылают их папе в Рим, – в общем все это так дурно пахнет, что честному разбойнику стало бы дурно. Нет уж, спасибо, лучше спокойно убивать и грабить!..

– Видимо, – сказал Маккенна, – ты в душе – революционер; подобные мысли высказывал небезызвестный тебе Бенито Хуарес.

– Я всегда так говорил, – уперся Пелон. – У этого Бенито мозги работали, что надо! Он был настоящим воином. А тебе известно, что в нем текла индейская кровь?

– Он был чистокровным индейцем, – ответил Маккенна. – Особенно во всем, что касалось церкви. Но ты, Пелон, меня не так понял. Я не собирался узнавать, как ты относишься к религии в целом. Хотел лишь спросить, знакомо ли тебе учение некоего Христа?

– Христа?

– Ну, да.

– То есть, Хесуса, сына Марии?

– А что, есть и другие?

– А ты католик, Маккенна?

– Нет.

– Тогда зачем спрашиваешь?

– Пелон, ты можешь ответить на простейший вопрос?

– Конечно. Ты что меня дураком считаешь?

– Ни в коем случае. Давай вернемся к нашей теме. Тебе известно, что Иисус учил, что плохому человеку никогда не поздно стать хорошим?

Пелон запрокинул огромную голову и захохотал.

– Ох, уж этот мне Хесус! – сказал он. – Хотелось бы мне, чтобы он проехал несколько сотен миль в моем седле. И тогда бы вспомнил, что говорил Бенито Хуарес: доброго изображать легко.

Маккенна кивнул. Он все больше и больше удивлялся, открывая в жестоком бандите укромные уголки и трещины, в которых прятался незаурядный ум, и эти открытия внушали уверенность, что в конце концов ему удастся использовать лучшую сторону натуры Пелона, если, конечно, он сможет засечь точное ее местоположение.

– Хефе, – сказал он, – неужели в мире нет ничего, что бы ты любил? О чем бы жалел?

– Еще бы! – бандит грохнул шотландца по плечу. – Люблю виски, мягкую постель и толстых молодух. – Ты что, Маккенна? Да я жалею о тыще миллионов утерянных возможностей!

– Нет, Пелон. Я не о том. Неужели нет человека или идеи, изза которой тебе бы стало тошно на этом свете, захотелось бы выть от тоски, измучаться, но попытаться все переделать?

– А каким это образом, компадре, я могу чтото там переделать? Я обхитрил белого лейтенанта и тридцать его черномазых рейнджеров, вместе с молодой скотинкой – апачской ищейкой и теперь свободно еду в великолепный рассвет, к источнику с хорошей водой, туда, где можно отдохнуть и выпить горячего кофе, причем еду в компании отличных мужчин и даже женщин, которые возьмут на себя заботу обо всей «домашней» работе. Пойми, друг мой, ведь именно ты абсолютно ничего не понимаешь в этой прекрасной жизни. Если бы, кроме всего перечисленного, мне светило еще чтонибудь, я бы просто свихнулся. А ведь, Господи прости, мы ни слова не сказали о золоте, которое ждет нас в каньоне Дель Оро! Маккенна, ты просто старая баба! Вам бы с Хесусом не помешало поучиться жизни у меня. Ведь именно вы, а не Пелон Лопес, талдычите о том, что жизнь – дерьмо!

Глен Маккенна, набычившись, покачал головой.

– Когданибудь, Пелон, – сказал он, – я отыщу твою «ахиллесову пяту». Я знаю, что она есть. И верю – с первого дня, как мы встретились, что смогу ее найти. Мы, шотландцы, народ упрямый!..

– Как и мы – сонорцы, – отозвался Пелон. – Больше всего мне хочется, чтобы ты поскорее заткнулся: и так наболтал черт знает чего.

– Как угодно, – покорно произнес Маккенна. – Но остался вопрос, который мне необходимо тебе задать, хефе: по делу. Можно?

– Ну, конечно. Для дела время всегда отыщется. Я, насколько тебе известно, – деловой человек.

– Ладно, ладно. В общем это относительно твоей сестры. Понимаешь, о чем я. Не хотелось быть бестактным…

– Разумеется, понимаю. Какого черта? Думаешь, я слепой? Говорил же я тебе, что ты запал ей в душу. Говорил? А говорил, что придетсятаки ее взять? Говорил? Так в чем, черт побери, дело? Ты что – девственник?

– Я не об этом, – сказал Маккенна. – Ты видел, как она смотрит на белую девушку? Я боюсь за жизнь Фрэнчи.

– И я ничуть не меньше.

– Тогда сделай чтонибудь, Пелон, – попросил бородач, дивясь столь пылкому признанию. – Ты же не можешь позволить ей убить девушку. Прикажи Салли по крайней мере держаться от Фрэнчи подальше. Хотя бы это…

Пелон беспомощно пожал плечищами.

– Тут, омбре, – сказал он, – я тебе ничем помочь не могу. Мне бы самому не хотелось, чтобы белой малютке перерезали глотку. Но защитить ее я не в силах. Тут твое дело. Ты единственный человек на свете, который может удержать Салли в стороне от девчонки.

– Чечего? – заикаясь, переспросил Маккенна. – Я? Каким образом?

Пелон развернул свой огромный череп и уставился на шотландца.

– Последний раз, – сказал бандит, – предупреждаю тебя, Маккенна: не смей издеваться.

– Боже мой! Да не издеваюсь я!

– Нет, издеваешься.

– Нет же, нет, клянусь! Скажи, как и что сделать и я сделаю!

– Мда, – покачал головой Пелон, – конечно, трудно поверить в то, чтобы человек, доживя до твоих лет, не знал, как это делается, но, черт побери! – возможно всякое. Ладно, слушай. Сначала какнибудь отведи ее в сторонку, ну, не знаю, отыщи укромный уголок гденибудь на стоянке. Даже такая стервоза, как Салли, чувствует себя лучше без посторонних глаз. В общем, отведи подальше. Ты ведь знаешь женщин: все они в душе шлюхи, но каждая шлюха любит заниматься делом при закрытых дверях, если таковые присутствуют. Так значит, первым делом убираешь ее с чужих глаз, ну а потом залезаешь рукой…

– Прекрати! – крикнул Маккенна, покраснев как рак. – Боже ты мой, да ведь это совсем не то, что я имел ввиду, дурень ты чертов! Об этом знает каждый мужчина!

– Но ты ведь меня спросил, черт разбери! – разозлился бандит.

– Да нет же, нет! Я спрашивал, как удержать Салли подальше от…

Тут он запоздало осекся, и Пелон издал излюбленное хихиканье и вой койота.

– Ну, амиго! – завопил он. – Вот в чем соль, теперьто понял. Я знал, что рано или поздно до тебя дойдет. Соображаешь, почему я не могу тебе помочь? Конечно. Ни одному человеку, в жилах которого течет испанская кровь, и в сердце которого бурлит испанская честь, не придет в голову соблазнять собственную сестру. Особенно такую сестру! Так что, дружище, тут дело за тобой.

Маккенна беспомощно кивнул.

– Далеко еще до колодца? – спросил он устало.

– Через вон тот холм и дальше за нагромождение скал, – ответил Пелон, указывая на крутой откос из песчаника впереди и направо. – Наверное, минут через десять наши лошадки уткнут свои носики в воду.

Маккенна посмотрел назад через плечо и отметил, что Салли все еще едет вместе с Бешем и Хачитой. Скво, не мигая, смотрела в его сторону. Взглянув на Мальипай, которая скакала рядом с Фрэнчи Стэнтон, шотландец увидел, что девушка клюет носом, попросту говоря, спит в седле. Старуха, поймав его взгляд, кивнула и махнула рукой, как бы говоря: «Здесь все нормально, я за ней приглядываю». Маккенна немного успокоился. И все же, взбираясь по крутому склону, ведущему к колодцу, Глен почувствовал нарастающий страх, в нем заговорил древний кельтский ужас: гдето затаилась опасность.

Чтото гдето не состыковывалось. И дело было не в саллиной страсти. И не в убийственных Пелонских выходках. И не в ребяческой доверчивости Фрэнчи Стэнтон.

Какаято мерзость творилась с местом и временем, чтото странное и таинственное повисло в воздухе над всадниками.