Болтливую индианку, к тому же женщину из племени апачей, найти не так просто. Через пять минут Маккенна понял, что со старухой ему здорово повезло. В истории, что она рассказывала, сплелись одиночество, старость, женская хитрость и несомненная симпатия к голубоглазому белому.

Для начала она ему поведала, радостно набив свою трубку табаком из кисета Маккенны и позволив ему покурить впервые за двенадцать часов, что в этом походе Пелона есть доля и ее вины. Она, оказывается, была последним оставшимся в живых ребенком сестры Наны и Эна. Ее мать, разумеется, никакого отношения к тайне каньона Дель Оро, который поапачски назывался Снотаэй, не имела, как, впрочем, и доступа в священное место. Вход туда разрешался только мужчинам.

В те давние времена, когда была жива ее мать, это считалось нормальным. Но времена, а с ними и апачи, сильно изменились. И племянница Наны не захотела мириться со столь явной женской дискриминацией.

Старая скво замолчала, внимательно изучая своего слушателя. Наконец, видимо, приняв какоето решение, кивнула. Звали ее, продолжала она, Мальинай. Это было переделанное испанское слово «мальпаис», что означало сильно пересеченную местность или бэдленд. Рассматривая рассказчицу, Маккенна решил, что имя женщине подобрали совершенно правильно. Ведь апачи всегда называли камень камнем, а жабу – жабой.

В ответ на столь прямолинейное признание бородач ответно заявил, что у него самого, как говорится, ни рожи ни кожи. Любая проницательная женщина сразу поймет, что в нем больше костей, чем мяса, а жил больше, чем сил.

Но хорошее впечатление о нем, запавшее женщине в голову, ничуть не поколебалось этим откровением. Просто она еще раз убедилась, что рыжик и впрямь является тем, за кого себя выдает. Теперь она была готова верить в то, что он может наслаждаться пением птиц, вдыхать свежесть ручья, наблюдать за тем, как растет трава и не обижать братьев меньших. Ну и белый!

– Знаешь что, Маккенна, – покачала головой старуха. – Как женщина, я отказываюсь признавать твой наговор на себя. Но если даже и признаю, то кто посмеет отрицать, что хорошая порция костей когдалибо мешала мужчине, а? Что ты на это скажешь, омбре? – Она разразилась своим идиотским кудахтаньем, и Маккенна, вспыхнув, согласно кивнул. Через секунду старуха вытерла с глаз слезы, выступившие от непонятной белому радости, и продолжила.

– Значит так: много лет я ухаживала за старым Эном. Тебе, наверное, известно, что ему было лет девяносто. Если вспомнишь, то Нане, когда он выступил в последний поход против регулярной армии, – а это было лет пятнадцать назад, – стукнуло всего семьдесят. А Эн был помоложе Наны, но не сильно.

– И вот я готовила и ухаживала за старой развалиной и, поскольку умом меня природа не обидела, в мозгу у меня начало созревать убеждение, что женщина – это, по крайней мере, половина мужчины, а значит, мне следует узнать, где находится золотой каньон.

– Тогда я начала издалека заходить к старому Эну, постепенно сужая круг вопросов. Поначалу он думал, что я болтаю просто так. Но поняв, что я действительно интересуюсь тем, о чем спрашиваю, замкнулся и стал раздражительным и злым.

– Видишь ли, он понимал, что близится время его ухода, и не знал, что делать со своей тайной. Одна его половина была готова похоронить ее в глубине сердца, а вторая всячески противилась, так как считала, что это нечестно по отношению к апачам. Я понимала, что его гнетет и особо не наседала. Но несколько недель назад вдруг поняла, что он сделал не правильный выбор. И мне стало ясно, что если ктонибудь не вырвет у Эна тайну Снотаэй, то она умрет для нашего народа. Я принялась долбить в одну точку, выставляя этот аргумент главным, я говорила, что если белые целиком подчинят себе апачей, то это не умерит скорби индейцев всей страны, но только ее увеличит. Через несколько лет нужда в золоте станет куда большей, чем во времена таких вождей, как Нана, Викторио, Мангас Колорадас, Начеза, Голеты и Кочиз – этих великих воинов, сражавшихся за свободу Аризоны и, конечно, НьюМексико, тоже.

Она замолчала, чтобы вытащить кусочек мяса из застывшей кукурузной каши и положить его на остывающие уголья. Потом, засунув объедки в рот, стрельнула глазками в сторону белого.

– Ставлю свой винчестер против твоего седла, что ты сейчас недоумеваешь: почему среди великих воинов нашего народа я не назвала Джеронимо. Так?

Маккенне пришлось признаться, что эта мысль, действительно, мелькнула в его голове. Так солдат регулярной армии не понял бы, почему рыжебородого генерала Крука вычеркнули из списков тех, кто вел беспощадные войны с апачами.

– Ага! – закричала старая карга, – всегда так с вами, белыми идиотами! Невдомек вам, кто истинный краснокожий, а кто нет.

– Что ж, – признал Маккенна, – здесь ты права. Но я, например, знаю, что и Мангас, и Кочиз никогда не здоровались с Джеронимо. Для них он был трусливым псом. Как и его воины, ушедшие вместе с ним, после того как он нарушил данное слово и сбежал от Крука после сдачи в плен. Каков бы ни был цвет кожи, но подобных мужчин ни ты, ни я не хотели бы видеть среди наших друзей.

Старуха долгодолго смотрела на Маккенну, а потом выплюнула кусочек шкуры мула, приставшей к ее «вкусностям», но с которой обрубкам ее зубов было не справиться.

– Беру назад слова о твоем языке, – сказала она. – Не белый он у тебя. И голос странно звучит для янки. Не так, как ему положено. Это я заметила в самом начале разговора и поневоле задумалась. Маккенна, скажи, ты не настоящий американо?

– Верно, матушка, я приемный сын этой страны. А родился в далеком краю под названием Шотландия. Отец с матерью привезли меня сюда еще ребенком, поэтому я в принципе такой же американо, как и любой другой белый, родившийся здесь. Но именно вы, краснокожие, настоящие хозяева Америки.

Старая ведьма обнажила остатки клыков в некоем подобии, как ей, наверное, казалось, добродушной улыбки.

– Верно, – сказала она, – все об этом постоянно талдычат, но именно янки, а не апачи, не понимают сути разговора.

– Верно, мамаша, верно. Но я невольно тебя перебил. Ты рассказывала про Снотаэй.

Мальипай хитро закивала.

– Коечто о Снотаэй, – поправила она.

– Ну, разумеется, – сказал Маккенна. – Продолжай, пожалуйста.

Самое интересное, что расположения каньона никто не знал, и апачи считали, что эта тайна умерла вместе с

Наной. Старый вождь умер внезапно, поэтому не мог нормально подготовиться к переходу в Страну Вечной Охоты, а, следовательно, и передать доверенному лицу тайну золотого каньона. Но индейцам следовало знать Нану получше. Все эти годы тайна надежно хранилась в племени и, по крайней мере, еще один апач знал, что она не утеряна. Этим единственным человеком был, разумеется, Эн. Он все время держал тайну в голове, но почувствовав, что пришло время уходить, понял, что придется искать преемника, чтобы передать ему сведения о местоположении каньона.

Тут Маккенна сказал, что узнал об этом от Пелона, на что получил сердитый ответ, что, мол, рассказ Пелона основывается исключительно на сведениях, полученных от Мальипай, и что если Маккенне не интересно слушать, то надо было сказать об этом раньше.

– Какого черта я трачу на тебя время? – В сердцах спросила старуха. – Неужели ты не понял, что я могу рассказать то, чего не выдаст Пелон?

Потребовалось целых пять минут лжи и льстивых речей, чтобы перышки на старой вороне улеглись и чтобы она перестала браниться и продолжила рассказ.

КойотЭн не нашел в своем клане человека, которому смог бы передать тайну каньона Снотаэй. Все дело в том, что он со своей племянницей Мальипай был последним «старожилом» племени: молодые воины никогда в каньоне не бывали, а знали о нем лишь понаслышке. Говорили, – и Мальипай этому верила, – что после смерти Наны в каньоне не побывал ни один апач. Другие считали, что на самом деле тайной каньона владели три клана: чирикауа, где вождем был Кочиз, мимбреньо, во главе которого стоял Мангас Колорадас Старший, и клан Наны. Но так ли это, Мальипай не знала. Ей было доподлинно известно лишь то, что на протяжении ее жизни в каньон приходили воины только из клана Наны. Конечно, вполне возможно, что изначально и чирикауа, и мимбреньо тоже знали секрет Снотаэй, но к чему теперь эти предположения? Если раньше индейцы этих кланов и знали путь в каньон, то сейчас забыли так же, как и люди Наны. Это была проблема Йосена – Бога. Старую Мальипай интересовало только то, что было известно лично ей.

А знала она вот что: Эн, не нашедший в племени человека, которому мог бы доверить тайну, в момент старческой подавленности нарушил старинные традиции апачей и рассказал все женщине! Да! Маккенна не ослышался! Женщине!

– Не стоит, наверное, объяснять человеку со столь проницательным взглядом, – сделала старуха старателю глазки, – какой именно женщине поведал Эн тайну золота, не так ли? Конечно же мне, Мальипай. – Маккенна развел руками и развернул плечи во всеобъемлющем жесте понимания, который перенял у латинян и индейцев этой выжженной земли.

– А почему нет? – спросил он. – Разве можно найти оллу (сосуд) лучше, чтобы перелить туда столь драгоценную влагу?

Не принимая во внимание неприкрытую лесть, Мальипай решительно продолжила рассказ. И вот, после того как Эн доверил ей тайну Каньона, старик исчез. Естественно, в племени это вызвало лавину толков и споров. Но недоверие к старинным легендам и сказаниям вовсе не умерило молодого пыла и алчности. Эти современные индейцы – да будут они прокляты до десятого колена! – унаследовали от белых поклонение желтому металлу. Они знали, что на него можно купить много виски, хорошей еды, горячих коней и новых винтовок – в общем все то, что необходимо мужчине для счастья. Поэтому они стали считать Снотаэй не священной землей, которую следует оберегать от белых и мексиканцев, потому что она принадлежала апачам со времен сотворения мира, а местом, где их ждут горы денег.

Но с исчезновением Эна открылось непоправимое. Люди различных кланов, считавшие, что ктото из их племени должен хранить тайну золотого каньона, начали поиски, и поняли, что путь в Снотаэй знал только Эн.

– И можешь мне поверить, – сказала старуха, ткнув Маккенне в грудь когтистым пальцем, – что после этого началось такое столпотворение, которое не утихает и по сей день.

– По крайней мере, – продолжила она после паузы, – отзвук его донесся по апачскому «телеграфу» до Соноры, где его уловили омерзительные, но чуткие уши Пелона Лопеса.

Пелон, естественно, тут же помчался в Аризону, собирая по пути банду, и включив в нее предательницу – безобразное и трусливое чудовище по имени Мальипай.

Услышав эту информацию, Маккенна приоткрыл глаза, а старая скво вытащила черенок трубки из дыры между еще держащимися пеньками четырех оставшихся зубов. Облизав языком губы, индианка, покивав головой, сплюнула в костер и, сунув руку под юбки, вытащила на свет мешочек, в котором белый распознал своеобразную «аптечку»с хиддентином, или «магическим порошком священной значимости». Взяв большим и указательным пальцами щепотку порошка, старуха швырнула ее в огонь. За секунду сменилось голубое, желтое и зеленое пламя, словно сгорала обыкновенная соль, и тут же образовался столб плотного белого дыма, словно от выстрела испанского фитильного мушкета. Темные губы Мальипай беззвучно зашевелились, а глаза с набрякшими веками мельком взглянули на утреннее солнце.

– Это Йосену, – словно извиняясь объяснила она Маккенне. – Никогда не угадаешь, слушает он тебя или нет. Хитрый старый дьявол.

Какоето время она сидела, чтото вспоминая.

– Ну вот, – наконец продолжила старуха, – что произошло дальше, тебе известно. Пелон, так как его мать была из клана Наны, услышав, что старый Эн улизнул вместе с тайной Снотаэй, тут же примчался в Аризону. В ранчерии жила и его сестра по матери. Он рассчитывал выяснить все, что известно о каньоне, если не от простых воинов, то хотя бы от своих женщин.

– Ты говоришь о женщине по имени Хешке? – спросил Маккенна. – Эта та, которая без носа?

Старуха запрокинула назад костистую головенку и разразилась квохтаньем, словно гагара на закате.

– Хешке! – фыркнула она. – Вот еще! Очередная пелонская дребедень. Собачье имя этой девки – Салли. Дада, не удивляйся, обыкновенное белое имя. Просто ее маманя делила свою подстилку с каждым вонючим койотом, забегавшим в ранчерию. Один из этих постельных захватчиков оказался белым. Имени называть не буду, потому что он занимает высокое положение в Аризоне Ну, а так как эта сучья матерь была полной дурой, то, чтобы ее выблядку перепали милости от муниципалитета, она заявила, что, мол, белое ничтожество и является отцом девочки. Но ты же по роже этой дряни видишь, каким белым был ее жеребчикпроизводитель. Ха! У меня самой шкура, что твоя седельная кожа, и всетаки я раз в шесть светлее, чем эта сучка. Ну, что ты – белый отец! Диос Мио!

Маккенна, почувствовав, что старуха наконецто добралась до сути, никак не отреагировал на это восклицание, и индианка продолжала:

– Ты, конечно, можешь считать, что во мне сошлись лучи многих добродетелей, но – увы! – только обманешься. Слабостей у меня хоть отбавляй, и главной из них является невозможность противостоять ударной силе тулапай.

«Тулапай»– это кукурузная апачская самогонка, крепостью раза в два превышающая самодельное приграничное виски. Маккенна, пробовавший ее во время своих долгих странствий не на одной ранчерии, прекрасно понял, почему Мальипай так горестно вздыхала. Эта жидкость была незаменимой во многих случаях. Например, ею можно было заправлять лампы. Прижигать раны. Отбеливать одежду. Дезинфицировать «йакаль» после оспы или туберкулеза, а еще лучше железистой эпизоотии. Ею было хорошо сводить ржавчину со старых ружей. На ее основе можно было готовить мазь для втирания в больные конечности хромых лошадей, или коровью микстуру для выведения ленточных червей. Но пить ее было нельзя ни в коем случае. Разве только позарез понадобится хорошая дыра в желудке или кишечнике.

– Мои соболезнования, мамаша, – кивнул бородач. – Я сам едва выжил после ее приема.

– Вальенте! – закричала старуха. – Я знала, что ты настоящий мужчина! И как долго ты болел?

– После приема тулапай? Неделю или около того. И то лишь потому, что выпил в один присест одну небольшую чашку. И, разумеется, это было несколько лет назад.

– Айе! – Вновь старая леди вздохнула с раздирающим сердце хрипом. – Когда мы молоды, нас ничто не страшит, даже тулапай. Но ято, Маккенна, давно не девочка! Так вот: когда Пелон добрался до ранчерии и вынюхал, что Эн передал тайну каньона мне, ему припомнилась эта моя слабость. Потратив полчаса на то, чтобы перелить тулапай из горшочка в мое брюхо, он узнал о Снотаэй все, что было известно мне. Эй, Мария!

Маккенна нахмурился.

– Чтото не понимаю я, мамаша – сказал он. – Если Пелон узнал о тайне золотого каньона от тебя, тогда зачем он охотился за Эном? И зачем, пор Диос, держит меня здесь?

– Все очень просто, – пожала плечами старуха. – Я так напилась, что начисто забыла дорогу к каньону. Помнила только то, что Эн рисовал мне те же карты, что и тебе. Мне казалось, что я смотрю в зеркало и никак не могу сообразить, что к чему. Этот проклятый тулапай выбелил мне мозги лучше самого гремучего отбеливателя. Эх!

– Вот уж точно – эх! – сказал Маккенна. – А дальше?

– Осталось немного. Буквально крохи. Например, что Пелон, выйдя на охоту за Эном, взял с собой меня, надеясь, что я все вспомню. Он ведь прекрасно знает, что пытать меня бесполезно. Я из племени апачей.

– Еще бы, – отозвался Маккенна.

– Потом надо было както пристроить Салли! Но и тут все обошлось: дело в том, что Пелону приходится ублажать Манки, потому что этой обезьяне женщина нужна ежедневно. Поэтому Пелон прихватил с ранчерии свою полусестру, а заодно приволок девку из племени пима, которая была рабыней в одном клане мескалерских апачей, и за которую он отдал три пояса патронов для винчестера и, насколько мне помнится, хромую лошаденку. Он не крадет вещи у родственников, этот Пелон. Хороший мальчик.

– Куда уж лучше, – кивнул Маккенна. – За все твои рассказы, мамаша, я у тебя в неоплатном долгу. Ты ведь знаешь, что мужчинам больше всего не по себе, когда они не знают о делах и замыслах противников.

Старая женщина блеснула змеиными глазками.

– На мой взгляд, ты не слишком беспокоишься о своих врагах, Маккенна. Меня не проведешь. Я видела, как ты прошлой ночью зырил на эту костлявую девку. Вот, о ком ты понастоящему беспокоишься.

Маккенна не знал, что сказать, но всетаки решил не сворачивать с прямого курса, считая его наилучшим.

– Похоже, – сказал он, – не наступит то утро, когда мне, матушка, удастся тебя обмануть. Признаю: стройная девушка меня действительно интересует.

– Ха! Интересует, говоришь? Айе де ми! Если бы ты не был связан, и рядом не было ее родителей и здоровенного старшего брата, ты бы в секунду затащил ее в ближайший каньон и завалил на травку даже быстрее этого чертова Манки!

– Боже мой, мамаша, – запротестовал Маккенна, – да что ж ты такое говоришь?!

– Да все то же, – откликнулась старуха. – Валялся бы с ней в травке целый день и вопил от счастья.

– Не собираюсь я слушать эту гнусную болтовню, – огрызнулся Маккенна. – Этого бедная, славная девушка не заслужила, и тебе это известно.

– Сражена твоим возмущением, – фыркнула Мальипай. – Будем надеяться на то, что вернувшись сегодня, она все еще будет оставаться славной.

Этогото Маккенна и дожидался; именно для этого он затеял поедание каши. Где девушка? Куда все уехали? Что собираются делать?

– Мамаша, – начал старатель, пытаясь изобразить придурка, – куда подевались мужчины? Куда они могли поехать, если прихватили Салли, женщинупима и белую девушку? Тут чтото не так. Я чувствую, что не так…

– Лучше тебе заменить чувствовальник! – гаркнула Мальипай.

– О? Даже так?

– Естественно. Потому что ничего страшного не произошло. Пелон с Хачитой и Санчесом уехал наблюдать за тропами, пока Беш, Манки и Лагуна не вернутся из ДжилаСити, с твоими белыми приятелями. Еще с первым лучом солнца. Что до женщин, то Пелон решил держать их в поле зрения. Видишь ли, Салли очень понравилась твоя рыжая борода и голубые глазки. К тому же она страшно устала от Манки. Их! Кто бы не устал, скажите на милость! Что за мерзкое животное. В общем Салли положила на тебя глаз.

– Черт побери! – рявкнул Маккенна. – Не смей так говорить!

– Вот поэтому, – продолжала собеседница, игнорируя последнее замечание, – Пелон, который отвечает за все, происходящее в этом лагере, решил прихватить Салли с собой, чтобы она не смогла до тебя добраться и не помогла ненароком убежать. – Старуха замолчала, пристально вглядываясь в белого. – Ты знаешь, что Салли это настоящий Манки в женском обличье – те же привычки, ухватки, та же дикость… Понимаешь?

– Еще бы, – простонал Маккенна. – Но белая девушка, маманя, с нейто что? Пойми, что все мои помыслы о ней одной…

– И какие же это интересно помыслы? – спросила старуха с хитрецой. – Может, тебя волнует, правда ли, что эти маленькие груди так крепки, как кажутся издалека? Или тебя волнует то, что для худощавой девицы юбка чересчур плотно облегает ягодицы во время ходьбы? Не смущайся, Маккенна, я легко читаю в мужских сердцах. Они расположены не в груди, как у женщин, а несколько ниже… А, ладно, хватит… Только не вздумай раздражать меня болтовней о «высоких» чувствах, чико. Мужчина всегда остается мужчиной.

Маккенна, ничего не ответив, вспыхнул. Он обладал редчайшей способностью не говорить ничего, когда говорить нечего. Старуха, увидев, как изменился цвет его лица, выразила искреннее изумление.

– Валъграм! – возопила она. – Неужто ты действительно хотел сказать то, что сказал? Ты смущен? Боже, может у тебя и впрямь к ней искреннее чувство… Черт! Это не по правилам, Маккенна. Ты же знаешь, что при виде настоящей любви любая женщина моментально глупеет. Поэтому сейчас ты обладаешь преимуществом.

– Тогда глупей, только побыстрее, – откликнулся старатель, приходя в себя. – Пор фавор, мамаша, расскажи о девушке. Ты же видишь, что она отняла у меня сердце, что здесь я бессилен! Неужели ты заставишь меня страдать?

Мальипай уставилась на белого: на изборожденном морщинами лице не проявилось ни малейшего намека на сострадание или милосердие.

А затем обнажились клыки цвета пережженой охры, а в бусинах птичьих глаз сверкнула далекая искорка.

– Ох, уж мне эти голубенькие глазки! – Старуха вздохнула. – Нечего удивляться, что Пелону пришлось привязывать Салли веревкой – настоящим вервием – к себе, чтобы удержать ее на расстоянии… Вот ведь потаскуха! Как появится чтонибудь вкусненькое – за милю учует…