Глава тридцать шестая
— Себастьян, — без всякого выражения проговорила маркиза, настолько безжизненно, что Генриетта не поняла, рада она, огорчена или хотя бы удивлена.
Обращение маркизы к лорду Вону по имени не сулило ничего хорошего. Маркиза так и не призналась напрямую, что она Черный Тюльпан. А если она всего лишь заместитель, вторая по значимости персона, действующая по приказам человека куда более опасного и хитрого?
Майлз отреагировал гораздо однозначнее.
— Вон, — проскрежетал он, крепче сжимая руки маркизы, которая явно хотела воспользоваться моментом и вырваться. — Какого черта вы здесь делаете?
— Поддался благородному порыву. Полагаю, — Вон лениво обвел взглядом оглушенных французов, сотрясающийся диван и маркизу с заломленными за спину руками, — необходимости в этом не было.
У Майлза не было настроения ходить вокруг да около.
— На чьей вы стороне? — спросил он в лоб.
Вон извлек из кармана эмалевую табакерку и открыл ее. Изящным движением насыпал щепотку табака на рукав и деликатно втянул носом нюхательное зелье.
— Должен сказать, я и сам себя об этом спрашиваю.
— На своей, — ответила маркиза, пытаясь освободиться из крепкой хватки Майлза. — Не так ли, Себастьян?
— Не в этот раз, — сказал лорд Вон, неспешно поглядывая вокруг. — На склоне лет меня необъяснимо тянет к альтруизму.
— К альтруизму ради Франции? — спросила Генриетта, держась поближе к Майлзу.
— Откуда вы почерпнули такую нелепую идею? — озадаченно спросил Вон.
— Из тайных встреч, — вставил Майлз, торопливо связывая маркизе руки. Если Вон собирается воспользоваться шпагой в низких целях, желательно, чтобы маркиза была надежно связана. При воспоминании о том, как она склонялась над Генриеттой с занесенным стилетом, в груди у Майлза, как в ведьмином котле, вскипала черная желчь.
Маркиза дернулась, когда Майлз с ненужной силой затянул веревку.
— Из загадочных документов. Секретных бесед. И, — Майлз еще раз дернул веревку, — из вашего явного знакомства с ней.
Он указал на маркизу коротким кивком и, не отрывая глаз от Вона, переместился, загораживая собой Генриетту. Та немедленно вылезла вперед.
— Кто это «она», которую вы искали? — спросила Генриетта, вопросительно глядя на шпагу Вона. — И почему вы солгали, что не были в Париже?
— Это, — ответил Вон, — касается только меня; даже вам я ничего не скажу.
Генриетта не поняла, как отнестись к этому «даже». Зато Майлз понял. Он расправил плечи, всем своим видом показывая неодобрение любви Вона к скрытности.
— Только не тогда, когда речь идет о безопасности королевства.
— Уверяю вас, мистер Доррингтон, — протянул Вон тоном, рассчитанным на то, чтобы вывести человека из себя, — королевство не имеет к данному обстоятельству никакого отношения.
— Тогда что имеет? — резко спросил Майлз.
— Моя жена.
— Ваша жена? — повторила Генриетта.
Губы Вона искривились в насмешливой улыбке.
— Признаюсь, после стольких лет это словосочетание нелегко выговорить. Да, моя жена.
— Ваша умершая жена? — с грубым сарказмом повторил Майлз.
— Не такая уж и умершая, — встряла маркиза; на губах ее играла легкая улыбка.
Вон стремительно повернулся к ней:
— Ты знала?
— Это стало мне известно, — спокойно ответила маркиза.
— Может, кто-нибудь объяснит? — прогремел Майлз. — Не вы, — добавил он, когда маркиза открыла рот.
— На самом деле все очень просто, — успокоил молодого человека Вон, хотя весь его тон говорил об обратном. — Десять лет назад моя жена… предпочла уехать. Подробности не важны. Достаточно сказать, что она уехала, причем таким образом, чтобы история о болезни стала лучшим способом избежать скандала.
— Значит, вы знали, что она жива? — отважилась Генриетта.
— Нет. Карета, в которой она отбыла, натолкнулась, к сожалению, на скалу. Я думал, моя жена находилась в ней, и пребывал в этом счастливом заблуждении до недавнего времени, пока три месяца назад не получил первое из нескольких писем. В нем меня уведомляли о том, что она по-прежнему жива, и в качестве доказательства предлагали отрывок из ее переписки.
— А! — воскликнул Майлз. То письмо все еще где-то у него болталось — скорее всего в жилетном кармане, где и записка с именем портного, рекомендованного Болваном.
— А? — вопросительно посмотрела на своего мужа Генриетта.
— Потом, — пробормотал Майлз.
Однако Вон сделал свой вывод из пропажи записки и обыска в доме.
— Это вы были тем бандитом, который напал на моего несчастного лакея? Хатчинс хромает вот уже две недели. — Вон томно указал моноклем на одну из складок идеально накрахмаленного галстука. — Нападение очень плохо сказалось на моем белье. Нервная натура, понимаете ли.
— По крайней мере я не наносил вашему лакею ударов ножом, — прорычал Майлз.
— Ножом? — Брови Вона взлетели.
— Только не говорите, будто ничего не знаете.
— Он этого не делал, — вставила маркиза, пытаясь ослабить свои путы.
— В настоящий момент доверие к вам, — сообщил ей Майлз, наклоняясь и завязывая на веревке третий узел, — оставляет желать много лучшего.
Маркиза выпрямилась и посмотрела на него сверху вниз — нелегкая задача для человека, лежащего на ковре и связанного шнуром от шторы.
— Стала бы Республика прибегать к такому ненадежному орудию?
— Судя по тому, что я видела, — Генриетта вынула из волос маркизы спрятанный там стилет, с отвращением глядя и на него, и на его владелицу, — да.
— Не могу выразить, как я польщен столь бесконечно высокой оценкой моего характера, — прокомментировал лорд Вон. — Напомните мне об этом, когда я в следующий раз воображу себя странствующим рыцарем.
Генриетта виновато покраснела.
— Простите.
— А я не прошу прощения, — сказал Майлз. — А мадам Фьорила?
— Старый друг, ничего больше. Она была настолько добра, что предложила помощь в розыске моей заблудшей супруги. А мой лакей?
Майлзу хватило благородства смутиться.
— Это моя ошибка. Один последний вопрос. С чего весь этот интерес к Генриетте?
Вон слегка поклонился Генриетте, исследовавшей прическу маркизы на предмет оружия уничтожения. Рядом уже образовалась небольшая кучка, на безопасном от маркизы расстоянии.
— Кто, как не вы, мистер Доррингтон, способны понять его причину.
— Верно, — промямлил Майлз.
Вот незадача. Вон гораздо больше нравился ему в роли шпиона. Но Генриетта не заинтересовалась бы отъявленным злодеем. Или заинтересовалась бы? Женщин притягивают сардонические мечтательные типы… взять хотя бы все эти романы, которыми Генриетта постоянно обменивается с Шарлоттой. От этой мысли кровь в жилах у Майлза сделалась холоднее воды в январской Темзе. Он посмотрел на Генриетту, но румянец, которым вспыхнули ее щеки, когда она спокойно встретила взгляд Вона, ничуть не рассеял страхов Майлза и не улучшил его настроения.
Маркиза хрипло хохотнула — звук этот напомнил скрежет наждачной бумаги.
— Так вот чем это объясняется! А я-то гадала, что могло заставить тебя, Себастьян, вмешаться в мои дела на столь позднем этапе. Не думала, что это будет связано с чем-то столь, — она с насмешкой посмотрела на грязное лицо и растрепанные волосы Генриетты, — обыкновенным.
Вон смотрел на нее с мрачным удивлением.
— Ты всегда была толстокожей как носорог, не так ли, Тереза?
— Было время, когда ты думал по-другому.
— В то время, — парировал Вон с изящным взмахом носового платка, — я обладал весьма дурным вкусом.
Вокруг рта маркизы проступила белая полоса.
Генриетта чувствовала себя зрителем, опоздавшим на спектакль и начавшим смотреть с третьего акта.
— Прошу простить, что перебиваю, — сказала она с извинительной, как ей казалось, резкостью, — но о чем это вы говорите?
— Разве Тереза, — средний гласный звук, растянутый Воном, прозвучал как оскорбление, — не рассказала вам о своей деятельности в Париже? Марат, Дантон, Робеспьер — это все друзья нашей прекрасной Терезы. Разумеется, это было давно, когда еще модно было напрашиваться на неприятности. Но ты на этом не остановилась, ведь так?
— Ты тоже был с ними знаком.
— Я воспринимал знакомство с ними как развлечение для ума. В отличие от тебя. — Вон задумчиво побарабанил пальцами по эмалированной крышке табакерки. — Должен сказать, ты меня удивила. Я не думал, что твои новые хозяева понравятся тебе больше прежних.
— Ты никогда не понимал, — презрительно сказала маркиза.
— Полагаю, гораздо лучше тебя, — возразил Вон. — Учитывая твою славную новую Республику, крещенную в крови. Стоило это того, Тереза?
— Ты можешь спрашивать?
— Ты можешь ответить?
— Может, прибережете диалог в духе Платона для другой оказии? — возмутился Майлз, шагнув к маркизе. — Уверен, каким бы увлекательным ни был для всех нас небольшой экскурс в ваше прошлое, Вон, лично я почувствую себя лучше, когда наша цветочная подруга благополучно окажется за решеткой в военном министерстве.
— Поддерживаю, — сказала Генриетта, потирая ушибленную руку. В том месте, где в руку ей вонзились ногти маркизы, уже начали проступать следы, дополняя царапину на лбу, ссадины на коленях и другие повреждения. Всех и не перечесть!
Вон выхватил шпагу из ножен.
Майлз присел в защитной позе и оглянулся в поисках какого-нибудь оружия. Увидев на полу некий металлический предмет, он схватил брошенный Генриеттой совок и выставил его на изготовку. Вон не обратил на Майлза внимания. Вместо того чтобы напасть на Генриетту или Майлза, он поднес блестящий кончик шпаги к горлу маркизы и деликатным движением, почти не задев бледную кожу, вытащил наружу сверкающую серебряную цепочку.
— Вы, возможно, захотите показать столь изящную безделушку своему руководству, когда доставите к ним нашу очаровательную Терезу, — спокойно проговорил Вон.
Майлз выпустил из рук совок, несколько разочарованный несостоявшимся поединком.
Генриетта испустила глубочайший вздох. Она не думала, что это будет так уж заметно, но Вон метнул в ее сторону измученный взгляд. Когда Майлз наклонился, желая рассмотреть ожерелье маркизы, Вон вложил шпагу в ножны и шагнул к Генриетте.
— Вы действительно думали, будто я хотел использовать ее против вас?
Генриетта приняла виноватый вид.
— Все говорило в пользу этого.
— Значит, я обречен на проклятие, леди Генриетта? — Голос Вона пробуждал общие воспоминания, как дымок курящихся благовоний.
Как всегда при разговорах с Воном, Генриетта неуверенно нащупывала дорогу в словесном лабиринте. Однако на сей раз она была твердо уверена — в глубине его не таятся драконы.
— Только не в этом круге ада, — решительно заявила она, кивнув в сторону маркизы. Майлз рассматривал ее ожерелье, которое по случайности покоилось как раз над впечатляющей ложбинкой между грудей. На корню пресекая развитие мыслей в эту сторону, Генриетта заставила себя вернуться к Вону. — Задержитесь ли вы в других его кругах, полностью зависит, как я говорила вам раньше, от вас.
— У Данте, — легко заметил Вон, — была Беатриче, которая вывела его оттуда.
Генриетта не поддалась желанию посмотреть на Майлза, а заставила себя любезно улыбнуться Вону. Всегда так лестно, когда тебя сравнивают с литературными героинями, даже если и с довольно невыразительными. И еще более лестно расположить к себе человека умного и образованного, даже если, подобно шекспировской Беатриче (не сравнить с дантовской), Генриетта и находила его слишком драгоценным, чтобы носить каждый день.
Со временем, подумала Генриетта, ее бы стала выводить из себя необходимость постоянно гулять по чужому лабиринту, вечно жонглировать словами и взвешивать их значение за завтраком и в постели.
Майлз же напрочь лишен хитроумия. Генриетта проиграла битву с собой и скосила глаза. Майлз, к ее радости, уделял очень мало внимания очевидным достоинствам маркизы. Вместо этого он не отрываясь смотрел на Генриетту и Вона со злобным выражением лица, не нуждавшимся в истолковании.
Генриетта снова повернулась к Вону, чувствуя себя неимоверно приободрившейся.
— По-моему, Беатриче нагнала бы на вас скуку, — твердо заявила она. — Вам нужна Боадикея.
— Я учту это, когда в следующий раз повстречаюсь с бандой мародерствующих бриттов, — сухо сказал Вон. — Мне всегда нравились женщины в синем.
Сердитый взгляд Майлза перерос в громкое ворчание.
— Вы позволите вас прервать?
Генриетта подбежала к нему и заглянула через плечо.
— Что ты нашел?
Из вертикальной части большого, усыпанного бриллиантами креста, висевшего на шее маркизы, Майлз извлек тоненький рулон бумаги. Записки были маленькими и на французском, часть их вообще пестрела цифрами, но суть была ясна.
— Боже мой, — изумилась Генриетта.
— Обычно она держала там любовные письма, — сказал, подходя к ним, Вон.
— Ваши? — спросил Майлз.
— Среди прочих, — ответил Вон и пожал плечами. — Я считаю ее детской болезнью, как корь… только быстрее излечивающейся и с меньшими осложнениями.
— Поперечина по бокам тоже открывается, — сказал Генриетте Майлз, не обращая внимания на Вона.
Он разжал кулак — на ладони лежала маленькая серебряная печать. Генриетта взяла ее, перевернула. На обратной стороне видны были потускневшие от многолетнего соприкосновения с воском, но все еще различимые округлые очертания маленького, но узнаваемого цветка. Тюльпана.
— И это, — мрачно произнес Майлз, разжимая другой кулак и предъявляя маленький стеклянный флакончик, заполненный зернистым порошком.
— Что это? — спросила Генриетта.
— Яд. Его достаточно, чтобы испортить аппетит половине Лондона… навсегда, — подсказал Вон, опытным взглядом оценив порошок.
— Достаточно, чтобы отправить ее на виселицу, это уж точно, — сказал Майлз и скривил губы, показывая, кого из лондонцев он желал бы видеть с навсегда испорченным аппетитом.
Вон повернулся к Генриетте и с ловкостью, выработанной привычкой, почтительно ей поклонился.
— Оставляю Лондон, — вкрадчиво и с таким же выражением лица проговорил он, — в руках беспрепятственно правящей справедливости.
Измазанная сажей и всклокоченная, Генриетта закатила глаза.
Майлз отреагировал несколько серьезнее. Он уронил крест маркизы и повернулся к Вону.
— Она занята, — проскрежетал Майлз. — Поэтому прекратите так на нее смотреть.
— Как — так? — спросил Вон, от души наслаждаясь происходящим.
— Как будто хотите забрать и поместить в своей гарем!
Вон задумался.
— Вообще-то гарема у меня нет, но знаете, Доррингтон, это великолепная мысль. Нужно немедленно ее обдумать.
Генриетта, наблюдавшая за их перепалкой подбоченясь и со все возрастающим изумлением, встала между мужчинами.
— Если вы забыли, я стою рядом. Здравствуйте! — Она с сарказмом помахала рукой. — И я не позволю, — уничтожающе глянула она на Вона, — забрать себя в чей бы то ни было гарем.
— Я это вижу, — ответил Вон, пряча улыбку. — Вы были бы постоянным укором совести. Даже если и приятным глазу. Нет, — покачал он головой, — главный евнух никогда не согласится.
— Я не о евнухе волнуюсь. Он, — Майлз ткнул пальцем в Вона, гневно глядя на Генриетту, — всего лишь повеса.
— Всего лишь? — пробормотал Вон. — Я предпочитаю считать это своим образом жизни.
Майлз проигнорировал его слова.
— Он, может, и умеет ввернуть умную фразу и завязать галстук таким… таким образом…
— Это узел моего изобретения, — вкрадчиво вставил Вон, но тут же умолк с булькающим звуком, когда Генриетта сильно наступила ему на ногу.
Майлз это заметил, но совершенно неправильно истолковал.
— Это несносно, Генриетта, как ты можешь им увлекаться? Все эти цветистые комплименты… этим повесы и занимаются. Чистой воды пустые комплименты. Они не настоящие. Что бы он ни говорил, он не любит тебя, как… э…
Майлз осекся, на лице его застыло выражение безнадежного ужаса.
В комнате воцарилась тишина. Болван с любопытством высунулся из-под дивана.
— Как? — не своим голосом подбодрила его Генриетта.
Майлз захлопал глазами, в безмолвной тревоге открывая и закрывая рот и смахивая на обреченного, впервые увидевшего топор палача. Придя к выводу, что выхода нет, Майлз с достоинством взошел на эшафот.
— Как я, — горестно проговорил он.
— Любишь? Меня? Ты? — пискнула Генриетта, разом потеряв и словарный запас, и голос. Мгновение подумала и добавила: — Правда?
— Я не так собирался это сказать, — с мольбой воззвал к ней Майлз. — Я все запланировал.
Генриетта ослепительно улыбнулась. Откинув назад волосы, она легкомысленно объявила:
— Мне все равно, как ты это сказал, до тех нор пока не откажешься от своих слов.
Майлз все еще оплакивал утрату Романтического Плана.
— Должно было быть шампанское, устрицы, а ты, — он передвинул воображаемую мебель, — сидела бы там, и я встал бы на одно колено и… и…
Майлз не находил слов. В немом отчаянии он взмахнул руками.
Генриетту слова оставляли редко.
— Ты круглый идиот, — сказала она таким любящим тоном, что Вон деликатно отошел на несколько шагов, а Болван совсем выбрался из-под дивана, собираясь получше все рассмотреть.
Протянув руки к Майлзу, Генриетта подняла сияющие глаза к его разбитому лицу.
— Я никогда не ожидала грандиозных признаний в любви или романтических жестов.
— Но ты их заслужила, — упрямо сказал Майлз. — Ты заслужила цветы, и шоколад, и… — Он помолчал, роясь в памяти. Прикинул, что сейчас не совсем подходящий момент для упоминания о чищеных виноградинах. — Стихи, — с торжеством закончил он.
— Думаю, мы спокойно без них обойдемся, — с шутливой мрачностью сказала Генриетта. — Разумеется, если время от времени тебе удастся сочинить оду-другую…
— Ты заслужила лучшего, — настаивал Майлз. — Не поспешной свадьбы и брачной ночи второпях…
На щеках Генриетты заиграли ямочки.
— У меня на этот счет жалоб нет. А у тебя?
— Не глупи, — проворчал он.
— Тогда все в порядке, — твердо заявила Генриетта.
Майлз открыл рот, собираясь возразить, но Генриетта остановила мужа, просто приложив палец к его губам. Мягкое прикосновение заставило Майлза замолчать вернее орды неистовых французов. Генриетта решила запомнить это на будущее, надеясь, что французы никогда об этом не узнают.
— Я не хочу лучшего, — просто сказала она, подтверждая свои слова красноречивым взглядом. — Я хочу тебя.
Майлз издал странный сдавленный звук, который в иных обстоятельствах превратился бы в смех.
— Спасибо, Генриетта, — с нежностью произнес он.
— Ты знаешь, что я имею в виду.
— Да. — Майлз взял ее руку и поцеловал в ладонь с таким благоговением, что у Генриетты пересохло в горле. — Знаю.
— Я люблю тебя, ты знаешь, — проговорила Генриетта, преодолевая непонятное стеснение в горле.
— На самом деле я не знал, — заметил Майлз, глядя на нее с изумлением, как взирает на свой дом вернувшийся из далекого путешествия странник, когда все старые знакомые места соединяются для него в новую и согревающую сердце картину.
— Как ты мог не знать, — возмутилась Генриетта, — когда я ходила за тобой по пятам, как влюбленная утка?
— Утка? — отозвался Майлз и недоверчиво улыбнулся; плечи его затряслись от сдерживаемого смеха. — Поверь мне, Генриетта, ты никогда не походила утку. На курицу — может быть. — Он повел бровями, Генриетта застонала. — Но никогда на утку.
Генриетта стукнула его в грудь.
— И нисколько не смешно! Это было ужасно. А затем, когда обстоятельства вынудили тебя жениться на мне…
Майлз кашлянул, уже без особого веселья.
— Не уверен в уместности слова «вынудили».
— А как еще это можно назвать, когда тебе угрожают вызовом?
— Тут есть некая логическая неувязочка. — Майлз смущенно помолчал. — Если ты обратила внимание, Ричард вообще-то не хотел, чтобы мы поженились.
Генриетта переваривала услышанное, затем пристально посмотрела на Майлза.
— Ты хочешь сказать…
— Ну да. — Майлз запустил в волосы пятерню. — Я боялся, что, если дам тебе время на раздумье, ты придешь в себя и согласишься с ним. Можно ведь было замять это дело, ты же знаешь. Прислуга у Ричарда нечеловечески деликатная, а что до братьев Толмондели… — Майлз пожал плечами.
— Такое признание, — проговорила Генриетта с растроганным видом, будто ей только что вручили рождественские подарки за десять лет вперед, — лучше любых стихов.
— Хорошо, — сказал Майлз, обнимая ее. — Потому что, — добавил он у самых ее губ, — я ничего тебе не напишу.
Их губы слились в чистом поцелуе, который одновременно был одой, сонетом и сестиной.
Никогда не встречалось более гладких рифм, более идеального размера, более гармоничных метафор, чем соединение губ и рук, соприкосновение тел, когда Майлз и Генриетта прижались друг к другу в зачарованном золотом круге, где не было ни французских шпионов, ни бывших поклонников с сардоническими улыбками, ни докучливых школьных товарищей, — ничего, только они двое, в полной истоме наслаждающиеся своей личной пасторальной идиллией.
— Разрази меня гром, я так и знал — здесь что-то сомнительное, — сказал Болван, окончательно выбравшийся из-под дивана и смотревший настолько строго, насколько это возможно для человека в сюртуке розового цвета.
— Ничего сомнительного, — отрезал Майлз, не сводя глаз с Генриетты, очаровательно разрумянившейся и еще более очаровательно смутившейся. — Мы женаты.
Болван задумался.
— Не знаю, хуже это или лучше. Тайные браки вещь неподобающая, ты же знаешь.
— А теперь будет наоборот, — предрек Майлз. — Поэтому не лучше ли тебе побыстрее найти себе невесту, прежде чем их расхватают другие.
Вон деликатно кашлянул. Не вызвав никакой реакции, он кашлянул еще раз — уже менее деликатно.
— Все это прекрасно, — сказал он таким тоном, что Майлз покраснел, — но я бы предложил отложить ваши восторги, пока Черный Тюльпан не окажется в распоряжении настоящих властей. Полагаю, вам известно, о ком идет речь, Доррингтон?
Майлз с неохотой выпустил плечи Генриетты и повернулся к Вону, жестом защитника обнимая жену за талию — а вдруг Вон все еще вынашивает мысль о гареме?
— Известно, — сказал он и добавил с оттенком злорадного удовлетворения: — Они приказали мне присмотреться к вам.
Вон вздохнул, смахнул с рукава невидимую пушинку.
— Не понимаю. Я веду такую тихую жизнь.
— Как «Ковент-Гарден» на закате, — пробормотал Майлз и охнул.
— Для этого и нужны голени, — кротко объяснила Генриетта.
— Если ты так думаешь, напомни, чтобы я надевал панталоны поплотнее, — сказал Майлз, потирая ушибленную конечность. — По возможности, на железной подкладке.
— Я сама лично их для тебя изготовлю, — пообещала Генриетта.
— Я бы предпочел, чтобы ты сама их снимала, — прошептал ей на ухо Майлз.
Парочка обменялась такими интимно-жгучими взглядами, что Вон счел необходимым кашлянуть снова, а Болван — заявить:
— Обсуждение нижнего белья джентльмена… неподобающая вещь в смешанной компании, знаете ли!
— Мы женаты, — хором ответили Генриетта и Майлз.
— Тошнотворно, не правда ли? — прокомментировал Вон, ни к кому конкретно не обращаясь. — Не забыть бы никогда не превратиться в новобрачного. Невыносимое состояние.
С пола донесся саркастический голос.
— Не могли бы вы продолжить с решением моей судьбы? На полу крайне неудобно, а беседа и того хуже.
Генриетта посмотрела вниз.
— Вас это как будто не слишком-то огорчает.
— А с чего мне огорчаться? — спросила маркиза, и по тону ее было понятно — она воспринимает нынешнее свое положение всего лишь как временную неудачу. — Вы совершенно любительская организация.
— Которой удалось, — заметила Генриетта, — поймать вас.
— Чисто технически, — отрезала маркиза.
— Нам придется отвезти ее в военное министерство, — перебил Майлз. — А затем, — он бросил на Генриетту очередной взгляд, от которого она порозовела до кончиков ушей, — мы поедем домой.
«Домой». Какое чудесное слово.
— Меня снова тянет на благородные поступки, — тоном огромной усталости произнес Вон. — Если желаете, я могу взять на себя доставку нашей общей подруги в… военное министерство, вы сказали?
Майлз, видимо, колебался.
— Или, — мягко заметил Вон, кивая на Болвана, — можете доверить это ему.
Майлз подал Вону концы веревки.
— Вы отличный парень, Вон. А если она сбежит, я буду знать, где искать.
— Вы обладаете редкой жемчужиной, Доррингтон. Позаботьтесь о ней хорошенько.
Майлз без труда дал такое обещание.
В опустившихся на город сумерках Майлз и Генриетта шли рука об руку через путаницу улочек Лондона к Лоринг-Хаусу. Красные и золотые полосы реяли в небе, как геральдические знамена победы. Генриетта и Майлз их даже не замечали. Они брели в собственных розовых сумерках и видели только друг друга. Особые высшие силы, присматривающие за дураками и влюбленными, охраняли их. Если они наступали на отбросы, ни один из них этого не замечал; если грабители занимались своим зловещим промыслом, они занимались им где-то в другом месте. И если по временам пара пользовалась густой тенью, чтобы обменяться не только шепотом, любопытные взгляды и болтливые языки ее не пугали.
Учитывая изобилие длинных теней и подходящих глухих переулков, прогулка до дома очень затянулась. Было уже по-настоящему темно, когда показалась Гровнор-сквер и они утвердили удовлетворявшую обоих программу на вечер, которая включала ванну (предложение, на которое Майлз согласился с тревожащей готовностью, не сулившей ничего хорошего престарелой ванне), постель (Майлз), ужин (Генриетта) и постель (Майлз).
— Ты уже это говорил, — запротестовала Генриетта.
— Некоторые вещи не вредно и повторить, — самодовольно сказал Майлз. Наклонившись к самому уху Генриетты, пока они поднимались к парадной двери в неверном свете факелов, он добавил: — Снова, и снова, и снова.
— Безнадежен, — вздохнула Генриетта с насмешливым отчаянием.
— Бесспорно, — согласился Майлз, и в этот момент дверь перед ними распахнулась.
Майлз собрался сообщить дворецкому, что для посетителей их нет дома. Ни сегодня, ни завтра, ни даже, предпочтительнее, всю ближайшую неделю.
— А, Ствит, — начал Майлз и умолк, налетев на Генриетту, усиленно изображавшую соляной столп.
В дверях стоял не Ствит. И не служанка, у которой Генриетта позаимствовала платье.
В дверях Лоринг-Хауса стояла маленькая женщина в богатой дорожной одежде. Подбоченившись, леди Аппингтон отбивала ногой по мраморному полу угрожающий ритм. Позади нее Генриетта увидела отца со сложенными на груди руками. Счастливыми родители не выглядели.
— О Господи, — сказала Генриетта.