Избирательность человеческой памяти удивительна. Можно ли объяснить, почему из пестрого калейдоскопа лондонских впечатлений, встреч и бесед навсегда остался перед глазами небольшой зал ничем не примечательного трехэтажного дома в фешенебельном районе Челси, зал, где проходят заседания английской секции международного ПЕН-клуба? Несмотря на лето, на редкую в Лондоне одуряющую духоту, с которой не в силах справиться и прохладный вечерний ветерок, веющий от затаившейся за домами Темзы, зал набит битком.

На кафедре — улыбчивый человек, венчик седых волос обрамляет живое загорелое лицо. Он говорит, нередко заглядывая в лежащий перед ним машинописный текст, но это не сухая академическая лекция и даже не рассказ и не беседа…

Энгус Уилсон играет, перевоплощаясь, смеясь и негодуя, серьезную литературоведческую статью на несколько неожиданную тему — Диккенс и Достоевский. Резкая смена интонаций, умело выдержанная пауза, выразительная гримаса и вдруг открытая простодушная улыбка — нельзя устоять перед обаянием истинного артистизма. И уже нет за окном июльского вечера… Ненастным осенним днем бредут по мрачным и враждебным лондонским и петербургским улицам «униженные и оскорбленные», герои двух великих мастеров прошлого века. Э. Уилсон сопоставлял принципы изображения города у Диккенса и Достоевского, сравнивал особенности их юмора.

Один из крупнейших прозаиков современной Англии, признанный знаток творчества Диккенса, автор монографии о нем, переведенной на русский язык, Уилсон поражает глубоким знанием произведений Достоевского.

Наш разговор после лекции был, к сожалению, недолгим. Писатель явно был утомлен. Однако он с удовольствием вспомнил дни, проведенные в Ленинграде во время международной писательской встречи, посвященной судьбам романа, в 1963 году, Большой успех русского издания книги о Диккенсе его не удивил — «ведь у вас Диккенс популярен, может быть, больше, чем сегодня в Англии». С видимым интересом отнесся Уилсон к сообщению о том, что в СССР готовится издание сборника его рассказов.

Энгус Уилсон по праву считается одним из лучших английских рассказчиков, хотя издал всего три сборника рассказов — последний «То ли карта набекрень» в 1957 году. А свой первый опыт в этом жанре — рассказ «Малиновый джем» — Уилсон написал за один уик-энд 1946 года (в будни заниматься творчеством было некогда — он служил в читальном зале Британского музея). Собственно, можно сказать, что он довольно поздно пришел к профессиональным занятиям литературой — в 1955 году он подал в отставку с поста заместителя заведующего читальным залом. Но так уж сложилась жизнь…

Родился Энгус Уилсон в 1913 году в семье, по происхождению относившейся к «высшему среднему классу» — «Upper middle class». Он был шестым, самым младшим сыном. Его отец унаследовал достаточно денег, чтобы никогда не работать, но, как замечает писатель в книге эссе «Дикий сад» (1963), «ему их никогда не хватало, чтобы прокормить такую большую семью». Ко всему прочему, отец был, как и положено настоящему британскому джентльмену, азартным игроком, тратившим много времени и денег на бегах. У Энгуса с раннего детства развился своеобразный «комплекс бедности». Конечно, это была не та бедность, когда не на что купите кусок хлеба, не бедность тех, кто жаждет работы, но не может ее получить; эта была «бедность» среднего класса, когда уже невозможно жить на том уровне, к которому в семье привыкли, на том уровне, на котором жило предыдущее поколение.

Семья Уилсонов не могла позволить себе иметь такой дом, который им полагался «по чину». И они в буквальном смысле слова скитались, меняя гостиницы и пансионы. Безусловно обостренные впечатления детских лет нашли отражение в рассказе «Сатурналии» — в гостинице, описываемой в нем, «господа и слуги в равной мере принадлежали к разряду „люмпен“». Не имея собственного дома, без чего немыслима жизнь уважающего себя представителя «среднего класса», Уилсоны постепенно превращались в изгоев, в своего рода «люмпен-буржуа». Будущий писатель на собственном опыте с самых ранних лет познал трагический разрыв между претензиями и реальностью, между видимостью и сущностью, всегда служащий питательной средой как для романтических фантазий, так и для сатирического обличения.

Старшее поколение еще помнило дни благополучия и благосостояния, которое воспринималось как данное от века и на века. Но казавшиеся незыблемыми позиции рухнули. Остались лишь беспочвенные претензии — невозможно было признать полный и окончательный крах. Тогда Уилсоны начали фантазировать: лгать окружающим, детям, самим себе. Традиционный снобизм британского «среднего класса» был с юных лет знаком будущему писателю, и это знание в каком-то смысле определило основную тему его творчества — разоблачение лицемерия и претензии на значительность людей, у которых нет ничего за душой, да и кошелек пуст, но которые даже наедине с собой по привычке разыгрывают настоящих леди и джентльменов, «соль земли английской», какими они себя полагают.

Энгус Уилсон вырос рядом с ними, он знает их изнутри — повадки, манеры, образ мышления, стремления и цели. Столь исконное знание ведет к парадоксальной двойственности. Писатель видит их пустоту и нелепость, бесплодность и даже бесплотность — иногда его герои чудовищны, как фантомы (рассказ «Totentanz»).

В то же время большая часть его жизни прошла среди этих духовных монстров, он дышал одним воздухом с ними, это его родственники, и он сам хоть им и судия, но все же в чем-то — один из них. Летописец и правдивый хроникер социального и нравственного падения своего класса, Э. Уилсон выбрал путь созидания, творчества, но порвать все незримые связи не смог. Отсюда эта двойственность, даже не в оценке (оценка-то однозначна — он понимает, что удел его героев — полное и окончательное исчезновение), а в отношении. Эти люди вызывают смех, презрение, но одновременно и жалость. Всю палитру этих противоречивых чувств испытываешь к Морису («Что едят бегемоты»), прототипом которого, по существующему мнению, послужил отец писателя. Не зря сборник, где опубликован названный рассказ, называется «Такие славные ископаемые» (1950). Вообще можно сказать, что во всех «семейных рассказах» Уилсона, впрочем, так же, как и в его «семейной саге» — романе «Ничего смешного» (1967), персонажи раскрываются как бы с помощью своеобразного двойного видения. Даже у самого казалось бы отрицательного персонажа, к которому автор без колебания критичен, вдруг открывается нечто неожиданное, его образ поворачивается какой-то иной стороной, авторское и наше, читательское, отношение усложняется, хотя общая оценка и остается, пожалуй, прежней. Таковы миссис Каррингтон («Мамочкино чувство юмора»), Артур («Бестактный гость»), Клер («Сестра-патронесса»), пожалуй, все персонажи рассказа «Живая связь».

Энгус Уилсон тонкий знаток диалектики человеческой души. Утверждение это может показаться спорным, поскольку принято считать Уилсона сатириком, но любой, прочитавший хотя, бы одно произведение писателя, увидит, что содержание его творчества не исчерпывается сатирой, сколь точной и безжалостной она бы ни была. Он не только сатирик, но и исследователь нравов, великолепный психолог. Произведения его представляют собой разные — иронические, элегические, социально заостренные — вариации одной и той же темы. Тема эта — конец определенной эпохи в истории Англии, конец традиционного образа жизни, типа существования. Писатель сам говорил, что не сумел бы отразить этот конец, если бы «не происходил из той социальной прослойки, которая была важной частью старой, уходящей Англии».

Впрочем, Энгус Уилсон был далеко не единственным прозаиком, которого волновала эта тема. Чувство конца эпохи, рубежом которой стала для Англии вторая мировая война, разделяли многие его старшие современники — Олдос Хаксли, Ивлин Во, Энтони Пауэлл и, как это ни парадоксально на первый взгляд, Агата Кристи. Ведь в любой из ее детективных фантазий нельзя не различить ностальгической печали по «Англии уходящей». Каждый из названных писателей в меру своего таланта и, конечно же, по-своему рассказал о вырождении той прослойки, которая когда-то называлась «джентри» — мелкопоместное дворянство — и поставляла военных, священников, чиновников колониальной администрации. У ее представителей обычно не было солидного семейного капитала, до высоких правительственных постов они обычно не дослуживались, нередко существовали на мизерные проценты с оставленного двоюродной бабушкой наследства, но именно они всегда были прочным оплотом британского консерватизма. Предрассудки «среднего класса» принимали в этой среде гипертрофированные, уродливые формы. «Джентри» как таковое уже давно прекратило свое существование, но «комплекс джентльмена» в определенных слоях британского общества не изжит и по сей день.

Многозначительно название первого сборника рассказов Уилсона «The Wrong Set» (1949) — «Дурная компания», компания, «неподходящая» для «джентльменов». «Обществу равных возможностей», «обществу благоденствия», будто бы наступившему после второй мировой войны, так и не удалось уничтожить вечное классовое расслоение в Англии, которое и сегодня ощущается столь же остро, как и сорок лет назад, и в социальной, и в психологической сферах. Потому так современно и злободневно звучат и теперь написанные на рубеже 40–50-х годов рассказы Э. Уилсона. Писатель знает, сколь непросто расслоение и внутри самого «среднего класса». Морис («Что едят бегемоты») — из более просвещенной и в прошлом обеспеченной прослойки; его дама попроще, но в сущности у них больше общего, чем кажется. Писатель сталкивает два уровня пустоты и ограниченности буржуа. Один — относительно укрытый, декорированный несколько полинявшим внешним светским лоском. Бонвиван и фанфарон Морис сегодня попал в полную зависимость — неотвратима смена социальных ролей. Но ничем не лучше его Грета, тщащаяся с помощью Мориса пробиться «наверх», в сферы, куда ей путь пока закрыт. В трагикомическом финале взаимонепонимание достигает своей кульминации. В данном случае героям так и не дано понять друг друга — им препятствует противоположный социальный опыт.

В книге «Дикий сад» Уилсон прямо говорит о том, «как глубоки классовые обертоны его воспитания (-равно как и подавляющего большинства англичан любого происхождения)». Талант и особая острота социального и психологического зрения придали прозе писателя классовое звучание в самом прямом и точном значении слова. «Классом выше», «Голубая кровь», «Сатурналии», «Рождество на голой равнине» — все эти рассказы о том, как велика и глубока пропасть не только между классами в Великобритании, но и между разными прослойками внутри одного класса. Как иронично-точен социальный и психологический анализ героини последнего из названных рассказов, Шийлы: «Пить — так пить, — гласил один из незыблемых принципов в кругу богатых дельцов, к которому принадлежали ее родители: их взгляды на жизнь она изо всех сил старалась отмести прочь — но безуспешно. В ней соединились черты трех поколений преуспевающих коммерсантов: ее простое черное платье и изысканный шарфик говорили о вкусе, приобретенном в дорогой частной школе и в Кембридже, что-то в слишком тщательно поставленном голосе напоминало отчаянные попытки матери пробиться в провинциальный свет, а глубоко запрятанная вульгарность была прямым отзвуком крутого и беспардонного нрава ее бабки — буржуа в первом поколении».

Социальный анализ — прочный фундамент анализа психологического: Энгус Уилсон верен основному закону критического реализма.

Иллюзии битвы за более высокую ступеньку социальной иерархии, битвы, которую и по сей день ведут сотни тысяч англичан, зло и беспощадно высмеивает рассказ «Классом выше». Драма Элси Корф в том, что, оторвавшись от своего социального слоя, она так и не допущена в следующий. Ей непривычна маска строгой, рафинированной учительницы, которую теперь приходится носить. Еще живы и дороги воспоминания о прошлом: «вдруг острая до боли тоска по тем дням детства, когда она еще не училась в колледже, не считала себя лучше других и могла общаться с деревенским „четвертым классом“, пронзила броню ее одиночества». Но она уже усвоила, что эти парни «неровня ей», и очень скоро превратится в такую же ханжу и сплетницу, как миссис Корф, равно презирающую тех, кто ниже, и тех, кто выше на социальной лестнице, но унижающую первых и пресмыкающуюся перед вторыми.

Сам писатель с теми, кто в силу доброты и щедрости характера, как Эйлин Картер, «не видит в людях дурного» («Голубая кровь»). Вера в доброе начало в человеке и… беспощадно саркастический дар… Но в этом сочетании нет никакого противоречия. Писатель видит, как трудно жить по сердцу, повинуясь естественным и искренним порывам в жестко запрограммированном обществе, не терпящем никаких посягательств на существующую в нем иерархию. Эстер понимает, что, полюбив простого крестьянина, она, дочь священника, совершила тяжелое преступление: «Может быть, общество стало терпимее к супружеским изменам, но оно не прощает тем, кто посмел преступить их священный к кассовый барьер».

Безусловно симпатична писателю и какая-то беспомощная доброта Мэри, всю жизнь боготворящей злую пустышку Клер («Сестра-патронесса»), Наивной и трогательной Мэри так никогда и не увидеть правды, реального положения вещей. Впрочем, наивность и простодушие Мэри выгодно отличают ее от персонажей многих рассказов. К примеру, от свято верящей в откровенность мисс Эклз («О пользе свежего воздуха»), которая бесплодно тщится понять, что же привязывает ее научного руководителя к Миранде. Э. Уилсон дает совершенно парадоксальную интерпретацию традиционного конфликта лицемерия и истины. Казалось бы, откровенность — антоним лицемерию и действенное средство борьбы с ним, но откровенность вовсе не панацея и далеко не всегда путь к взаимопониманию.

Миранда привлекает писателя. В ней, как и в Эстер и Мэри, есть жизненная сила. Она близка к природе, к земле, что для Энгуса Уилсона, страстного садовода, черта, конечно, положительная. Миранда знала важнейший жизненный секрет — людям было с ней весело. Даже теперь, когда все в прошлом, она безусловно более цельная и крупная личность, нежели засушенная и претенциозная либералка мисс Эклз, существующая в мире историко-литературных абстракций и неизвестно по какому праву взявшаяся Миранду судить. Никто не смеет даже из самых лучших побуждений бесцеремонно вторгаться в чужую жизнь, определять меру чужой беды и вины, проступка и воздаяния.

Э. Уилсону одинаково отвратительны и унылая моралистка мисс Эклз, и эгоистичная гедонистка Джун Грифон («Скорее друг, чем жилец»), хладнокровно и бесстрастно препарирующая и окружающих, и самое себя. Джун — из нуворишей, она прагматична и жестока, в ней нет жизнестойкости и эмоциональности Миранды, оправдывающей ее, по мнению писателя. Саморазоблачение Джун венчают, словно приговор, слова ее старой няньки: «Наша мисс Джун все хочет один пирог два раза съесть». И нет у героини-рассказчицы никаких сомнений в том, что большинство людей именно таковы. А незадачливый жулик Родни занимает ее лишь потому, что она сама из той же породы и может втайне торжествовать по случаю своей победы.

В рассказах Э. Уилсона часто встречаются персонажи эксцентрические, которых сам писатель назвал «неодиккенсовскими карикатурами». Но было бы наивно считать, что Уилсон механически заимствует сумму художественных средств, чтобы создать аналогичный диккенсовским образ. Он берет на вооружение некоторые общие принципы сатирической типизации, достигая при этом высокого и оригинального мастерства.

Чисто развлекательным может показаться рассказ «Шалая публика». В нем, как на подбор, сплошь традиционные карикатурные персонажи — старый сквайр, погруженный в то, что происходило в XII веке, американка, рассуждающая о «корнях» и ставшая еще большей снобкой, нежели все ее окружающие, «ничья тетушка», вечная хлопотунья, скрывающая за грубоватыми манерами чудесное сердце… Писатель как будто пошел проторенным путем. Однако есть в рассказе второй план — Уилсон все время тонко и ненавязчиво дает нам понять, что вся эта «эксцентричность» наигранна, она — маска, которую Кокшотты надели, поскольку так жить много проще — можно ни с кем не считаться, пренебрегать всем, кроме сиюминутных собственных желаний.

Мотив нарочитой, наигранной эксцентричности, театральности, можно даже сказать — некоей своеобразной маскарадности возникает в целом ряде рассказов («Сатурналии», «Totentanz», «За десять минут до полуночи», «Живая связь»). Например, в последнем персонажи играют в счастливую семью, упорно пытаются создать напоказ атмосферу взаимной заботы и внимания. Но кощунственно то, что происходит этот никому не нужный спектакль у постели умирающей. В «Сатурналиях» и постояльцы гостиницы, и прислуга изображают какое-то натужное веселье, ибо так принято. Есть элемент гротеска в рассказе «За десять минут до полуночи», персонажи которого потакают выжившему из ума старцу. Мрачный сарказм рассказа «Totentanz» связан прежде всего с абсурдностью, условия оставленного завещания, но писатель прав в том, что и Изабелла ничем не лучше — она порочна в своем безудержном стремлении «наверх», в полной глухоте к истинной культуре и поклонении перед ее суррогатами. Именно потому ее и окружают чудовищные, фантомные маски.

Не менее «театральны» персонажи рассказа «После театра». Характерная для Уилсона объективная манера повествования в данном случае служит раскрытию двойственности эмоционального отношения писателя к героям. Конечно, Сильвия — жертва жизненных условий и обстоятельств, но и она уже утратила естественность и искренность чувств. Не зря, говоря о Морисе, писатель употребляет слова «сцена», «роль», «пьеса». Сильвия живет в мире фантазий, выдуманных историй, Морис — в мире иллюзорных мечтаний о будущем, в котором видит себя сильным и мужественным. У молодых людей как будто возникают предпосылки дружбы, необходимость контакта, общения. Но это невозможно, ибо они принадлежат к двум разным «нациям» английского общества: Морис — из обеспеченной среды, Сильвия — из бедных.

Таким образом, «театральность», игровой момент, присутствующий во многих рассказах писателя, вовсе не синоним талантливости, праздничности, а скорее обозначение ложности, неистинности, фальшивых претензий, стремлений скрыть низменную суть за пышной фразой и яркой маской. В этом смысле интересен рассказ «То ли карта набекрень». Читая его, важно помнить, что он был написан в середине 50-х годов. А почти тридцать лет спустя мы не можем не оценить поистине пророческое предвидение писателя, увидевшего в туманных рассуждениях представителей низов лондонской литературной богемы ростки того, что дало в конце 60-х годов левацкий активизм и его наиболее уродливое ответвление — терроризм. Писатель рисует перед нами модель: запутавшийся в своих построениях «теоретик» Хагет и «исполнитель» — примитивный «правдоискатель» Кенни. Хотя в том убийстве, которое совершает Кенни, прямой вины Хагета нет, да и Хагет, противник всего буржуазного, вовсе не так кровожаден, как его приятель и соперник Редж, полагающий, что «если нужно ликвидировать миллионы человек — какая важность?». Как опасны подобные идеи, вряд ли нужно напоминать…

Иными словами, и в этом рассказе Э. Уилсон проявляет себя как писатель в высшей степени социальный, обладающий точным и беспощадным видением мира.

Уже шла речь о том, что Энгус Уилсон начал свою литературную деятельность с рассказов; но создали ему репутацию крупнейшего прозаика современной Англии романы — их восемь. Среди них есть романы разных типов — социально-психологические «Цикута и после» (1952), «Средний возраст миссис Эллиот» (1958), «Поздний зов» (1964), сатирический «Англосаксонские позы» (1956), сатирический с элементом социальной антиутопии «Старики в зоопарке» (1961), панорамные, почти эпического охвата действительности полотна «Ничего смешного» (1967) и «Как по волшебству» (1973), точнее всего, пожалуй, назвать социально-психологическим последнее пока крупное произведение писателя — роман «Сжечь мир» (1980).

О чем бы ни писал Энгус Уилсон — о смешном ли, о трагическом, о жизни или о литературе, — произведения его не оставляют читателей равнодушными…

В романе «Ничего смешного» есть образ писательницы Маргарет Мэттьюз. Она довольно известна, и у нее устоявшийся круг почитателей. Но сама Маргарет знает главный недостаток своих книг: «Правда заключалась в том, что она не ненавидела и не любила людей: она была к ним безразлична. А настоящая литература и, наверное, любое настоящее искусство не могут родиться из безразличия к людям».

Энгус Уилсон умеет любить и ненавидеть. Нередко он любит и ненавидит одновременно. Именно потому такой мощной, хоть и скрытой страсти полны все его произведения. Энгус Уилсон — настоящий писатель XX века, противоречивый, мятущийся, избегающий однозначных решений. Но при этом он весь вырос из английской литературной традиции — нравоописательной и психологической прозы.

Подобный синтез всегда плодотворен и дает настоящую литературу.