Апрель 1815 года

Горячий гнедой жеребец время от времени встряхивал головой, демонстрируя явное недовольство всадником, который натягивал поводья, подчиняя себе коня и заставляя его двигаться размеренным шагом. Постороннему наблюдателю могло показаться, что наездник и великолепное животное, которым он повелевал, связаны крепкими невидимыми узами.

Борьба продолжалась до тех пор, пока подполковник лорд Николас Стэнтон не заметил хрупкую фигурку под древними дубами, бросающими на землю пятнистую тень, и не пришпорил коня. Нагнав неспешно бредущую девушку, наездник вновь заставил жеребца перейти на спокойный шаг. Услышав топот копыт, девушка оглянулась.

Тень широкополой соломенной шляпы, совсем не модной, отметил младший сын герцога Вейла, падала на ее лицо. Она спокойно окинула всадника взглядом огромных синих глаз, а затем невозмутимо продолжила путь по обочине проселочной дороги.

Изящно очерченные губы всадника удивленно дрогнули: Николас Стэнтон не привык к пренебрежению, тем более со стороны дам. Николас щеголял не только благородным происхождением и внушительным состоянием: он пользовался заслуженной славой воина-героя, про его подвиги на Пиренейском полуострове упоминал в депешах сам Веллингтон.

Успеху Николаса у особ прекрасного пола ничуть не вредило и то, что его профиль не раз сравнивали с профилем Адониса, а его портному не приходилось придавать мундирам молодого подполковника совершенство при помощи подплечников. Мундир идеально сидел на нем, подчеркивая широкие плечи и стройную талию Ника, панталоны плотно облегали его мускулистые длинные ноги.

Равнодушие в глазах деревенской девчонки в старомодной соломенной шляпке нисколько не походило на прием, недавно оказанный лорду Стэнтону лондонским светом. Уязвленный непривычным пренебрежением, Ник тронул шпорами бока гнедого жеребца и поравнялся с незнакомкой. Она вновь повернула голову, но ее взгляд был слишком открытым и прямым и ни в коей мере не походил на приглашение к флирту.

– Добрый день, – произнес Стэнтон, удерживая коня рядом с девушкой. Луч солнца, проникший сквозь шатер листвы, коснулся его волос и позолотил их. Светлые волосы Ника, потемневшие от пота, слегка вились. Сама природа одарила лорда Стэнтона тем, что другие создавали при помощи раскаленных щипцов.

Услышав приветствие, девушка медленно обвела взглядом и коня, и всадника. Ее лицо формой напоминало сердечко, отметил Николас, рот, правда, несколько великоват, носик ничего – прямой, аккуратный. В манерах не чувствовалось ни малейшего жеманства – она спокойно смотрела на мужчину, не моргая и не отводя глаза.

Свое муслиновое платье с неприхотливым узором она носила по меньшей мере уже года два. Оно было подоткнуто по-деревенски, чтобы уберечь тонкий материал от острых сучков, под ним виднелась полотняная белая нижняя юбка. На согнутой руке девушка несла корзину, почти до половины наполненную красной смородиной.

– Милорд, – коротко откликнулась она на приветствие и вновь перевела взгляд на тропу.

Всадник недоуменно скривил губы и также устремил взор на тенистую тропу, уходящую вдаль. Несколько минут они молчали.

– Собираешь ягоды? – наконец спросил Николас. Вопрос был нелеп: сверху он отлично видел, что лежит в корзине.

Губы девушки, созданные скорее для смеха, нежели для чопорных гримас, чуть дрогнули, но выражение лица осталось прежним – невозмутимым и слегка отрешенным.

– Да, – подтвердила она.

Последовала еще одна пауза. Тишину нарушало только глухое постукивание копыт по дороге. Жеребец наконец подчинился воле наездника и не пытался больше перейти на рысь.

– Хочешь прокатиться? – предложил лорд Стэнтон, протягивая руку. Его длинные пальцы покрывал густой южный загар, несмотря на то, что он уже несколько месяцев находился в Англии, вдали от своего полка. Николасу пришлось примириться с вынужденным бездельем: ранение, полученное им в Тулузе, оказалось более серьезным, чем можно было предположить. Поговаривали даже, что он лишится ноги, но, к счастью, все обошлось. Несмотря на то что его правое колено сгибалось плоховато, Ник считал себя абсолютно здоровым и съездил в Лондон, чтобы убедить в этом и командование конногвардейского полка.

– Нет, благодарю вас, милорд. Вам вовсе незачем ради меня отрываться от своих дел.

– Уверяю, я буду рад оказать помощь леди.

Взгляд девушки на миг задержался на его красивом лице.

– Вы же видите, – возразила она, – что я не...

– Не леди? – подсказал Ник, удерживая на лице маску любезности.

– ... не нуждаюсь в помощи, – договорила девушка, пропустив оскорбление мимо ушей. Она перевесила тяжелую корзину на другую руку, вынула из рукава кружевной платочек и вытерла пот, выступивший над верхней губой.

– Это ягоды для варенья? – вежливо осведомился Стэнтон, завороженно следя за прикосновениями ткани к нежной коже над изящно изогнутой верхней губой спутницы.

Темные ресницы девушки дрогнули, пряча огоньки, пляшущие в глубине глаз.

– Для пирогов, – ответила она.

– Пирогов для твоего любимого?

– У меня нет любимого, милорд.

– У такой красавицы нет милого дружка? Трудно поверить! Неужели все здешние парни – слепцы?

– Может быть. По крайней мере мои чары их не трогают. Их всегда отвлекают... другие удовольствия.

– Значит, они безнадежно глупы, – подытожил Ник и бессознательным движением высвободил из стремени правую ногу, распрямляя ноющее колено.

– Я и сама иной раз так думаю, – согласилась девушка, наблюдая за ним. Спустя некоторое время она опять устремила взгляд на тропу.

– У тебя есть имя? – поинтересовался Стэнтон.

– Конечно, милорд.

На этот раз Ник не выдержал, и на его лице возникла улыбка, уже успевшая очаровать всю прекрасную половину столичного света. Как ни странно, она не произвела на девушку ни малейшего впечатления.

– Я могу узнать его?

– Может, да, – спокойно отозвалась та, выбрасывая из корзины веточки и листики, – а может, и нет. Не мне судить о ваших способностях, милорд.

– Неужели до сих пор тебе никто не объяснил, что дерзить господам нельзя? – со смехом спросил Ник.

– Никто, кроме вас, милорд. Но я уверена, что это всего-навсего досадное упущение.

– Ты – Гертруда, – предположил Ник.

– Что, простите? – переспросила девушка.

– Поскольку ты отказалась открыть мне эту тайну, я попытался угадать твое имя.

– Меня зовут Мэри Уинтерс, милорд.

– Ты живешь здесь, в деревне, Мэри?

– Да, милорд, вместе с моим отцом, викарием.

– Стало быть, ты и есть та самая дочь викария?

– Да, милорд.

– Ты уже закончила собирать ягоды, Мэри Уинтерс?

– Нет, милорд. Видите ли, лучшие ягодные места находятся вон там.

С этими словами она сошла с обочины дороги, отвела в сторону ветку, перегораживавшую едва различимую в траве тропу, и исчезла в зарослях словно по мановению волшебной палочки. Отведенная ее рукой ветка тут же вернулась на место.

Стэнтон остался один на безлюдной проселочной дороге. Еще до того, как вдали затих шорох листьев, он спешился и, отодвинув ту же ветку, повел жеребца через поляну, за которой в кустах скрылась девушка. Убедившись, что деревья заслоняют его от дороги, Ник обмотал поводья коня вокруг ветки и ласково провел ладонью по лоснящейся шее животного.

Обернувшись, он поискал взглядом девушку. Она стояла на искривленном стволе раздвоившегося дуба. Что-то помешало тянуться вверх одной половине ствола, и она образовала естественную скамью на высоте около фута от земли. Корзину девушка поставила в траву у второго ствола, прямого и крепкого, а сама держалась рукой за ветку. Сбросив соломенную шляпу, она освободила волну темно-каштановых локонов, которые, казалось, вобрали в себя весь блеск солнечных лучей, освещавших поляну. Девушка наблюдала, как Ник Стэнтон пересекает поляну.

– Похоже, вы хромаете, милорд, – заметила она.

– Три предыдущих дня мне успешно удавалось скрывать хромоту, – с улыбкой отозвался он, – поэтому я не заслуживаю столь суровой критики.

– Полагаю, причина хромоты – рана, полученная в бою?

– Разумеется! Уверяю, меня ранили во время сражения.

Губы девушки растянулись в полуулыбке.

– Стало быть, вы герой? – насмешливо осведомилась она.

– Не совсем...

– Лорд Веллингтон иного мнения, – с вызовом возразила она.

Заулыбавшись, Ник отрицательно покачал головой, медленно приближаясь к ней.

– Что же это было – безрассудство? Или неслыханная храбрость? – допытывалась она.

– Спорный вопрос, – уклончиво ответил Ник.

Он остановился прямо перед ней, их глаза оказались почти на одном уровне. Мгновение они смотрели друг на друга в упор, а затем Мэри коснулась пальцами золотистых завитков на его виске. Поймав руку девушки, Ник поднес ее к губам.

Его губы медленно прошлись по ее тонким пальцам, испачканным соком ягод. Мэри положила свободную руку на плечо Ника, лаская большим пальцем ткань мундира и постепенно продвигаясь к шее. Наконец ее ладонь легла ему на затылок, и пальцы запутались в светлых шелковистых прядях волос.

Ник выпустил руку Мэри, взял ее за талию и снял со ствола, не встретив сопротивления. Она обвила обеими руками его шею, губы ее невольно приоткрылись, и его язык уверенно проскользнул между ними в интимной ласке.

Поцелуй был долгим и неторопливым. Несмотря на ранение, Стэнтон без труда удерживал Мэри на весу, и девушка доверчиво прижималась к его мускулистому телу. Наконец ее маленькие, как у ребенка, туфельки коснулись носками земли. Губы по-прежнему были сомкнуты в поцелуе, как будто и не собирались расставаться никогда. В конце концов Мэри прервала поцелуй, сжав лицо Ника ладонями.

– Признайтесь, вам отказали?

Ник с улыбкой покачал головой.

– Не надейся понапрасну, Мэри. Сейчас нужен каждый опытный офицер, каждый воин. Я же объяснял тебе перед отъездом!

– И вы убедили их в том, что годитесь для воинской службы!

– Сказать по правде...

– Сказать по правде, вы умолчали о больной ноге, – с упреком перебила она.

– Мое предложение восприняли с радостью. Подозреваю, меня бы взяли, даже будь я одноногим, – пояснил Ник, продолжая улыбаться. – Мэри, душа моя, не сердись! Мое место там, среди моих товарищей. В полку. Я должен быть рядом с ними.

– Нет! – горячо прошептала она. – Я не отпущу вас снова в этот ад! – Но ее слова были встречены молчанием. Ни ответа, ни утешений. Мужчинам положено воевать, женщинам – плакать. – Сколько времени у нас осталось? – смирившись, спросила она и увидела, как губы Ника сжались.

– Три часа, нет, чуть меньше. Я должен еще сменить коня, забрать вещи из замка, попрощаться с Чарлзом и отцом – на случай, если... – Заметив боль в ее глазах, внезапно наполнившихся слезами, он замолчал. – Я вернулся сразу, не медля ни минуты. Но еще до рассвета мне надо быть в Лондоне, чтобы успеть к отплытию корабля.

– Но ведь вы только что приехали! Не может быть, чтобы...

– У нас в запасе всего три часа, Мэри, – напомнил он, касаясь губами тоненькой голубой жилки на ее виске. – Неужели мы потратим их на спор?

– Нет, – прошептала она, подставляя губы и запуская пальцы в золотистые кудри. – Нет, – повторила она, когда он наклонил голову, чтобы завладеть тем, что принадлежало ему сейчас. И всегда будет принадлежать.

Ник вынул плащ из седельной сумки и расстелил его на траве. Они лежали рядом, глядя в вечереющее небо, едва различимое среди ветвей над головами. Он снял мундир, а пальцы Мэри давно отыскали пуговицы рубашки. Она медленно расстегивала их, одну за другой, лаская губами каждый дюйм обнажающейся груди. Наконец ее рот достиг гладкой кожи его живота и полоски светлых волосков, уходящих под пояс панталон.

Его дыхание участилось, но он не стал протестовать, когда губы Мэри добрались до еще не изведанных территорий. Пальцы Ника запутались в водопаде ее темных волос. Измученный сладостью ее губ, он был уже не в состоянии думать, не хотел знать и помнить ни о чем, кроме одного – что рядом с ним Мэри. Нику казалось, что он любил ее всю жизнь, и виной тому была вовсе не нежность ее поцелуев. Любовь проснулась в нем в ту минуту, когда он впервые увидел Мэри.

В то воскресное утро он отправился в церковь только по настоянию отца, недовольного тем, что после возвращения из Испании его сын ни разу не покидал поместья. Ника же стесняли костыли, сочувственные взгляды жителей деревни и расспросы о его подвигах.

Вместе с отцом Ник занял место на их семейной скамье прямо напротив кафедры. Он сидел, не поднимая глаз и борясь с унижением, вызванным непривычной неуклюжестью. Лишь когда отец толкнул его локтем в бок, Ник обвел прихожан взглядом и увидел Мэри.

Сидя в первом ряду, она с благоговейным восторгом слушала проповедь своего отца, не подозревая, что привлекла внимание младшего сына герцога Вейла. Такое с Ником Стэнтоном случилось впервые. Возможно, именно равнодушие Мэри и послужило причиной внезапно вспыхнувшего интереса к девушке.

Затем уже Ник разглядел красоту синих глаз, окаймленных длинными темными ресницами, поразительную чистоту и нежность кожи, блестящие пряди темно-каштановых волос, аккуратно уложенных под скромной воскресной шляпкой. Ник Стэнтон, самый желанный холостяк любого светского сезона, до этого успешно избегавший брачных уз, пал жертвой чар простой деревенской девчонки, дочери викария.

Мэри Уинтерс не проявила к молодому лорду ни малейшего интереса. В сущности, она даже не подозревала о том, что прославленный подполковник лорд Николас Стэнтон соблаговолил этим утром посетить скромную приходскую церковь ее отца.

Прошло несколько недель, и отец уже счел постоянные посещения Ником церковных служб подозрительными. Герцог начал всерьез опасаться, что причиной небывалого религиозного рвения его сына стала недавняя рана.

Правда, вскоре герцог Вейл понял, что произошло событие, более свойственное темпераменту Ника. Стоило ему лишь обратить лорнет в ту сторону, куда неотрывно смотрел сын, как он обнаружил, что предметом поклонения раненого героя было вовсе не обещание небесного рая, а нечто более материальное и приземленное – то, что способно было причинить гораздо больше бед. Строго поговорив с сыном, герцог получил неожиданный ответ:

– Ухлестывать за этой девушкой? – недоверчиво переспросил Ник, не понимая опасений отца. – Боже милостивый, сэр, взгляните на нее! Кто осмелится ухлестывать за Мэри Уинтерс?

Разглядев в синих глазах дочери викария чистоту помыслов и трезвый ум – качества, не ускользнувшие от внимания лорда Стэнтона, – герцог был вынужден согласиться с сыном.

– Мэри... – прошептал Ник. Это была скорее мольба, чем протест. Но ее губы помедлили всего один миг. Почувствовав, что она отстранилась, Ник крепко зажмурился, понимая, что Мэри поступает разумно.

За три года сражений на Пиренейском полуострове он слишком многое узнал и теперь ясно понимал, что, возможно, видится с Мэри в последний раз. Ему предстояло вернуться в полк. Им было отпущено всего три часа, и в нежных прикосновениях ее неопытных рук и сладких губ время неслось незаметно, таяло, как снег под лучами весеннего солнца.

Закрыв глаза, он лежал, прислушиваясь к звукам приближающегося вечера – воркованию голубей, шелесту ветра в листьях над головой – и изо всех сил пытался подчинить своей воле мятежное тело.

– Ник... – негромко позвала Мэри. Ее голос доносился откуда-то сверху. Он открыл глаза и, понимая, что совершает ошибку, не сумел вновь зажмуриться, отказаться от ее щедрого дара.

Мэри опустила лиф платья и нижнюю кофточку, придерживая их у груди. Пятна ягодного сока на ее пальцах контрастировали с нежной белизной кожи. Она смотрела на Ника без улыбки, спутанные кудри рассыпались по ее беломраморным плечам.

Помедлив, она спустила одежду еще ниже, открывая его взгляду безупречное совершенство своей груди. Он лежал неподвижно, как завороженный, затаив дыхание. Не сводя с него глаз, она подхватила ладонью правую грудь и погладила большим пальцем упругую кожу.

Ник и не заметил, как потянулся к ней, чтобы заменить губами ее подрагивающие пальцы. Это движение не было осознанным – первобытный инстинкт заставил его коснуться губами маленькой груди. От вздоха Мэри его золотистые волосы заколыхались. Она застонала от прикосновений его языка, медленно обводящего сосок, который она так доверчиво отдала ему.

Какой у него горячий, влажный и требовательный язык! Как он дразнит зубами сосок, затвердевший от этих прикосновений. В глубине ее тела что-то пробудилось, зашевелилось, потянулось к нему. Незнакомые ощущения просыпались в ней с невероятной быстротой, расходясь волнами от чувствительного местечка, которое прежде не видел ни один мужчина. Никто, кроме Ника. Она принадлежала ему, и он должен был узнать об этом.

Его язык пропутешествовал по долине между внезапно дрогнувшими от боли холмами, оставляя на коже влажную, быстро остывающую дорожку. Обхватив обеими руками его голову, Мэри прижала ее к груди, мечтая, чтобы он прикоснулся к ней там, где сосредоточилась боль и желание. Она не стала протестовать, когда Ник бережно уложил ее на плащ, покалывавший обнаженную спину.

Он склонился над ней, опираясь на локоть и впитывая глазами красоту ее стройного тела. Он касался ее шеи, чувствуя биение жилки, с удивлением рассматривая собственные пальцы, которые казались особенно темными, твердыми и мозолистыми на этой бледной, нежной, почти прозрачной коже. Пальцы скользили все ниже, пока не коснулись розового бутона, венчающего сливочно-белое полушарие.

Глядя в глаза Ника, Мэри взяла его за плечи и привлекла к себе. Ник невольно отпрянул, выбрав вместо крепкого объятия пытку легчайших прикосновений и сближений, при которых Мэри чувствовала лишь тепло его тела.

Так продолжалось, пока ее бедра не приподнялись навстречу ему. Не выдержав, Ник обнял девушку, прижав к себе. Она изогнула спину, требуя большего, того, о чем он не осмеливался и мечтать.

Просунув руку между их телами, Мэри нашла пояс его панталон и принялась поспешно высвобождать Ника из плена одежды.

– Мэри... – Он попытался остановить ее, но она не слушала.

Зная, какие опасности грозят ему в самом недалеком будущем, она приняла осознанное решение, забыв обо всем, чему ее учили и во что она твердо верила. Ник принадлежал ей, и ее тело настойчиво требовало осуществить право собственности, невзирая на запреты общества и религии. Происходящее касалось только ее и Ника и могло никогда больше не повториться.

Мэри вступила на неизведанную территорию, побуждая Ника завершить начатое. Отрицать желание было немыслимо.

– Мэри, нет... – снова прошептал он хриплым голосом.

– Да, – прошептала она, – да!

Ее маленькие руки пришли в движение. Она не испытывала ни малейшего смущения, как и подобало девушке, выросшей в деревне. Он склонился над ней, и она ощутила солоноватый привкус влажной кожи. И наконец его рука присоединилась к ее руке, облегчая поиски, ободряя и направляя.

Ветер холодил ее обнаженную кожу, но она жаждала этой прохлады, как и последовавшего вторжения – мучительного, рвущего. Вскрикнув, Мэри уткнулась в его напрягшееся плечо и вновь услышала, как он шепчет ее имя.

Он прижался щекой к ее лицу, щетина царапала ее кожу, движения становились все более лихорадочными и неудержимыми. Он слегка приподнялся, на время отстраняясь от средоточия ее боли, вместе с которой просыпались иные ощущения, раскрывались, подобно плотно сомкнутому бутону розы под полуденным солнцем.

Поначалу Мэри не почувствовала ничего, кроме боли и неудобства, но внезапно пришли другие ощущения, все нараставшие под его настойчивыми ласками.

Мэри услышала собственный вскрик, а затем губы Ника прижались к ее губам, эхом отозвавшись на ее возглас, нарушивший сумеречную тишину. Его взрыв освобождения был, стремительным, бурным и мощным, он ворвался в глубины ее тела, словно вихрь, сметающий все на своем пути. Его тело вздрогнуло под ее ладонями – один раз, второй, а потом затихло.

Наконец Ник пошевелился и приподнялся над ней, опираясь на дрожащие руки. Он неотрывно смотрел в ее лицо, преображенное только что постигнутой великой тайной.

– Мэри... – снова повторил он, как молитву, и она улыбнулась. – Мне так жаль...

Она улыбнулась шире, не сводя глаз с его лица. Возлюбленный! Это мой возлюбленный! Подняв руку, коснулась его щеки, ощутив покалывание жесткой щетины. Это прикосновение было немыслимо интимным. Только она имела право на такую ласку.

– Господи, Мэри, что я натворил?! – в отчаянии воскликнул Ник.

– Тише, тише, – прошептала она голосом матери, утешающей перепуганного грозой ребенка. – Все хорошо. – Она легко дотронулась кончиком пальца до его ресниц, выгоревших на концах и темных у корней. Какие прекрасные глаза! Казалось, она увидела их впервые. Цветом они напоминали полуденное небо зимой. – Я люблю тебя, – произнесла она и увидела, как Ник просиял, словно найдя потерянную тропу, тропу утраченной чести.

– Где твой отец? – спросил он, и Мэри не сразу нашлась с ответом. Ей и в голову не пришло удивляться столь неожиданному вопросу.

– Вместе с деканом навещает больных прихожан.

– Когда он вернется домой?

– Не раньше вторника. – Мэри вдруг вспомнила своего милого, мягкосердечного отца, неизменно ласкового со всеми, кто лишился Божией милости. И только сейчас она всерьез задумалась о том, что произошло.

– Пойдем, – решительно произнес Ник, поднимаясь одним ловким движением и помогая Мэри встать на ноги.

Уже стоя, она в первый момент застыдилась своей наготы. Не шевелясь, она смотрела, как Ник одевается: он справился с этой задачей за считанные секунды.

– Мне пора. – Он попытался объяснить свою спешку: – Если я не явлюсь вовремя, меня объявят дезертиром. Никто и не вспомнит, что я – сын Вейла. Моему полку предстоит бой, Мэри. Я должен быть с ним. Меня признали годным к службе.

– Знаю... – прошептала она, не понимая, зачем Ник говорит все это. С самого начала она знала, что когда-нибудь им придется расстаться.

– Мэри! – негромко позвал он.

Больше они никогда не увидятся! Острота дурного предчувствия на миг лишила ее способности дышать. Она окинула взглядом Ника – молодого, стройного и прекрасного. Живого. Его волосы были растрепаны, в них еще совсем недавно блуждали ее пальцы. На губах Мэри до сих пор ощущала чуть солоноватый привкус его теплой чистой кожи, покрытой густым загаром.

Она на секунду закрыла глаза, пытаясь навсегда запомнить его таким. Сохранить в памяти на всю жизнь. В эту минуту он принадлежал только ей, и это воспоминание Мэри была готова пронести через все нерадостное будущее.

– Мэри... – вновь повторил он вопросительным тоном.

Она открыла глаза и заставила себя улыбнуться. Ник подошел, бережно продел ее руки в рукава нижней кофточки, а затем – в рукава платья. Его пальцы без труда справлялись с многочисленными застежками и тесемками женской одежды. Скольких женщин он... Но это не имело теперь никакого значения. Сколько бы их ни было, они все остались в прошлом. А она жила в настоящем.

Она стояла не шевелясь, позволяя Нику одевать ее, словно фарфоровую куклу. Или ребенка. Только когда он стер слезы с ее щеки, Мэри поняла, что плачет. Поймав его руку, она прижалась к ней влажной щекой.

– Я не хотел причинить тебе боль, – произнес он тихо.

– Знаю, – шепнула Мэри, улыбнувшись.

– Тебе очень плохо, милая?

– Нет, – поспешила утешить его Мэри. Глаза Ника наполнились беспокойством, между золотистыми бровями залегла складка. – Вовсе нет.

Она солгала. Зачем усугублять бремя его вины, которую Нику предстояло увезти с собой на поле боя, в неведомую страну?

– Нам пора, – вновь повторил он.

– Знаю.

Но, подойдя к гнедому жеребцу, смирно ждавшему на прежнем месте, и бережно подсадив на него Мэри, Ник повез ее совсем не в ту сторону.

В вечерней тени камни стен древней монастырской часовни сливались в сплошную серую массу. С дороги часовня была почти не видна. Ею редко пользовались с тех пор, как по приказу старого герцога, деда Ника, выстроили новую церковь, поближе к деревне. Некоторые считали, что герцог построил ее во искупление своих многочисленных грехов. А в старой маленькой часовне теперь бывали лишь призраки тех, кто некогда молился под ее крышей.

Мэри не стала спорить, когда Ник снял ее со спины жеребца и повел к деревянным дверям. Двери протестующе заскрипели, открываясь. Внутри было довольно темно, и пришлось подождать, пока глаза привыкнут к полумраку.

За алтарем виднелся высокий витраж. Свет, проникавший сквозь разноцветные стекла затейливой формы, скупо освещал простой каменный алтарь. В часовне по-прежнему ощущался слабый аромат ладана. Ник взял Мэри за руку и повел было ее к алтарю, но она попятилась и попыталась высвободиться.

– Нет! – воскликнула она, невольно стремясь покинуть святое место. – Не сюда!

Она не могла, не имела права стоять у алтаря с разгоряченным после любви телом!

– Именно сюда, Мэри!

И она перестала сопротивляться. На миг взглянув ей в глаза, Ник повернулся лицом к алтарю, к фигуре, изображенной посреди витража.

– Сюда, – опять повторил он. Возведя глаза к витражу, он произнес знакомые слова: – Я, Николас-Уильям Ричард, беру тебя, Мэри... – Тут он запнулся и обернулся к ней. Мэри стояла, благоговейно глядя не на витраж, а на своего спутника.

– Элизабет, – шепотом подсказала она. Долгое время Ник не мог оторвать глаз от ее лица, сиявшего в эти минуты неземной красотой, но наконец опомнился и вновь повернулся к витражу.

– ... беру тебя, Мэри-Элизабет, в жены. Клянусь быть с тобой и заботиться о тебе в богатстве и нищете, в болезни и здравии... – Он вновь запнулся, забыв остальные слова клятвы, и потому закончил просто: – Отныне и во веки веков. Аминь.

В ожидании Ник обернулся к Мэри. Борясь со слезами, она устремила невидящие глаза на стеклянную фигуру, расплывавшуюся перед глазами.

– Я, Мэри-Элизабет, беру в мужья тебя, Николас-Уильям Ричард. Клянусь отныне быть с тобой в болезни и здравии, любить и лелеять тебя, пока смерть не разлучит нас. Сим объявляю тебя своим мужем.

– Аминь, – подсказал Ник, как будто это слово было талисманом, оберегающим клятву.

– Аминь, – послушно откликнулась она.

Он отпустил ее руку, но не поцеловал, а внезапно привлек к своему горячему телу.

– Где приходская книга? – спросил он, касаясь губами ее волос.

– Не знаю, – честно ответила Мэри, запрокинув голову и вытирая слезы.

– Надо найти ее, – заявил Ник. Из нежного возлюбленного, только что пылко произнесшего слова клятвы, он вновь превратился в высокомерного аристократа, офицера армии Веллингтона, властного и уверенного в себе.

– Зачем?..

– Чтобы внести в нее запись о браке.

– Но...

– Попытайся вспомнить, Мэри!

Вновь беспрекословно повиновавшись ему, Мэри прошла за алтарь к небольшому шкафу. Минуту она воевала с неподатливым замком, затем наконец сумела открыть дверцу и нашла только старую книгу в кожаном переплете. Мэри знала, что ее пергаментные страницы исписаны прежними деревенскими священниками, вносившими в книгу важные события из жизни прихожан. Новая книга, в которой следовало сделать запись о браке, покоилась в алтаре новой церкви.

– Отсюда все унесли в новую церковь, – объяснила Мэри, качая головой. – Здесь осталась только эта старая книга.

– В ней найдется место, Мэри? – спросил Ник.

– Место? – озадаченно переспросила она.

Ник подошел, без колебаний вынул из шкафа увесистый том и поднес его поближе к свету, падавшему из окна. Положив книгу на каменный алтарь, он открыл ее на последней странице.

– Вот, – удовлетворенно произнес он, указывая на пустую строку в низу страницы. – Теперь нам осталось только найти перо и чернила.

– Ник... – попыталась было запротестовать Мэри, понимая, что они совершают непростительный поступок.

Но Ник не слушал ее. Конец пера, найденного в шкафу, оказался достаточно острым, но чернила в чернильнице высохли.

Вернувшись к алтарю, он улыбнулся Мэри и проткнул острым концом пера большой палец. На нем мгновенно набухла большая малиновая капля.

Сверяясь с предыдущими записями, Ник приступил к записи своего мнимого брака. Сначала свою подпись поставил он, затем протянул перо Мэри, и, почти вопреки своей воле, она повиновалась, разборчиво начертав фамилию.

– Брак без молитв и священника – никакой не брак, Ник! Кроме того, нужны свидетели...

– Конечно, – согласился он, не сводя со страницы спокойных серых глаз, и продолжал писать, обмакивая перо в свою кровь.

Мэри с ужасом наблюдала за ним. Она-то знала, какое наказание полагается за подделку церковных записей и фальсификацию свидетельства о браке.

– Не надо, Ник! – взмолилась она, попытавшись остановить его руку в тот момент, когда он закончил выводить подпись своего отца, чей твердый почерк был знаком ему, как собственный. – Это преступление!

– Но кто посмеет обвинить нас? Мой отец никогда не откажет мне в помощи, Мэри. И Чарлз тоже, – добавил он, высвободив руку из ее судорожно сжатых пальцев, чтобы добавить подпись и титул брата. – Они скорее согласятся умереть, чем выдать меня.

– А подпись священника? Ты подделаешь и ее? Но мой отец не станет лгать! Он никогда не смирится. И потом, его почерк тебе не знаком, – добавила она, радуясь, что сумела найти веский довод.

– За него распишешься ты, – невозмутимо предложил Ник. Он знал, что Мэри умеет воспроизводить мелкий, но аккуратный почерк своего отца. – Неужели он выдаст тебя, Мэри?

Разве отец способен предать ее суду за подделку подписи? Перед глазами Мэри встало любимое и доброе лицо.

– Нет, – прошептала она.

– Сделай это ради меня, милая. Разве я часто обращался к тебе с просьбами?

Эти слова повисли в воздухе. Ник никогда ни о чем не просил. Мэри выполняла его желания по доброй воле, движимая своей любовью и желанием.

– Ты никогда ни о чем не просил меня, – прошептала она.

Взяв у Ника перо, она обмакнула его в кровь и написала имя своего отца.

И застыла в молчании. Она совершила преступление! Ник мягко вынул из ее руки перо и закрыл книгу, а затем положил и то, и другое обратно в шкаф.

– Когда твой отец вернется домой, расскажи ему обо всем. Объясни, что случилось. – Глядя в огромные синие глаза, наполненные ужасом, он уже понял, что их тайный брак не избавит его от чувства вины за случившееся на лесной поляне. – Нам не хватило времени, чтобы сочетаться браком, как полагается. Мы сделали все, что могли, Мэри. Я напишу отцу и все ему объясню, – попытался хоть как-то успокоить ее Ник.

– Но этот брак не будет считаться законным, – возразила недоумевающая Мэри. Лучше было бы обойтись без этой комедии.

Ник вновь устремил взгляд на фигуру, обрамленную цветными стеклами витража. Мэри обернулась, тоже глядя на руки, протянутые к грешникам.

– Мы достигли своей цели, Мэри, осуществили свои намерения. Он понимает, что скрыто в наших сердцах. Наши клятвы неподдельны, я подписался своей кровью. В том, что произошло, нет обмана.

Помедлив, Мэри молча кивнула.

Уже давно стемнело, только тонкий месяц изливал серебристый свет на землю.

Мэри коснулась ладонью рукава Ника. Кончики ее пальцев были по-прежнему перепачканы соком ягод, собранных, казалось, целую вечность назад. Его пальцы, длинные, загорелые и беспокойные, сжали ее кисть. В лунном луче слабо блеснуло кольцо с фамильным гербом, которое носил Ник. Заметив блеск, он снял кольцо и надел его на средний палец Мэри.

– Отнеси его моему отцу, если... Мэри кивнула.

– Я люблю тебя, Мэри Уинтерс, – прошептал Ник. – И всегда буду любить. Для меня ты дороже жизни.

Она вновь кивнула.

Тонкие пальцы сжались на его предплечье, она потянулась, чтобы коснуться губами его небритой щеки.

– Да сохранит тебя Господь, – шепнула она и отступила, позволяя исполнить другие клятвы, взывающие к его чести.

Ник вскочил в седло ловким и привычным движением. Под тяжестью седока жеребец заплясал. Придержав его, он коснулся горячей рукой щеки Мэри, а затем, пришпорив коня, галопом поскакал в сторону Лондона.

Долгую минуту Мэри стояла в тени часовни, прислушиваясь к затихающему стуку копыт. Наконец, когда ее окружила тишина, она повернулась и вновь вошла в часовню.

Заря, алые лучи которой проникли сквозь стекла витража, застала Мэри у алтаря. Солнце позолотило спутанные кудри девушки, лежавшей на лестнице, ведущей к алтарю. Она заснула после долгих ночных часов, проведенных в неустанных молитвах за Ника Стэнтона.