Принеся в комнату герцога поднос с ужином, Пирс сразу понял, что хозяин недоволен: гнев отчетливо читался в ледяных серых глазах и складках сурово сжатых губ. Пирс поставил поднос на стол у кровати и сел у постели. Чем скорее выяснится, в чем дело, тем лучше. Пирс считал, что у него были все основания злоупотребить доверием Вейла. Полковник обязан признать его правоту!

– Ты не имел права, – наконец сухо произнес Вейл.

– Мне казалось, что молчание может быть опасным. Она ваша жена и вправе знать.

– Джон, я выгоню тебя! – пригрозил Вейл.

– До отправления естественных надобностей или после них? – осведомился Пирс, не скрывая гнева и надеясь, что хозяин одумается. Но лицо Вейла по-прежнему было каменным. – Вы много лет искали Мэри Уинтерс, – продолжал Пирс, пытаясь вразумить герцога. – Что бы вы сделали, если бы нашли ее?

– Убедился бы, что она в безопасности и ни в чем не нуждается.

– И не признали бы ее своей женой? – допытывался Пирс.

– Одно время я считал такое вполне возможным, – Вейл нахмурился. – А теперь... ей невыносимы мои прикосновения. Она вздрагивает каждый раз, когда я протягиваю к ней руку.

– Она ухаживала за вами, как за ребенком. Подумайте хорошенько, полковник. Объяснитесь с ней и начните все заново. Вам представился на редкость удачный случай: у вас могут появиться жена и сын. Неужели вы готовы пожертвовать ими, уступая своей гордости?

– Значит, вот как ты считаешь, Джон? Ты думаешь, все дело в моей гордости?

– А что прикажете думать? Что, кроме гордости, мешает вам объясниться в любви?

В комнате воцарилось молчание. Наконец Вейл уставился в потолок.

– Когда вы истекали кровью, я обвинил вас в трусости, – признался Пирс. – Я думал, что вы умираете, и пытался поддержать вас. – Услышав его изменившийся тон, герцог взглянул на Пирса. – Я хотел извиниться за это, когда все будет позади, но теперь не стану. – Он поднялся и вышел, оставив герцога в одиночестве в полутемной спальне.

Несколько часов спустя, когда в спальне появилась Мэри, Вейл по-прежнему смотрел в потолок. Услышав скрип двери, он повернул голову, надеясь, что Пирс пришел помочь ему скоротать бесконечные ночные часы.

Мэри была в ночной рубашке, поверх которой набросила шаль. Увидев ее, Вейл затаил дыхание. Неужели она приходила сюда каждую ночь, чтобы проверить, спит ли он? Этого не может быть! Вейл помнил, как Мэри вздрагивала от его прикосновений. Должно быть, что-то случилось, если она явилась сюда среди ночи.

– В чем дело? – спросил Ник. – Есть известия о ребенке?

– О Ричарде, – поправила Мэри, кладя руку ему на лоб. Это прикосновение было быстрым и легким, но тело Вейла отозвалось на него мгновенно, как в дни молодости. Несмотря на прилив жара, лоб остался прохладным, и Мэри удовлетворенно кивнула. Вместо того чтобы уйти, она присела у постели и объяснила: – Ни о Трейвике, ни о Ричарде ничего не известно, но Пирс делает все возможное, чтобы отыскать их. Почему ты не спишь?

– Не могу же я спать сутки напролет! – отозвался Ник.

– Ты ничего не съел, – укоризненно заметила Мэри, увидев нетронутый поднос. – Может быть, хотя бы попробуешь?

Вейл отрицательно покачал головой.

– Нам надо поговорить, – вздохнув, начала Мэри, – с глазу на глаз. Ты должен узнать о Трейвике, о том, что произошло в тот день... – Ник попытался возразить, уверенный, что правда будет для него невыносима. Он и так знал, что Мэри решила спасти сына любой ценой.

– Это очень важно, Ник! Когда ты ворвался в спальню и увидел нас вдвоем, ты, должно быть, поверил... Пойми, ради Ричарда я готова на все. Я не пытаюсь оправдаться, но хочу, чтобы ты знал: в тот день, услышав твой голос, я поняла, что совершила ошибку. А потом... долго боялась, что из-за меня ты погибнешь. Мне казалось, что это расплата за мой второй грех, как смерть отца стала наказанием за первый.

– Мэри... – попытался перебить Ник, слыша боль в ее голосе. В том, что произошло семь лет назад на поляне, был виноват только он. Он прекрасно понимал, что заставило Мэри пойти к Трейвику. Она не могла надеяться на помощь человека, который однажды уже предал ее.

– Но в тот день ничего не случилось, – уверенно закончила Мэри, и Ник вздрогнул, как от удара. Он давно смирился с тем, что Мэри пришлось отдаться Трейвику. – И не потому, что я сопротивлялась, – продолжала Мэри шепотом, – а потому, что он не смог... Он способен взять женщину, лишь если она испытывает боль. Вот почему он так мучал Абигейл! А я... – Ник попытался прервать ее, но Мэри упрямо продолжила: – У него ничего не вышло! Он не мужчина!

– Хорошо, что ты обо всем мне рассказала, – негромко произнес Вейл.

– Я ни разу не нарушила клятву, которой мы обменялись, и никогда не нарушу ее впредь! Какие бы прегрешения я ни совершила в будущем, они не станут ударом ни для тебя, ни для Ричарда.

– Иди спать, Мэри, – наконец велел Ник.

– А ты сможешь уснуть?

– Когда ты уйдешь – смогу, – честно признался Вейл, но даже после того, как Мэри ушла, в комнате продолжал витать сладкий аромат ее тела, а в голове Ника эхом отзывался ее голос.

Время шло, а местопребывание торговца оставалось неизвестным. Благодаря заботам Пирса и Мэри к Вейлу начали возвращаться силы.

Мэри понимала, что даже после того ночного разговора между ней и Ником еще высится стена отчуждения. Мэри уже была готова признать, что Ник не сумел разыскать ее по вполне весомым причинам. Если бы Ник хотя бы намекнул, что отношения между ними могут измениться, Мэри охотно пошла бы ему навстречу. Она уже давно убедилась, что ее чувства отнюдь не мертвы и не погребены в прошлом... А Вейл по-прежнему был холодным и чужим, как тогда, на суде. Возможно, его холодность вызвана тем, что произошло между ней и Трейвиком? Она не винила мужа. Но иногда Мэри замечала, как Ник посматривает на нее горящими глазами, когда уверен, что она не видит его.

Однажды утром к дому Трейвика начали прибывать посыльные – один за другим. Мэри встречала их и передавала письма Пирсу, который руководил поисками. Тем временем сам денщик брил своего хозяина. Войдя в спальню, Мэри долго смотрела на них, прежде чем решилась прервать мужской ритуал.

– Еще один посыльный, – наконец объявила она, и на нее устремились две пары настороженных глаз. – И просит вас, Пирс.

– Вы не могли бы закончить с бритьем? – спросил ее денщик, поднимаясь со стула с бритвой в руке. – Иначе пена высохнет.

Мэри кивнула и взяла протянутую бритву. Пирс поспешно вышел из спальни. С тех пор как муж пришел в себя, Мэри все реже оставалась с ним наедине и потому теперь испытывала неловкость.

– Не надо, – произнес Ник, словно прочитав ее мысли, – Пирс добреет меня, когда вернется.

– Я не прочь попробовать, – возразила она, подходя поближе. – Не думаю, что это трудно.

– Она взяла Ника за подбородок и повернула его небритой щекой к свету. – Не бойся, я буду осторожна. Ты и так потерял слишком много крови. – Она положила большой палец левой руки на скулу Ника, придерживая кожу, как это делал Пирс, и провела бритвой вниз по щеке, надеясь, что вместе со слоем пены снимет и золотистую щетину.

Близость Ника волновала ее. Она ощущала легкий аромат сандалового мыла и запах тела Ника – чистый, мужской. Мэри намеренно не обращала внимания на трепет собственного сердца, аккуратно водя бритвой. Она стояла так близко, что видела узор тонких линий на коже Ника, которая только недавно начала приобретать прежний здоровый цвет. На виске Мэри заметила несколько серебристых нитей. Она боялась дышать. Руки предательски дрожали. Еще немного – и она сможет сбежать под предлогом, что ей не терпится узнать новости, привезенные посыльным. Выпрямившись, она вытерла бритву о полотенце, которое Пирс положил на плечо герцога, и уставилась на Ника в упор. На этот раз он не сделал попытки отвести взгляд. Казалось, они вновь вернулись на ту уединенную поляну, освещенную солнцем, где когда-то были так счастливы!

Мэри бессознательно протянула руку к лицу Вейла, коснулась большим пальцем уголка губ, обвела их... Желание прикоснуться к нему стало невыносимым. Взяв его за щеки обеими ладонями, она потянулась к его губам: в конце концов, она вправе поцеловать собственного мужа.

Их губы встретились и приоткрылись, языки соприкоснулись. Ник обнял Мэри за талию и притянул ее к себе на колени. Поцелуй длился бесконечно. Прилив страстного желания нахлынул на нее, и тело Ника откликнулось на ее близость. Он подхватил ладонью ее грудь, и очарование минуты вдруг исчезло без следа: Мэри вспомнились омерзительные прикосновения тупых толстых пальцев Трейвика, его уродливая нагота, слюнявые губы. Она резко отстранилась, хватая ртом воздух, оттолкнула Ника, вскочила и только в этот миг поняла, что ей нечего бояться. Но как объяснить Нику, в чем дело? Она не находила слов. Неужели теперь воспоминания о Трейвике будут преследовать ее каждый раз?

Ник вопросительно смотрел на нее. Мэри тяжело дышала, ощущая необъяснимый страх. Ничего не говоря, она выбежала из комнаты.

В ту ночь Вейл не спал, пытаясь разгадать причину ужаса, внезапно возникшего в глазах Мэри. Что вспомнилось ей – гнусные ласки Трейвика или предательство самого Ника? Поцелуем она сумела выразить доверие и прощение, желание и любовь, но почему вдруг все переменилось? Почему Мэри оттолкнула его?

Зачем он выжил в битве при Ватерлоо, если любимой женщине ненавистны его прикосновения? Сможет ли она простить его, если узнает, что только трусость заставила его совершить то давнее предательство? В ушах Вейла вновь раздался насмешливый голос Мэри, объясняющей, что Трейвик вовсе не мужчина.

На рассвете Вейл отбросил одеяло и осторожно поднялся, как делал уже не в первый раз. Он вновь учился ходить: не стоило терять время. Как только след торговца будет найден, следует отправиться в погоню. К боли Вейл давно притерпелся, теперь предстояло побороть досадную слабость. Не слушая упреков Пирса, он пользовался каждой возможностью, чтобы восстановить силы. Сделав пару медленных шагов, он взялся за высокую спинку стула, стоящего у постели. Передвигаясь от одного предмета меблировки к другому, он вышел в коридор. Дверь детской была открыта, и Ника вдруг потянуло в комнату, где жил его сын. Шагнув через порог, он осмотрелся: стол, грифельная доска, узкая койка у стены. И все – ни одежды на крючках, ни обуви на полу, ни хлыстика, ни обычных мальчишеских коллекций. Вейл помнил, что детская в замке всегда была переполнена игрушками и упряжью, птичьими гнездами, причудливыми камушками, разноцветными перьями, даже осенними листьями из парка, где Ник так любил бродить вместе с братом. В детстве главным сокровищем Ника был предмет, который он считал зубом тигра, пока Чарлз не поднял его на смех и не объяснил, что в Англии тигры никогда не водились. Вспомнив об этом, Ник улыбнулся: у него было счастливое и тихое детство. А в этой комнате не нашлось никаких свидетельств неисчерпаемых мальчишеских приключений. Комната была пуста, как тюремная камера, мертва и безжизненна. Ник уже хотел уйти, пока не проснулся Пирс, спавший на узкой койке, как вдруг блеск в камине привлек его взгляд. Схватившись за решетку, он присел и вытащил из золы обгоревшую деревяшку, на которой чудом уцелела позолота. Ник вдруг отчетливо услышал голос Мэри, рассказывающей о том, что единственной игрушкой Ричарда был подаренный ею деревянный солдатик.

Вейл не понимал, кому и зачем понадобилось сжигать игрушку, но у него защемило сердце от тоски по сыну, которого он никогда не видел.

– Что ты нашел? – послышался за спиной шепот Мэри.

Значит, Вейл ошибся: на узкой койке спал не Пирс, а Мэри! Она умышленно заняла комнату рядом со спальней раненого, чтобы слышать каждый звук. Вейл был ошеломлен. «Она ухаживала за вами, как за ребенком», – сказал Пирс. Неужели он все-таки небезразличен ей? Сжав в руке обугленную игрушку, Вейл тяжело поднялся, соображая, чем объяснить Мэри свой приход.

– Я не знал, что ты спишь здесь, – признался он. – Мне просто хотелось... – Он осекся, снова вспомнив о сыне, лишенном маленьких радостей детства. Если бы не нелепая гордость Ника, мальчик рос бы окруженный заботой и любовью...

– Посмотреть, где он жил? – безошибочно подсказала Мэри.

– Здесь ничего нет, никаких детских сокровищ – сухих листьев, камушков, перьев... тигриных зубов, – добавил он с улыбкой. – Ничего.

– Потому что Ричарду не позволяли приносить их в дом. Трейвик не питал любви к природе, – усмехнулась она. По правде говоря, торговец редко выпускал Ричарда из дома. Мэри всегда пыталась заполнить чем-нибудь скучные дни: читала ребенку вслух, пела простые детские песенки, готовила что-нибудь вкусное к чаю. В этих занятиях Абигейл была ее тайной сообщницей. И все-таки Ричард был лишен возможности валяться в траве, играть с соседскими детьми, бродить по лесу. – Поверь, ему жилось неплохо, – виновато продолжала она, глядя на одеяло, которым столько раз укрывала по ночам своего мальчика. – Я делала все возможное, чтобы он узнал, что такое счастье. Этого солдатика Ричард очень любил. Глядя, как он в него играет, я всегда вспоминала о тебе, – призналась Мэри, – и мечтала, чтобы Ричард когда-нибудь узнал о своем настоящем отце.

– А я... – начал Ник, и у него вдруг перехватило горло. – Господи, Мэри, как бы я хотел, чтобы все было по-другому!..

– Будь желания лошадьми... – тихо выговорила Мэри начало поговорки и улыбнулась, как улыбалась Ричарду, когда он мечтал о невозможном. По ее щеке скатилась слеза.

«... то все нищие разъезжали бы верхом», – мысленно закончил поговорку Ник. Она права: он и впрямь нищий. Одинокий, отчаявшийся нищий, одержимый мечтой о сокровищах, которых у него никогда не было.