Я служу в фирме «Наихудший прогноз». У меня степень по катастрофоведению, полученная в маленьком колледже на северо-востоке, где я изучал всевозможные варианты наихудшего развития событий. Я — доверенное лицо вероятности. Я прихожу в парки аттракционов, вбиваю цифры в компьютер и выдаю статистику: сколько человек погибнет, если при эксплуатации аттракциона произойдет то, что мы называем наихудшим сценарием несчастного случая.

Мне несложно высчитать, что случится, если автобус с заложниками попадет в час пик в снежную бурю. Я знаю, сколько человек погибнет, когда уволенный служащий, пострадавший от начальственных притеснений, ворвется с оружием в офис, чтобы поквитаться с обидчиками. Я предсказываю все эти вероятностные ужасы, и заказчики щедро оплачивают мои труды.

Я ухожу, оставляя их хмурыми и озабоченными, но искать способы противодействия надвигающимся угрозам — не моя забота. Этим пусть занимаются другие.

Мне всего двадцать семь, но я лысею. Волосы везде: на подушке, в водостоке, на расческе, на плечах. Я собираю волосы в мешок на молнии и прячу под кроватью в надежде, что когда-нибудь врачи научатся пересаживать их. Иногда меня просто мутит от мысли о том, как беззащитен мой розоватый, словно у младенца, череп. Именно поэтому я сделал предложение уже трем женщинам, не дожидаясь, пока окончательно облысею.

Все три отказали. Две сочли это шуткой, рассмеявшись мне в лицо. Стелла — нынешняя подружка — с полчаса лежала на кровати, раздумывая над моими словами, но потом все же сказала «нет». Я не особенно удивился. Не думаю, что нас связывает глубокое чувство, хотя оно вполне могло бы зародиться, если бы мы по-настоящему захотели. Мы не раз обсуждали наши чувства со Стеллой, не вижу в этом ничего зазорного. И если она решит оставить меня, я не стану ее удерживать.

Однажды Стелла сказала, что любит меня, и я попросил уточнить. Будет ли она любить меня, если я попаду в аварию и мне отрежет палец? Будет. А если я устроюсь упаковщиком сумок в супермаркет «Пиггли-Виггли»? Будет. Ну а если случайно перееду ее кошку? Будет. А что, если я облысею? Пауза. Очень долгая пауза.

— Ты не разлюбишь меня, если я облысею? — переспрашиваю я.

Стелла прикусывает губу, словно ответ рвется наружу, но она не хочет, чтобы он прозвучал.

— Давай не будем об этом говорить, — повторяет она фразу, которую обычно произношу я, когда Стелла вслух начинает рассуждать о смерти и прочих темных и необъяснимых вещах.

Тогда я говорю, что не разлюблю ее, даже если она станет лысой, как коленка.

— Если я облысею, — отвечает Стелла, — я уйду в самый глухой монастырь в горах.

Я снова предлагаю ей выйти за меня, и она снова говорит «нет».

Я не принимаю препаратов от облысения: ни рогейн, ни пропецию, ни трикомин. Их действенность не доказана, а побочных эффектов хоть отбавляй. Не хватало еще лишиться почки или заполучить необратимые изменения в костной ткани. Буду ходить с дырявой головой, словно тыква на Хеллоуин.

Стелла считает меня ненормальным, а когда я предлагаю ей доказать свою правоту с помощью цифр, обработанных компьютером, она даже не хочет слушать, уставившись в телевизор, пока я собираю волосы в пластиковый пакет, словно улики с места преступления.

Сегодня я анализирую положение дел в одном доме в пригороде. Дверь открывает молодая мать с младенцем на руках. На лице у хозяйки написана озабоченность, но она улыбается мне и приглашает войти. Зовут ее Мина, и она хочет, чтобы наша фирма проверила, какие опасности угрожают ее ребенку в доме.

Мина водит меня по дому, я фотографирую комнаты и коридоры. Затем прошу ее показать чердак, и она опускает лестницу. Я беру пробы воздуха, перекачиваю фотографии на компьютер и предлагаю хозяйке заполнить заранее заготовленный опросный лист «Безопасность ребенка в доме»:

8. Были ли у вас или у вашего супруга (супруги) проблемы с алкоголем и наркотиками?

97. Случалось ли вам отпускать вашего ребенка погулять и забывать о его существовании на несколько часов?

256. Подозреваете ли вы какие-либо отклонения в поведении вашего ребенка?

В анкете около трехсот вопросов, и многие честно отвечают на все — так хочется им узнать, что получится в итоге.

Собрав всю необходимую информацию, я говорю Мине, что подготовлю возможные сценарии развития событий через неделю. Она благодарит и провожает меня до двери, испуганно посматривая на стены и гадая, какие опасности они таят. Младенец счастливо гукает, я улыбаюсь, позволяя ему сграбастать и обслюнявить свою руку.

Мне нравится эта семья, тем более печально сознавать, что Мине предстоит узнать о вещах, о которых ей лучше не задумываться. Ибо ее дом, вне всяких сомнений, кишит угрозами и потенциальными бедами.

Иногда я смотрю на Стеллу во сне. Какое спокойное и расслабленное лицо! Она очень красива, пожалуй, слишком красива для такого, как я, даже сейчас, с волосами.

Я провожу пальцем по ее коже, начиная от шеи и постепенно спускаясь к животу. Стелла спит как убитая. Спит сном праведника, ни разу не усомнившегося, что утром непременно проснется, и новый день принесет только радость. Приятно жить рядом с человеком, верящим в то, что вселенная устроена правильно. Стелла заставляет меня забыть свои печали, поверить, что все когда-нибудь образуется. Поверить даже в то, что когда-нибудь из нас выйдет отличная пара, живущая в любви и согласии.

Я смотрю, как она спит, как по ее лицу блуждает улыбка — отголосок ее снов, легкий, как дыхание.

Интересно, кому Стелла так улыбается? Наверняка не мне. Эта мысль тревожит меня, и я начинаю тормошить Стеллу, тыкать пальцем в бок, щипать за щеку. Наконец она просыпается.

— Ты собираешься уйти от меня? — спрашиваю я.

Стелла сидит прямо, пытаясь окончательно проснуться. На заспанном лице видна усиленная работа мысли, но кончается всегда тем, что Стелла снова падает на кровать и проваливается в сон.

До «Наихудшего прогноза» я два года работал стажером в правительственном проекте «Пангея». Мы пытались предсказать, как будут выглядеть Соединенные Штаты через сто, пятьсот, тысячу лет. Отслеживали погодные изменения, искали слабые места и потенциальные угрозы окружающей среде, чтобы знать, от какой части страны в результате стихийных бедствий не останется камня на камне, а какую ждет медленное сползание в океан.

Оказалось, что сотни лет — не срок для континентов, однако наше будущее все равно беспросветно. Кривые на графиках упрямо свидетельствовали: западное побережье отколется от материка и будет дрейфовать, как плавучая льдина; Миссисипи разветвится, образовав множество рек, которые будут терзать Юг наводнениями, словно сотня Шермановских маршей; северо-восток замерзнет, и от некогда процветающей страны останутся жалкие развалины.

Мы собирались развивать проект и, возможно, предсказать грядущий Армагеддон, но правительство расстроили наши выкладки и прекратило финансирование. Мне до сих пор досадно, что мы так и не докопались до худшего.

Мы со Стеллой смотрим бейсбол, сидя высоко на средней трибуне. На мне — кепка, прячущая если не залысины, то места, где они скоро появятся. На пятой подаче Стелла просит меня сделать наихудший прогноз матча. У меня с собой нет компьютера, но я справлюсь и без него. Не переставая следить за игрой, я несколько секунд размышляю, затем выдаю прогноз.

Бэттер мощно отбивает, мяч вылетает со стадиона, вдребезги разбивает ветровое стекло машины и убивает водителя. Машина, лишившись управления, въезжает в средний ряд, провоцируя серьезную аварию. Грузовик, перевозящий опасные отходы и пострадавший при аварии, взрывается, порождая цепную реакцию. Грохот побуждает болельщиков ринуться к перилам, нескольких человек задавили насмерть. Один из зрителей слишком низко перегибается через перила и с большой высоты падает вниз, ненароком пришибив собачонку, присевшую у стены стадиона. Команда хозяев проигрывает гостям.

Питчер закручивает удар, бэттер мажет, мяч шлепается в грязь.

— Что скажешь? — спрашивает Стелла.

Я отвечаю, что на этот раз обошлось, но все еще впереди.

На следующей неделе я приношу Мине результаты анализа. Медленно прокручиваю варианты, используя анимированные фигурки. Вот мать разбивает банку, тщательно выметает осколки, но не замечает одного, закатившегося в угол. Четыре дня спустя ребенок, ползая по полу, режет осколком руку — начинается гангрена, и руку приходится ампутировать.

Я вижу, что Мина еле сдерживает слезы, мне хочется утешить ее, но я упрямо листаю страницы. Ненавижу эту часть работы, когда ты заставляешь людей осознать, что мир вокруг — одна громадная вероятность. Все может случиться, и мы бессильны этому помешать. Я заканчиваю демонстрацию, Мина благодарит меня и, крепко прижимая младенца к груди, провожает до двери.

Стелла заявляет, что собирается основать новую фирму под девизом: «Взгляни на мир с оптимизмом!». Она будет навещать клиентов «Наихудшего прогноза» и анализировать вероятности благоприятного стечения обстоятельств, о котором те и не мечтали. Будет чертить диаграммы, неопровержимо доказывающие, что прямо под их офисами зарыты клады золотых монет; предсказывать годы и годы благоденствия, а еще преданных, всем довольных работников, готовых пожертвовать частью жалованья ради расширения корпоративного бизнеса.

Стелла права: все предсказанное ею может случиться, однако ее никто не наймет. Люди верят, что лучше надеяться на худшее, чем потом испытать разочарование. Их раздражают хорошие прогнозы. Любая светлая полоса — затишье перед бурей.

В журналах пишут, что выпадение волос предотвращает регулярное мытье головы, а сальные и грязные волосы выпадают сильнее. Я начинаю мыть голову дважды в день концентрированным шампунем, пока пальцы не сморщиваются, как черносливины.

Стелла возмущается, заявляя, что, постоянно раздражая кожу головы, я облысею гораздо быстрее. Не знаю, были ли эти намеки предвестием перемены в наших отношениях, но с тех пор я стал мыть голову один раз в день.

Спустя несколько недель я сижу в офисе и составляю отчет, когда звонит Мина — та мамаша с младенцем. Она жалуется, что не может спать по ночам — ей снятся кошмары с участием анимированных персонажей, упавших с лестницы или придавленных гаражной дверью. Я извиняюсь, однако напоминаю ей, что всего лишь выполнял ее желание, да и знать заранее всегда лучше. Мне не впервой иметь с этим дело: Мине хотелось знать худшее, но в глубине души жила надежда, что дела обстоят не так ужасно. Однако чудес не бывает: вы всегда получаете наихудший вариант — несчастья сами находят вас.

Я шепчу прямо в ухо спящей Стелле:

— Ты собираешь уйти от меня?

Затем опускаюсь ниже и прижимаю ухо к ее губам, словно проверяя, жива ли она.

Она что-то бормочет во сне, но мне нужен четкий ответ. Я снова проваливаюсь в сон: щекой на ее груди, ухо прижато к губам.

Однажды владелец колбасной фабрики впал в ярость, когда я показал ему распечатку результатов анализа: анимированная фигура взрослого, падающая в мясорубку; фигурка ребенка, поедающая колбасу, которую изготовили из останков отца.

— Это невозможно! — возмущенно восклицал клиент. — Я плачу вам немалые деньги, а вы приносите мне какие-то детские страшилки, какие-то дешевые пророчества!

Он даже не стал досматривать рисунки, зашвырнув их в мусорное ведро.

Три недели спустя контейнер с отходами, плохо прикрепленный к днищу самолета, рухнул прямо на крышу фабрики, раздавив хозяина прямо за рабочим столом.

Прогноз этой катастрофы содержался в моем отчете под номером двенадцать. Еще долгое время после нее коллеги дразнили меня Нострадамусом. Впрочем, мои способности ни при чем — все дело в законе средних чисел. Что-то непременно случается рано или поздно. Нужно только ждать.

Я набиваю подушку своими волосами. Сначала высыпаю их на пол, вынимаю из подушки вату и заполняю внутренность волосами. На такие подушечки кладут обручальные кольца или прячут под ними вставные зубы. Она розовая и в форме сердечка, Стелле должно понравиться. Я зашиваю дырку и подбрасываю подушечку вверх, ощущая груз своего несчастья, мимоходом удивляясь его легкости.

Я оставляю подушечку на кровати. Зайдя вечером в спальню, Стелла сразу же замечает ее. Я говорю, что это подарок. Стелла счастлива. В ту ночь она спит, прижимая подушечку к себе, словно мягкую игрушку, и улыбается во сне. Надеюсь, теперь она думает обо мне.

Неожиданно Мина приходит в офис и приглашает меня выпить с ней кофе. Я быстро выключаю компьютер, чтобы она не успела разглядеть на экране картинки, которые я подготовил для пиротехнического склада — яркие цвета и человеческая плоть, ужасные и завораживающие одновременно.

Некоторое время мы просто молча потягиваем кофе в углу закусочной через дорогу. Мина выглядит устало, под глазами круги, но она все равно очень хорошенькая, блестящие черные волосы падают на плечи.

Она говорит, что души не чает в своем малыше, что три года пила таблетки, чтобы забеременеть. На ум сразу же приходит самое страшное: статистика побочных эффектов таких таблеток, сердечные болезни матерей, генные мутации детей, делающие их уязвимыми перед самой пустячной инфекцией, но я благоразумно держу свои мысли при себе. Иногда мне самому становится противно от того, что я так устроен, уж лучше бы думал о том, как ее утешить и подбодрить.

— Я показала мужу ваши выкладки, — начинает она. — Он посмеялся надо мной, заявив, что и сам так может. Сказал, чтобы я не сходила с ума. Удивлялся, как его угораздило жениться на истеричке. Теперь, когда я ночью порой смотрю на него, мне хочется залепить ему пощечину или откусить нос, хочется самой подстроить несчастный случай, чтобы потом сказать: «Вот видишь, я же говорила!»

Глаза у Мины на мокром месте. Я протягиваю руку и глажу ее по руке.

Неожиданно она перегибается через стол и с силой целует меня. Наши губы медленно движутся, словно мы разговариваем, только молча, не разлепляя их. Мина придерживает мой затылок пригибая голову к себе, пока мы не задыхаемся, и вынуждены отпрянуть друг от друга. В руке у нее остается прядка моих волос.

Нам обоим неловко, и мы отводим глаза. Я пытаюсь представить нас вместе, но ничего не выходит. Чтобы понять это, мне не нужен компьютер — мы способны лишь поплакаться друг другу в жилетку.

— Сделай что-нибудь, помоги мне, — говорит она, и я снова целую ее, на этот раз нежнее, и вижу, что ей хочется другого, чего я не могу ей дать.

Мы уже ложимся, когда Стелла вскрикивает:

— Что это ты сделал?

Я выхожу из ванной с зубной щеткой в руке и вижу, как мои волосы сыплются на пол из дырочки в подушке.

Мне приходится все рассказать Стелле, я отбираю у нее подушку и отношу на кухню, якобы собираясь выбросить. На самом деле я запихиваю подушку в пакет на молнии и прячу в кладовке.

Ночью я бужу Стеллу, потыкав ей пальцем в бок.

— Ты собираешься уйти от меня?

Она вскакивает, трет глаза, но вместо того чтобы снова упасть на подушку, отвечает.

— Возможно. Скорее всего.

После чего засыпает. Внутри у меня все переворачивается. Я наклоняются над ней и прошу ее стать моей женой, но Стелла уже далеко и не слышит меня.

Утром она заявляет, что уходит.

— За то время, что я живу с тобой, я стала грустнее, — бросает она, набивая сумку одеждой.

В ответ я возражаю, что, живя с нею, стал счастливее.

— Сам видишь, кому повезло больше, — говорит она и уходит навсегда.

Я стою в пижаме и не могу найти слов, чтобы остановить ее. Болит голова, и я дергаю себя за волосы, чувствуя, как они остаются в ладони и падают на пол. Я сажусь на кровать, ощущая себя самым несчастным человеком на свете.

Впрочем, через пять секунд я сознаю, как далеко от истины это утверждение. Я воображаю, как стены дома, проеденные насквозь термитами, которых я слышу каждую ночь, не выдерживают и падают мне на голову. Я лежу, погребенный под двумя этажами хлама, мне принадлежащего, и розовеющая лысина блестит среди камней. Я зову на помощь — никто не слышит. Останься, не покидай меня! Слова эхом отзываются в голове. Да уж, бывает и хуже.

Поздним вечером я подъезжаю к дому Мины и долго сижу в машине, глядя на фигуры, мельтешащие за окнами. Рядом на сиденье большой жизнеутверждающий букет, составленный флористом. В нем только яркие цветы, есть даже подсолнух. На карточке я написал просто: «Улыбнись, все наладится!»

Я хочу, чтобы хоть кто-то на этом свете стал счастливее из-за меня. Я хочу в кои-то веки приносить хорошие вести.

Когда ждать становится невмоготу, я выхожу из машины и осторожно подхожу к дому, стараясь держаться в тени. Где-то лает собака. Я кладу букет на порог и поворачиваюсь, чтобы уйти. И тут я вижу в окне ее: Мина нервно листает анализ, который я для нее подготовил.

Повинуясь внезапному порыву, я стучусь в окно, и она оборачивается. Я машу рукой, она машет в ответ, нисколько не удивившись тому, что я околачиваюсь вокруг ее дома среди ночи.

Большим пальцем я указываю в сторону двери, затем поднимаю его, и тут за моей спиной раздается мужской голос:

— Пошел отсюда, мерзавец!

Мужчина явно обращается ко мне. Не оборачиваясь, я со всех ног припускаю к машине.

За спиной слышны его тяжелые шаги.

— Доставка цветов! — кричу я и прыгаю внутрь, но не успеваю захлопнуть дверцу.

Он хватает меня за грудки и с размаху бьет в лицо. Я начинаю понимать, что мой наихудший прогноз, кажется, сбывается.

— Это ты, придурок, дал моей жене эти чертовы бумажки?

Я киваю, и он пару раз пинает меня ногой, угрожая вызвать полицию.

— Я хотел помочь! — восклицаю я. — Хотел все поправить!

Он издевательски смеется:

— Ты только сделал хуже. Вон отсюда и держись подальше от моего дома!

Я трогаюсь с места, пытаясь разглядеть Мину из окна, но ее нигде не видно. Свет в доме гаснет, а мой букет по-прежнему лежит на пороге.

Я жду увольнения. Муж Мины наверняка нажаловался моим боссам, а значит, вскоре меня попросят убираться восвояси. Я нарушил правило второе кодекса поведения: «Никаких личных контактов с клиентами». Важнее него только правило первое: «Помни, будет еще хуже».

От удара глаз заплыл и посинел. Я откладываю текущую работу и делаю новые расчеты. Не знаю, что из этого выйдет, но полученные цифры подсказывают идею.

Майк, эколог из соседнего кабинета, говорит, что меня ждут внизу. Я трогаю распухший глаз и морщусь, гадая, как выйти из здания, не привлекая всеобщего внимания. Впрочем, теперь меня не испугать подобными мелочами. Я выхожу из кабинета, спускаюсь вниз. В холле меня ждет Мина с ребенком на руках.

Мы возвращаемся в кабинет, и она садится, все еще прижимая ребенка к груди. Я извиняюсь за вчерашний вечер. Не глядя на меня, она кивает.

— Это было здорово. Ну, то, что вы сделали.

— Пустяки.

— Все равно это было очень мило.

Говорить больше не о чем, и мы просто сидим, слушая неумолчное бормотание младенца.

— Я хочу, чтобы вы помогли мне смириться, — говорит она. — Ведь вы должны знать, как жить с этим грузом. Прошу вас, научите меня!

Глаза у нее снова на мокром месте, и тогда я поворачиваю к ней экран монитора. На экране появляются анимированные персонажи. Я обхожу Мину и сажусь у нее за спиной.

Героев всего двое: мать и ребенок. Мы смотрим, как ребенок растет сильным и здоровым; годы летят, заставляя мать поверить, что худшее позади, и она снова может вдохнуть полной грудью. Мальчик идет в школу, плавает в бассейне, катается на велосипеде. Последний кадр показывает семью, которая мирно сидит на крылечке и наблюдает, как солнце садится за горизонт, окрашивая небо алым и розовым. На мгновение мне кажется, что мой способ утешения не сработает, что Мина увидит в сцене заката неизбежный и постепенный уход всех членов семьи.

Я хочу встать, но Мина кладет руку мне на плечо и целует меня в губы, и поцелуй нежен, как дыхание. Затем она убирает с моего лица прядь волос, и неожиданно я говорю:

— Я лысею.

Мина всматривается в меня, ее темные глаза оценивают масштаб бедствия.

— Зато череп у вас очень красивой формы.

Я протягиваю ей распечатки прогнозов, вычислений, гипотетических выкладок и вариантов, которые составил сегодня.

Она начинает листать их, потом останавливается и осторожно передает мне ребенка. В чужих руках малышу неудобно, и я по старой привычке успеваю прикинуть вероятность и способ падения: головкой или ногами.

Мина листает бумаги и улыбается. Ребенок начинает хныкать; на секунду мое сердце перестает биться, затем я прижимаю его к себе. Я хочу успокоить малыша и понимаю, что не знаю его имени.

— Как его зовут?

— Алекс.

Младенец плачет, и я говорю ему:

— Все образуется, Алекс. Все у нас будет хорошо.

И хотя мне известны все прогнозы, с легкостью опровергающие мои слова, я отбрасываю их прочь и заставляю себя поверить, что все действительно образуется.