Генри спал долго и проснулся, потому что уже не мог больше спать. Хватит. Он выбрался из кровати, натянул на себя джинсы и футболку, а затем ватными после сна ногами по крутым ступенькам проделал путь вниз. И обнаружил, что тетя уже на кухне.

— Генри, — поприветствовала она его и широко улыбнулась. Она все еще занималась консервированием. Она была в бледно-зеленом переднике, волосы у нее на висках растрепались, а лицо было красным, как спелый помидор. На плите что-то бурлило в огромных размеров черной кастрюле. — А мы уж собирались посылать за тобой поисково-спасательную бригаду, — засмеялась она и включила хитроумное устройство, принявшееся измельчать сморщенные яблоки. Генри уставился на длинную колбаску из шкурок, яблочных внутренностей и какой-то мерзости, выходившей из измельчителя. Дотти взглянула на него и снова рассмеялась. — Генри Йорк, ты часом не на мои яблоки так презрительно смотришь? Червяки добавляют блюду пикантности. Так. Думаю, когда ты выйдешь из спячки, тебе надо будет поесть. Овсяные хлопья на полке прямо за тобой. Миска на столе. Молоко в холодильнике.

— Спасибо, — сказал Генри и принялся собирать себе завтрак. Генри привык к обезжиренному молоку, которое выглядело даже как будто голубоватым. Это же было больше похоже на сметану. Оно было густым, белым и обволакивало овсянку пленкой так, что Генри буквально чувствовал, как она прилипает к его языку. Язык, однако же, не был против.

Дотти выбросила миску отжатых яблочных остатков в мусор и повернулась к Генри.

— Итак, Генри Йорк, — начала она, — когда закончишь, можешь сполоснуть за собой тарелку. А потом, если ты, конечно, не захочешь залезть обратно в постель и проспать до следующего приема пищи, можешь пойти в амбар. Твой дядя хочет поговорить с тобой с глазу на глаз. Девочки уехали в город на день рождения.

Она вытерла руки о передник и вернулась к работе.

Облизывая зубы, Генри вышел из кухни и, пробравшись через груды ботинок в прихожей, оказался на заднем крыльце. Вниз по холму к подножию амбара тянулась заросшая лужайка. А за амбаром, прерываемые лишь ирригационными канавками и редкими проселочными дорогами, простирались ровные, соединявшиеся на горизонте с небом поля.

Генри стоял и бессмысленно смотрел на пейзаж. В другое время такой вид, наверное, захватил бы его и он бы любовался тем, как все плоско и пусто и какое же огромное пространство можно окинуть единым взглядом. Но вместо этого он рылся в словно заплесневевшем после сна мозгу, стараясь привести в порядок свои мысли, которые казались покрытыми пленкой так же, как зубы и язык.

Генри рассеянно спустился к амбару. Открыть дверь оказалось задачей не из простых. Это была большая раздвижная дверь, и у него никак не получалось отпереть тугой засов. Когда же ему все-таки удалось его откинуть, перед ним возникла новая проблема. Массивная обшитая деревом створка на проржавевших полозьях никак не хотела сдвинуться с места. Наконец, приложив немало усилий, он все-таки откатил ее и зашел внутрь, слишком заинтересованный содержимым амбара, чтобы заметить, что перепачкал руки ржавчиной. По обеим сторонам тянулись дощатые стойла, а с перекладин свисали три велосипеда и газонокосилка.

— Генри, это ты там внизу? — донесся откуда-то сверху, с потолка, голос дяди Фрэнка. — Забирайся сюда. Там, в конце, есть лестница.

Генри нашел прибитую прямо к стене приставную лестницу. Наступив на нижнюю ступеньку — сухую грязную доску — он обреченно посмотрел вверх на потолочные балки, в которые лестница упиралась двумя пролетами выше. До этого момента самым высоким подъемом в его жизни была лесенка на второй ярус его кровати.

— Эй, Генри! — громко крикнул дядя.

— Уже поднимаюсь, дядя Фрэнк.

— На самый верх. Я на чердаке.

Генри начал подъем. Если бы он упал, то от его падения, верно, поднялось бы огромное облако пыли. Интересно, а услышал бы это дядя Фрэнк? Сколько бы ему пришлось тут пролежать? И как бы это выглядело оттуда сверху, с чердака? Генри вздрогнул от этой мысли.

Поравнявшись со вторым пролетом, он огляделся. Пол украшали розовые нарисованные мелом облака, а рядом с ними он увидел разметку для игры в классики. Снова сосредоточив все внимание на подъеме, Генри быстро преодолел последнюю пару ступенек и просунул голову в дыру в полу чердака.

— Здорово, Генри, — поприветствовал его дядя Фрэнк. Он сидел за письменным столом, заваленным всякой всячиной. — Ну как, понравилось карабкаться сюда?

— Еще бы, — сказал Генри, переводя дух. Он проделал остаток пути и встал наконец на пол чердака.

Фрэнк улыбнулся.

— Она идет еще дальше, наверх, к курятнику. Полезай, если интересно. Там есть маленькая дверца, которую надо откинуть. А еще там есть выступ — на нем обычно сидят голуби. Только будь осторожен. Если они недавно там побывали, пол может быть скользким. Это, наверное, самое высокое место во всем Канзасе, если, конечно, не считать другие амбары и элеваторы. Тут в округе есть несколько довольно больших.

— Элеваторов? — переспросил Генри, глядя в сторону курятника. — Это где хранят зерно?

— Совершенно верно, — ответил дядя Фрэнк. — А сейчас, Генри, я хочу кое-что тебе рассказать. Твоя тетя пока не знает, и я, быть может, еще какое-то время не буду ей рассказывать. Но мне просто необходимо открыть кому-нибудь мой секрет, вот поэтому я и позвал тебя.

— И в чем же дело? — Генри оторвал взгляд от курятника и посмотрел на дядю. Рядом с Фрэнком на старом серванте с кучей дверок и ящичков стоял компьютер. Монитор располагался по центру, а все оставшееся свободное место было завалено разными безделушками, фигурками и маленькими вазочками, а также инструментами. В одной кучке Генри разглядел ручку от топора и миниатюрный канадский флаг, а в другой — половину модели корабля.

Фрэнк откинулся в кресле и пожевал губами.

— У меня есть интернет-магазин. Через него я продаю разные вещи людям со всего мира. Занимаюсь этим уже около двух месяцев и сегодня наконец напал на золотую жилу. — Он засмеялся. — Я только что продал два перекати-поля за пятнадцать сотен долларов.

— Кто же заплатил столько за перекати-поле? — изумился Генри. — Это же куча денег.

Фрэнк ухмыльнулся и заложил руки за голову.

— Да, целая куча. Я был бы счастлив, получи я десятку баксов за оба. Но какие-то японские бизнесмены так разгорячились из-за этих штук. Они делали все новые и новые ставки, и каждый предлагал больше другого. И теперь, как видишь, я богатый человек. Это же по семьсот пятьдесят долларов за каждую катающуюся по земле высохшую круглую колючку.

— Ух ты, — сказал Генри. — А вы, правда, думаете, что они заплатят?

— Конечно, заплатят. — Он выпрямился на своем стуле и наклонился к Генри. — Ты случайно ничем не занят? Как насчет съездить в город, съесть по мороженому и подобрать наши деньги? Сбегай скажи своей тете, что мы уезжаем. Я скоро буду, только отправлю своему новому клиенту и-мэйл.

На этот раз Генри ехал уже не в кузове. Его трясло и болтало по кабине между дверью и длинным рычагом переключения передач. Мальчик не был пристегнут и все ждал, когда его об этом попросят, но уже начинал сомневаться, что вообще попросят.

Он опустил стекло со своей стороны, высунул руку и выставил лицо навстречу ветру. Дядя сказал, что им надо на прямо противоположный конец города, и поэтому они поехали кругом по проселочной дороге, а не напрямик через город. Отец Генри как-то подарил ему на Рождество книгу по городской планировке, и сейчас Генри думал об этой дороге как о кольцевой магистрали, опоясывавшей город. Только без асфальта, и всего-то две полосы в ширину, сказал он про себя.

Бросив думать о больших городах с их магистралями, он принялся смотреть, как справа за окном проплывает город Генри. Тут его ударило об дверь и подбросило до крыши, потому что пикап не смог должным образом преодолеть очередную выбоину на дороге. Он ударился обо что-то головой, а рукоятка, которой он до этого опускал стекло, впилась ему в ногу. И все-таки он не пристегнулся. Однако, пока дядя не смотрел на него, Генри украдкой защелкнул замок на двери. Перед грузовиком взлетала в воздух и обрушивалась на капот саранча. Дядя Фрэнк резко повернул направо в сторону главной улицы, чтобы пересечь город и заехать с другой стороны.

— Так правда будет быстрее? — спросил Генри.

— Не-а, — ответил Фрэнк, — просто веселее. Какой смысл брать такой грузовик, чтобы кататься на нем туда-сюда по главной улице. Разве только надо заехать в парикмахерскую или еще ближе.

Начали они с того, что купили по мороженому на заправке. Потом они прижались лицами к витрине закрытой антикварной лавки, косясь на груды колес, валявшиеся в пыльной темноте. Мороженое разбередило аппетит Фрэнка, и он потащил Генри в местечко под названием «У Ленни», которым почему-то владел человек по имени Кайл. Там они поели чизбургеров с картошкой фри. Они умудрились убить в Генри почти весь день, и это при том, что город оказался гораздо меньше, чем представлялся поначалу. Они слонялись от места к месту то за одним, то за другим, а то и вовсе просто так, пока наконец не оказались в городском парке на распродаже, которую старые жители города проводили в провисшем шатре.

Когда Генри выбрался из пикапа, пожилая женщина в красной куртке посоветовала ему тратить деньги с умом, потому что иначе он потратит все на фейерверки к четвертому июля.

Денег у Генри вообще-то не было, и уж точно он не интересовался гаражными распродажами. Поэтому он просто сел на землю, прислонившись спиной к столбу.

— Эй, Генри! — заорал дядя Фрэнк через три ряда столов. — У тебя есть перчатка?

— Перчатка? — Генри моргнул. — В каком смысле?

— Бейсбольная, разумеется, — сказал Фрэнк. — Ой, забудь, эта на левую руку.

Генри приподнялся.

— Я левша, — сказал он, — только не думаю, что она мне нужна. Я вообще-то не слишком люблю бейсбол, — сказал он, имея в виду, как и большинство людей, которые так говорят, что играет он неважно.

— Раз так, иди сюда и примерь. У каждого мальчика должна быть перчатка.

Генри не собирался примерять. Если бы у него была перчатка, обязательно нашелся бы кто-нибудь, кто захотел бы с ним поиграть. И тогда ему пришлось бы бросать мяч. А он хотел прежде попрактиковаться в одиночестве. И все же он встал и, протолкавшись через ряды, предстал перед дядей. Кожа на перчатке была старой и потемневшей. Швы на толстых пальцах немного расползлись, но ладошка была гладкой и блестящей. Генри сунул в нее руку. Оказалось, сидела перчатка прекрасно.

— Ну что ж, займемся ею, когда будем дома, — Фрэнк взял руку Генри, на которой все еще была перчатка, и поднес к его лицу. — Понюхай эту кожу, — сказал он, — она повидала грязь, пот и тысяч десять бросков. Старая перчатка — самая лучшая. А историю чистенькой не купишь.

* * *

Когда они покинули распродажу, Фрэнк погрузил в кузов довольно большую лампу и неполное собрание энциклопедий. А Генри, к своему ужасу, оказался обладателем не только бейсбольной перчатки, но и складного ножа, который к тому же не закрывался и как-то не ложился в руку. Родители никогда не запрещали ему иметь нож. Наверное, потому что они и предположить не могли, что ему может такое прийти в голову. Генри держал нож открытым и пальцем пробовал остроту лезвия.

— Да, довольно тупой, — сказал Фрэнк, отрываясь от созерцания грязной дороги, — но не бойся, я его для тебя заточу. У Дотти самые острые ножи, какие я видел. Она терпеть не может тупых ножей. Каждый, у кого есть хоть капля ума, держит свой нож острым.

— А она никогда не резала пальцы?

— Я открою тебе маленький секрет, Генри, секрет, который знают все. Режут пальцы, как правило, только тупыми ножами, — Фрэнк наклонился к Генри и хлопнул его по колену. — Когда строгаешь острым ножом, стараешься быть осторожнее. А даже если порежешься, порез будет чистым и быстрее заживет. Острые ножи безопаснее тупых. Я бы даже посоветовал тебе нигде ничего не вырезать, пока я не достану инструменты и не заточу хорошенько нож.

— Ладно, дядя Фрэнк, — Генри опустил лезвие, и оно бессильно упало обратно в рукоятку. — Как так получилось, что оно не держится в открытом положении?

Фрэнк побарабанил пальцами по рулю.

— А, наверное, что-то внутри поломалось. У меня куча таких ножей. Это не имеет значения, пока он не откроется у тебя в кармане. У меня вот до сих пор шрам остался. Забыл, что нож при мне, и прыгнул на вторую базу. Просто нажимай пальцем сбоку, когда держишь его открытым, и все будет в порядке. Заодно привыкнешь к крепкой хватке.

— О’кей, — сказал Генри, но обратно в карман нож не положил.

Дядя Фрэнк направил пикап на клочок грязной земли над канавой, соединявший обочину дороги с полем.

— Вот мы и на месте, Генри. Эти перекати-поле — совсем как люди. Тоже собирают с миру по нитке.

— В каком смысле? — спросил Генри, когда Фрэнк уже почти выбрался из пикапа.

— Дело не только в людях или растениях, — сказал Фрэнк. — Это везде и во всем.

Он ступил в канаву. На дне ее маленький ручеек затекал в дренажную трубу. И там же лежал, вцепившись в отверстие трубы, и шуршал в ногах Фрэнка спутанным грязным клубком драгоценный объект продажи. Фрэнк поднял спутанный ком травы и бросил его на посыпанный гравием откос. С нижней части кома закапала вода.

— Генри, ты когда-нибудь задумывался, как сбиваются вместе кусочки пыли на полу? — Фрэнк начал пинать оставшиеся клубки к откосу. — Некоторые травинки съедает корова, а потом они выходят с другого ее конца, сохнут на солнце и утаптываются. Затем эти ничтожные частицы подхватывает ветер и заносит через окно на пол в твою комнату.

Генри наблюдал, как Фрэнк выкарабкался из канавы и побросал комки травы в кузов пикапа.

— Потом, — продолжил он, отряхивая руки, — эта маленькая частичка пыли встречает другую такую же, только отставшую от твоего свитера, который в свою очередь был сделан из овечьей шерсти в Новой Зеландии. Эти две частички подбирают твои волоски и чужие волоски, которые пристали к твоей футболке в ресторане, потом их пинают из угла в угол по комнате, пока они не осядут шариком под твоей кроватью, спрятавшись в дальнем углу.

Фрэнк пытался привязать клубки растений бечевкой.

— Так же и с людьми. Если они чувствуют себя потерянными, то их носит туда и сюда, пока наконец не забросит в какой-нибудь угол, или дыру, или трубу.

Он оборвал конец веревки и залез обратно в кабину. Генри тоже залез и сел рядом с дядей.

— Такие места есть и в городах, — сказал Фрэнк, — и в домах — везде. Места, где заканчивают свой путь потерянные вещи.

— Например, какие? — спросил Генри.

Дядя Фрэнк рассмеялся и завел двигатель.

— Например, пупок. И это место. И Кливленд. Генри сравнительно мал, так что и людей здесь дрейфует меньше. А когда они отсюда выбираются, то снова попадают в этот водоворот, пока их в конце концов не прибивает куда-нибудь еще.

Генри смотрел, как дядя Фрэнк переключает передачи.

— Я тоже однажды потерялся, — сказал Фрэнк и взглянул на Генри. — Но теперь я нашелся. Сейчас я под кроватью. Я в той же трубе, что и ты. Только ты не думай, что для тебя это болтание закончилось.

Пока они ехали домой, несмотря на то что Фрэнк перетянул весь кузов веревкой, перекати-поле каждые несколько сот метров парами и даже целыми кучами вываливались на дорогу.

— Вот какой я теперь богатый, — сказал Фрэнк, когда Генри указал ему на одну особенно большую кучу, валявшуюся позади них на дороге. — Тысячи долларов сыпятся из моего кузова, а я даже не собираюсь притормозить. Если бы у меня хватило мозгов, я бы захватил с собой кусок брезента. Давай-ка посмотрим, успеют ли они все выбраться оттуда, пока мы доедем.

Он надавил на газ. Всю дорогу до дома их сопровождали столп пыли, брызги гравия и изредка выпрыгивающие из кузова перекати-поле.

Когда они приехали, Фрэнк заехал прямо через лужайку и, обогнув дом, остановился у амбара. Генри распахнул свою дверцу и подошел к дяде Фрэнку, который уже стоял у заднего борта кузова. Там сзади машины висели, зацепившись за веревку четыре перекати-поля. Лампа, которую Фрэнк прикупил на распродаже, рассталась с абажуром, а коробки с энциклопедиями были разворочены, и их содержимое валялось по всему кузову.

— Гмм, — сказал дядя Фрэнк. Генри промолчал. — Да, Генри, иногда я желаю, чтобы во мне было чуточку больше от твоей тети Дотти. Возьми эти комки травы и брось их в одно из стойл. А я пойду возьму брезент и по-быстрому сгоняю обратно. Ты побудь здесь и, главное, не говори своей тете, чем мы занимались.

— Конечно, — согласился Генри.

После ужина Фрэнк и Дотти вышли на крыльцо, чтобы Фрэнк мог использовать положенную ему единственную в день возможность покурить. Генри пошел с девочками в их комнату и повалился на пол. За ужином он принял предложение дяди Фрэнка поделить недоеденное девочками мясо, и теперь этого мяса было в нем больше, чем когда-либо в жизни. И кетчупа, кстати, тоже. Его двоюродные сестры разговаривали рядом, но Генри не мог заставить себя слушать.

В комнате собралось значительное поголовье кукол. Одни, фарфоровые и изысканные, стояли в ряд на комоде, каждая поддерживаемая отдельной металлической стойкой. Другие, в стеганных платьях и с гнущимися руками и ногами, валялись на кроватях. А одна кукла — это был пластиковый младенец — лежала на самом краю и смотрела на Генри одним открытым глазом.

Ему было немного не по себе от такого зрелища. Но с другой стороны, насколько он помнил, Генри еще никогда не встречал кукол, которые не были бы предназначены для каких-нибудь примитивных или диких ритуалов.

Одну сторону комнаты целиком занимала двухъярусная кровать, с другой стороны примостилась кровать поменьше, а между ними была стена с окном, выходившим на амбар. Если бы у Генри в комнате было окно, из него, наверное, открывался бы такой же вид.

— А почему вы втроем делите одну комнату? — спросил он, попытавшись приподняться, но снова повалившись обратно. — Дом же действительно большой. — Он прервал длившийся уже какое-то время спор о том, играть ли в монополию или в пиратов. Генриетта высказывалась за настольную игру. Анастасия отстаивала пиратов. А Пенелопа, будучи в курсе, что ее голос — решающий, безразлично лежала на верхнем ярусе кровати и что-то читала.

— Да, большой, — ответила она Генри, отложив книгу в сторону. — Внизу есть еще одна комната, но мама приспособила ее для занятий шитьем. К тому же папа держит там телевизор. Сомневаюсь, что он разрешил бы кому-нибудь из нас смотреть его по ночам.

— А на этом этаже всего три спальни, — добавила Анастасия, — мамы и папы, эта и…

— Дедушкина, — закончила за нее Генриетта и посмотрела Генри прямо в глаза. — Он умер.

— В самом деле? — удивился Генри. — Я думал… — тут он осекся. Он знал, что дедушка умер. Он помнил, как об этом говорила его мама. Но он, кажется, помнил что-то еще, только никак не мог вспомнить, что именно. Он только помнил, что о чем-то забыл. Кузины молча смотрели на него. Он моргнул.

— Точно, — сказал он. Его лицо горело. — Я знаю.

— Дедушкина — самая лучшая, — продолжила Пенелопа. Анастасия и Генриетта пытались вмешаться в разговор, но Пенелопа только повысила голос. — Там стоит огромная кровать, потому что он был очень высокого роста, и оба окна выходят в сторону крыльца. Мама с папой возьмут ее себе, как только смогут открыть. Папа потерял ключ. Думает, он лежит где-то на его столе.

— И он отказывается вызвать мастера по замкам, даже несмотря на то, что мама настаивает, — добавила Генриетта. — Говорит, что и сам может с этим справиться.

— Окна тоже не открываются, — сказала Пенелопа.

— А еще есть чердак, — сказала Анастасия. — И там теперь живешь ты. Забрал себе его весь. Мама даже сказала, что мы теперь не можем там играть, не спросив разрешения.

— Тссс, — остановила ее Пенелопа.

— А кто запер дедушкину комнату? — спросил Генри.

— Мама думает, что замок не заперт, а просто сломан, — сказала Пенелопа, и остальные девочки закивали в знак согласия. — Папа говорит, что со старыми дверями часто приключается что-то странное.

— И как долго она уже сломана?

— С тех пор как умер дедушка, — сказала Пенелопа, — два года тому назад.

— И все это время комната простояла закрытой? — удивился Генри.

Пенелопа кивнула.

— И с тех пор никто туда не заходил? — Генри поднялся на ноги. Он открыл дверь комнаты и вышел на площадку. — Это ведь она? — сказал он шепотом.

— Да, — ответила Генриетта.

Генри медленно прошел мимо комнаты Фрэнка и Дотти и ванной. Девочки молча следили за ним. Дверь в комнату дедушки выглядела старой, однако вполне нормальной. Медная, покрытая пятнами ручка немного покосилась. Генри протянул руку и замер. Его взгляд был сфокусирован совсем не на том, что было сейчас перед ним. Он напряженно вглядывался в изображение в своей голове. Невысокий старик. Был ли он пурпурным? Или одетым в пурпурное? В пурпурном одеянии? Невысокий старик в пурпурном халате смотрел, как он играет в бейсбол.

— Видишь? — Генри подпрыгнул от голоса Генриетты, раздавшегося прямо у него в ухе. Она подергала ручку. — А сейчас пошли уже, пора чем-нибудь заняться.

— Не хочу я играть ни в монополию, ни в пиратов, — сказала Анастасия.

— Ладно, — сказала Пенелопа, — тогда в «людоедские классики». Я даже поиграю немного с вами, малышами.

Она посмотрела на Генри.

— Они играют в это в амбаре.

— Как будто сама такая старая, — сказала Анастасия и повернулась к Генри. — Она сама придумала «людоедские классики».

Пенелопа уже спускалась по лестнице.

— Это было, когда я была маленькой, — сказала она.

— А прошлым летом ты была маленькой? — спросила ее Генриетта.

Все три девочки пошли вниз и исчезли из виду. Мгновение Генри стоял и рассматривал дверь в комнату дедушки.

— Эй, Генри! — крикнула Анастасия. И Генри последовал за ними.

Он старался увлечься игрой. Но от всех этих прыжков по амбару и от поднимаемой пыли ему становилось как-то неловко. Не то чтобы он не любил фантазировать, просто предпочитал фантазировать один в своей комнате.

Так что он покинул девочек, спустился по лестнице и пошел к дому. Он позаимствовал у дяди Фрэнка старую изорванную книгу, называвшуюся «Поднять перископ», и взобрался через несколько лестничных пролетов наверх в свою комнату, бросив по пути взгляд на комнату дедушки. Солнце уже готово было зайти за горизонт. Генри сел на свою кровать и принялся смотреть через открытую дверь в большое круглое окно, находившееся в противоположной от него части чердака. Он смотрел на мерцающие, равнодушные и местами не работающие огни уличного освещения города Генри, штат Канзас. Через некоторое время он закрыл дверь своей комнаты и откинулся на кровать, размышляя, интересной ли окажется книга, которую дал ему дядя Фрэнк. И заснул с включенным светом.

* * *

Генри внезапно проснулся и зажмурился от бьющего в глаза света. Поначалу он не мог понять, что же заставило его проснуться. В туалет ему не хотелось, руки не затекли и есть он тоже не хотел. Спал он, должно быть, недолго.

Он сел. С его головы скатился кусок штукатурки, ударился о кончик носа и упал на грудь. Генри провел рукой по волосам, и ему на колени посыпались еще кусочки штукатурки со стены. Он посмотрел наверх. Над ним, продравшись сквозь слой штукатурки, из стены торчали две небольшие ручки. Одна из них слегка шевелилась. Скрип усиливался, пока наконец последний глухой удар не обрушил на Генри дождь из мелких кусочков штукатурки. Потом все стихло.

Пару минут Генри просто сидел, задержав дыхание и уставившись на стену. Когда не дышать было уже невозможно, он делал несколько глубоких вздохов и снова возвращался к созерцанию. Ручки оставались настолько неподвижными, что он начал сомневаться, что они до этого вообще двигались. Он спал. Это все могло ему просто присниться.

«Нет, не приснилось, — сказал себе Генри. — Они действительно здесь, торчат из моей стены». Он знал, что было за стеной — абсолютно ничего. Этажом ниже окна в комнате девочек выходили на поля, а еще ниже была стена кухни, прихожая и лужайка, спускающаяся к амбару.

Генри повернулся и аккуратно дотронулся до ручек. Затем он начал счищать со стены остатки штукатурки. Когда он закончил, на одеяле образовалась куча мусора, а в стене обнаружилась небольшая квадратная металлическая дверь. Она была не более восьми дюймов в ширину и тускло проглядывала из-под пыли зеленым и коричневым. Генри наклонился ближе, чтобы получше разглядеть сами ручки. Его тень почему-то никак не желала убраться с дороги, поэтому ему пришлось перенести лампу на кровать и поставить рядом с собой.

Ручки находились по центру двери. Они были сделаны из какой-то старой тусклой меди, маленькие, не совсем даже ручки, с широким запачканным основанием. Генри взялся за них и повернул. Они поддались легко и тихо провернулись, но ничего не произошло. От каждого основания отходило по большой стрелке, которая поворачивалась вместе с ручкой. И вокруг каждой ручки был своего рода циферблат, встроенный в дверь. Слева он состоял из непонятных символов, начинавшихся буквой А и заканчивавшихся чем-то, похожим на латинскую G. Остальные были совсем непонятные. Зато с правой ручкой было проще. Ее окружали знаки, в которых Генри сразу признал латинские цифры от I до XXII. Он сосчитал странные буквы слева, и получилось, что их девятнадцать.

Генри никогда не был особо силен в математике, однако знал, что для того чтобы получить количество возможных комбинаций, надо умножить девятнадцать на двадцать два. И одна из них должна открыть дверь. Но одно дело знать, как посчитать. И совсем другое — сделать это. После нескольких безуспешных попыток умножить в уме, Генри встал, вышел из комнаты и пошел вниз так тихо, как только мог. Пройдя площадку второго этажа, он спустился на первый и, уже не так осторожничая, быстро направился на кухню и принялся рыться в ящике с хламом в поисках карандаша. В конце концов он нашел ручку и небольшую инструкцию к блендеру. Генри оторвал от нее последнюю страницу и поспешил обратно наверх.

Добравшись до чердака, он на цыпочках прокрался в свою комнату и сел на кровать. Ручки никуда не делись, и Генри набросал математические расчеты на клочке бумаги. Двадцать два на девятнадцать — получилось четыреста восемнадцать. Он откинулся и посмотрел на результат. Четыреста восемнадцать — это много…

— Что это ты тут делаешь? — раздался вдруг у него за спиной голос. В дверном проеме стояла Генриетта. Ее густые волосы торчали во все стороны, на щеке был след от подушки, но глаза были не сонные. — Я слышала, как ты спускался по лестнице, — она зашла в комнату и посмотрела Генри за спину. — Что ты сделал со стеной?

Генри кашлянул и сглотнул:

— Я ничего не делал. Там появилась трещина, а я просто хотел узнать, что виднелось под штукатуркой, — он повернулся к стене, — и нашел эту дверцу. Ее не открыть, если не знаешь правильную комбинацию. Всего их может быть четыреста восемнадцать, и только одна должна сработать. Так что я решил, буду пробовать их все, пока не найду нужную.

Генриетта опустилась на кровать рядом с ним.

— А что, ты думаешь, там внутри? — спросила она.

Мгновение Генри молчал, после чего вынужден был произнести:

— Я пока не знаю.

— Это понятно. Но как думаешь, что там может быть?

Генри порылся в своей голове, стараясь придумать, что же может храниться за маленькими дверьми.

— Наверное, чьи-то старые вещи, — сказал он. — Носки или ботинки. Было бы круто найти старые авторучки.

— Ммм, — сказала Генриетта, — а я думала, что там может быть карта или книга, объясняющая, как попасть в спрятанный город. Или какие-нибудь ключи к забытым дверям. А может, бриллианты.

— Что ж, — сказал Генри, — думаю, мне надо попытаться ее открыть. Сделаю это наоборот. Эту ручку поставлю на последнюю букву и попробую ее со всеми латинскими цифрами. Потом — следующую букву, и так, пока не переберу все четыреста восемнадцать комбинаций.

— Хорошо, — сказала Генриетта и плюхнулась на кровать, откуда удобнее было наблюдать, как Генри крутит и тянет на себя ручки. — Хоть бы там была карта, — добавила она.

Генри уже заканчивал с третьей буквой, когда Генриетта в первый раз прервала его занятие.

— Генри, сколько там еще осталось?

Генри остановился и задумался:

— Я попробовал уже семьдесят шесть. Не могу в уме посчитать четыреста восемнадцать минус семьдесят шесть, но осталось точно больше трехсот.

Когда он разобрался уже с пятью буквами, Генриетта прервала его занятие во второй раз.

— Генри, а что это еще за значки на ручках?

— Какие значки, — переспросил Генри.

— Вон те, — сказала она, села на колени и послюнявила большие пальцы. Генри отодвинулся, и она приблизилась к стене и вытерла ручки дочиста. Из ручек торчали стрелки, которыми Генри пользовался. Но когда Генриетта села на место, он увидел, что на каждой ручке есть еще по три стрелки поменьше на основаниях ручек. Они делили ручки на четверти.

— Похоже на компасы, — сказала Генриетта. — Видишь? Большая стрелка напоминает ту, что показывает на север на компасе, а остальные — юг, восток и запад. Я уверена, что там внутри лежит карта. Что же еще может быть за дверью с ручками-компасами.

Генри не ответил и сгорбился.

— Что-то не так? — спросила Генриетта.

Генри с размаху рухнул на кровать и щелкнул зубами.

— Мы ее никогда не откроем.

— Почему не откроем? Хватит скрежетать зубами. Вроде немного уже осталось.

— Гораздо больше, чем мы думали. Даже не представляю сколько. С четырьмя указателями на каждой ручке комбинаций может быть сколько угодно. Тысячи.

— Да уж, — сказала Генриетта. — Наверное, нам лучше отправиться спать. Мы можем разобраться с этим завтра.

— Да, пора спать, — он посмотрел на свое одеяло, — только мне сначала надо его почистить.

Генриетта встала и потянулась.

— Просто отнеси его вниз и вытряхни где-нибудь снаружи.

Генри собрал одеяло за четыре угла и перекинул через плечо как мешок. Потом они вышли из комнаты и аккуратно прокрались вниз. Когда они дошли до комнаты девочек, Генриетта шепотом пожелала ему спокойной ночи и поспешила к себе в кровать. Генри тоже пожелал ей спокойной ночи и двинулся дальше вниз, в прихожую. Выйдя наружу, он решил, что стоит немного отойти от дома, чтобы никто не наткнулся на куски штукатурки на газоне. Его босые ноги утопали в холодном ковре из травы, но Генри этого не замечал. Он смотрел на необъятное небо, густо усеянное звездами. Прямо над горизонтом висел ослепительный месяц. Генри спустился к амбару, обошел его вокруг, вытряхнул одеяло и сел.

Он никогда в жизни не слыхал о таких вещах, как забытые двери. Там, в школе, он бы даже не поверил, что такое может существовать. Но здесь все было по-другому. Было что-то странное в этом месте, и Генри не покидало непривычное ощущение. Так он чувствовал себя, когда обнаружил, что его ровесники не пристегиваются к креслам в машине или что мальчики писают стоя. Он вспомнил, как в пансионе разбирал сумку в присутствии соседа по комнате. И как тот спросил, зачем Генри нужен шлем. Генри тогда посетило подозрительное предчувствие, что от него что-то скрывают. Что пока мир живет какой-то своей жизнью, он, Генри, носит шлем. И вместо того чтобы честно признаться, что «это шлем, который мама дала мне для занятий физкультурой», он ответил: «Это для велосипеда. Не думаю, что он мне тут понадобится».

Но что бы ни происходило за его стеной, это точно было намного важнее открытия, что мальчикам не обязательно носить шлемы. Если там действительно были забытые двери, потайные города и карты или книги, рассказывающие, как туда добраться, Генри обязан был это знать. Он огляделся и на мгновение вместо холодной от воды травы увидел миллионы тонких зеленых лезвий, сотканных из солнечного света и воздуха. Утолщавшиеся около земли, они колыхались и щекотали его намокшие ступни и были словно живительный источник жизни, бьющий прямо из земли. Каждая травинка была еще одним ребенком без шлема, ребенком, который знал, как на самом деле обстоят дела.

Над головой Генри, смеясь, мерцали звезды, и галактики глядели на него, толкаясь и хихикая.

— Он не знал о загадочных тайных городах, — сказал Орион, — мама не рассказала ему.

Большая медведица улыбалась:

— А рассказывал ли ему отец о забытых дверях?

— Никогда.

— А что же журналы?

— Только научно-популярные или о путешествиях на велосипедах.

— А карты?

— Только топографические. Или те, на которых страны раскрашены в разные цвета в зависимости от уровня ВВП или объема экспорта.

— И ничего с подписями «Здесь обитают драконы»?

— Ничего. Он нашел потайной шкаф с ручками-компасами, и знаете, что, он подумал, там внутри?

— Рог единорога?

— Носки.

— Носки?

— Или шариковые ручки.

— Ручки?

Генри вздохнул.

— Я даже не знаю, как работает компас, — сказал он себе. Он стоял и глядел на дом со знакомым чувством, что теперь-то он знает. А это значит, что сейчас он пойдет и выкинет в мусорный контейнер свой шлем, стопку ночных рубашек и лечебного медведя. С чувством, что отныне он будет другим.

Генри зашел на кухню и увидел на столе свой нож. Он поднял его и открыл щелчком. Заново заточенное лезвие гордо улыбалось ему. Придерживая лезвие большим пальцем, он пробрался в свою комнату.

Ветер царапался в стену амбара. Звезды мерно покачивались на крыше мира, а трава колыхалась, росла и была рада служить мировым ковром, но все же желала стать выше.

Генри стоял на коленях на своей кровати, отковыривая ножом штукатурку со стены. От усилия у него ныл большой палец на руке.